Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Леонид Гартунг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

Провожая нас до двери, он шепнул мне:

– Ты маму проводи!

На вешалке тетя Маша, кутаясь в шаль, пожаловалась:

– Холодная весна нынче.

– А мне так жарко, – возразил я.

Тетя Маша пригляделась ко мне:

– И верно – ты весь в поту. Молодая кровь – горячая.

Потом я узнал, что в школу мама попала случайно, прямо с работы. Деньги на комоде под скатеркой лежали. Семь рублей. И куда-то делись. Вот мама и зашла меня спросить, хотя и догадывалась, кто деньги взял. И нечаянно попала в лапы к Анне Захаровне. Тут она и о деньгах забыла. В общем, в другой раз не зайдет. Поосторожней будет…

Домой мы шли медленно. Мама часто останавливалась, но не плакала. Немного не дошли, прислонилась к заплоту Сливкиных. Закрыла глаза.

– Мама, пойдем, – попросил я.

– Да-да, пойдем.

Мама стала какая-то тихая и покорная. Дома села за стол не раздеваясь. Руки опустила на колени:

– Ох, Петенька, что ты со мной делаешь? С отцом твоим век маюсь…

И не договорила.

– Может быть, сходить за Людмилой Семеновной? – спросил я.

Людмила Семеновна – это наша фельдшерица.

– Не надо. Пройдет.

Постоял я рядом. Будь я девчонка – обнял бы, успокоил, пообещал бы что-нибудь. А я не могу. В учительской обещать – это одно, а маме – совсем другое. Только и сумел сказать:

– Мам, я пойду у Зорьки почищу.

Мама махнула рукой.

Много я в этот вечер дел переделал, но все время помнил, что разговора мне с Иваном Юрьевичем не миновать. Возможно, насчет книги, а возможно, сперва о книге, а потом один на один прижучит.

Пришла из школы Галька. Принесла мою сумку. Обратилась ко мне, как взрослая:

– Что у тебя сегодня по алгебре? Ну-ка, покажи дневник.

Вот, хватилась – дневник. Я его посеял еще во время каникул. Но я и без дневника помню все задания.

Но всего этого я сестре объяснять не стал.

– Некогда мне с алгеброй возиться. Меня Иван Юрьевич ждет.

– Днем недоругал? – съязвила Галька.

– Он и не ругал. У нас с ним другое дело.

Можно бы и сказать – какое, но нарочно не сказал. Пусть голову поломает. Ей невредно.

Взял альбом и пошел. Альбом этот папкин – он любит про древние войны читать.

В школе никого. Один Иван Юрьевич у себя. До моего прихода он читал. Пока задергивал шторы и зажигал свет, я успел заглянуть, что у него за книга на столе. И страшно удивился. Была это не история и не что-нибудь научное. Читал он «Девочку и „птицелет“». Книга на 100 % детская. Наша библиотекарша много раз мне ее подсовывала, но про девчонку я читать не хотел. А теперь решил – обязательно прочту.

Взял Иван Юрьевич у меня альбом, полистал:

– Какая ценная вещь. Ты сможешь мне ее дать на время?

– Читайте.

– Вот и отлично, Иван Юрьевич поднялся из-за стола:

– Не смею задерживать.

Когда я вернулся домой, мама посадила меня против себя, заглянула в глаза и спросила:

– Посоветуй сам, что дальше делать? Может быть, папку попросим, чтоб он тебя выпорол?

Но я-то знаю, что это только слова: никто никогда не порол меня и пороть не будет – ни папка, ни кто другой. Как-нибудь самому надо исправляться. Но только без Гальки. Самому. Другого выхода нет.

СВИДАНИЕ

Закусочная в парке работала последние дни. Ледяные дожди шли почти целую неделю. А вчера вечером над аллеями замелькал даже мокрый снег. Цветные стекла и фанерные двери не могли защитить от холода. Березы шумели голыми ветвями над круглой крышей, и шум этот проникал внутрь.

Хотя часы показывали всего полвторого, небо заволокли такие темные тучи, что в закусочной пришлось зажечь лампы дневного света. Посетителей было мало. Я сидел, пил кофе и посматривал на молодого мужчину за соседним столиком. Кто он? Крепкие рабочие ботинки, просторные грузчицкие штаны, куртка из коричневой искусственной кожи, под нею серый свитер. Это мог быть и подсобный рабочий в большом магазине, и водитель грузового мотороллера. Он находился в той начальной стадии, когда пьяному хочется говорить. Он подмигнул официантке по-дружески, как старой знакомой:

– Клава, ты бы чего-нибудь для сугрева?..

Та даже не повернулась:

– Не положено.

Видно, ей надоело повторять одно и то же в сотый раз.

В это время в закусочную вошел мальчонка лет десяти с ученическим портфелем в руке. Сосед мой радостно помахал ему:

– Витек! Вот я. Подваливай сюда.

Мальчонка приблизился к столику, поставил на пол портфель, неторопливо сел:

– Здравствуй, папа.

– Шапку не снимай, – заговорил отец. – Закалеешь. Почему поздно? Я уж думал, ты не придешь. Чего хочешь? Сосисок?

Мальчонка кивнул. Клава со свекольными от холода руками принесла по две порции сосисок, окутанных горячим облаком пара.

Меня поразило лицо Вити. Оно не соответствовало возрасту. Бледные, нездоровые губы, сероватые глаза с рыжими ресницами, очки в металлической оправе. А главное, общее выражение – недетская замкнутость с оттенком высокомерия или даже презрения.

Отец и сын заговорили тихо, и начала их разговора я не слышал. Потом отец повысил голос:

– Стало быть, не поминает? Ну и шут с ней. Покажи-ка дневник.

Сын поднял ясные неприветливые глаза.

– Я его дома забыл.

– Не бреши. Где портфель?

Отец раскрыл портфель и извлек из него дневник. Покачал головой:

– Драть тебя некому. По русскому два. По математике два.

Сын нисколько не был смущен, что отец уличил его во лжи. Он только вставил:

– А по истории пять.

– А почему дневник не подписан? – спросил отец. – Ее величеству некогда? Дай ручку.

– Не надо, – спокойно сказал Витя.

– А ты молчи. Я имею право…

Отец порылся в своих широких карманах, достал шариковую ручку.

– Я сразу за все недели. Вот так… На, спрячь.

Дневник снова в портфеле, а портфель на полу, прислоненный к ножке стула.

– Ты нажимай, нажимай, – напоминает отец. – Набирай силы. Ты потому и заморенный, что плохо ешь.

Витя берет сосиски руками, обжигается и дует на пальцы. Пока он ест, отец без умолку говорит:

– Ну, где тебя черт носит? Ну, на кого ты похож? Где пуговицы? Пооборвал? А она что? Пришить не может?

Он дернул полы серенького пальто. Стала видна цветная рубашка.

– А это что? Как у клоуна. Тоже мне – сшила, называется. Ты же не маленький – в третий класс перешел.

– В четвертый, папа, – спокойно поправил сын.

Отец наклонился, спросил шепотом:

– А он тебя не обижает? Если что, ты только скажи. Я ему башку проломлю.

– У него ружье, – напомнил сын.

– А мне наплевать, – усмехнулся отец и наклонился еще ближе: – Вить, ты меня любишь?

– Угу, – отвечает сын с набитым ртом.

– Денег хочешь?

– Мне не надо.

– Как это – не надо? Опять она научила? Я знаю – она. На, возьми. Мне для тебя ничего не жалко.

Витя взял трешницу, рассмотрел ее, разгладил пальцами и не спеша спрятал в дыру за подкладку пальто.

– Спасибо, – проговорил он и отодвинул тарелку. – Мне пора…

– А сосиски? Не оставлять же. Давай я тебе их в карман. И мои тоже.

Отец запихал сосиски в карман сыну.

– Ну, иди. Смотри через улицу переходи аккуратно. Жди зеленого…

Сын ушел. И сразу оживление отца пропало. Он сел, подперев голову руками, и задумался, ничего не замечая вокруг.

Я вышел на свежий воздух. Тучи текли над городом, все такие же темные, осенние, но на юге показался проблеск – кусок синего неба и несколько светлых лучей. На аллее парка вздрагивали под ветром дождевые лужи. И тут я еще раз увидел Витю. С ним была худая черная собака. Мальчонка положил сосиски на садовую скамью. Чтобы добраться до них, собаке пришлось встать на задние лапы, а передние положить на сиденье. Так она и ела. Выражение морды было смущенное: что поделаешь, приходится так стоять, коль хозяину пришла в голову такая блажь.

Витя, присев на корточки подле собаки, выбирал из ее шерсти репьи и говорил взрослым голосом:

– И где тебя черти носят? На кого ты похожа? Лапы грязные, в репьях…

Собака жевала медленно, тщательно – должно быть, целлофановая оболочка мешала ей.

Витя притянул ее за ошейник, повернул морду к себе и спросил:

– Пальма, ты меня любишь? Да?

Пальме не хотелось отвечать. Да и зачем произносить вслух то, что само собой разумелось? Она только вильнула мокрым хвостом и снова принялась за сосиски.

СЛУЧАЙ НА БЕРЕГУ

Мы столкнулись с Женькой нос к носу. Он проскочил было мимо, но потом замедлил шаг и оглянулся:

– Ванюшка! Ты?

После этого он потряс мне руку и, стараясь казаться серьезным, спросил:

– Кто это тебя разукрасил?

Вид у меня действительно неважнецкий: лоб забинтован, губа распухла, под правым глазом синячище. А главное, обидно, что все как сговорились – спрашивают одно и то же: «Кто разукрасил?»

– Было дело, – ответил я уклончиво. Вроде бы надо рассказать – ведь мы с Женькой друзья с первого класса. А с другой стороны – совестно.

– Может, присядем? – предложил он.

Расположились на лавочке возле моего дома. Вижу – он ждет, прямо сгорает от любопытства. И я решил рассказать:

– Ты знаешь, Валентина приехала, – начал я издалека.

– Ну, – небрежно кивнул Женька.

Впрочем, об этом можно бы и не спрашивать – он ждал ее приезда не меньше, чем я.

– Так вот… – замялся я.

Женька насмешливо взглянул на меня:

– Это что ж – она тебя?

Но мне было не до шуток:

– Нет, не она, но так получилось… Ты знаешь, куда она ходит купаться?

Женька опять кивнул. Еще бы – он да не знал!

– И тебя позвала? – опять съехидничал мой друг.

– Да нет же, ты слушай… Она на этой стороне, где песок, а я на другой – где кувшинки. Я хотел нарвать для нее…

– Понятно.

Я замечал, что настроение моего друга с каждой минутой становится все хуже.

– Что тебе понятно? Она переоделась в тальниках. Вышла на песок и давай читать какую-то книгу, толстую-претолстую. А я на другом берегу – загораю. Потом в воду залез…

Небось, свои «штуки» показывал? – спросил Женька, не глядя на меня.

– Немного. Она почти не смотрела…

«Штуками» Женька называл всякие мои проделки: я и на спине плавал, и нырял по-всякому, и даже на спине неподвижно лежал. А он ничего этого не умел и всегда мне завидовал.

– Не тяни, – вздохнул Женька.

– В общем, искупался я и опять загорать.

– А она в воду?

– Конечно, но не в этом дело. Смотрю, в тальниках мелькает рожа. Угадай, чья?

– Потеряя?

– Точно. Оказывается, он тоже приехал. У него словно чутье.

Ну кто такой Потеряй – все знают. Это Витька Потеряев. Дебил на все сто. Он где-то в городе отирается. Зимой у папы и мамы, а на лето к бабушке в деревню. К парному молочку поближе. Днем с фотоаппаратом шатается, а ночью на мотоцикле гоняет.

– Смотрю. Он в кустах мелькнул и исчез. Я сначала этому никакого значения. Затем вижу, Валентина домой собирается. Берет платье – и в тальник. Вот тут я и хотел со своими кувшинками. Проходит минута или две, и вдруг она выскакивает из кустов как ошпаренная. Уже не в купальнике, а в своем цветастом платье, а вслед за ней вышагивает Потеряй с аппаратом в руках. Понимаю, что между ними что-то произошло, а что именно, до меня не доходит. На всякий случай решаю подплыть ближе. Смотрю, у нее слезы на глазах, а Потеряй довольнешенек и, судя по походке, немного под мухой.

– Как тебе не стыдно? Нахал! Идиот! Кретин!

Она поносит его всячески, а он блаженно ухмыляется, словно в его честь туш исполняют.

И тут только до меня дошло, что именно приключилось и при чем здесь фотоаппарат.

– Нахал и кретин, говоришь? – Потеряй сделал вид, что сильно рассердился.

– Виктор! Прошу тебя – засвети пленку. Зачем она тебе?

Потеряй снова распустил губы:

– Как «зачем»? Что хочу, то и сделаю. К примеру, карточку отпечатаю и в альбом наклею. «Вите от его Вали». А кто мне запретит?

– У тебя ума хватит, – проговорила Валентина, закрывая лицо руками, а Потеряй продолжал:

– Могу и засветить. Хочешь – прямо при тебе!

– Прошу тебя как человека, – открыла лицо Валентина и улыбнулась.

– Вот это другой разговор.

Он о чем-то поразмышлял, затем проговорил, хитро щуря глаза:

– Засвечу… Ей-богу!.. Но давай договоримся – танцевать только со мной. Больше ни с кем. Все лето. Усекла?

Все знают, как Валентина любит потанцевать в клубе и какой рой партнеров вьется вокруг нее. Она оскорбленно вспыхнула:

– С тобой – танцевать?

– Со мной.

– Иди ты знаешь куда?..

Потеряй обнажил свои лошадиные зубы и опять сделал вид, что уходит.

– А что? И уйду. Мне уйти – раз плюнуть. Только потом сама за мной побегаешь. Мое вам с кисточкой.

Кривляясь, он сделал прощальный жест рукой. Дурак, так уж и есть дурак. У него и поговорки какие-то дурацкие – при чем здесь кисточка?

– Витенька! – крикнула она ему вслед. – Куда же ты?

Это Потеряй-то «Витенька»! Меня аж передернуло от этого слова.

Потеряй обернулся с торжествующей ухмылкой:

– Забоялась?

Валентина колебалась, волнуясь, кусала губы. Он приблизил свою морду к ее лицу:

– Только без обмана.

Она взглянула на него с презрением:

– Если слово дам, то сдержу. Но я еще не согласилась.

– А тебе как не согласиться? – подмигнул Потеряй. – Ты у меня вот где. – Он выразительно поднял руку и медленно сжал пальцы в кулак.

В это время появился я. До этих пор они не обращали на меня внимания. Подумаешь – какой-то белобрысый мальчишка стоит по пояс в воде и слушает, как пререкаются двое почти взрослых людей.

– Дай сюда пленку, – проговорил я как можно внушительней, выходя на берег.

Валентина взглянула на меня с некоторой надеждой, но Потеряя мое появление только насмешило:

– Ты-то откуда вылупился?

– Отдай пленку! – еще раз сказал я.

– Накось, выкуси, – хохотнул Потеряй, сунув мне под нос кукиш.

Тут я понял, что дискуссия окончена и пора действовать. Я сам не представлял, что именно буду делать, но твердо знал, что выручу Валентину. Я двинулся к Потеряю без всякого плана, но, должно быть, на лице моем отразилось нечто необычное, потому что он невольно отступил на шаг.

– Ты что, Ванька?

Я схватил фотоаппарат, который болтался у него на животе, и дернул изо всех сил. Тонкие ремни оборвались, я взмахнул аппаратом над головой и швырнул его на середину реки. Он булькнул и скрылся под водой. Несколько мгновений мы все трое стояли, пораженные случившимся.

По реке медленно расходились зеленые круги.

Потеряй выругался, скинул рубашку, ботинки и кинулся в воду. Вообще говоря, все это продолжалось довольно долго. Сто раз можно было задать стрекача. Валентина подталкивала меня:

– Ванюшка, беги!

Но я не убежал.

Потеряй все нырял, фыркал, плевал водой. Потом, совершенно обессиленный, шатаясь, выбрался на песок и лег на него лицом вниз. Отдышавшись, он вскочил и, сжав кулаки, двинулся ко мне.

– Мыряй! – захрипел он, указывая на воду.

– Сам ныряй, дебил несчастный, – в отчаянии крикнул я.

Потеряй был на голову выше меня. Первый же его удар сбил меня с ног. Затем он пустил в дело ботинок. А я все пытался подняться. Последнее, что помню, – Валя схватила горсть песку и кинула ему в лицо. «Неужели он ударит ее?» – подумал я и потерял сознание.

Очнулся я от прикосновения к моему лбу чего-то мокрого и холодного. Это была намоченная в воде Валина голубая косынка.

– Живой, – воскликнула она радостно, когда я открыл глаза.

Я лежал на спине, а она на коленях стояла возле меня. Такой красивой она еще никогда не была. Ты бы видел ее лицо…

– Ванюша, – прошептала она. – Какой же ты молодец. Ты сам не понимаешь, какой ты хороший.

Она погладила ладонью мое плечо и вдруг сказала:

– Хочешь, я поцелую тебя?

Она низко склонилась надо мной, ее волосы, соскользнув вниз, коснулись моего лица. Да, да, это был не бред. Она так сказала. Мы были на берегу вдвоем, и ничто не помешало бы ей, но мне почему-то стало страшно, так страшно, что и сказать не могу.

– Лучше не надо, – ответил я ей каким-то хриплым, не своим голосом.

Она поднялась, отряхнула колени от прилипшего песка, деловито повязала волосы косынкой. Это была уже не та Валя. Совсем не та…

Она ушла, а я еще долго сидел на берегу. Пока не стемнело. Не мог же я в таком виде явиться в деревню.

– А куда делся Витька? – спросил меня Женя.

– Потеряй? Струсил. Удрал с ночным бийским. Но не в этом суть. Все это чепуха. Непонятно другое. Теперь Валентина со мной не разговаривает. Встретит, кивнет и проходит мимо. Вот ты смеешься. Смеяться легче всего. Ну, а ты-то, ты, понимаешь в чем дело?

Женька неторопливо почесал затылок и изрек задумчиво:

– Я бы согласился иметь вдвое больше синяков, чем ты. Только бы она сказала мне то же самое…

Такого ответа я не ожидал. Как бы он все-таки поступил на моем месте? Этого он не сказал. Впрочем, мы по-прежнему остаемся друзьями – не ссориться же из-за девчонки, даже такой взрослой, как Валентина. И по-прежнему мы сидим за одной партой. Правда, уже последний год.