Текст книги "Ночной волк"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Базар действительно был – в самом начале Грузинского вала. По сравнению с прошлыми временами он вырос и цивилизовался: вдоль тротуара в два ряда тянулись киоски и лотки, вид и запах был, как в райском саду. Ронда дала ему тридцать долларов.

– Много! – твердо сказал Чехлов.

– Букет должен быть хороший! – еще тверже возразила свободная американская женщина. – Какие цветы она любит?

Чехлов пожал плечами:

– Все любит…

А в самом деле, какие? Он уже не помнил, когда последний раз покупал ей цветы, да и вообще покупал цветы. Какие, к черту, цветы, когда денег порой едва хватало на дешевые пельмени…

Букет занял все заднее сиденье. Дикость! Такие бабки – и на что? Чехлов усмехнулся – лучше бы деньгами выдала.

– Почему ты улыбаешься? – подозрительно спросила она.

– От удовольствия, – сказал Чехлов, – я всегда улыбаюсь, когда хорошее настроение.

Впрочем, настроение у него и вправду было хорошее. За день он привык к американке, к ее пестрому балахону, к лиловому пончо, даже к начальственным интонациям. Она была хозяйка, Чехлов наемный работник. Но он еще и играл в наемного работника, и это делало ситуацию забавной и чуть-чуть театральной. Чего изволите, хозяйка?

Хозяйка вдруг сказала:

– Борис, ты хороший человек. Ты умный мужчина, и ты меня спас. Утром я чувствовала себя глухонемой: я никого не могла понять, и меня никто не мог понять. А теперь я чувствую себя… – она задумалась и вдруг захохотала, – …теперь я чувствую себя свободной московской женщиной. Спасибо тебе!

– Да ладно! – отмахнулся Чехлов. Он даже расчувствовался. А чего – баба как баба, не хуже других. Дура? Очень может быть. Но ведь и дурам жить хочется…

Подъехали к дому, и Чехлов вдруг остро почувствовал всю убогость своего жилья: пятиэтажная хрущеба с захламленными балконами, два ржавых мусорных бака почти напротив подъезда, щербатый асфальт, пыль, ощущение общей разрухи. Но – что делать! Такая судьба, такая страна, и другую взять негде.

Он торопливо провел американку в подъезд, извинился за отсутствие лифта, пешком поднялись на четвертый этаж. Чехлов шел сзади, тащил букет. У двери передал цветы Ронде.

Увидев огромный букет, Анька растерялась, а когда Ронда с ней расцеловалась, вообще чуть не расплакалась, стала извиняться за беспорядок, понесла всякую чушь. Чехлов перевел: жена очень рада познакомиться с гостьей столицы. Потом пили чай на кухне, и он объяснил, что это московская традиция, потому что при диктатуре правду можно было говорить только на кухне. Тут же понял, что сморозил глупость: почему, например, нельзя было говорить правду в спальне или в ванной? Но американка выручила, сказав, что она всегда сочувствовала русским людям, потому что Америка свободная страна и в ней можно говорить правду везде, где хочешь, она надеется, что теперь и в России будет так же. Она вообще вела себя на удивление корректно, хвалила чай, хвалила конфеты. Впрочем, про яблоки сказала, что в Америке они гораздо крупней, но тут же, спохватившись, заметила, что ей лично больше нравятся мелкие, потому что они вкусней.

– Это натуральный продукт, – сказала она, помахав яблоком перед носом у Анны, – я всегда предпочитаю натуральные продукты.

– Хвалит, – перевел Чехлов.

Потом Ронда сказала, что хотела бы сделать несколько снимков. Она попросила Чехлова и Анну сесть рядом и обняться, потом сняла стол с разномастными тарелками, потом спальню. Было нечто унизительное в том, как эта благополучная глупая иностранка ходила по квартире, фотографируя то вытертый коврик у кровати, то вешалку, где вперемешку висели летние курточки и зимние пальто, которые некуда было девать в тесной квартирке, то узкий коридор с открытой дверью в крохотную уборную. Унитаз давно пора сменить, да где деньги…

– Я напишу о России для газет моего отца, – объяснила она Анне, – нашим читателям будет интересно узнать, как живут простые русские люди.

– Журналистка, мать ее! – перевел Чехлов.

Пока Ронда шастала по квартире с фотоаппаратом, он быстро сменил рубашку и надел единственный приличный пиджак. Прощаясь с Анной, американка снова поцеловала ее и сделала последний комплимент:

– У вас прекрасный муж, вам можно позавидовать. Он знает два языка. Он интеллектуал.

– Муж у тебя замечательный, – перевел Чехлов, – она завидует.

– У нее, наверное, не хуже, – попыталась вернуть комплимент Анька, но он прервал:

– У нее никакого нет.

Анька посмотрела на него недоверчиво.

– Вот так вот, – сказал Чехлов, – мужей надо беречь. Ладно, поеду, отвезу.

– Только осторожней, – попросила жена, – ночь уже.

– А что делать – выставить из дома, и пусть сама добирается?

В дверях он пропустил Ронду вперед и, обернувшись, торопливо сунул в руку Анне зеленую бумажку. И снова почувствовал унижение, видя, как изумленно вскинулись брови и судорожно сжалась ладонь жены. Ведь нормально живем, подумал он, не хуже, чем миллионы других. А заглянет вот такой бабец из жирной страны, увидишь собственный быт ее глазами – нищета нищетой…

Ронда жила в новой дорогой гостинице близ Садового кольца. Чехлов проводил ее до дверей, протянул визитку, оставшуюся от более стабильных времен. Американка карточку взяла, но решительно возразила:

– Нет, нет, ты должен подняться со мной. Ты должен меня проводить.

– У нас не разрешают… – начал было Чехлов, но Ронда уверенно прервала:

– Я плачу им деньги, и я имею право жить так, как удобно мне.

Свободная женщина оказалась права: портье с сомнением глянул на Чехлова, но перевел глаза на хозяйское лицо Ронды и с легким поклоном протянул ключ. Даже подкупать не надо, подумал Чехлов: деньги обслуге дают бедные, богатым достаточно их иметь.

Ронда жила в великолепном номере: две комнаты и огромное панорамное окно. Она двумя движениями сбросила туфли и швырнула на диван свое пончо – оно сползло на пол, Ронда не стала его поднимать.

– Наконец-то, – сказала она, – слишком много одежды. Я не люблю, когда много одежды. Я люблю, когда удобно.

Чехлов воспринял это, как сигнал.

– Ну – спокойной ночи?

– Борис, – возмутилась Ронда, – как ты можешь такое говорить? Сейчас у нас будет русский ужин. Ты должен позвонить в ресторан и заказать сюда русский ужин. И чтобы там была русская икра и русская водка. Много икры и много водки. В России надо есть икру и пить водку.

Ее хозяйский тон подействовал на Чехлова, как на портье внизу: он растерялся и упустил время, когда еще можно было отказаться. Я ей что, лакей, раздраженно думал он, в конце концов, она наняла меня на день, но день-то кончился! Но пальцы уже бегали по кнопкам, набирая номер ночного ресторана. Много водки – ладно, бутылка ноль семь. А что такое – много икры? Сто граммов? Двести?

В дорогой гостинице умели угодить постояльцам – столик с водкой, икрой и прочей закусью вкатили через пять минут.

– Горячее сразу? – спросил официант, роскошный в своем смокинге.

Чехлов перевел.

– Все сразу, – приказала свободная американская женщина.

– Но я не могу пить, – как можно тверже произнес Чехлов, – я же за рулем.

Ронда поставила перед ним оба бокала:

– За рулем ты будешь утром. Я хочу ужинать с тобой.

– Мне же домой надо.

– Домой тебе надо потом.

– Мы договаривались на весь день, – уперся Чехлов, – но день кончился.

– Я знаю, – сказала Ронда, – что день кончился. Но теперь я тебя арендую на всю ночь.

Чехлов криво улыбнулся. А как еще было реагировать?

– Двести долларов, – сказала американка, и глаза ее азартно блеснули.

– Не могу, – помотал головой Чехлов.

– Ты же мужчина, – сказала она, – где водка?

Чехлов налил ей до краев, а себе чуть-чуть. В конце концов, только пригублю, решил он. Так и сделал, а она выпила до дна.

– Ты хороший человек, – сказала Ронда, – ты стоишь больше. Триста долларов! Это большие деньги, но в России надо спать с русским мужчиной.

– Ронда, – взмолился он, – меня ведь ждут!

Она посмотрела на него с веселым нахальством:

– Борис, неужели ты хочешь пятьсот? Ладно, я согласна, пусть будет пятьсот. Но это последняя цена!

Официант привез столик с горячим. Чехлов сидел как в воду опущенный. Надо было что-то сказать – но что? Дикая цифра сгибала шею, как гиря.

– Ты думаешь, это шутка? – сказала Ронда. – Нет, это не шутка. У меня есть деньги, вот в этой сумочке. Я ни разу в жизни не платила мужчине, но ведь когда-то нужно начинать, правда, Борис?

Он чувствовал себя дурак дураком. Шутка? Да нет, какая тут шутка. Ведь сто долларов она дала.

Ронда сама разлила водку, и Чехлов выпил. В конце концов, чего страшного? Ночью улицы пустые, ментов нет, да и кофейник на столе, кофе отбивает запах, по крайней мере так говорят…

Американка пила по-мужски, и Чехлов удивился, что она так быстро опьянела. Теперь она была ему даже симпатична: авантюристка, прикольщица, и с юмором в порядке. Смотрится дурой? Но ведь и он бы в ее Флориде смотрелся дураком. И, вообще, что страшного? Что он, целка-семиклассница? Прикол так прикол, не ему же отступать! Ну трахнет бабу – больше ведь ничего не грозит…

Горячее есть не стали – ни ей, ни ему не хотелось. Ронда сказала:

– В ванной два халата, один твой.

Чехлов снял пиджак, повесил на стул, прошел в ванную. Она была громадная и тоже двухкомнатная: в передней стол, бесчисленные шкафчики и зеркало от стены до стены, во второй – джакузи и душевая кабина с гидромассажем. Живут же люди! Он быстро принял душ, отрезвел под холодной струей, надел мохнатый халат с капюшоном и, поколебавшись, натянул трусы. Мало ли как сложится, в трусах спокойней. Вышел.

Ронда засмеялась, поцеловала его в губы и прошла в ванную.

Аньке, что ли, позвонить? Но – что сказать? Чехлов вздохнул и сел в кресло.

Ронда вышла из ванной без халата, завернувшись в полотенце. В спальне стояла огромная дубовая кровать. Чехлов стоял – ждал. Американка споткнулась о толстый пушистый ковер, и стало понятно, что ее прилично развезло. Она сбросила полотенце, швырнула его в кресло, но не попала.

– Борис, – сказала Ронда, – ты настоящий русский мужчина.

Чехлов ощутил легкий мандраж. Он любил худощавых, а свободная американская женщина была объемиста, даже толста – то, что прежде скрывал яркий балахон, теперь было полностью открыто, и увиденное не вдохновляло. Тяжелая грудь висела, живот почти прикрывал курчавый лобок. Ронда подошла и вдруг, повернувшись спиной, прижалась к нему всем телом. Чехлов обнял ее за плечи, но она переместила его ладони на грудь.

– Борис, Москва прекрасный город, – проговорила она и, сделав два заплетающихся шажка, почти свалилась вперед, коленями на край кровати. Чехлов хотел ее поддержать, но потом понял, что не надо: она не упала, она просто встала в классическую позу, прогнув спину, приподняв задницу и расставив колени как раз на нужную ширину.

Чехлов распахнул халат, высвободился из трусов – и с ужасом почувствовал, что до международного скандала рукой подать. Он понимал, что отступать некуда, надо действовать – но это понимание не опускалось ниже груди. Он поглаживал толстые, абсолютно чужие ягодицы, даже постанывал для приличия. Хоть бы намек на желание!

Он вдруг вспомнил где-то слышанную или читанную дурацкую поговорку – сучка не всхочет, кобель не вскочит. Сучка хотела, объемистая задница призывно подрагивала, – а вот кобель глядел на нее безразлично, как на забор. Девки, выручайте, молча взмолился Чехлов. Он закрыл глаза и стал вспоминать Наташу, стал вспоминать Лизку, даже попытался в воображении свести их вместе – вот бы обеих девок поставить рядышком на этой кровати!

Слава богу, девки помогли, винт зашел в гнездо. Ронда молчала: уж не уснула ли она? Но нет, не уснула – она вдруг взвизгнула, застонала, затряслась и обмякла. Дело было сделано, но теперь и Чехлов завелся – не от американки, а от родных своих девок, Наташки и Лизки, которые так и стояли перед его закрытыми глазами. Он входил то в одну, то в другую, ловил кайф по полной, и уже не помнил, в которую из них кончил. И только тут, отрезвев, услышал, как опять визжит и стонет чужая толстая баба, услышал ее последний, долгий, затихающий крик. Ронда упала на бок, вытянула ноги. Чехлов сымитировал ласку, проведя ладонью по ее ягодицам, и пошел в душ. В конце концов, хорошая же баба. И хочет того же, что и все. И не ее вина, что ей досталось именно такое туловище. А может, годы взяли свое. Чехлов почувствовал что-то вроде возрастной солидарности: ведь и сам не мальчик, а хочется порой, как в двадцать лет. Вот и ей хочется.

Выйдя из душа, он заглянул в спальню. Ронда спала, посвистывая и похрапывая. Чехлову хотелось домой, но не уходить же без обещанной награды – не за то, конечно, что трахнул, а за то, что потратил кучу времени, практически убил ночь. Гидам же платят! А он сегодня был и гид, и шофер, и переводчик с двух языков.

Он прошел в гостиную и, как был в халате, сел в кресло и откинулся на спинку. Кресло было большое, мягкое, удивительно удобное, оно пахло хорошей кожей. Чехлов прикрыл глаза, отдыхая. А когда открыл их, увидел, что за огромным окном совсем светло. Посмотрел на часы – четверть седьмого. Вот тебе раз – уснул! Снова заглянул в спальню. Ронда спала, с головой укрывшись одеялом. Будить? Ждать? Но кто знает, когда проснется.

Он вернулся в гостиную. Лиловая сумочка американки валялась на полу, рядом с пончо. Чехлов поднял ее. Молния была расстегнута – ну да, она же платила официанту. Поколебавшись, Чехлов достал толстую пачку долларов, отсчитал пять сотен, а остальное аккуратно сунул на место. На дорогом письменном столе лежал зеленый бювар. Чехлов достал лист бумаги с фирменным знаком гостиницы и выполнил долг джентльмена, написав по-испански: «Спасибо за удивительную ночь. Ты фантастическая женщина. Если что – звони, телефон на визитке. Искренне твой, Борис».

Он снова заглянул в ванную, холодной водой прополоскал рот, чтобы отбить запах. Потом оделся и вышел. Портье дремавший внизу, открыл глаза, хотел что-то спросить, но передумал. Чехлов сам ответил на незаданный вопрос:

– Журналистка. Хочет все посмотреть, а времени мало. Вот директор и попросил повозить. У нее первый язык испанский, а испанистов в институте я один.

Солидные слова – директор, институт, испанист – успокоили портье, и он посочувствовал:

– А что делать – гостеприимство.

Уже светлело. Москва была пуста, он добрался до дома за пятнадцать минут. Подумал, что Анька давно спит, и слава богу, утром что-нибудь придумает. Тихо повернул ключ в замке. Но жена не спала, в халатике встретила в коридоре, словно с вечера так и стояла у двери.

– Что случилось? – спросила она испуганно и почему-то шепотом. – Что-то случилось?

– Да ничего не случилось, – ответил Чехлов.

– Я же чуть с ума не сошла! Неужели нельзя было позвонить?

– Ну не получилось.

– Где ты был?

Чехлов развел руками:

– Ну где я мог быть?

– Все это время у нее? Всю ночь?

– Ну выпили немного. Я же устал за день, уснул в кресле.

– В кресле? – уличающе переспросила она. – А помадой перемазался тоже в кресле?

Помада? Чехлов напрягся. Откуда помада? Ах да, она же вроде его поцеловала…

Чехлов вдруг почувствовал усталость и пустоту. Не было сил оправдываться. Не было сил врать. Ну скажет, поцеловала на прощанье, поцелуй не грех – так ведь еще на чем-нибудь проколется, на запахе духов, на еще какой-нибудь примете чужого тела…

Он надел тапочки, прошел в комнату, сел на диван. Диван был старый, продавленный, бугристый – таких кресел, как в той гостинице, у них с Анькой не будет никогда.

– Устал, – сказал он, – поставь чайник, а?

– Поставлю, – отозвалась жена, – поставлю. Все-таки трахнул, да? Она же корова, у нее зад висит чуть не до полу.

– Ань, – попросил он, – ну не мучайся дурью.

– Ну трахнул же? Скажи правду хоть раз в жизни.

Чехлов не удержал зевок, и именно это его почему-то разозлило.

– Ну трахнул, – сказал он, – ну и что? Думаешь, хотелось? Да на хрен мне это надо!

– Все-таки трахнул, – горько произнесла жена, – суку, корову, дерьмо…

Он попытался объяснить:

– Ну прилипла… Я же мужик, мне это – как в урну плюнуть!

– Так и плюешь во все урны?

– Ань…

– А-а, – сказала она, – понимаю! Теперь понимаю. Это входило в ту сотню долларов, да? Это твоя цена, да? Ты стоишь сто долларов. Ой, что я – меньше! Сто, минус бензин, минус экскурсия… сколько же остается на твою долю – долларов десять?

Чехлов видел, что Анька закинулась, лучше промолчать, но его достал этот дурацкий подсчет. Он молча вынул деньги, пять зеленых соток, и протянул ей. Анна взяла баксы, машинально пересчитала и в ужасе уставилась на мужа:

– Это что?

– Десять долларов, – ответил Чехлов, – за то, что согласился с ней поужинать.

– Нет, правда, откуда?

– Люди по-разному живут, – сказал он, – мне в институте пятьсот баксов за полгода платили, и то не платили. А ей – раз в сумочку залезть.

И тут случилось то, чего он никак не ожидал, – Анька заплакала. Тихо, жалобно, горько.

– Ань, ты чего? – растерялся Чехлов. Она не ответила. Он притянул ее к себе, посадил на колени, стал гладить по голове. – Ань, ну бред же, ерунда.

Она все плакала, но теперь уже прижавшись к мужу. Он распахнул ее халатик и стал гладить грудь, бедра. Что и говорить, тело было не молоденькое, зато не чужое, а свое. Близкий, очень близкий, самый близкий человек, слабенький, но надежный якорек в мутной безжалостной жизни.

Кончилось так, как обычно и кончается у мужчины с женщиной. Это был не секс, вернее, не совсем секс – примирение, прощение, взаимное обещание и дальше плыть в одной лодке. Они и уснули рядом, обнявшись, – сумбурная ночь обоих измотала до края.

Чехлов проснулся часов в одиннадцать. Анька встала раньше и уже почистила картошку. Она позвонила на работу и предупредила, что заедет в книжную палату, будет к обеду. Чехлов побрился и позавтракал. Жена разложила на столе шесть зеленых бумажек.

– Что будем с ними делать?

Чехлов вспомнил вчерашнюю фотосессию Ронды:

– Может, сантехнику, наконец, сменим, пока унитаз не развалился? Кухню можно перекрасить.

– Надо бы узнать, почем это сейчас, – сказала Анна, – Светка делала ремонт, у нее молдаване работали, вроде недорого. – Она ухмыльнулась и добавила: – В крайнем случае, еще заработаешь.

Ночная сентиментальность прошла, она снова его подкалывала, но теперь уже без обиды, просто жаль было упустить случай. Потом она позвонила Светке:

– Свет, а у нас удачный день. Представляешь, Борька американку трахнул, так она ему пятьсот баксов дала… Да ты что, какие шутки, ровно пятьсот!.. Да знаю, что дорого – зато качество какое! Так что смотри: зачешется, звони… Цена стандартная – пятьсот баксов… У меня тоже таких денег нет, но, может, он нам с тобой скидку сделает по старой дружбе… Мужик, скидку сделаешь?

– Никаких скидок, – сказал Чехлов, – фирма веников не вяжет.

Он оделся и пошел на улицу, к машине. Лучшая для работы часть суток была потеряна, оставалось хоть что-то нагнать, если получится. А получиться должно, если в дорожной давке и суете упорно и весело ловить свой шанс.

Чехлов завел машину и не спеша поехал к ближайшему оптовому рынку. В пятницу с утра многие хозяйки закупаются на выходные, и порой так набивают сумки, что ни в какой автобус не влезть. Живут, конечно, поблизости, концы короткие. Но это неважно, важен сам факт – первый клиент. Дальше, бог даст, пойдет накатом.

Как ни странно, Чехлов чувствовал себя отдохнувшим, из двух коротких кусков сложилось что-то вроде нормального сна. Да и вообще все нормально, подумал он.

Ему еще предстояло выиграть свой сегодняшний бой – азартный и рискованный бой за выживание. Вчерашний день был просто случаем, подарком судьбы. А подаркам надо радоваться и тут же о них забывать, жить так, словно и не падал с небес золотой червонец. Не каждый день и не каждый год подворачивается иностранка, которой в России позарез необходимо переспать с русским мужчиной…