Текст книги "Ночной волк"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

– Откуда?

– Жаль, – сказала Лизка, – а то зарыл бы в гараже. Ну в банк отнеси, будет тебе процент идти.

Чехлов посмеялся, но потом задумался: а правда, чего делать с деньгами? И как, например, объяснить Аньке, откуда они взялись? Прежде была отмазка на все случаи жизни – Валерка чудит. Теперь ни отмазки, ни Валерки. И вообще, про эту историю жене ни слова и никому ни слова: хрен их знает, в какой фирме или банде числится клерком вежливый Георгий? Может, и правда дурные баксы на книжку положить, а книжку сунуть куда-нибудь в старые рукописи? Пока что Чехлов завернул драгоценную валюту в мятую газету и запихнул сверток поглубже в бардачок, забитый ржавыми отвертками, разболтанными пассатижами и лоскутами наждачной бумаги – видно, в дни своего левачества будущий миллионер Валерка зимой здорово мучился с заезженными свечами и контактами аккумулятора.

Как именно толстячка «немножко наказали», Чехлов узнал позже и случайно, от Наташи. Она изредка перезванивалась с девочками из института, они и рассказали, что на Николая Егоровича напали в подъезде, отняли портфель с документами, выбили два зуба и сильно ушибли копчик, так что теперь он в кресло вынужден подкладывать специальную подушечку. Чехлов сгоряча даже пожалел вороватого директора. Но потом вспомнил его гаденькую улыбочку в день Валеркиной гибели и решил, что толстячка «немножко наказали» вполне за дело.

Самое же главное – Чехлов внутренне освободился, ушло омерзительное чувство унижения. Его ударили, а он ответил, и последняя зуботычина осталась за ним. И плевать, что он весь день сидит за баранкой дребезжащей машины, а толстячок в директорском кресле на специальной подушечке, еще неизвестно, у кого душа спокойней. Три сотни долларов в месяц деньги, конечно, немалые, но деньги, в конце концов, зарабатываются. Ну придется ишачить на час-другой дольше. Не в этом же дело!

В чем дело, он в принципе знал – но, к сожалению, только в принципе. Пологой длинной лестницы, по которой прежде люди плелись к скромному успеху десятилетиями, теперь не существовало. Теперь было что-то вроде лифта, и того, кто умел выбрать нужную кабинку, быстро возносило вверх, а лентяев и раззяв так же быстро опускало в сторону подвала. Чехлов уже не был раззявой. Но кабинку, несущуюся вверх, к иным горизонтам, пока не увидел. Валерка в свое время увидел и его, Чехлова, наверняка поднял бы на пару этажей, но Валерки нет, и искать надо самому, и решать самому.

Что все это надо – и искать, и решать, – Чехлов понимал прекрасно. Но уж очень захватывала ежедневная гонка. И – ежедневные деньги. Их хватало, хватало настолько, что об иных горизонтах думалось вяло, неспешно. Теперь Чехлов понимал работяг, тех же шоферюг, или ремонтников, или сантехников, которые из года в год заколачивали свои достаточные для жизни рубли и не лезли наверх, где рубли, может, и подлинней, но и напряга больше. Хуже бы не было, думал он иногда. А потом спохватывался и ругал себя за лень, за обломовское безволие. Во всех нормальных странах нормальные люди стараются жить лучше, сами тянутся к лучшему, и все вместе вытягивают страну. А в России, наоборот, ужимаются, укладываются в те обстоятельства, что есть, лишь бы ничего не решать, ничего не менять, ничем не рисковать. Хуже бы не было! Не потому ли, в конце концов, все же получается хуже?

Вот так он ругал себя. Но утром просыпался, пил крепкий чай и садился за баранку, чтобы вечером пересчитать деньги, за день умявшиеся в кармане. Да, в нормальных странах нормальные люди ведут себя иначе. Но он-то живет в стране, где нормы другие и люди другие. Хуже бы не было!

Во все времена жадность губит фраеров. Естественно, Чехлов, преферансист со стажем, помнил этот карточный закон. Но одно дело закон знать и совсем иное – ему следовать. Кто же заранее угадает расклад! Знал бы прикуп – жил бы в Сочи…

В этом мужике Чехлова сразу что-то насторожило. Но он уже свернул к тротуару. Конечно, никто не мешал плавно перестроиться влево и прибавить газу. Но – с чего вдруг? Внутренний голос? Если его всегда слушать, лучше вообще не садиться за руль.

Шел август, вечера стали свежее, теперь Чехлов брал с собой легкую куртку. И мужик этот был в свободной куртке-адидаске, то ли турецкая подделка, то ли наша, а еще в джинсах и кроссовках. Кроссовки были не из дешевых, с дутой подошвой и светящейся полосой.

– Куда? – спросил Чехлов.

– В Сокольники, – сказал парень.

– А там куда?

– А там рядом, близко.

Было еще светло, темнота только подкрадывалась, но фонари уже зажгли. Чехлов собирался домой, Сокольники были не по пути.

– Три штуки, – запросил Чехлов почти двойную цену с явным расчетом, что мужик откажется. Но тот уже открыл переднюю дверцу:

– Как скажешь, шеф.

Эта покладистость Чехлову тоже не понравилась. Если бы собирался платить, наверное, поторговался бы. Атак вылезет и уйдет – драться с ним, что ли? Вещей никаких, если до Сокольников, мог бы и на метро, быстрей и дешевле. И уж совсем не обрадовало, когда мужик, обернувшись, открыл заднюю дверцу и крикнул кому-то:

– Давай!

Малого, который подбежал и устроился сзади, Чехлов толком не успел разглядеть – успел заметить в боковом зеркальце только кроссовки тоже со светящейся полоской.

Ладно, еще не ночь, да и Сокольники место людное и светлое.

До Сокольников, однако, не доехали, мужик, сидевший рядом, сказал:

– Здесь направо.

Свернули в боковую улицу, тоже, впрочем, довольно широкую. Но здесь фонари стояли редко, и сразу стало ясно, что день кончился: освещенная дорога была отчетлива, но пространства между домами почти черны.

– А здесь налево.

– Так там вроде дороги нет, – возразил было Чехлов.

– Дворами проедем, – успокоил тот, – тут два шага.

Слева торцами стояли дома, справа светлел в темноте серый цементный забор. У одного из домов Чехлов разглядел старую иномарку, вроде «вольво», но темную и пустую. А хоть бы и был водитель – что толку?

– Вот и приехали, – сказал мужик, – здесь опять направо.

Направо была не улица и не двор, а какой-то тупик между гаражами.

Вот уже минут десять Чехлов чувствовал, что влип, что добром это не кончится, надо что-то делать. Сейчас, однако, стало ясно, что делать уже нечего. Чехлов почти не удивился, когда в шею ему уперлась прохладная железка.

– Приехали, шеф, – сказал малый, сидевший за спиной, – выходи, только не торопись. И не оборачивайся. Медленно и плавно. Мы люди мирные, но скандалистов не любим.

Чехлов вылез из машины. Что делать, он понятия не имел. На всякий случай, сказал:

– Ребята, вы чего? Это же консервная банка, ржавая вся, вот-вот развалится.

– Новую надо покупать, – посоветовали из-за спины.

– На какие шиши?

Мужик, прежде сидевший с ним рядом, подошел спереди:

– Как – на какие? У тебя же заработки – ого! До Сокольников три штуки берешь… Ну-ка, руки в стороны.

Он сноровисто обшарил карманы куртки и брюк, выгреб все бумажки, попытался разглядеть, пожаловался:

– Темно, не видно не хрена. Но в общем-то порядочно. А говоришь – на какие шиши! – Он повернулся к напарнику: – Ну что, нужна нам тачка?

Тот бормотнул что-то невнятное.

– Ладно, хрен с ней, – решил мужик, – еще и вправду развалится.

– Руки можно опустить? – спросил Чехлов.

– Стой, как стоишь, – неожиданно жестко приказал тот. Видимо, он опять залез в машину, послышалось звяканье и шуршанье. Чехлов напрягся, сердце заколотилось – но что он мог сделать? Железка у затылка была тупая и гладкая, скорей всего ствол. Потом мужик, шаривший в машине, радостно выдохнул: – Ого! Да ты, шеф, прямо олигарх. Доллары в бардачке возишь.

Надо было что-то ответить, и Чехлов брякнул первое, что пришло в голову:

– Это не мои.

– А чьи же?

Снова отвечать нужно было сразу:

– Чепурного.

– А это кто? – поинтересовался малый, стоявший за спиной.

– Это большой человек, – сказал Чехлов и добавил бестолково: – Его убили недавно.

– Странно, – донеслось из-за спины, – больших не убивают. Убивают маленьких, как мы с тобой.

Чехлов похолодел. Что делать? Дернуться? Так ведь выстрелит, причем без всякого риска – кто услышит хлопок в этом тупике, а хоть бы и услышал, кому дело до чужих разборок…

– Маленьких не за что, – произнес Чехлов как можно спокойней, – маленькие никому не мешают.

Мужик, нашедший доллары в бардачке, сказал напарнику:

– А чего, может, и верно говорит, а? Умные, пожалуй, не мешают, это дураков приходится убирать.

Теперь они оба стояли за спиной у Чехлова.

– Запаска есть? – спросил мужик.

– Лысая вся, – отозвался Чехлов. Без особой надежды он бил на жалость, иного не оставалось.

– Запаска и нужна лысая, – утешил тот. После чего жестко произнес: – Стой и не двигайся. Ровно пятнадцать минут. Обернешься – пристрелим. Ясно?

– Куда уж ясней.

За спиной что-то зашипело, потом послышались шаги, быстро затихшие.

Чехлов стоял неподвижно минуты две. В тупике было совсем темно. Он медленно, осторожно, повернул голову. Несколько окон в торце ближайшего дома слабо светились. Парни отошли метров на сто, их спины были едва видны. Из проколотой шины с шипением выходил воздух. Сменить баллон? Но эти суки велели не двигаться пятнадцать минут.

Чехлов быстро наклонился к машине, достал из-под сиденья кухонный нож. Газовый баллончик, наверное, валялся на полу среди разной дребедени, которую этот подонок, сидевший рядом, выгреб из бардачка. Да и что в нем толку – против ствола не оружие…

Страх исчез, возникла злость, почти ярость. Подонки, мразь, шакалы! Кого грабят? Среди леваков богатых нет, все что могут кое-как прокормиться.

Чехлов сделал несколько шагов вслед парням, под ногами был не асфальт, а земля, она слабо пружинила – ни стука, ни скрипа. Он обернулся: машина была видна, дальше начиналась темнота. Тогда он быстро пошел к выходу из тупика, почти побежал. В крайнем случае, попрошу пару сотен завулканизировать камеру, подумал он. Да там и дома рядом, люди могут встретиться, там, может, стрелять не решатся.

Шакалы повернули налево, в сторону улицы. Чехлов осторожно выглянул из-за угла – они шли спокойно, не оглядываясь. Шагах в пяти рос чахлый куст, Чехлов пригнулся и стал смотреть сквозь его пыльные ветки. Он не знал, на что надеется, просто стоял и смотрел. Они до улицы не дошли, остановились под светящимся окном одного из домов. Блестели полоски на кроссовках, остальное скорей угадывалось. Шакалы постояли с минуту, потом один свернул за угол дома, а второй подошел к той темной иномарке, которую перед поворотом в тупик заметил Чехлов. Машина засветилась и почти сразу отъехала, он даже цвет не разглядел, темный какой-то.

Чехлов пробежал вдоль проулка, сжимая в руке свой бессмысленный нож. Остановился у дома, заглянул за угол. Девять этажей, четыре подъезда. Минимум сто двадцать квартир. Безнадега.

Он вернулся в тупик, к машине, к своей бедной трудяге и кормилице, оскверненной, присевшей на одно колесо. Достал запаску, облезлый домкрат. Помучившись в темноте, почти на ощупь сменил колесо. Медленно вырулил на привычную трассу и поехал домой. И на хрена он взял этого подонка в светящихся кроссовках! Ведь не хотел же – и не надо было брать. Фраер, дебил, дерьмо! Польстился на три штуки – а теперь все с нуля…

Домой добрался к полуночи и застал дорогую гостью – старшая дочь решила навестить родителей, они с Анной на кухне пили чай. У Милки было все в порядке, то есть, как всегда, в меру нормально, в меру бестолково. Проблема с абортом, видимо, благополучно рассосалась, можно было и дальше искать применения своим невнятным талантам. Зовут в две фирмы, не знает, что выбрать. Чехлов криво усмехнулся – значит, кончится, как всегда, оба варианта лопнут, что, впрочем, не слишком огорчит, потому что в двадцать три года какие-то варианты подворачиваются постоянно. Угрюмая физиономия отца плохо сочеталась с дочкиным хорошим настроением, поэтому она стала требовать от него оптимизма: мол, все ерунда, все наладится, надо только никогда не вешать нос. Совет был мудрый и своевременный. Чехлов постарался улыбнуться и сказал, что проколол шину, надо завулканизировать, тогда и настроение поднимется.

– Пап, вот теперь ты мне нравишься, – одобрила дочка, – раз есть проблема, надо ее решать. Решить – и забыть!

Чехлов взял в куртке деньги и пошел на улицу – в двух кварталах был круглосуточный шиномонтаж. Сонный мужик не сразу отозвался на стук, позевал, похлопал глазами, но пробой в баллоне все же заделал.

– Это кто же так постарался? – спросил он, зажимая в тиски покрышку.

– Есть добрые люди, – отозвался Чехлов.

Знать бы этих добрых людей!

Наутро он выехал пораньше и работал до ночи, как проклятый. Заработок был хорош, но в сравнении с потерянной тысячей баксов выглядел как детский куличик рядом с горой. Что поделаешь, так вот повернулось…

Чехлов даже обедать не стал, купил на лотке два пирожка с капустой. Вчерашнее не шло из головы. Картина медленно, но все же прояснялась. Тупик между гаражами не мог быть случайностью, уж больно место удобное – шакалы знали, куда загоняют жертву. Один из них не уехал – значит, живет рядом, скорей всего, в той девятиэтажке, иначе напарник подвез бы. На крутых бандитов были не похожи – стали бы крутые потрошить левака на ржавой «копейке». Ну а кто они? Похожи на отставных спортсменов третьего сорта: ремесло не кормит, силенка осталась, вот и шкодничают по мелочевке.

Конструкция выглядела логично, но никакие практические выводы из нее не следовали. Что делать-то? В милицию идти? А кто вы, собственно, такой, гражданин Чехлов? Работы нет, машина чужая, записана на сомнительного предпринимателя, погибшего в темной разборке. Тысяча долларов? А откуда такие бабки у безработного доцента?

Забыть, думал Чехлов, забыть к чертовой матери.

Он вроде бы и забыл. Но, умотавшись за день, перед тем как ехать домой, все же завернул в тот проулок вдоль серого цементного забора, даже проехал мимо проклятого тупика. Тупик был пуст, и никакая иномарка возле девятиэтажки не стояла.

Бессмысленно все, только время потерял.

Он прекрасно понимал, что бессмысленно – но и на следующий день наведался в тот проулок. Потом приехал утром, к восьми, спрятавшись за беседкой во дворе, целый час следил за обывателями, спешащими на работу. Кроссовки ни у кого не сверкали. Безнадега.

Два дня он не отвлекался на химеру. На третий, вечером, попался клиент до Преображенки, и Чехлов все же потратил четверть часа, сделал крюк до памятного проулка. Темно-синяя «вольво» стояла почти на том же месте. Не новая, сильно не новая, лет восьми, наверное, – но ведь не «москвич», а «вольво», пятнадцать лет без ремонта ходит…

Чехлов проехал мимо тупичка, там было пусто, и, покрутившись между домами, внутренним проездом вырулил на проезжую улицу. Поставил машину. Взял нож, спрятал под курточку. Пешком прошел к уже освоенной беседке.

Значит, так, соображал он, ловят левака, загоняют в этот тупик, прокалывают колесо, после чего один идет домой, а другой уезжает на своей иномарке. И все. Никакого риска. Нынче убийства не расследуют, а уж такую ерунду…

Стало совсем темно, когда какая-то легковушка мазнула фарами по серому забору. Свернула в тупик. Ясно.

Времени было в обрез. Чехлов подбежал к иномарке и ножом шарахнул по колесу. Потом – по второму. Потом – по третьему. Уж трех-то запасок у этих подонков точно нет! Он не знал, отчего дрожит: то ли от волнения, то ли от страха, то ли просто замерз в своей засаде. Уже отойдя метров на пять, вернулся и проткнул четвертое. На щербатом тротуаре увидел кусок асфальта и запустил в лобовое стекло – оно хрустнуло и пошло трещинами. Внезапно машина заорала – включилась сигнализация. Чехлов сорвался с места и побежал между домами к проезжей улице, к оставленной машине. Завелась, слава богу, сразу.

Минут двадцать Чехлов листал улицы и переулки, успокоился только у Савеловского. Погони не было, да и быть не могло, на ободах, что ли, поедут. Да и за кем гнаться, кто его видел? Если он петлял, путал следы, то просто по инерции. Озноб остался – но теперь это был озноб азарта. Он чувствовал себя, как восьмилетний пацан, сумевший отомстить великовозрастным обидчикам. Он прикидывал, во что шакалам обойдется ремонт иномарки. Тысячи баксов, к сожалению, ни при каком раскладе не набиралось – но ничего, пусть побегают, помучаются, поломают голову, чья неведомая рука хрястнула по морде. По крайней мере, тогдашнюю радость он им точно перебил. Суки! Чехлов удовлетворенно усмехнулся. Денег не прибавилось, зато самоуважение вернулось.

Было уже поздно, практически ночь. Но домой Чехлов не торопился. Пропал, по сути, весь вечер, самое рабочее время. Однако и начало ночи было не хуже: поздние поезда, рестораны, клубы. Прямо у Савеловского он взял мужика с двумя аккуратными корзинами, довез до Арбата и почти сразу посадил двух проституток, перебиравшихся из одного клуба в другой. Девчонкам не повезло, в «Метелице» шлюх было полно, а клиентов мало, пришлось искать место поприбыльней, оправдывать рабочий день. Как и Чехлову надо было оправдать свой.

Последнего клиента он высадил у Яузских ворот, напротив Библиотеки иностранной литературы. «Иностранка» была темна, лишь два фонаря светились у входа, да блекло желтело окошко на первом этаже – охранники либо дремали, либо убивали время за картишками. Когда же я был тут последний раз, подумал Чехлов. Вспомнил – лет шесть назад, когда начинал докторскую. Просматривал никому не нужные журналы, делал никому не нужные выписки.

Сколько же изменилось с той поры! Все изменилось. И прежде всего он сам. Чехлов вспомнил, как два часа назад уродовал машину своих обидчиков, и засмеялся, представив себе, что подумал бы тогдашний «пан профессор» про себя нынешнего. Бомж, маргинал, дикарь. Дикарь – это точно. При диком рынке и должны выживать дикари, это их время. Господи, если ты есть, спасибо тебе за то, что после профессорской жизни дал мне вторую – дикарскую. Спасибо за деньги, которые, даже потеряв, можно назавтра заработать. Спасибо за возможность мести и за способность отомстить. Спасибо за независимость, за авантюрную радость дикарства…

В этот вечер Чехлову еще раз повезло: богатый пьянчужка, последний клиент, оказался почти соседом, пообещал не обидеть и обещание сдержал – за дорогу, в любом случае неизбежную, дал пятнадцать баксов.

Видимо, у дочери получился перекур между двумя бой-френдами: целую неделю она провела дома. Помимо походной сумки с бельем и косметикой, она привезла из завершившейся жизни большой пластиковый пакет с десятком глянцевых журналов и двумя книгами: романом в очень плохом переводе с испанского и, что удивило и порадовало Чехлова, небольшим, на хорошей бумаге, томиком Цветаевой. Роман Чехлов полистал и отложил – он когда-то читал его в подлиннике просто для языковой практики.

– Как он тебе? – спросила дочь.

– Скучный.

– Но о нем сейчас все газеты пишут! – возмутилась она.

– Кто-то платит за раскрутку.

– Но его и на Западе знают.

– А на Западе издателям деньги не нужны? Тебе-то он зачем?

– Надо же иметь представление.

– А Цветаева?

– А Цветаева – всегда Цветаева! – важно ответила дочь.

Это сомнению не подлежало, и Чехлов взял чистенький томик в постель, проглядеть перед сном. Но – зачитался. Десяток стихотворений он не знал, видимо, раньше не публиковали, сколько-то помнил с молодости наизусть: в те славные времена стихи укладывали девчонок на спину надежней, чем бутылка портвейна. Бог ты мой, как же она гениально писала и как страшно жила! Книжечка была издана на Дальнем Востоке, где Марина Ивановна при жизни не бывала, и слава богу: если бы ее туда привезли, то лишь затем, чтобы без лишней огласки расстрелять. А теперь вон издают с красивыми иллюстрациями. Чехлов отложил книжку, погасил свет и бормотал стихи на память, пока не уснул.

Жить стало проще, появилась конкретная цель: надо было восстановить ту дурную тысячу баксов, которую шакалы увели ночью из бардачка. Сам дебил – нашел где хранить деньги!

Вернуть их можно было только одним путем: заработать.

Чехлов уже поймал городские ритмы и умело пользовался приобретенным опытом. Утром спрос на тачки был велик, часам к одиннадцати спадал, в обед возрастал вновь, а часов с пяти до восьми был стабильно устойчив: конец трудового дня, а там театры, рестораны, гости. Потом опять наступало затишье, примерно до десяти. Дальше начиналась самая работа: люди разъезжались по домам со своих маленьких праздников. После часа ночи клиенты попадались редко, зато выгодные: метро уже не конкурент, да и усталому человеку важнее быстро попасть в постель, чем выторговать лишнюю сотню.

Пару раз за день Чехлов заглядывал домой – перекусить и часок отлежаться. Потом вновь садился за руль и бомбил, пока дорога перед глазами не начинала мерцать и расплываться.

Где-то дней через десять он почувствовал, что чего-то не хватает, и вспомнил: давно не кормил Лизку. Встретились, покатались и для хохмы сходили в ту пельменную, где вместе кормились в первый раз. Потом зашли в парк, посидели на лавочке. Торопиться было некуда: и у него, и у нее начались глухо провальные дневные часы.

Про свои беды Чехлов рассказывать не стал – зачем грузить девчонку. Вместо этого вдруг спросил, читала ли она Цветаеву. Выяснилось – не читала, но фамилию вроде слыхала, наверное, от кого-то из подруг.

– Хочешь послушать? – спросил он.

– А ты чего, помнишь?

– Да кое-что помню.

Лизка слушала молча, лицо было напряженное и мрачное. Он прочитал с десяток стихотворений.

– Ну как тебе?

– Нормально, – сказала она и попросила еще. Цветаеву он больше не помнил, стал читать все подряд, что когда-то знал: Есенина, Пастернака, Соколова. Снова спросил, как ей, и снова услышал, что нормально.

Потом Лизка встала и коротко бросила:

– Ладно, пошли.

– Куда? – не понял он.

– Пошли, – повторила она и двинулась вглубь парка, за полоску кустов. Сумочка на длинной лямке покачивалась у нее за спиной. За кустами она огляделась и достала из сумки презерватив.

– Ты чего это вдруг? – удивился Чехлов.

– Того! – огрызнулась она. – Даром, что ли, стихи читал? Я ж тебе говорила, что даром нынче ничего не делается.

Вообще-то никаких желаний у Чехлова не было, но от нелепости ситуации он завелся. Неожиданностью было, что и Лизка завелась. Уже потом, натянув трусики, она объяснила:

– Я тут недавно в компанию попала, в сауну. Там одна москвичка была, умная девка. Вот она мне сказала: «Хочешь выжить – хоть с кем-нибудь трахайся бескорыстно».

Чехлов посмеялся, но фразу запомнил. Хорошая фраза, и жизненная. Очень жизненная!

– А с кем, кроме тебя? – сказала Лизка. – Больше не с кем.

Чехлов садился за руль каждое утро, даже в выходные. С женой тему не обсуждали, он просто принял как факт, что Анна знает, а она приняла как факт новое занятие мужа. Что делать – жить-то надо!

Дни складывались по-разному, то лучше, то хуже. Но известно: кто постоянно роется в земле, рано или поздно наткнется на клад. Вот и Чехлову в самом конце августа крупно повезло.

Он еще издали заметил на краю тротуара женскую фигуру и стал перестраиваться, опасаясь, что кто-нибудь перехватит редкого дневного клиента. Но – никто не перехватил.

Дама была яркая, Чехлов сразу понял, что иностранка, уж очень не походила на наших. Крупная, с широкими бедрами и тяжелой грудью, она была одета в пестрое, с переливами, платье-балахон, а поверх него в лиловое пончо. Сумочка была тоже лиловая, из тонкой кожи, очень красивая и явно очень дорогая. Однако дело было не в одежде, нынче и наши бабцы кого хочешь поразят оперением. Но независимое, даже хозяйское выражение смуглого лица, уверенно вытянутая рука с оттопыренным большим пальцем – и жест не наш! – все это явно отдавало стабильным и богатым зарубежьем.

– Куда? – спросил Чехлов, притормозив.

Дама протянула ему лист бумаги, на котором крупно значилось: «Я хочу посмотреть Кремль, Красную площадь, музеи, Москву и Арбат». Буквы были аккуратные, фраза корявая – небось сочиняла в гостинице какая-нибудь горничная-полиглотка.

Чехлов кивнул и открыл дверцу. Женщина села.

– Откуда вы? – спросил он по-английски.

Она обрадовалась:

– О, вы знаете английский!

– Немного, – скромно отозвался Чехлов, – английский мой второй язык, да и практики почти не было.

– А первый? – поинтересовалась дама.

– Испанский.

Дама всплеснула руками:

– Испанский для меня тоже родной, моя мама из Мексики.

– А вы откуда? – повторил Чехлов свой вопрос.

– Соединенные Штаты, – сказала она, – Тампа, Флорида.

– Туристка?

– Да, туристка. Я уже месяц в Европе. Два дня была в Санкт-Петербурге, сегодня в Москве.

– По-русски не понимаете?

– Москва, – сказала она довольно чисто, – Россия, водка. Больше я ничего не знаю.

– Как же вас одну отпустили?

– У меня была переводчица, но очень глупая и упрямая, я ее прогнала. Когда я плачу деньги, я хочу иметь то, что нужно мне, а не то, что удобно ей.

Машина так и стояла у тротуара.

– Так куда вас отвезти, где вы хотите побывать?

– Я хочу побывать везде, – сказала дама, – я хочу нанять вас на весь день, чтобы вы мне все показали. Завтра я улетаю в Грецию, потом в Италию, оттуда домой. Так что сегодня мне надо посмотреть все.

Чехлов осторожно заметил:

– Весь день – это дорого.

– Что значит – дорого? – с легким пренебрежением спросила дама.

– Боюсь, долларов сто, – проговорил Чехлов, бледнея от собственного нахальства.

Дама сказала уверенно:

– Вам не надо бояться. Сто долларов – хорошая цифра. Возьмите!

Она небрежно вынула из сумочки зеленую бумажку.

Чехлов не спеша поехал в сторону центра.

– Вы тут с группой? – спросил он, пытаясь определить ее здешний статус.

Дама возразила почти надменно:

– Я одна. Я вообще одна. Я была замужем, но потом развелась. Я свободная американская женщина, – закончила она и засмеялась.

Сколько же ей лет, думал Чехлов, искоса поглядывая на полное гладкое лицо. Тридцать? Сорок? Сорок пять? Черт их поймет, этих ухоженных иностранок…

Даму звали Ронда. Чехлов повез ее в центр, прокатил вокруг Кремля, пешком они прошлись по Красной площади. Ронда сделала пяток фотографий и попросила Чехлова снять ее на фоне Мавзолея.

– Это тот самый Мавзолей, – уточнила она, – с вашим лидером?

Чехлов заверил, что тот самый. Фамилию Ленина она не помнила. Вот и все, подумал Чехлов, вся цена земной славе. У нас тут орут, в драку лезут, вождь или злодей, хоронить, не хоронить. А для заезжей бабенки просто узнаваемый экспонат, фон для фотографии, вроде римского цирка или египетской пирамиды. Хотя Хеопса, наверное, помнит.

Разговор шел по-английски, но, когда слов не хватало, Чехлов переходил на испанский. Она спросила, откуда он знает язык. Чехлов ответил, что одно время подрабатывал переводами, вдаваться в подробности не хотелось.

– А вы кто по профессии? – спросил он как бы из вежливости, хотя его и вправду интересовало, чем занимается и на что живет свободная американская женщина.

– Я журналистка, – сказала Ронда, – отчасти журналистка. Я не нуждаюсь в деньгах и могу не работать. Но мой отец издает журнал и две газеты, я иногда для них пишу. После этой поездки я напишу о России. У нас многие люди не бывали в России, им будет интересно.

Чехлов с трудом приткнул машину на бульваре, они походили по Старому Арбату, и он сфотографировал Ронду на фоне двух парней, поющих под гитару.

– О чем они поют? – спросила она.

Чехлов ответил, что о любви.

– Это хорошо, – одобрила свободная американская женщина, – молодые люди должны петь о любви.

Часам к шести она проголодалась, и они пошли в ресторан.

– Это русский ресторан? – спросила Ронда подозрительно. Чехлов ответил, что русский, самый настоящий русский. Ронда удовлетворенно кивнула и заметила, что в России нужно питаться в русских ресторанах. Блюда она потребовала тоже русские, и Чехлов заказал язык с хреном, монастырский квас, уху и пельмени по-ярославски – чем они отличались от пельменей по-вологодски, он понятия не имел, да и повар, наверное, тоже. Однако американка осталась довольна и попросила продиктовать названия съеденных блюд. Счет получился солидный, но ее это никак не тронуло, она достала из сумочки кошелек и попросила Чехлова отсчитать нужную сумму из толстой пачки рублей.

На очереди были музеи, но от них Ронда отказалась, сказав, что уже посетила два музея в Санкт-Петербурге. После обеда оба чувствовали себя гораздо свободнее, потому что разговор шел почти полностью на испанском, где, в отличие от сдержанного английского, можно обращаться на «ты».

– Куда теперь, – спросил Чехлов, – что тебя еще интересует?

– Меня интересует, – сказала Ронда, – простая русская семья. Я хочу знать, как живут простые русские люди. Мой отец очень богатый человек, но газеты, которые он издает, покупают простые люди. А простым людям всегда интересно, как живут простые люди в другой стране.

Чехлов задумался – в какую же простую русскую семью привести эту забавную попугаиху? Ронда помогла:

– У тебя есть семья?

– Жена, две дочки. Правда, уже взрослые.

– Давай посмотрим твою семью.

Вариант был не из лучших. Конечно, Анька понимала, чем теперь зарабатывает муж, но с клиентами ни разу не сталкивалась, проза плебейской профессии существовала вне их общего мира, в их общий мир проникали только деньги, а деньги не имеют родословной. В семье Чехлов по-прежнему держался «паном профессором», пусть и в износившейся мантии. А прийти домой леваком, да еще и с выгодной клиенткой, которую надо ублажать…

– Давай! – поторопила с решением свободная американская женщина.

Чехлов поискал глазами телефон-автомат, набрал номер.

– Ань, тут вот какое дело. Я показываю Москву одной американке, она хочет заехать к нам. К чаю чего-нибудь найдется?

– Прямо сегодня?

– Именно сегодня.

– А отвертеться нельзя?

– Она дала сто долларов, – веско проговорил Чехлов.

– Сто долларов? – испугалась жена.

– Сто долларов.

– Ну хорошо, ты можешь немного потянуть? Я приберусь, в магазин сбегаю…

Чехлов немного потянул: свозил Ронду на Воробьевы горы, показал сверху вечернюю Москву. У торгашей, облепивших смотровую площадку, американка купила три матрешки: с русской красавицей в кокошнике, с президентом Бушем и с Кремлем. Среагировав на ее пестрый балахон и пончо, торгаши запросили втрое, но Чехлов быстро опустил их до настоящей цены.

– Ну что, едем к твоей жене? – спросила Ронда.

Чехлов кивнул – времени прошло достаточно, наверняка Анька приготовилась и ждет.

– Теперь мы должны купить цветы, – сказала американка, – к женщине надо приходить с цветами. Где у вас продают цветы?

Чехлов напрягся. Уже стемнело – где в такой час достать хоть какой-нибудь букетик? Рынки закрыты. Магазины, наверное, тоже, да там и цены бандитские. Чехлов смутно помнил, что прежде цветочный базар был где-то у Белорусского вокзала. Туда и поехали.