Текст книги "Приключения 1972—1973 (Сборник приключенческих повестей и рассказов)"

Автор книги: Леонид Словин

Соавторы: Борис Сопельняк,Евгений Коршунов,Юрий Усыченко,Сергей Наумов,Юлий Файбышенко,Ульмас Умарбеков,Миермилис Стейга,Петр Шамшур,Лазарь Вольф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

Так началась моя новая, самостоятельная и вовсе не спокойная жизнь. А оборваться она могла на следующий же день.

Проснулся я оттого, что кто-то тронул меня за плечо. Я открыл глаза, но не сразу сообразил, где я и что со мной. Наконец узнал Джуру и окончательно стряхнул остатки сна.

– Пора, пора, время не ждет! Подымайся.

Я вскочил, быстро оделся, вышел во двор ополоснуть лицо. Солнце уже показалось, но воздух хранил еще прохладу ночи.

– Позавтракаем в дороге, а сейчас едем. Возьмешь эту лошадь.

Я увидел клячу, привязанную посреди двора к стволу груши, – она казалась такой же сонной, как и я, и мне захотелось спросить Джуру, не упадет ли она, если отвязать ее от дерева.

Джура глянул на меня, на клячу и улыбнулся: наверное, мысли мои были написаны у меня на лице.

– Старая, да, бегать не может. Но если сегодня будет нам удача – получишь хорошего коня. Все, поехали. Не забудь свои боорсаки.

Я сбегал за узелком с домашними припасами, что дала в дорогу мама, и мы выехали со двора.

Да, Джура сказал правду: лошадь подо мной не была скакуном и вдобавок ко всему прихрамывала – кажется, одной подковы не было.

Когда я очень уж отставал от Джуры, я подбадривал свою клячу прутиком, она кое-как нагоняла жеребца Джуры, но потом опять отставала.

– Вы что же, всех новичков так испытываете? – не выдержал я наконец.

Джура засмеялся, подождал меня.

– И за эту кобылу спасибо скажи, еле нашел, а то пешком пришлось бы тебе идти! – И снова пустил жеребца вперед, а я снова отставал и нагонял, нагонял и отставал.

К полудню мы добрались до заброшенного кишлака. Печальное это было зрелище! Крыши домов провалились, дувалы разворочены, земля усеяна камнями, валунами. А кругом тихая степь. Ни людей, ни животных.

Джура остановил жеребца, спешился.

– Что за кишлак, почему он брошен, Джура-ака? – спросил я, слезая с лошади.

– Это место люди называют Селькелды – значит, сель прошел. Каждый год беда приходит – ну прямо басмачи, даже хуже. Все губит сель – и людей, которые не успеют спастись, и скот, и дома, и добро. Так год назад государство дало людям землю под Алмалыком, и все туда вместе и переехали, всем кишлаком.

– А разве нельзя было здесь построить плотину, защититься от селя?

– Э-э, брат, хорошо ты говоришь да силы где взять плотину строить? Сейчас людям легче переехать, чем бороться с селем… Да, земли свободной у нас много, а сил пока что мало. Но вот увидишь: будем живы – такие кишлаки здесь построим-, такие сады будут цвести на этом месте! И люди возвратятся сюда к могилам предков. А пока что… пока что посмотри-ка, не найдется ли чего в твоем узелке?

Я развязал узелок – от собранных мамой мне в дорогу припасов оставалось немного – пол-лепешки да с десяток боорсаков.

Подкрепившись, мы снова тронулись в путь, поднимаясь все выше и выше. Налетевший ветерок заставил меня поежиться.

– Во-он впереди возвышенность Бештерак, – показал Джура. – Поднимемся туда, спустимся, а там и кишлак рядом. Кишлак Ураза.

– А не обманул нас Натан, а?

– Зачем же ему врать, Натану? Завтра вернемся, увидим его. Бежать ему некуда, семья у него, сам слышал. А вот Ураз может и не заехать домой, правда, но тут Натан не виноват, он думает, мы Ураза в Алмалыке ждать будем.

– Но разве можно доверять такому? Надо было взять его с собой.

– Зачем? Чтоб видел, как мы ловим Ураза? И потом рассказывал, кому надо и не надо?

– Наверное, не повредило бы, – заметил я.

– Как раз бы повредило, – спокойно объяснил Джура. – Ты же слышал, что говорил Натан: он тоже человек, ему жить надо, кормить семью. А возьмем мы его с собой – Ураз скажет: Натан предатель…

– Так мы же все равно посадим Ураза! Пусть думает и говорит что хочет.

– Это не так просто. Ураз ведь был пастухом, с басмачами недавно и держится сам по себе. Стоит ли сразу сажать? Подумать надо…

Я не верил своим ушам. Как ни старался, не мог понять слов Джуры. Натана сажать нельзя, и Ураза, оказывается, тоже? Зачем же мы отправились ловить его? Чтобы тут же и отпустить? Я не понимал, удивлялся, но не решался расспрашивать дальше.

Пока мы добирались до кишлака Ураза, спустились сумерки. Кишлак назывался, как и возвышенность, Бештерак, то есть «пять тополей», но в темноте я не различал ни одного тополя; за низкими дувалами чернели какие-то деревья, не то урючина, не то орешина – не разобрать было, но тополей я так и не увидел, и это странно занимало мои мысли – устал, что ли, думать об Уразе и басмачах?

Мы въехали в темный кишлак, проехали еще немного по узенькой улочке, и Джура остановился у дувала возле кокандской арбы, стоявшей с поднятыми оглоблями, спешился, привязал коня к колесу арбы; я сделал то же самое.

Кругом было темно и тихо, даже собак не слыхать. Джура тронул меня за плечо:

– Пошли.

Мы перебрались по доске через небольшой арык, вошли в чей-то двор, во тьме я различал только деревья да кусты; Джура обернулся ко мне, я увидел рядом блеск его глаз и спросил:

– Здесь?

– Тихо… – шепнул Джура. – Тихо, его дом близко.

Мы прошли в соседний двор, и в темноте и тишине кишлак казался неживым. «Селькелды, – вспомнил я. – Сель прошел». И тут прямо передо мной коротко заржала лошадь, фыркнула, и снова все замерло.

– Хорошо, вовремя пришли, – шепнул мне на ухо Джура. – Намаз совершает.

Кто совершает намаз, где совершает и почему это хорошо – ничего не вижу, ничего не понимаю.

Джура взял меня за плечо, повернул, и мы двинулись вдоль низкого дувала. Темнота и тишь обострили мое зрение и слух, я ожидал появления кого-то притаившегося, ожидал нападения из темноты, и вдруг будто что-то толкнуло меня – слева я заметил движение по земле, будто ползет кто-то. Приглядевшись внимательно, я понял – это была тень человека. И увидел, откуда падает на землю эта тень.

Перед нами была калитка. Джура без скрипа отворил ее, мы вошли во двор и подошли к дому. В окошке помаргивал огонек; человек на молельном коврике не мог нас увидеть – он сидел спиной к нам и разговаривал с богом.

Джура кивком указал мне на человека, и мы на цыпочках двинулись к двери.

Сердце мое бешено колотилось, из-за его стука я не слышал наших осторожных шагов. Не услышал их и

Ураз – ни когда мы тихонько вошли в комнату, ни когда Джура, словно тень, скользнул ближе к молельному коврику и Поднял с пола маузер. После этого Джура вернулся к двери и сел, скрестив ноги, – не стал мешать Уразу совершать намаз. Я остался стоять – боялся шелохнуться. Время остановилось, и единственное, что напоминало о жизни, – двигавшаяся при помаргивании светильника тень Ураза.

Наконец он дочитал молитву, обратился налево, выдохнул: «Суф» – и замер: увидал нас. И что маузера нет под рукой – тоже увидел. Он не пошевелился и не сказал ничего, молчали и мы с Джурой. Только расширились глаза и как-то помертвело, пустым стало обросшее, с густыми усами и бородой лицо, словно жизнь сжалась где-то внутри Уразова тела. Потом я увидел, что губы Ураза шевельнулись.

И еще какое-то время Ураз сидел неподвижно, а потом выдавил зло:

– Съел-таки меня, милиционер!

– Нет, – возразил Джура. – Не я, ты сам съел свою жизнь.

– Сейчас уведешь?

– Больше некого ждать.

– Верно, знаешь, – согласился Ураз. – Тогда мне надо попрощаться с семьей.

– Как хочешь, – сказал Джура. – Только ни слова о том, кто мы. Они не должны знать, что ты арестован. Приехали по делу, понятно? Бежать не советую – ты знаешь, как я стреляю.

– Что ж в Тангатапды – промахнуться боялся?

– Коня твоего пожалел.

– Да, за коня сам Худайберды сто баранов давал – шутник!

В комнату неслышно вошла женщина – одной рукой прижимала к груди ребенка, на другой блюдо с пловом. Увидела нас, замерла, испуганно посмотрела на Ураза – взглядом спросила, какие распоряжения будут.

– Плов в чашку положи, я еду, – сказал Ураз жене и глянул на Джуру, тот кивнул. – Да поживее!

Женщина исчезла неслышно, как и появилась.

Джура кивком указал Уразу на дверь – пошли, мол Мы вышли во двор – Джура, Ураз и за ними я.

Женщина уже протягивала мужу мисочку с пловом, завернутую в румол – поясной платок. Склонив голову, она спросила еле слышно:

– Когда ждать вас?

– Про то один аллах ведает, – сумрачно бросил Ураз и добавил еще, но уже мягче: – Береги сына.

Мы вышли из кишлака; я вел в поводу свою клячу и жеребца Ураза.

На дороге Джура подал поводья моей лошади Уразу.

– Садись… На этой далеко не уйдешь.

Ураз выругался, но поводья принял.

Потом Джура похвалил меня:

– Везучий ты, парень, смотри, какого коня получаешь. – Гнедой Ураза нетерпеливо бил копытом. – Однако садиться погоди – пока Ураза провожаем, я сам на его жеребце поеду.

Джура с Уразом неторопливо двинулись по направлению к Алмалыку, я держался чуть позади и слушал их разговоры. Напряжение охоты еще не оставило меня, наверное, оттого, что не было ему нормального выхода – погони и борьбы. Честно говоря, я никогда не думал, что поймать басмача так просто – ведь мы взяли Ураза без труда, без выстрела, можно сказать, голыми руками. Что это – везение, случайность? Тогда я еще не мог найти ответа…

– Не надо было мне приезжать сегодня, – как бы отвечая на мои немые вопросы, пожаловался Джуре Ураз. – И не хотел ведь – плохой сон видел, будто сын мой маленький умер.

– Значит, долгая жизнь ему суждена, так поверье обещает.

– Что прячешься за поверье, милиция, говори уж прямо: отсчитает ему аллах от моей жизни! – Ураз хохотнул коротко и зло, и я подумал: все же надеется убежать, и потрогал маузер у себя на боку. – А ты, однако, ловкий, милиция, как узнал о том, что приеду, скажи, а? Молчишь… Слыхал, слыхал о тебе.

– Ничего, и ты не хуже. Три раза удирал, я не мог догнать.

– Спасибо. И сегодня ушел бы, да задержался дома… Как ты думаешь, вас дожидался, а? – Ураз снова хохотнул и переменил тон на угрожающий: – Но помни, милиция, услышит обо мне Худайберды – за меня одного вас тысячи головы положат.

– Неужто так страшен он, твой хозяин?

– Ты не знаешь его, милиция, настоящий дракон, кого хочешь проглотит! Ни тебя, ни меня не пожалеет, если понадобится ему. Да… Только не называй его, милиция, хозяином моим. Сам знаешь, я другой. И я сам себе хозяин. На коня моего можешь сесть – на меня узду не накинешь!

– Узда на тебе не нужна. У нас каждый себе хозяин.

– У кого это у вас?

– У тех, кто признает Советскую власть.

– Ах вот ты о чем! Не пустословь, зря стараешься, милиция.

– Никогда не пустословлю – сам убедишься. А вот басмач как может быть хозяином над собой? Человек может быть хозяином. Басмачи – разве человек? Разве может не убивать, не грабить, а, Ураз?

– Аллах накажет за такие слова, милиция! – сердито отвечал Ураз. – Басмачи не один к одному, разные бывают, Худайберды – бай, а мои и отец и дед пасли стада, я и сам за отарой ходил!

– Если ты пастух, почему с баем против нас, почему кишлаки грабишь?

– Это вы опоганили наши кишлаки, растоптали религию. Вами правят гяуры, аллах отступился от вас, проклял…

– Не свои слова говоришь, пастух. Вот это правда пустословие. Большевики не признают имамов, но ты слышал, чтобы мы помешали мусульманину совершать намаз? Тебе ведь не помешали, Ураз, подождали, когда кончишь. Разве не так? Ходи себе в мечеть, молись на Здоровье, но чужого не трогай – вот наш закон. Чтобы ни богатых, ни бедных, все равны – вот чего мы хотим. Знаю, ты боишься – в горах спрятал краденых овец. Все равно отберем, Ураз, если сам не отдашь. Отберем и отдадим в кишлаки все, что вы награбили, в Тангатапды отдадим беднякам, пастухам, каким ты был раньше. Вот так, Ураз. А насчет веры – не свои слова говоришь. Очень тебе хочется, чтобы Туркестан называли Мусульманабадом, да? – Джура посмеялся своим словам и будто невзначай добавил: – Это твой курбаши тебя учит, да?

– Курбаши делом занят, – уже спокойно ответил Ураз. – Так говорит Махкамбай.

– Ого! Жив, значит, Махкамбай, отец Худайберды? А я слышал, будто умер он…

– Какая плохая разведка у тебя, милиций! И как узнал, что домой заеду, – до сих пор не пойму! Не-ет! Махкамбай жив… И почему ты говоришь, милиция, что он отец Худайберды? Курбаши – не сын, приемыш Махкамбая. Болтают, будто Худайберды – сын Аппанбая.

– Какого Аппанбая? Ты не ошибаешься, Ураз? – торопливо переспросил Джура, и я услышал тревогу в его голосе и невольно оглянулся. Но никого и ничего не было видно в ночи, и только цокот копыт по дороге нарушал тишину. За разговорами мы перевалили Бештерак и теперь спускались к развалинам Селькелды; по-прежнему Джура держался рядом с Уразом, а я – чуть поотстав.

– Откуда же можно знать точно, кто чей сын? Эх, милиция… Был такой Аппанбай, жил в Тойтюбе. Давно, лет двадцать уже минуло, ушел Аппанбай в хадж и не вернулся. Говорят, умер по пути к святым местам. И будто бы Худайберды – его сын. Только родился уже после отъезда отца вскоре. А когда еще ребенком был несмышленым, года через два или три, Намаз-вор разграбил земли Аппанбая, сжег там все, а самого Худайберды и мать его забрал с собой, увез в Шагози. Может, мстил за что-то Аппанбаю, а может, выкупа ждал. И дождался. Махкамбай, он глава соседнего рода, дал большой выкуп и забрал к себе наследника земель Аппанбая, и воспитал его. Может, он родственник Аппанбаю или друг – точно не скажу…

– Нет, не может того быть, ошибаешься ты, – возразил Джура. – Я знаю точно: Аппанбай ушел в хадж через год после смерти жены.

– Ну, может, младшая жена была или просто женщина, как теперь узнать? Все же кто-то родил Худайберды – правда, милиция? Уж это я знаю точно, ты не спорь, – засмеялся Ураз. – Слушай, а почему интересуешься? Может, и ты из рода Аппанбая? Лицом на Худайберды похож, правда! И земли были бы твой, а, милиция? И стада, деньги!

– Замолчи! – сердито оборвал его Джура. – Не говори пустое. Вспомни лучше – от кого слышал эту историю?

– Откуда помнить? Уши есть, вот и слышат, что кругом болтают. Но такое говорил и сам Махкамбай!

– А кто может знать точно?

– Время прошло, милиция… Намаз-вор сжег тогда весь кишлак, кто уцелел – поразбежались, не осталось никого из людей Аппанбая, пусть земля ему будет пухом… Что за месть была у Намаза – не знаю.

– А мать Худайберды, она жива?

– Ой, милиция, как торопишься допрашивать! Боишься, сбегу по дороге, да? Не знаю я о матери его, откуда мне знать… Одни говорили, что умерла, другие – будто Намаз-вор убил ее. Не знаю.

Я слушал разговор Джуры с басмачом, мирный и почти дружеский, и удивлялся: зачем Джуре-ака история мертвого бая, чем интересно прошлое курбаши? Может, и его, проклятого Худайберды, не надо будет сажать, когда поймаем, а? Я видел, что Джура-ака почему-то сильно встревожен и взволнован и что забыл он и о дороге, и обо мне, а главное, о том, что Ураз может попытаться бежать. Вдруг нападет на нас? Я ощущал непривычную тяжесть маузера на боку и прикидывал как быть и что делать, если Ураз бросится на Джуру. Уж очень близко держался к нему! Выбьет из седла и окажется на своем коне, а там поминай как звали!

Но Ураз вел себя мирно и если не был увлечен разговором, как Джура, то все же говорил с ним не как с врагом, скорей как со старым знакомым – давно не виделись, а теперь вот встретились.

– Откуда знаешь Аппанбая, милиция?

– Батрачил у него… Он и в хадж брал меня с собой.

– Да ну, ты и хадж совершил, оказывается? Где же твоя зеленая чалма?

– Нету ее… Не дошел я до Мекки, вернулся с полдороги.

– Слушай, может, это ты убил Аппанбая?

– Ты в своем уме, а, Ураз?' Да я в то время бая отцом называл, благодетелем считал. Нет, напали курды, я один остался в живых, случайно. Но Аппанбай выехал в хадж после годовщины смерти жены, я точно помню. Худайберды ему не сын.

– Не знаю, милиция. Рассказал тебе, что слышал. Может, кто другой знает больше. Будешь в Шагази – найди аксакала Саксанбая, он самый старый в кишлаке. Спроси его.

Разговор прервался, и снова только цокот копыт на дороге и напряженная тишина вокруг.

Мы одолели уже больше половины пути – впереди показались развалины Селькелды.

– Так хочешь узнать, кто мать Худайберды? – будто что-то вспомнив, спросил вдруг Ураз.

– Ну? – Джура быстро повернулся к нему.

– А ты у него самого, у Худайберды, спроси!

Джура засмеялся облегченно.

– А что ж… Когда поймаем, обязательно спрошу!

– Нет, милиция, не поймаешь его. Или сбежит, или тебе ребра своим кинжалом пощекочет… Лучше сейчас спроси, не откладывая.

– Поиздеваться хочешь надо мной, Ураз, да?

– Нет, зачем, слово даю, можешь спросить. Через неделю свадьба его, женится Худайберды. Пойди на свадьбу и спроси. Хочешь, поведу тебя?

Джура не ответил, повернулся к Уразу, косо посмотрел на него – и все. Тогда Ураз сказал:

– Зря обижаешься, милиция. Я не сбегу. Хотел бы уйти – зачем тогда вернулся от границы? Я ведь не дурак, знаю, что Натан мог сказать обо мне. Басмачи недолго продержатся, я понимаю. Уходить не хочу. Что скажешь на это?

– Подумаю, – ответил Джура.

Дальше ехали молча. В Селькелды остановились, втроем съели плов, что завернула и дала с собой Уразу жена, и снова в путь.

С восходом солнца мы въехали в Алмалык.

IV

Дверь комнаты отворилась, вошел быстрым шагом Зубов, поздоровался с нами за руку, кивком указал на Ураза – тот сидел на стуле у стены, опустив голову.

– Это и есть Ураз? С виду точно басмач. Намучились с ним?

– Нет, – ответил Джура.

Зубов обратился ко мне:

– Шукуров!

– Сабир, – вставил я.

– Да, Сабир. Что скажешь?

– То же самое, товарищ Зубов. Не сопротивлялся. Мы пришли – он намаз совершал.

– Ну вот, а говорят, религия – опиум. Все же иногда помогает. Только кому – большевикам! – Зубов сел, повернулся к Уразу: – А ты, друг ситный, рассказывают, обещал меня повесить, а? Что же теперь делать будем?

Ураз не поднял головы, молчал.

– Глупый ты парень! Пастух и связался с басмачами! Что они тебе – жизнь сытую и вольную дали, в доме и семье мир и достаток? Или таких же, как ты, пастухов, грабить нравится? А может, хочешь добиться возвращения бая Абдукадыра, для него овец в горах сохраняешь, а, Ураз? Да, наградил тебя аллах хорошим ростом, но пожалел наградить хорошим умом… Османов!

В комнату вошел солдат-конвойный.

– Уведи. – Зубов показал на Ураза и добавил, когда тот поднялся: – Подумай до завтра, завтра еще поговорим.

Мы все глядели на Ураза: он сник, плечи опустились, лицо посерело. Наверное, потому, что Ураз сдался не сопротивляясь, я так и не видел в нем врага и сейчас остро пожалел его: была б моя воля – тут же и отпустил бы.

У двери Ураз задержался и, не оборачиваясь, буркнул:

– Милиция, миску жене верни, в хозяйстве нужна,

– Верну, не беспокойся, – сказал Джура.

Ураз вышел, за ним конвойный.

– И я пойду, – Зубов поднялся. – В Тангатапды хлеб отправляем, люди там голодают. Весь скот увели, сволочи. Обоз с охраной пойдет… А вы отдыхайте, Шукуров!

Я не ответил.

– Да, Сабир, – поправился Зубов.

– Слушаю! – я поднялся.

– Как гнедой Ураза, нравится?

– Здорово! – обрадовался я.

– За удачное выполнение задания получай награду – коня Ураза передаем тебе!

– Спасибо, товарищ Зубов!

– Только смотри, Уразова жеребца знает вся округа, и наши, и не наши. Заметен станешь. Не испугаешься?

– Нет.

– Молодец. Правильно, – одобрил Зубов и вышел.

– Ну что, пойдем соснем немного, Сабир, – предложил Джура. – Ты иди ложись, а я задам корм лошадям и тоже на боковую. Да, миску вот захвати, надо будет, вернуть жене его…

                                     

Радужное настроение мое тут же исчезло, а осталось как бы недоумение: ведь утром сегодня, по дороге, втроем ели из этой миски плов, а сейчас хозяин ее уже в тюрьме, и что ждет его? Я вспомнил молчаливую, покорную женщину с ребенком на руках, ее тихое: «Когда ждать вас?» Я и не задумался о том, что подарок командира, доставивший мне столько радости, – гнедой жеребец Ураза, – был для него куда дороже глиняной миски.

– Джура-ака, что будет с Уразом?

Джура ответил не сразу. Помолчав, сказал, будто размышляя вслух:

– Что будет с Уразом, решит он сам. Все от него зависит.

И опять я не понял Джуру, но почувствовал, что он тоже думает об Уразе, и, значит, все должно быть по справедливости, и это успокоило меня.

Конечно, мне, комсомольцу и чекисту, вряд ли стоило жалеть басмача. Попадись мы с Джурой бандитам Худайберды, нас бы не пощадили и, может быть, именно Ураз расстрелял бы нас. Ведь он, оказывается, обещал повесить Зубова. И почему повесить – пули, что ли, пожалел для большевика? Но все же, несмотря ни на что, может, оттого, что мы так легко захватили Ураза и он не сопротивлялся, может, оттого, что он не держался врагом и рассказывал Джуре все, что тот хотел услышать, во мне не было ненависти к Уразу, и я видел, что и Джура, похоже, думает так же, как и я.

Когда я вошел в комнату Джуры, а теперь и мою, я увидел, что для меня поставили уже кровать у окна. Я снял сапоги, растянулся поверх одеяла, но сон не шел – перед глазами сменялись картины нашей ночной поездки. Ураз, его жена с ребенком и ее умоляющее и робкое лицо, развалины Селькелды, разговор Джуры с Уразом… Кто такой Аппанбай? А Махкамбай? Зачем Джуре прошлое курбаши Худайберды, имя его матери?

Пришел Джура, я услышал – скрипнула кровать.

– Разбудил тебя? Прости, не спится мне что-то.

– Да я и не спал, дремал только.

– Закурить хочешь?

– Нет.

– И правильно. Рано тебе. А я прежде нас[2]2
  Н а с – род табака.


[Закрыть] закладывал под язык, да Зубов отругал. Тогда курить стал, но редко, только если устал очень. А чего не спишь?

– Да так просто. А вы?

– Хочу полежать, не думать ни о чем, а не получается, все мысль за мысль цепляется, уводит далеко… Тебе сколько лет?

– Семнадцать.

– Э-э, ребенок еще совсем. Какие у тебя заботы, какие думы, ты спать должен спокойно. – Джура вздохнул, помолчал. – А мне вот сорок. И нет покоя. И не было… Лежу, ворошу в памяти прошлое – и вижу, точно не было… Мысли такая штука, брат, дашь им власть над собой – высохнешь, живой жизни видеть не будешь. Да, а в твои годы я женат уже был. Мог бы и детей иметь – старше тебя мог сын у меня быть. Да не судил бог.

– А жена ваша… она умерла?

– Не знаю, брат, ничего не знаю о ней. – Джура снова чиркнул спичкой, затянулся. – Может, умерла, а может, и не умерла и живет где-то.

Я не спрашивал больше ничего, чувствовал – Джура не договорил, но хочет рассказать еще что-то. Он молча курил, думал, где-то далеко был в мыслях своих, потом снова заговорил:

– Я тебе сказал вчера – сам я из Тойтюбе, там и родился, и вырос там. Но родителей своих не помню…