Текст книги "Рассказы о Москве и москвичах во все времена"

Автор книги: Леонид Репин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Творец дворца остался неизвестен

В старину москвичи этот изумительный дом называли не иначе как комодом.

Он и в самом деле похож на старинный комод или буфет резного дерева. Я вырос рядом с таким комодом. Только тот был черный почти, из мореного дуба. Во время войны зимой, когда мебель шла на растопку тяжелой чугунной плиты, наш комод хотели распилить на дрова, но он, несокрушимый, могучий, сам себя отстоял – рука на него не поднялась. И этот дом-дворец тоже выстоял, презрев огненные ветры лихолетий, не только дома, но и города целые уничтожившие…

С трудом в это верится, а точнее – и вовсе не верится, что имя творца необыкновенного этого дворца, стоящего на углу Покровки и Покровского бульвара, не сохранилось. Яркая, самобытная драгоценность в ожерелье старинных московских зданий – этакое бирюзовое колье, лучшее создание вдохновенного мастера, чье имя не знает никто…

А ведь единственное во всей Москве здание в стиле елизаветинского барокко. Виртуозное, причудливое сооружение с двуликим фасадом, из которых самый яркий, за что дом и прозвали комодом, всем своим великолепием во двор обращен. С улицы – строгий фасад, совсем непохожий на тот, что увидеть можно лишь со двора. Причуда, прихоть мастера? Глядишь на дворец, и поневоле всплывает в памяти Зимний дворец в Петербурге. Недаром же это старое московское здание называли еще и Зимним в миниатюре.

Вот стою, сам не знаю, сколько уж времени, любуюсь домом, и так подмывает воскликнуть: «Да это же Растрелли, конечно. Кто же еще!» Все в облике этого дома заставляет вспомнить великого мастера. Или подумать о каком-то его безвестном талантливом ученике, воплотившем свой талант в этом строении и скромно, тихо исчезнувшем… Одно несомненно: школа Растрелли.

^{Дом Апраксиных-Трубецких («дом-комод»)}

Нет-нет да и выплывает на свет Божий такая версия: дворец сей императрица Елизавета Петровна подарила возлюбленному своему графу Алексею Разумовскому, однако историки решительно отвергают ее. Однозначно доказывается, что первыми владельцами городской усадьбы на Покровке были Апраксины. Семья замечательная и в истории России след яркий оставила. А кто из них надумал дворец неподалеку от Кремля поставить, можно только предполагать и высчитывать – и все равно только с догадкой останешься. Хотя на мемориальной доске, что на уличном фасаде укреплена, и сообщается, что это городская усадьба М. Ф. Апраксина и построена она в XVIII веке. Точнее не скажешь.

В XVIII веке самым знаменитым и влиятельным из всех Апраксиных был граф Федор Матвеевич, генерал-адмирал русского флота, сподвижник царя Петра сначала во всех играх потешных, а потом и в битвах, судьбу России решавших. Петр I приказал даже медаль с изображением «грудного» портрета Федора Матвеевича в честь побед его замечательных выбить. А человек он был такой, что современники, его знавшие, сказали о нем: «…Гостеприимен, исполнен пламенного желания добра всем и каждому». И вот что странно: очевидных завистников, каких при дворе всегда достаточно, граф Апраксин никогда не имел.

В другой же ветви Апраксиных прославился Степан Федорович, только не сын, а племянник Федора Матвеевича, человек гигантского роста, тучный, обладавший недюжинной силой и весьма почитающий роскошную жизнь. Даже в военных походах, будучи уже фельдмаршалом, возил с собою более дюжины богатых кафтанов и одевался со всею тщательностью, надеясь произвести впечатление не столько на неприятеля, сколько на дам в городах, где с армией своей проходил. Но при всем этом дрался отменно: и пруссаков гонял, и шведов, и англичан, и за успешные свои виктории получил в герб две пушки, накрест положенные. Мог главнокомандующий действующей армией дом отгрохать такой? Отчего же нет? Но все это одни только домыслы. Нет документальных тому подтверждений.

Загадки дома на этом не прекращаются. Наоборот, даже и множатся. В путеводителе по Москве говорится уже, будто Апраксины к этому дому никакого отношения не имели и лишь Трубецким принадлежала усадьба. Верно, да не совсем: Трубецкие владели домом уже после Апраксиных. У них в гостях в этом замечательном доме бывал Пушкин, в середине прошлого века тут жил Менделеев и многие русские знаменитости бывали!

Потом же, как и в судьбе человека, крутые повороты в истории дома: в 1859 году здесь обосновалась мужская гимназия, где учились Константин Станиславский и великий теоретик русской авиации Николай Жуковский. После революции дворец отдали детям гегемона и открыли здесь школу обычную, чуть позже и вплоть до войны была в этих роскошных стенах Промакадемия, где училась жена Сталина и его поначалу неприметный сподвижник Никита Хрущев. После войны жизнестойкие советские дети отбили дворец, и в нем устроился Дом пионеров, а уж потом поселился научно-исследовательский Институт геофизических методов разведки.

Однако мы бы сами на себя не стали похожи, если бы в какой-то временной промежуток, сложившийся в жизни дворца, не понапихали сюда коммуналок. Покои князей и графов огласились воплями кухонных ссор и наполнились парами домашней стирки. А куда людям деваться-то было…

Как тут не удивиться, что этот единственный в своем роде в Москве дом сохранился практически без переделок и многое из внутреннего убранства тоже хорошо сохранилось. Хотя последние обитатели коммуналок отбыли из дворянских палат в хрущевские апартаменты в 1962 году.

Нынешний арендатор дворца – ВНИИ геофизики – хозяин рачительный. Чтобы укрепить местами просевший фундамент красавца дворца, по всему периметру здания пробурили скважины и закачали в них бетон. Так что теперь за его осанку можно не беспокоиться.

Сей град о выпечке печется

Блуждал-блуждал по переулкам да дворам Черкизовки и, хоть адрес и был, не мог найти ГосНИИ хлебопекарной промышленности. Словно бы он, глубоко засекреченный, под землю спрятался. И указать тоже никто не мог: здесь где-то – а где? Ну, думаю, придется вынюхивать, хлебный дух не подведет. Тем более знал я, что при институте есть опытный хлебозавод.

Так и вышло. Теплая волна прихлынула и повела за собой. Запах хлеба – родной на всю жизнь… У каждого, верно, отыщется в памяти какой-то случай, событие, после которого дух хлеба навсегда остался родным.

В детстве, как только в конце мая теплые дни наступали, бежали купаться на Воробьевы горы. А по пути в самом конце, на Калужской заставе, где Москва уж кончалась и трамвай делал круг, стоял небольшой хлебозавод. Боже, каким же чудным духом веяло от него! Тут мы, если копейки у кого находились, покупали по пятаку горячие бублики. И тут же останавливались посмотреть, как пленные немцы строят большие дома, полукругом охватывающие нынешнюю площадь Гагарина. Интересно было на пленных смотреть…

А в семидесятых годах познакомился я на международной выставке в Москве с представителем фирмы по производству аудио– и видеопленки Фридрихом Хенгляйном: пожилой человек сносно говорил по-русски, и я поинтересовался, откуда он знает язык.

Был в плену у нас. Строил вот те самые дома, Москву закруглявшие. Спросил я господина Хенгляйна, что же помнится ему теперь больше всего из того далекого времени? Он ответил: «Хлебом очень хорошо пахло. Знаете, там рядом был хлебозавод…» И еще рассказал, как женщины и мальчишки бросали им через колючую проволоку куски хлеба, рискуя получить подзатыльник от часового. Мы тоже иногда бросали – жалко было этих людей…

К хлебу в России отношение испокон века было особое. Есть хлеб – живет человек. С ним всякое яство вкуснее делается. Даже не верится, что еще триста пятьдесят лет назад на Руси ржаную муку по строгим всяким отличиям делили на 25 сортов, а пшеничную – на 30. Хлеб из муки разного сорта по-разному стоил, и в цене той все расходы учитывались: провоз муки с торга в пекарню и обратно, соль, дрова, подати за право торговли и даже стоимость свечей в ту цену входила. Все расписано, ничего не упущено. Роспись для всех была одинакова, и царские целовальники строго следили, чтобы правила не нарушались.

Более всего из хлебов почитались в России ржаной хлебушко, и калачи пшеничные – тертые («тертый калач!» – ежели хотели подчеркнуть бывалого человека), и еще – коврищатые. Никакой праздник без калача не обходился, ко всякому пиршеству издавна он подавался. Цари патриархам калачи посылали, больным и нищим подать калач – дело благостное, тюремным заключенцам, как тогда говорили, – тоже. В один день своего рождения Петр I приказал отпустить гостям гостиной две с половиной сотни калачей толченых. Московские калачи всегда считались лучшими. И поговорка была: «В Москве калачи как огонь горячи». Теперь же калач – редкость. А если повезет и найдешь, то уж не тот, конечно.

Никто столько хлеба не ест, сколь мы. Данные меняются, само собой, но подсчитано, что в день москвич съедает 270 граммов хлеба, а в других местах нынешней России – и до 800 граммов. Понятно почему: вся остальная еда много дороже. А в Дании, к примеру, – всего 70 граммов. В среднем по Европе – 90 граммов на нос получается. Оказывается, немцы еще такие же, как мы, любители хлеба: почти столько же в день съедают. В этих цифрах, если приглядеться, и традиции национальные, и уровень жизни отражаются: столько трудов в хлебе, столько науки вложено, а все равно нет ничего дешевле его.

В Институте хлебопекарной промышленности разработали множество сортов профилактического и лечебного хлеба. Ставка в основном делается, на профилактический. Для любого человека можно определить, какой именно хлеб ему нужен: к примеру, при атеросклерозе, при желудочных заболеваниях или при сердечных.

Вся хитрость – в добавках. Каждому свое: хлеб с зародышевыми хлопьями, семенами льна, сушеной морковью, морской капустой, облепихой и тыквенным семенем и прочей экзотической мелочью, которая, надо признать, не только не портит вкуса хлеба, но и улучшает его.

Особая забота ученых института – зоны, как теперь говорят, экологического неблагополучия. Другое неблагополучие в данном случае в расчет как бы и не принимается. Для чернобыльцев придумали хлеб с бета-каротином, уменьшающим вероятность всяких последующих воздействий радиации. «Утренняя булка» уже доказала свою эффективность и сразу полюбилась больным ребятишкам. «Булка звездочка» способствует выведению стронция из организма, а хлеб «Полюшко» и «Надежда» рекомендуются при ожирении и перитоните кишечника. Короче говоря, ученые в этом институте даром хлеб не едят.

Помню, у нас в булочной на Серпуховке, когда хлеб по карточкам отпускали, стоял у входа мальчишка один, тощий и вечно голодный, довески выпрашивал. Хлеб тогда с точностью до нескольких граммов взвешивали, и без довесков не обходилось. Мне было жаль мальчишку – хоть чуть постарше меня он был, – и я ему свои довески всегда давал. Он прямо на глазах и в очень короткое время стал этаким бугаищем и принялся отслеживать ребят, кто довесков ему не давал. Догонял он их и довески насильно реквизировал.

А говорят, хлеб всему голова…

Здесь Пушкин маленький ходил…

Первый день московской весны. Большой Харитоньевский переулок, что под боком у Чистых прудов. Истекает ручьями слежавшийся черный снег за старинной чугунной оградой, словно бы покрытой копотью времени. Перед древним домом, все еще крепко держащимся, трое алкашей грузят в задрипанную «Газель» ржавые трубы: в доме, видно, идет ремонт. Облупленный фасад двухэтажного, однако же высокого дома кое-где обнажает древнюю кирпичную кладку. Из щели в рассевшейся стене выглядывает чахлое узловатое деревце, обреченное на скудную жизнь…

Этому дому за триста лет, и более двухсот лет владел им род князей Юсуповых. Ничто теперь в облике древних боярских палат не напоминает о былом великолепии, о несметном богатстве семьи, им владевшей. И не оживут уже тени великих людей, проскользнувших когда-то под этим кровом…

Царь Петр Алексеевич бывал у Юсуповых, и венценосная дщерь его Елизавета Петровна тоже. Есть сведения и о том, что Екатерина Великая однажды навестила тут князя Николая Борисовича. А вот гость из другого совсем сонма великих: часть дома снимала семья Пушкиных – в то время, когда арендовал его у Юсуповых князь Вяземский. И маленький Пушкин, до четырех лет проживший здесь, сохранил воспоминания об этом старинном московском доме.

Поначалу палаты эти, являющие собой редчайший памятник зодчества XVII века, принадлежали боярину Алексею Волкову, пока император Петр II не подарил дом со всею обширной усадьбой, к нему примыкающей, князю Григорию Дмитриевичу Юсупову, прапрадеду Николая Борисовича, коего называли одним из последних блестящих вельмож блестящего века Екатерины.

Дом при новых владельцах, баснословно богатых, расширялся, обрастая флигелями, пристройками, и сад при нем тоже обширнее делался, и пруд объемистый в тени дерев устроили. Не скажешь даже, что это все в самом центре Москвы…

О сиятельном хозяине дома в Харитоньевском переулке сохранилось множество воспоминаний, свидетельств всяких. Николай Борисович был человек весьма и весьма образованный, обладал великолепной библиотекой в 30 000 томов, картинной галереей, редкостной для своего времени, да еще двумя театрами. Императорские особы – гости, как-то: король прусский Вильгельм III, российские монархи – оказывали честь Юсупову, посещая его театр. Правда, как молва гласит, порядочным скупердяем слыл несметно богатый Юсупов. Впрочем, это уже фамильное: Юсуповы не терпели расточительства, а дочерей своих выдавали с таким куцым приданым, что на стороне за них даже неловко делалось.

А еще был Николай Юсупов знаменитым по всей России собирателем антикварных вещиц, второго такого не было. Московские менялы да ростовщики на нем одном разбогатели. И сам он, где бы ни был в Европе, скупал изящные штучки и привозил в этот дом в Харитоньевском. Ездил он немало и довольно долго во времена Екатерины посланником представлял Россию в Италии. Там, кстати сказать, и университет закончил: времени даром терять не любил.

Российские императоры всегда благоприятственно относились к Юсупову, все его награждали, и в конце концов стал он едва ли не единственным обладателем всех российских орденов, какие только существовали в то время. А когда награждать его уже нечем стало, а вроде бы опять время подошло награждать, или повод какой-то выискался, жаловал ему император Павел жемчужную эполету. Вторую, видимо, до другого раза оставил.

Хозяин дома был дружен с великими, принимавшими его как человека в высшей степени светского, начитанного и образованного по самым высоким европейским меркам. Вот и Вольтер любил Юсупова, оставлял погостить в своем знаменитом Фернейском замке. Вольтер даже вспоминал его в своих записках. Пушкин воспел Юсупова в изысканной оде «К вельможе».

А сам Николай Борисович? И на склоне лет сохранял он неисчерпаемую привязанность к прекрасному полу и почитался одним из самых завзятых волокит своего времени. В доме его, сказывают, была одна заветная комната, где хранились портреты трехсот красавиц, коих расположением сумел он воспользоваться. Как воспользуется – так, извольте, портретик написать с вас на память…

Я поразился тому, что увидел внутри дома. На низких сводчатых потолках превосходно сохранившиеся фрески-картины царской охоты, ярких, сочных красок и руки живописца талантливого. А во втором этаже бронзовые створки дверей такой тонкой работы, что хочешь не хочешь – придержишь шаг и засмотришься…

Россельхозакадемия в доме Юсуповых обосновалась, и не верю себе, глазам своим, что в нынешней Москве дом такой сохранился.

В советское время дом этот, один из древнейших в Москве, наполнила жизнь совсем другая. До 1926 года здесь каким-то непонятным образом обустраивался музей Красной армии, потом спасовавший под наступлением сельскохозяйственной науки. В этом роскошном геральдическом зале располагался кабинет первого президента академии Чаянова, потом здесь водрузился Лысенко – злейший недруг великого Николая Ивановича Вавилова. Вавилов тоже несколько лет на работу в этот дом приходил, но сидеть с Лысенко отказывался и уединялся в другой комнате, отделенной от геральдического портретным залом. Все эти три зала приведены реставраторами в достойный вид.

Более всего восхитили меня изразцовые русские печи в покоях княжеских. Каждая обложена парой сотен изразцов, от руки выписанных – и двух одинаковых не найти. На каждом рисунок свой и изречение к нему приуроченное. Да вот, к примеру, сидит заяц в высокой траве, и, видно, страшно до жути ему. А подпись: «Крепко караулю». Прямо книга готовая – каждая печь в доме Юсуповых.

Этот дом выкапывали, как величайшую драгоценность

Стоил он того, этот дом. Потерянный, казалось, навсегда и оставшийся только в воспоминаниях да в одной древней описи, сделанной его давним рачительным хозяином Иваном Андреевичем Милославским – окольничим, родственником царя-батюшки Алексея Михайловича. Был дом – и вдруг как сквозь землю провалился… Да так ведь, в сущности, и оказалось.

И никогда, быть может, его не найти, ежели б не один замечательный человек, архитектор и реставратор П. Б. Барановский – тот самый, что погрозился Сталину костьми лечь на Красной площади, если тот прикажет снести храм Василия Блаженного. А ведь было уже решено.

Барановский обладал удивительным даром и мог видеть не только сквозь время, но и сквозь землю, кажется. И остается только поражаться тому, как в привычном для всех здании в несколько этажей и с лифтом сумел выглядеть он бесценный памятник средневекового русского каменного зодчества – дом, который теперь может каждый увидеть: палаты Старого Английского двора, сооруженные в XV веке. Америка еще дожидалась Колумба, который в своей родной Генуе без посторонней помощи на стул забраться не мог, а палаты эти в Москве уж стояли.

Кто дом на Варварке построил, теперь уж никогда не узнать. Известно только, что купец Иван Бобрищев по прозвищу Юшка владел этим домом. Английские купцы, чудом в Москву попавшие, получили в 1556 году эти палаты от щедрот царской милостью Ивана Васильевича. Надо полагать, Грозный изумился неимоверно, узнав, какие гости у него появились.

Чудо-то чудо, конечно, да только настырность и целеустремленность англичане проявили редкостные. О них стоит сказать, ведь это было первое английское посольство в нашей истории.

Эдуард VI, английский король (1537–1553), судя по всему, был монархом на редкость предприимчивым. Он приказал снарядить три больших корабля, загрузить в трюмы товаров всяких и повелел идти по северным холодным морям, в обход Скандинавии, «в страны неведомые и до сей поры не посещаемые», то бишь в Московию. Сэр Хьюго Уиллоуби, руководитель отважной экспедиции, замерз насмерть у берегов Норвегии, и корабли в устье Северной Двины привел кормчий Ричард Ченслер. До Москвы он добирался тоже бог знает сколько, но грамоты, писанные на английском, греческом, иврите и заверенные личной печатью короля Эдуарда, русскому царю все же вручил. Вот тогда-то Грозный и помягчал, даже на широкий жест сподобился, выделив великолепные палаты в центре столицы в безвозмездное пользование заезжим гостям.

Интересно, что англичане к нам завезли. Отменное оружие, порох, сукна, кое-какую домашнюю утварь, даже додумались некоторые музыкальные инструменты с собой прихватить. А еще зеркальца всякие в изящной оправе, явно предполагая склонность к прекрасному в российских дамах. Все ходко пошло, обещая немалые выгоды в будущем.

Что же покупали у нас? Воск, мед, пеньку, а также ворвань, в изобилии добываемую русскими промысловиками в Белом море и в окрестных водах из кита, моржа и тюленя. А главное, пожалуй, – строевую сосну. Это из нашего леса англичане ставили мачты на своих кораблях. И это светом русских свечей озарялся английский двор во времена короля Эдуарда, да и много позже еще.

^{Английское подворье}

Английский двор в Москве сразу же стал крупным центром торговли, и целых 94 года англичане владели им, ничего в российскую казну не отчисляя. Таков был уговор. Но вот воцарился Алексей Михайлович, присмотрелся к английской хлопотливой деятельности и понял, что слишком уж те развернулись. И китов в наших водах бьют сколько им вздумается, и торгуют беспошлинно. Оказалось, как-то незаметно и ненавязчиво поприжали торговлю в России. А раз такое дело, надо гостей на место поставить. И царь издает указ, по которому англичанам разрешалось торговать только в портах, с кораблей, бой китов и ценной рыбы урезать велено, а двор – вот эти палаты – отписать в собственное владение Ивану Милославскому за его примерную службу.

Дело, возникшее в стенах двора, ставшего центром английской «Московской компании», заглохнуть уже не могло и продолжало жить и шириться к обоюдной пользе сторон, но теперь, конечно, на равных условиях.

Палаты Старого Английского двора являются филиалом Музея истории города Москвы. Вот они, тайны английского двора. Прохожу по узким крутым каменным лестницам, проложенным прямо в стенах, под тесные арки, через которые только склонив голову можно пройти, мимо крошечных комнатенок – келий каких-то, освещенных скупым светом узких оконец, и попадаю в строгий, но тем не менее великолепный белокаменный зал.

Средневековая английская мебель – к сожалению, это хорошие копии, – белокаменная скамья с рундуками, огромная русская печь, выложенная чудесными красными Изразцами с рельефным рисунком, встроенный в печь английский камин, пол из черной лощеной и белой керамической плитки…

Это Казенная палата, где хранилась казна двора, заключались торговые сделки, устраивались приемы.

Короче – главный парадный зал английской резиденции в средневековой Москве. Потом спускаюсь в воистину таинственные чертоги – подклет двора, где развернута выставка. Так и кажется, будто в колеблющемся свете свечей вот-вот явятся сюда призрачные фигуры тех, кто прошел по жизни за полтысячи лет до нас…

Стеклянный колпак, стоящий прямо на кирпичной кладке, укрыт самый первый кирпич в Москве, а стало быть, и в России первый кирпич. И выпечен он здесь же, в Москве. Ровненький, аккуратный кирпичик, сейчас такие не делают.

Поневоле вспомнились слова П. Д. Барановского: «В отношении своего международного значения это здание равняется только с ценностью Грановитой палаты Московского Кремля».

Да если б не Барановский, не видать бы нам этого дома. На фотографии запечатлен тот многоэтажный, целиком закрывший древние палаты дом. Веками их обкладывали новыми стенами, росшими ввысь и вширь. Пробивали новые окна, а старые усердно закладывали, вместо сводов стлали плоские перекрытия, а сами палаты потихоньку как бы уходили под землю. Метра на три заглубились, и только постепенно, за те десятилетия, что реставрация длилась, палаты из земли вырастали. Стены фасада, к которым москвичи настолько привыкли, что уже и не сомневались – именно таким дом был всегда, снесли ювелирным направленным взрывом, а потом слой за слоем сбивали кирпич новоделов, пока не открылась жемчужина…

И чуть не разразилась беда: когда строили под боком у палат гостиницу «Россия», лихие головы требовали снести старое неказистое зданьице – на кой ляд якобы оно нужно? Барановский поднял на дыбы прессу Москвы, общественность протестом своим возбудил – и спас палаты!

Ее Королевское Величество Елизавета II посетила палаты своего первого посольского двора в России. Москва наша ей очень понравилась, а двор английский, хотя восстановительные работы не были закончены, привел в восхищение.

И я склоняю голову перед Ее Величеством в знак благодарности за то, что по достоинству оценила она труд тех, кто в древности ставил эти палаты, и тех, кто их к жизни вернул.