Текст книги "Готовность номер один"
Автор книги: Лев Экономов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Ошибка капитана Немо
В учебный корпус летчики шагали строем. Майор Уваров шел сбоку, как и подобает командиру, думал о чем-то своем, опустив голову.
В строю офицеры тихонько переговаривались, обменивались новостями.
Стахов прицепил на хлястик шинели впереди идущему летчику бечевку с карандашом. Карандаш болтался из стороны в сторону, будто маятник, – ребятам смешно.
Уваров ничего этого не замечал. А скорее всего старался не замечать. Стахов не видел, чтобы комэск когда-нибудь улыбнулся. Летчики в шутку звали его за глаза «весельчаком».
– Правое плечо вперед! – неожиданно скомандовал он. Передние замешкались, а задние не замедлили шага.
Строй спутался.
Уваров покачал головой и еще больше нахмурился.
– Где ваше внимание?
А кто мог подумать, что майору вздумается завернуть строй?
Все вопросительно и недовольно посмотрели на командира, но он шел молча, и лицо его было непроницаемым.
А через минуту – новая команда. Майор надумал проверить, как офицеры улавливают команды. Стахову это не нравилось. Да и другим тоже. Они ведь не пехотинцы, а летчики.
«Ничего не скажешь, своеобразен», – усмехнулся про себя Стахов и вспомнил недавний разговор с командиром эскадрильи.
– Говорят, мечтаете стать космонавтом, – сказал не то вопросительно, не то утвердительно Уваров, пригласив Юрия в эскадрильскую канцелярию, увешанную графиками. Командир обожал графики и с педантичностью ученого методиста переводил на них все понятия, какие можно было только перевести.
– Кто говорит? – спросил Стахов.
– И Жеребов. И Мешков. – Командир набил табаком пенковую, обшитую кожей трубку – подарок ушедшего в запас друга, закурил:
– От души завидую. Я бы тоже не прочь слетать, в космос.
– Дорога туда никому не заказана, – сказал Стахов. – Главный конструктор космических кораблей писал в «Известиях», что самые обычные люди смогут летать в космос.
Тонкие обветренные губы Уварова тронула слабая улыбка, но он вдруг так яростно запыхтел трубкой, что перед ним появилась целая дымовая завеса.
– Это, конечно, верно. Конструкция наших корабликов такова, что не нужно искать суперменов. Каждый нормальный человек, конечно, пригоден для космических путешествий. – Уваров иногда запинался в разговоре. И в этих случаях его выручало «конечно». Это словечко как будто специально было придумано для него. – Но тем не менее у вас больше возможностей, старший лейтенант. Вы молоды и потенциальны. Цените это, не распыляйте сил. И вот когда к желанию приложится соответствующий опыт, вы достигнете своего.
«Достигну, командир, – подумал про себя летчик, – это уж точно».
Уваров зачем-то посмотрел на свои руки со взбухшими жилами на тыльной стороне ладоней и вдруг заговорил о плане учебно-боевой подготовки.
«К чему бы это он?» – подумал Стахов. Глухой монотонный голос Уварова нагнал на него скуку. Старшему лейтенанту вдруг сделалось жалко старого командира, хотя жалеть кого-либо было не в его привычках. Жалость унижает – это он знал по себе, помнил и не давал волю чувствам подобного рода.
«Ну да всякому овощу свое время, – тут же отмахнулся он от непрошеных мыслей. – Кто виноват, что комэск родился раньше меня, что его песенка почти спета. Ну полетает еще с пяток лет. Потом медицинская комиссия найдет в организме какую-нибудь червоточинку и вынесет приговор: не годен к летной работе. Для летчика это всегда трагедия. Надо думать, что Уваров к этому себя уже приготовил. Даже если бы Чкалов дожил до сегодняшних дней, то и ему вряд ли бы разрешили полететь вокруг шарика, о чем он так мечтал».
А Уваров вдруг сообщил:
– Хочу назначить вас на время госпитального обследования и отпуска капитана Глотова адъютантом эскадрильи. Как вы на это смотрите?
Стахов не ожидал этого назначения, хотя и был уверен, что справится с такой работой. У него давно чесались руки по большому новому для себя делу. Лицо майора показалось Стахову в эту минуту удивительно привлекательным.
– Согласен, – сказал Стахов.
– Ну вот и договорились, – ответил Уваров.
В классе командир эскадрильи сообщил летчикам, кто какие упражнения будет выполнять. Он подробно останавливался на мелочах, что давало повод думать о нем, как о человеке, отличавшемся преувеличенной аккуратностью.
Командир увидел, что из таблицы полетов вычеркнут Мешков.
– Мешков, в чем дело? – Уваров оторвал от листа узко поставленные, обведенные тенью глаза и заскользил озабоченным взглядом по рядам летчиков.
Мешков не ответил. Да и как он мог ответить, если в это время он вместе со старшиной проверял порядок в столовой.
Тогда сосредоточенно-глубокий взгляд командира молча остановился на исполняющем обязанности адъютанта эскадрильи.
Стахов нехотя поднялся с места и сказал, что пришлось послать старшего лейтенанта Мешкова дежурным по части.
– Почему Мешкова? – спросил Уваров.
Юрий начал объяснять. Дело в том, что вчера вечером Стахову позвонил начальник штаба и попросил выделить дежурного по части.
– Нет большей неприятности для нашего брата, чем назначение людей в суточный наряд, – сказал Юрию адъютант одной из эскадрилий, узнав, о чем он разговаривает по телефону. – На первый взгляд, офицеров много, а начни перебирать фамилии, и окажутся все заняты. Голову сломаешь, пока найдешь свободного человека. А потом еще начнутся препирательства…
Для Стахова таких неприятностей не существовало: он не боялся косых взглядов, а на обиды товарищей не обращал внимания.
– Всем не угодишь, – ответил он адъютанту. – Значит, нечего и церемониться.
Звонок начальника штаба заставил его обратиться к плановой таблице полетов, куда были вписаны фамилии летчиков.
– Пойдет Мешков, – сообщил он, не раздумывая. Ему приятно было сознание собственной власти.
Когда дело касалось полетов, Стахов не питал особого доверия к этому летчику. Мешков казался ему хоть и честным, но заурядным малым и заземленным, как говорил он.
«Стоит ли идти в авиацию, чтобы все время отсиживаться в тени! Нужно шевелиться на службе, расти», – рассуждал он со свойственной ему прямолинейностью.
Вчера, возвращаясь после ужина домой, Юрий увидел Мешкова на контрольном пропускном пункте. На пухлом мальчишеском лице летчика было все то же безмятежное выражение. Адъютант усмехнулся про себя: как говорится – всяк сверчок знай свой шесток.
Майор слушал объяснения Стахова молча, по обыкновению потирая узкий костлявый подбородок. А скорее всего не слушал – это Юрий по его глазам понял, – о чем-то думал.
Потом Уваров как бы стряхнул с себя заботу о Мешкове и продолжал все с той же предельной пунктуальностью, которая граничила с педантичностью, комментировать плановую таблицу полетов. А на адъютанта больше не смотрел.
«Не хочет конфликтовать, – подумал Стахов не без удовлетворения. – Ведь в «Основных обязанностях адъютанта» прямо сказано, что я являюсь не только заместителем командира эскадрильи, но и прямым начальником всего личного состава эскадрильи».
Обсудив все вопросы, связанные с предстоящими ночными полетами, проверив, как летчики знают инструкцию по эксплуатации и технике пилотирования сверхскоростного истребителя-перехватчика, Уваров велел им, прежде чем отправиться на предполетный отдых, провести на стоянке тренаж в кабине.
Там летчики должны были повторить и переповторить последовательность всех включений, переключений и выключений, с тем чтобы добиться такого положения, когда пальцы не ошибаются, если даже ошибается голова, когда руки сами делают то, что надо. Может быть, только у музыканта так вышколены руки, как у летчиков. Но музыкантам, видимо, легче. Инструмент, на котором они играют, в худшем случае ударит оборвавшейся струной по пальцам. И все. Иное дело самолет… Впрочем, лучше об этом не думать.
Когда все стали выходить из класса, майор коснулся плеча Стахова.
– Останьтесь на минутку. Адъютант остался.
– Не нужно было, конечно, вычеркивать Мешкова из плановой таблицы полетов, – сказал, как всегда с некоторой запинкой, командир, опускаясь на стул рядом с Юрием. – Он у нас пока ходит в середнячках, и ему, конечно, не помешал бы лишний вылет. А дежурным по части можно было послать другого товарища.
– Кого? – спросил Стахов, с вызовом посмотрев на командира эскадрильи. Ему не нравилась эта мелочная опека. Ведь он, Стахов, кажется, не напрашивался в адъютанты.
– Ну, если бы мы подумали вместе, то, конечно, нашли бы, – ответил Уваров.
– Не хотел беспокоить вас по такому пустяку. Или я не имею права лично распорядиться?
– Имеете. Я ничего не требую, только прошу, чтобы чаще советовались со мной. Как говорится: ум хорошо, а два – лучше. Назначая вас адъютантом, я, конечно, надеялся, что будем работать рука об руку, стараться, чтобы наши люди не были разобщены, а начинаем с того, что не находим общего языка.
Командир говорил вроде бы спокойно, негромко, даже как бы не придавая значения словам, но Стахов успел отметить, что майоровские «конечно» слишком часто стали перемежаться в речи. Стахов чувствовал, что Уваров хотя и не прибегает к приказному языку, но не поступится своими убеждениями. Это уж точно!
Уязвленный до глубины души, Юрий пожал плечами:
– Я, между прочим, думал, что могу иметь свое мнение. Выходит, ошибся. Пожалуйста, могу вообще ничего не касаться.
Уваров встал, прошелся из угла в угол. Стахов достал папиросы.
– Дайте и мне закурить. – Командир остановился, положил ему руку на плечо. Стахову бросились в глаза обметанные нитками обшлага изрядно вылинявшей от стирки рубашки, до желтизны заглаженный ворот.
Краем уха Стахов слышал, что у командира тяжело болеет жена, не встает с постели. Ему приходится частенько и обеды ребятам готовить и даже белье стирать.
Папирос в пачке больше не оказалось. Старший лейтенант с ожесточением скомкал ее и бросил в корзину.
– Ничего, нам хватит одной. – Майор чиркнул спичку и дал Юрию прикурить. – Пойдемте.
Они вышли. Летчики уже шагали на аэродром, как всегда переговариваясь между собой. Уваров и Стахов направились за ними.
– Вы любите читать? – вдруг спросил Уваров.
– Что читать? – не понял Стахов.
– Книги.
– Ааа… – Вопрос показался Стахову чуть ли не оскорбительным. – Допустим, люблю. А что?
– Так, интересуюсь. Я только что прочитал с сыновьями «Таинственный остров», – сказал Уваров через минуту. – Помните финал романа, когда Немо прощается с миром. Там он произносит такие слова: «Одиночество, оторванность от людей – участь печальная, непосильная… Я вот умираю потому, что вообразил, будто можно жить одному!»
Зачем Уваров это сказал – Стахов не понял. Может, командиру и в самом деле вспомнилась сцена прощания с жизнью вождя сипаев, борца за освобождение родной Индии от английских колонизаторов. А может… Впрочем, кто знает, о чем думал Уваров, когда говорил о «Таинственном острове».
Стахов читал этот роман мальчишкой несколько раз и сам хотел быть таким, как Немо. Суровым. Гордым! Сильным. Независимым. И, конечно, неуязвимым. Юрий где-то вычитал, что неуязвим только тот, кто одинок. Нет, что там не говори, а капитан Немо был его любимым героем. Но Юрий никогда не обращал внимания на прощальные слова исповеди Немо. В них угадывалось душевное смятение гордого капитана, пробудившийся интерес и уважение к человеку.
Больше майор не напоминал о Мешкове и, как всегда, был мягок и предупредителен.
Дорога на аэродром
К шести вечера в доме авиационной службы появились летчики. Они успели поспать перед полетами и теперь чувствовали себя отдохнувшими, бодрыми. Сейчас им предстояло пройти медицинский осмотр, получить высотные костюмы, парашюты и разойтись по самолетам.
Саникидзе – точно гномик из волшебной сказки – маленький, худенький, с большим крючковатым носом, суетился около летчиков, совал им градусники под мышки, измерял давление, считал пульс. Некоторым – не с очень устойчивыми показателями – предлагал спокойно посидеть на лавочке, которую летчики называли скамьей подсудимых. Кто-то мог разволноваться дорогой – вот и пусть придет в себя, а не придет – значит, это не просто мимолетное волнение. И таких Саникидзе не допускал к полетам.
Летчики откровенно побаивались этой скамьи, а кабинет Саникидзе называли чистилищем. Они боялись всех, кто мешает им летать. Они не любили и болеть. «Болеть лучше шепотом, – говорили они, – чтобы не знал доктор». Теперь в авиации так: заболел гриппом – на неделю не допускают к полетам. А часто болеешь – и списать могут. Даже с небольшим насморком не разрешается подниматься в воздух.
Увидев Юрия, врач приветливо улыбнулся.
– Пройдемте, дорогой, прошу. – Он сидел за столом и листал журнал предполетных и послеполетных осмотров. Здесь на каждого летчика имелась своя страница. – Как себя чувствуем?
Стахов не спеша сел напротив него, вопросы наподобие этого ему казались ненужными, как многое из того, что делал Саникидзе.
– Наши все осмотрелись? – спросил адъютант.
– Все, все. Как мы отдыхали? Что нам приснилось? – Эту привычку называть себя и других на «мы» Саникидзе перенял у старого профессора, когда еще учился. – Мешков нам не мешал? Наверное, бренчал на гитаре: «Моя лилипуточка, приди ко мне, побудем минуточку наедине».
Саникидзе велел летчику раздеться, подошел к раковине и тщательно вымыл руки. «Точно перед операцией», – подумал Стахов с усмешкой. Теперь весь вид доктора как бы говорил: дружба дружбой, а служба службой, сам понимаешь. Саникидзе считал себя первым помощником командира полка в борьбе за безопасность полетов.
Впрочем, доктор напрасно усердствовал. Стахов был здоров. Он вообще никогда ничем не болел. Даже не имел понятия о насморке. Между тем Саникидзе все копался с манжеткой для измерения кровяного давления.
– Айболит, покороче, – сказал Стахов, нервно потирая ладонью грудь. Перед полетами он всегда был несколько возбужден. Но стоило Стахову сесть в кабину самолета, как от возбуждения не оставалось и следа.
– А как, дорогой, покороче? – развел руками Саникидзе. – У нас здесь, понимаешь, нет компрессора…
– Приспособь баллон со сжатым воздухом, – предложил Стахов. – Или не в авиации работаем?
Саникидзе вдруг стукнул себя по лбу.
– А ведь верно! Надо попробовать.
– А вместо длинной тесьмы, которую ты несколько раз обматываешь вокруг руки, нужно сделать зажимы.
– Вы умный парень, – сказал доктор. – Сегодня же попробуем внедрить эти предложения в жизнь. Все сделаем на высшем уровне.
– С тебя магарыч, – улыбнулся Стахов и подмигнул Саникидзе. Капитан развел руками.
– Доктору с летчиками пить нельзя.
– Мы и без доктора управимся. Где там у тебя спирт хранится?
Саникидзе погрозил пальцем.
– Не выйдет, дорогой…
Прежде чем отпустить летчика, он счел своим долгом напомнить ему о психологических особенностях переучивания, устроил небольшой экзамен по знанию характерных ошибок при переносе навыков пилотирования с прежнего самолета, на котором летчики летали еще совсем недавно, на новый. Ничего подобного бывший до него врач не делал, и это новшество не то чтобы не понравилось Стахову, а просто он считал, что ему лично все это ни к чему. Но спорить с Саникидзе не стал. Ведь врач и для других старался.
Кто летел в первую очередь, прошли по широкому коридору, освещенному лампами дневного света, в небольшую комнатку, из которой через открытую дверь виднелось просторное помещение, у стен высокие узкие шкафы – наподобие тех, какие в общественных банях. В них хранились высотные и противоперегрузочные костюмы и гермошлемы в круглых, как турецкие барабаны, коробках.
Удивительный народ – летчики. Им поручено такое ответственное дело, а они, кажется, и не переживают вовсе.
Вот и сегодня перед полетами гурьбой ввалились в высотный корпус, смеются, рассказывают анекдоты, подшучивают друг над другом.
Из боковой комнаты вышла Зина. Та самая, у которой были в гостях наши герои Артамонов и Мотыль. Рыжие волосы ее были забраны под косынку из марли, отчего лицо ее казалось проще, спокойнее, молчаливее. Может быть, этому способствовало еще и то, что на ней почти не было грима.
Стахов лихо щелкнул каблуками и, взяв под козырек, доложил:
– По вашему приказанию прибыли. Раздеваться до трусов? Или как?
Девушка покачала головой.
– Жутко несерьезный все-таки вы человек, Юрочка. Вам бы только шутки шутить.
– Какие тут шутки, Зи-зи, – летчик сделал обиженное лицо, – мы с полной серьезностью.
Зина махнула рукой и удалилась, чтобы не мешать летчикам.
Они надели на себя шелковое трикотажное нижнее белье, которое обтягивало их, словно трико балерунов, потом достали из шкафов костюмы, изготовленные из очень легкой плотной и прочной ткани. Костюмы были несколько странного вида. По покрою – комбинезоны, только пуговицы заменены застежками-молниями и еще шнуровкой. Кроме них, от пояса по рукавам и штанинам проходили толстые резиновые жгуты.
На большой высоте, где воздух разрежен, если нарушится герметизация кабины, в жгуты тотчас же ринется под давлением воздух, костюм обожмет тело летчика и тем самым компенсирует давление, которое имелось до этого в кабине.
А что случилось бы с летчиком, если бы не было костюма, нетрудно догадаться. Не испытывая противодавления, кровь в сосудах стала бы искать выхода наружу, она могла бы даже порвать их.
Снова появилась Зина. Критически осмотрела каждого летчика, разглаживая руками складки на их спинах и груди. Она работала здесь недавно, но чувствовала себя как рыба в воде. Доктор Саникидзе не мог нарадоваться на свою новую помощницу.
– Опять похудели, Юрочка, – сказала Стахову. – Я не успеваю шнуровку на костюме утягивать. Что с вами?
– Из-за вас, женщин, совсем скоро высохну. Стану стручком.
– А вы и сейчас как стручок, – засмеялась она. Но вот дужки бровей ее сдвинулись к переносице.
– Почему не присоединили шланги ППК?
ППК – противоперегрузочный костюм, само название которого говорило, что он создан для того, чтобы уменьшить перегрузки на организм летчика в полете. Стахов воровато оглянулся и приложил палец к губам:
– Он шевелит мой живот на виражах. Я этого но люблю.
Летчики и тут не прекращали шуток. О полетах они говорят редко, разве только когда возвращаются с задания, и то главным образом о промахах и ошибках.
Надев костюмы, они спешили на старт, где их ждали самолеты.
Страница одиннадцатая
К самолету подходит Стахов. Маленькие серые глаза глядят из-под приспущенных бровей несколько настороженно. Я все время думаю, почему он такой сдержанный с нами – техниками, смотрит на нас как бы свысока, точно мы люди второго сорта. А ведь с товарищами своими бывает и веселый, правда, веселье его сбивается на насмешку. Интересно бы узнать что-нибудь о его прошлом.
Техник Щербина, качнувшись из стороны в сторону, делает шаг навстречу и, небрежно козырнув, словно поправив огромной рукавицей съехавшую набок шапку, докладывает о том, что на самолете проводится предполетная подготовка. Самолет исправен.
Летчик слушает техника без особого интереса и даже смотрит куда-то в сторону. Сколько таких докладов уже пришлось выслушать ему! Потом нетерпеливо кивает головой и подходит к самолету.
Стахов на целую голову выше техника. Он не просто длинный, а каждая часть его тела длинная. Голова похожа на огурец, ноги и руки – на жерди. Когда я гляжу на своего командира, у меня создается такое впечатление, будто его только что взяли за голову и ноги и растянули, как конфету-тянучку.
На меня Стахов не смотрит. Он, кажется, еще ни разу как следует не разговаривал со мной, не хвалил, не ругал. И с Щербиной говорит только по крайней необходимости. Старший лейтенант поднимается по лесенке в кабину, чтобы обдумать предстоящий полет и проверить оборудование и приборы. Даже ноги как следует не вытер. Пылесосить кабину придется мне.
Завидев идущую на посадку спарку, на которой руководитель полетов летал на разведку погоды, Стахов вылезает из кабины и отправляется за последними предполетными указаниями.
Мой техник привык к некоторым странностям летчика и никогда не заговаривает с ним первым.
Полеты начинаются в сумерки по сигналу ракеты.
Приказ запускать двигатели и взлетать получает секретарь партийной организации эскадрильи майор Уваров. В полку так уж заведено. Всякое большое дело начинают самые активные – коммунисты и комсомольцы. Они, что называется, задают тон.
А сегодня для многих наших летчиков дело и впрямь необычное. Они выполняют последний – зачетный – полет по программе переучивания на новые самолеты.
Когда взлетает современный реактивный истребитель-перехватчик, из выхлопного сопла раскаленная газовая струя вырывается с таким напором, что все кругом дрожит. Того и гляди, барабанные перепонки лопнут. Да что там перепонки – земля, кажется, раскалывается надвое. Но это продолжается недолго. Самолет стремительно набирает скорость, отрывается от земли.
Если перехватчик взлетает ночью, его почти не видно, и только из выхлопного сопла хлещет огненная река. Не случайно говорят нам на танцах девчата из окрестных деревень: «Вы хитрые летчики. Днем летаете на самолетах, а ночью на ракетах». Да, взлет современного самолета-перехватчика подобен взлету ракеты.
По плановой таблице моему летчику Стахову еще не скоро в полет, а поэтому мы, как водится, помогаем другим техникам снаряжать самолеты в воздух, готовим к погрузке на тягач нужное для встречи истребителей имущество. Дело это не новое, трудностей не составляет.
Здесь же, на линии предварительного старта, неподалеку от СКП, выкрашенного в крупную черную и белую клетку, толпятся летчики и техники со шлемофонами в руках. Все немножко возбуждены, громко разговаривают, обсуждают действия товарищей – летчиков, вслух читают выпущенные парткомом бюллетени, где рассказывается о цели сегодняшних полетов.
Сквозь широкие окна СКП я вижу стоящего с микрофоном в руках командира полка, начальника связи, дежурного по СКП с красной повязкой на рукаве, склонившегося над картой планшетиста. Над головой у них бесшумно крутятся огромные резиновые вентиляторы.
Офицерам отлично виден аэродром: освещенные прожекторами стоянки самолетов, в непроглядную даль уходящая взлетно-посадочная полоса, обрамленная с боков синими огоньками. Сейчас эти люди в кожаных куртках напоминают режиссеров, в подчинении которых едва ли не самый сложный оркестр, который можно себе представить. Они невидимыми радионитями связаны со всеми самолетами – независимо от того, на земле эти самолеты или в воздухе, они видят с помощью радиолокации каждую промашку летчика, будь он в это время за несколько – сот километров от аэродрома и на любой высоте.
Внизу, около установленной на треноге стереотрубы, закутавшись в тулуп, расхаживает дежурный солдат из светодивизиона. Его обязанность вроде бы простая – следить (визуально) за идущими на посадку самолетами и докладывать руководителю полетов, если на каком-то из них, по рассеянности летчика или по другой причине, не выпущены шасси. Но эта простота кажущаяся, и здесь нужно, что называется, не моргать.
Уже не однажды такие вот солдаты предотвращали аварии самолетов на посадке. Есть такой солдат и у нас в гарнизоне. Командование наградило его именными часами с надписью: «За спасение жизни летчика». Если бы мне такую награду! И я уже представляю себя на месте этого счастливого солдата. Моя мама, наверное, до самой смерти показывала бы эту награду соседям.
– Иди-ка, хлопчик, погрейся, – говорит Щербина, возвращая меня к действительности. – Успеешь еще намерзнуться.
Отправляюсь в теплушку, что во второй зоне.
«Внимательный командир, – с благодарностью думаю «о Щербине. – Не заставляет попусту торчать на морозе и на ветру».
Когда самолеты в воздухе, в теплушке полно механиков, сидят чуть ли не друг на дружке у раскаленной печки, вытирают варежками пот со лба, а отойти подальше не подумают, травят баланду, посасывая тонкие солдатские гвоздики. Чет только не услышишь здесь: и бесхитростные солдатские анекдоты, и умные речи про кибернетические устройства, которые со временем, возможно, вытеснят из кабин самолетов летчиков, про термоядерные двигатели, способные работать без заправки долгие годы…
Здесь же и наш замполит майор Жеребов. Мы привыкли его видеть в своем кругу. Особенно не стесняемся. Сегодня он печется о наглядной агитации. По его мнению, каждый хороший пример солдата, сержанта и офицера должен быть как-то отражен, оценен и стать в центре внимания всего коллектива.
По инициативе майора на аэродроме во время полетов объявляли по селектору, кто из летчиков перехватил цель, а кто нет. Самолеты еще где-то на дальних подступах к аэродрому, а укрепленные на столбах репродукторы уже вещают о работе летчиков. Интерес к делу у всех повысился. Переживаем так, как во время репортажа по радио о международном футбольном матче.
Потом Жеребов решил, что этого мало, что на земле должны знать, в каких условиях проходил полет, как совершался перехват. Для этого он опрашивает каждого вернувшегося с задания летчика. Специалисты по вооружению немедленно вытаскивают кассеты из фотопулеметов и бегут в лабораторию, где пленка тотчас же проявляется и сушится.
Через некоторое время отснятые кадры с описанием воздушного боя вывешиваются на витрину, с одной стороны которой заголовок «Противник не прошел», а с другой – «Противник прорвался к объекту». Нетрудно представить, что испытывают летчики, попав на ту или иную сторону доски. Да и не только летчики…
Аппетит приходит во время еды. Теперь Жеребов хочет, чтобы и о работе техсостава тоже немедленно рассказывалось по радио и в наглядной агитации. Сейчас по его заданию комсорг полка, вооружившись блокнотом и ручкой, с пристрастием выспрашивает у техников об особенностях подготовки самолетов к ночному вылету, о трудностях, с которыми пришлось встретиться, и как они преодолевались. Мне очень хотелось, чтобы несколько лестных слов сказали о старшем лейтенанте Щербине. Его отношение к технике поражает. Будто перед ним не самолет, а живое существо, требующее деликатного обращения. Работая, он что-то все приговаривает, словно с ребенком беседует. Но хвалить своего командира как-то неудобно, и я молчу.
Жеребов стал давать задания и Тузову, который у нас считается лучшим фотографом. Его снимки можно даже увидеть в окружной газете.
Скороход только что сделал давно задуманный карманный приемник и теперь не расстается с ним. Пальцы почти машинально вращают колесико настройки. Из микродинамика вырывается джазовая музыка.
– Дай громче! – просит Мотыль, весь преображаясь, точно он услышал начало экстренного сообщения и теперь боится пропустить что-нибудь. – Это же «Бастелла»! – И начинает крутить подшитыми валенками по мокрому полу.
Солдаты смеются над Мотылем. Меня иногда в нем что-то раздражает. Для него как будто, кроме танцев, ничего и не существует.
Речь заходит о последней поездке к шефам, о девчатах. О девчатах солдаты могут говорить сколько угодно. И хотя в словах некоторых сквозит насмешка над слабым полом, но это больше для того, чтобы не поставить себя под удар со стороны женоненавистников. А среди нашего брата есть и такие.
