Текст книги "Готовность номер один"
Автор книги: Лев Экономов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Затерянные среди волн
…Удар при посадке был таким сильным, что Стахов стукнулся лбом о приборную доску и потерял сознание. Когда очнулся, то увидел, что лежит на камнях в нескольких метрах от самолета. На лбу мокрый платок. Юрий испытывал тупую боль во всем теле, но воспринимал ее, как чудо, как воскресение из мертвых. Он боялся, что боль прекратится, а вместе с этим прекратится и его жизнь.
Подошел Уваров. В руках держал смоченный в воде рукав от нижней рубашки.
– Лежите, – сказал почти шепотом, увидев, что Стахов, сморщившись от боли, намеревается подняться с ложа, устроенного из камней и разостланных парашютов. – Вставать нельзя. Сейчас перевяжу вам голову.
Он отжал тряпку и осторожно подложил ее под затылок. Успокаивающий холод окончательно прояснил сознание старшего лейтенанта.
– Спасибо, – сказал он. На его лице появилась расслабленная улыбка.
«Вот и отец мой мог быть таким же, – почему-то подумал вдруг Стахов, – скромным, внимательным, сильным». Но Юрий почти не помнил отца.
– Сообщить на аэродром о месте посадки невозможно, – объявил Уваров. – Радиостанция вышла из строя. Но уверен, нас и без этого давно ищут.
Стахов чуть приподнял голову и осмотрелся. Поверхность острова напоминала ему панцирь огромной черепахи – она была изрезана щелями, заполненными водой. На самом высоком месте торчал ржавый стержень. Это была труба – основание радиомачты, на которой когда-то крепился блок метеоприборов и автоматический радиопередатчик.
Он задумался над тем, почему сняли автомат-«робинзон» с этого острова. Моллюски и морские звезды, которых он увидел на берегу, навели его на мысль, что остров частично затопляется водой. Правда, где-то он читал, что у островов, имеющих небольшие размеры и расположенных далеко от материков, максимальные приливы не превышают одного – полутора метров. Это успокаивало, но ведь прилив мог намного увеличиться во время шторма. «Не случайно же отсюда убрали метеорологическое оборудование», – подумал старший лейтенант.
– Если ветер повернет в сторону острова, волны смахнут нас с этих камней в одно мгновение, – заметил он с усмешкой. – Это уж точно.
– Постараемся быть похитрее волн, – ответил Уваров. – Снимем с самолета тросы управления и привяжемся к железной трубе, что вмурована в камень. Думаю, она может служить надежным якорем…
Он вдруг бросился к воде. Стахов, забыв о боли, приподнялся с каменного ложа и стал смотреть ему вслед. Минут через десять майор вернулся, держа небольшую морскую черепаху.
– Вылезла на берег погреться на солнце. – И вдруг брови его сомкнулись: – Почему встали? Надо обработать рану на лбу. И вообще вам лучше, конечно, немного полежать.
– Не беспокойтесь, товарищ майор, чувствую себя вполне бодро. Да и обстановочка для лежания неподходящая. Я лично люблю болеть с комфортом: чтобы тишина, белые простыни, цветы. Давайте-ка посмотрим, что можно сделать из вашей черепахи, учитывая, что у нас остался керосин в баках и есть зажигалка.
С молчаливого согласия обоих решили особенно не рассчитывать на сравнительно небольшой неприкосновенный запас питания, который находился на борту самолета, а использовать «подножный» корм. Ведь неизвестно, сколько предстояло пробыть на острове.
Сняв один из бачков, имевшихся на самолете, сделали керосинку. Стахов принялся за приготовление супа в оцинкованной жестянке из-под пайка.
Усердно пережевывая несоленое сладковатое черепашье мясо, Уваров рассказывал о своих исследованиях на острове:
– Растительности – никакой. Кое-где в углублениях камней скопилась дождевая вода. Ее, конечно, надо собрать немедленно. Питаться будем крабами, рыбой. Ее можно наловить в запрудах. Ну а вы по возможности будете чинить радиостанцию, не так ли?
Майор встал с камней. Стахов тоже поднялся, стараясь не морщиться от боли.
– Надо укрепить самолет, – сказал Уваров. В его устах эти слова прозвучали так просто, так обыденно, как будто летчики находились на своем аэродроме, а не у черта на куличках, отрезанные от мира…
– Я буду снимать с самолета трос. А вы все-таки немного полежите. Это не просьба, а приказ.
– Слушаюсь, – ответил Стахов. – Только разрешите сначала собрать из щелей в камнях дождевую воду. Это надо сделать засветло.
Стахов не оставил необследованным ни одного камня, ни одной трещины.
Лишь поздно ночью усталые летчики позволили себе отдохнуть. Когда они забрались в кабину, Уваров закрыл фонарь. Как командир он решил первым нести вахту. Шум прибоя теперь доносился слабее. Вода к этому времени заметно поднялась. Волны перехлестывали через каменный барьер и докатывались чуть ли не до самолета.
Ночь прошла без происшествий. Когда Стахов проснулся, в кабине было светло, пахло влагой и гниющими водорослями, стекла приборов ярко блестели на солнце. Оно действовало успокаивающе.
По берегу, в засученных по колено брюках и без рубашки, бродил Уваров с трубкой в зубах. Вид у него был удрученный – в сделанные им запруды не попало ни одной рыбы.
Стахов выбрался из кабины. С отшлифованных волнами скал каскадами спадала в море вода – отлив еще продолжался.
Наскоро позавтракав, они принялись за работу. Старший лейтенант стал ремонтировать радиоаппаратуру, а Уваров продолжал крепить самолет.
Нелегко было Стахову найти неисправность. По ходу работы вспоминал премудрости радиотехники, которую изучал в свое время в школьном кружке, а потом в военном училище. Он разбирал один узел за другим, проверяя контакт за контактом. Время от времени подходил Уваров. Его скуластое лицо было мокрым от пота. Спрашивал своим глуховатым голосом, как идет дело, не нужна ли помощь. Стахов отмалчивался.
Уваров кивал головой и снова брался за работу. Стахов заметил: Уваров очень устал, но не подавал виду, даже улыбался. А улыбался командир вообще очень редко – уголками губ или глазами.
…Несколько часов пролетели как одно мгновение. Стахов позволил себе передышку, чтобы немного размять онемевшие от неловкого сидения ноги. И тут он увидел, что остров уменьшился в размерах. Вспененные волны с грохотом обрушивались на каменистые берега, все ближе и ближе подбираясь к самолету. Пена срывалась с гребней волн и перелетала через фюзеляж. Взгляд старшего лейтенанта упал на часы. Без четверти три. Он поднял голову: небо на горизонте было закрыто тяжелыми тучами. Они надвигались на остров.
Стахов бросился помогать Уварову, таскавшему к самолету крупные камни. Они не прекратили работу и тогда, когда над островом разразился ливень, когда силы совершенно оставили обоих. Только подобравшаяся к самолету вода заставила их забраться в кабину.
Всю ночь летчики не сомкнули глаз. Иногда они, подловив момент, когда очередная волна, только что разбившись о самолет, катилась дальше, на секунду открывали кабину, чтобы хлебнуть свежего воздуха.
Оглядываясь назад
К утру море стало утихать. Вода вокруг спарки не бурлила так сильно.
– Как думаете, командир, ищут нас? – спросил Юрий, когда стало совсем светло.
– Не сомневаюсь! – быстро ответил тот. – Думаю, нам недолго загорать.
Старшему лейтенанту сделалось стыдно, за свой вопрос. Он замолчал, взялся очищать стекла кабины от грязи и ила. Летчики открыли лючки, чтобы просушить радиоаппаратуру, а затем оба принялись за ее починку. Наконец первая неисправность была устранена. В приемнике послышались голоса людей, потом музыка. Это напомнило о доме, о товарищах.
Стахов задумался. Вдруг вспомнилось, как он, словно угорелый, носился по городу в поисках гамма-глобулина. Ему вдруг представились широко раскрытые глаза Беллы, полные непонятной тревоги и, как ему тогда показалось, призыва.
…В тот беспокойный, полный раздумий и неясных надежд вечер Стахов не лег спать, пока не приехал из города Мешков. Он решил поговорить с приятелем начистоту.
Петру не очень-то хотелось распространяться на эту тему, но уходить от разговора он не умел.
Да, он не собирается отрицать: иногда заходил к Белле, брал ее сынишку из детского сада, и они втроем гуляли по городу. Мальчишке нравилось чувствовать на себе заботу мужчины, разговаривать с ним, расспрашивать все о самолетах, слушать рассказы про подвиги летчиков в войну. Мешков пересказал ему чуть ли не всю историю полка.
Белла обычно не участвовала в этих беседах, замыкалась в себе, и если Мешков обращался к ней с каким-нибудь вопросом, она вынуждена была просить, чтобы он повторил его.
Однажды Мешков спросил, о чем она все думает. Белла со свойственной ей прямотой ответила, что думает и о своем сыне, и о нем, Мешкове, и о себе тоже.
Мешков тогда обрадовался ее словам. В сердце закралась надежда на сближение. А Белла сказала, что для всех троих будет лучше, если они прекратят эти совместные прогулки. Мальчик привыкает, и это плохо… Ему будет трудно…
И тогда Мешков понял, что она не любит и не сможет полюбить его. У Беллы не возникло того большого искреннего чувства, которое цементирует взаимоотношения мужа и жены. Конечно, это было горько сознавать, но что можно поделать. И Мешков не стал больше заходить в детский сад за Олежкой.
– Я не хочу, чтобы она принесла себя в жертву. Но я, наверно, по-прежнему ее люблю, – признался он. – Ведь сие, как говорится, от человека не зависит. По-прежнему хожу иногда в город и смотрю издалека, как она гуляет с сыном. А сегодня не пришла за ним в садик. И дед не пришел. Я подумал, не случилось ли чего, поговорил с воспитательницей и выяснил, что Олег заболел.
Мешков вздохнул:
– Жалко мальчонку. И ее жалко. Как бы хотелось им помочь. Сейчас и вообще…
Стахов задумался. Он тоже любил Беллу, но иначе, наверно. Он не намерен отступаться от своего. Он-будет драться за свою любовь. Словно из тумана перед ним встали прекрасные глаза Беллы. Что они хотели сказать ему? Он решил во что бы то ни стало узнать это. Только бы скорее попасть домой. Он сделает все, чтобы вернуть Беллу, чтобы снова чувствовать ее доброту, отзывчивость и преданность…
Приемник хоть как-то связывал летчиков с внешним миром. Вечером, забравшись в кабину, они включили его, чтобы послушать последние известия.
Мир по-прежнему жил пестрой, напряженной жизнью. Как все военные люди, летчики выделяли из общей информации последних известий факты, связанные с военными приготовлениями в странах капиталистического лагеря. Не могло не беспокоить, что начальники штабов вооруженных сил США выступили против заключения соглашения с Советском Союзом о частичном запрещении испытаний ядерного оружия, что в Южном Вьетнаме находятся десятки тысяч американских солдат и офицеров, а на английскую военно-воздушную базу в Колтисхолле с официальным визитом прибыла эскадрилья западно-германских ВВС; что на юго-востоке США проходят крупнейшие военные маневры «Быстрый удар III». В общей сложности в этих маневрах принимают участие 100 тысяч человек.
И вдруг летчики услышали сообщение: потерпевший аварию сейнер взят на буксир и успешно выведен из опасной зоны. На берегу в населенных пунктах своевременно приняты все необходимые меры предосторожности. Жертв нет. Все ценное вывезено из зоны затопления. Неоценимую помощь морякам в спасении сейнера оказали невернувшиеся на базу военные летчики Уваров и Стахов. Организованы поиски пропавших без вести летчиков.
Уваров и Стахов переглянулись. Командир эскадрильи как-то совсем по-особому подмигнул Юрию. «Может быть, так подмигивают отцы своим взрослым детям, желая подбодрить их», – подумал Стахов, готовый в эту минуту расплакаться, как ребенок.
Стахов не любил рассказывать о своем прошлом. Ничего интересного в нем не видел. Жил вдвоем с матерью, изредка, по праздникам, получал поздравительные телеграммы от отца, у которого была другая семья. Отец посылал и деньги, но мать отказывалась от них, хотя сама зарабатывала немного, ведя секретарские дела в областном суде.
Она была гордой, хотела навсегда вычеркнуть из своей жизни и из жизни сына этого горько обидевшего их человека. Мать понимала, что мальчику трудно без отца, и всю силу своей любви отдала сыну. Она готова была выполнить любое его желание. Каждая его детская прихоть становилась для нее законом. Она до полуночи перепечатывала на машинке какие-то материалы, чтобы заработать деньги на очередную покупку сыну. В минуты слабости она называла Юрия сиротинкой и готова была заласкать его.
Как-то, уже будучи школьником, Юра попытался узнать об отце больше, чем ему было о нем известно, но мать вдруг разрыдалась и проплакала весь день. Ей было обидно и неприятно из-за того, что Юрий интересовался отцом. А однажды совсем – случайно он услышал, как мать в разговоре с почтальоном назвала отца негодяем. Он понимал материнскую обиду на отца и готов был горой встать за маму, но слова эти тогда очень огорчили Юрия. Когда он повзрослел, когда немного узнал жизнь, ему почему-то стало жалко отца, то ли заблудившегося среди жизненных дорог, то ли понявшего, что не сможет жить без человека, которого встретил на войне. Став взрослым, поняв сложный, неуживчивый характер матери, Стахов стал иначе смотреть на разрыв между родителями, несколько смягчился, оттаял, но души своей никому уже не открывал. В ней был такой сумбур, что самому не хотелось заглядывать туда.
Как-то возвращаясь из отпуска поездом к себе в полк, Стахов оказался в купе с почтенной дамой, ехавшей вместе с семилетним сыном – упитанным щекастым пареньком, которого она называла лапушкой. Лапушка не отличался послушанием и сдержанностью, говорил всякие благоглупости, критиковал все и вся: и вагон, и еду, которой мать кормила его чуть ли не с ложечки, и станции, и проводницу, которая плохо убрала купе и не предложила купить печенья к чаю. А мать умильно глядела на него и поддакивала.
– Какие нынче разумные пошли дети, – говорила она попутчикам, явно имея в виду своего лапушку.
А Стахову было стыдно. Он видел в этой почтенной даме свою мать, а в самоуверенном и немного развязном парне, эгоисте первой руки, – самого себя. Таким он был в детстве. И не только в детстве.
Да, ему совестно было заглядывать к себе в душу.
Теперь он думал, что это все-таки нужно было бы сделать. И порядок в душе нужно было бы навести. Тогда, возможно, его дальнейшая жизнь была бы более складной. Он бы раньше увидел, как трудно жить этаким себялюбцем.
Одиночество для Стахова становилось все более невыносимым. Все чаще вспоминал он слова французского летчика – писателя Сент-Экзюпери: «Единственная настоящая роскошь – это роскошь человеческого, общения». Ему вдруг захотелось сейчас же, немедленно, открыть всего себя перед Уваровым, выговориться, излить душу. Но он постеснялся это сделать.
Конец ожиданиям
…Рана на лбу Стахова уже не болела, и он все свободное время посвящал поискам пищи. Дело это было не простое: море кишело рыбой, раками, моллюсками, но поймать их голыми руками не удавалось. И тогда летчики занялись подводной охотой.
Из рулевой тяги сделали гарпун, из очков – подобие маски. Тут пришлось, конечно, залепить в них дырочки для воздуха стеарином, которым была залита коробка с бортпайком. Гофрированная трубка от кислородной маски вполне заменила дыхательную.
Маленький островок оказался огромной горой, уходящей своим основанием в неведомые глубины моря. Стахову даже жутко сделалось, когда он повис над темневшей внизу бездной.
Летчик поплыл к рифу. Здесь подводные берега были отложе, со множеством расщелин, из которых тянулись зеленые водоросли. Виднелись стаи мелких серебристых рыбешек. Бить их острогой – что стрелять из пушки по воробьям.
Целых пятнадцать минут пробыл Стахов в воде, но ни одной рыбы не подстрелил. Они уплывали раньше, чем он приближался к ним с гарпуном. Выбираясь на берег, он увидел камни, облепленные двухстворчатыми продолговатыми раковинами. Это были съедобные моллюски-мидии. Ну что ж, это тоже пища.
Не повезло и Уварову, впервые спустившемуся в подводное царство. Он был так потрясен увиденным, что забыл об охоте. А потом потерял гарпун. Пришлось делать новый. Наконечником для гарпуна послужил трехгранный напильник, с другого конца к нему привязали длинный, тонкий и довольно прочный электропровод. Наконец летчикам удалось добыть к обеду жирных бычков. А потом им попался крупный морской окунь.
С питанием они как-то выходили из положения, а с куревом было худо. Попробовали курить сушеные водоросли, но от них начинался такой кашель, что выворачивало наизнанку.
– Трудно, конечно, придумать лучшие условия, чтобы бросить курить, – сказал однажды Уваров.
– Может, этим воспользоваться, – ответил Стахов, вспомнив вдруг поправку, внесенную космонавтами в песню «Четырнадцать минут до старта».
– Поддерживаю предложение. – Майор повертел в руках трубку, потом присел на корточки и набил ее песком.
– Все! – сказал он. – И навсегда с этим покончено. А песок этого острова будет напоминать, при каких обстоятельствах бросил курить.
Трудная обстановка сдружила офицеров. Между ними установилось взаимопонимание. В полку – особенно если этот полк стоит где-то на отшибе – что в большой семье. Офицеры живут или в одном доме, или где-то по соседству. Друг о друге им почти все известно. Юрий знал, что Уваров был сначала врачом штурмового полка, а летать уже начал, так сказать, в зрелые годы. Что он женился на девушке, которая была воздушным стрелком. Во время одного из боевых вылетов осколком зенитного снаряда ей перебило позвоночник. У нее отнялась сначала одна нога, а потом, после рождения близнецов, и другая. Сейчас она находится на стационарном лечении. О том, что Уваров потерпел аварию, она, конечно, ничего не знает.
Командир был далеко не откровенным, а тут вот поведал с горечью в сердце, что здоровье у жены ухудшилось и он очень беспокоится за ее жизнь.
– Если бы ей можно было как-то помочь! – сказал он.
Юрий проникся к Уварову еще большим уважением, понял, почему в глубине его мягких карих глаз таится скорбь, понял, почему у него не всегда безупречно отглажены рубашки, понял, как трудно майору все время быть собранным.
«Какую же огромную силу воли нужно иметь человеку, чтобы не поддаться настроению, не сорваться, не допустить опрометчивого поступка, как это иногда случается с молодыми летчиками в минуту душевного неравновесия, – думал Стахов. – Не случайно командование полка поручает Уварову самые сложные задания. Как лучшего из лучших дважды посылало в Москву участвовать в авиационном празднике в День Воздушного Флота. За успехи в учебно-боевой подготовке Министр обороны наградил его почетной грамотой.
Да, старшему лейтенанту еще далеко до Уварова, еще многому нужно было учиться у комэски. И никогда он не чувствовал в себе столько сил, никогда не был так готов учиться, как теперь.
Перебирая контакт за контактом, летчики все-таки устранили неисправность в аппаратуре. И вот в эфир полетели радиограммы. Одна, вторая третья… Ответа не было. Значит, их не слышат. Удивляться было нечему: «садились» аккумуляторы.
«Надо убираться отсюда, – подумал Стахов. – На аварийных резиновых лодках можно добраться до трассы, где ходят суда. Бортового пайка, конечно, может не хватить. Придется питаться планктоном, как это делал француз Бомбар, который провел в океане на обыкновенной надувной резиновой лодке более шестидесяти суток».
Он поделился своими мыслями с Уваровым.
– Бомбар вылавливал планктон мелкой сеткой и пил в небольших дозах морскую воду, – сказал Стахов. – Мы воспользуемся для ловли планктона парашютом.
– Здесь нас найдут быстрее, – ответил Уваров. – Да и самолет не хотелось бы покидать на произвол судьбы. Не для того мы его спасали. Мне вот пришла в голову мысль: пока еще аккумуляторы не «сели» окончательно, попробовать связаться с землей глубокой ночью.
Решили дождаться двух часов ночи. В это время на земле снижалась интенсивность радиопередач и увеличивались шансы на то, что их услышат.
Но этого не понадобилось. В полдень издалека донесся рокот турбины. Летчики встрепенулись, подняли головы и увидели в стороне летевший самолет. Нужно было чем-то привлечь внимание пилота. Уваров стал раздеваться. Он привязал нижнюю рубашку к гарпуну и начал размахивать ею.
Самолет продолжал лететь стороной. Стахов предложил майору облить рубашку керосином и поджечь. Через минуту клубы черного дыма поднялись над скалами.
Самолет развернулся и стал приближаться. Он пронесся над островом, качнув плоскостями. Летчики увидели бортовой номер.
– Жеребов! – воскликнули они разом, запрыгали, замахали руками.
А самолет уже взял курс на восток и через минуту скрылся. Летчики переглянулись. Все это было похоже на сон.
– Ну вот и конец нашим ожиданиям, – постаревшее, усталое лицо Уварова просветлело. – Поди-ка, нас ждут.
И он заговорил о доме, о ребятах.
