Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Леонид Гартунг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

23

Ночью мне приснился сон: ко мне пришел Лев Толстой и сел на край койки. Он был в серой широкой рубахе, подпоясанной веревочкой.

– Как же вы?.. – начал я и замялся, потому что неудобно же было сказать человеку: «Вы же умерли».

Но он понял, о чем я умалчиваю, чуть улыбнулся и сказал:

– А так…

– Скучно там?

– Ой, как скучно, вот и пришел узнать, как ты живешь, божий человек, Алексей.

– Хорошо живу.

– Значит, у тебя поживу.

– Живите, – согласился я. – Только как насчет карточек?

– Что за карточки?

– Хлебные и продуктовые.

– Да много ли мне надо?

Я протянул руку и пощупал его. В нем почти не было плоти. Сквозь него я смутно видел предметы.

И вдруг мне стало ужасно жалко его.

– Плачешь? – спросил он.

– Это так – сейчас пройдет.

– Мои книги читаешь?

– Читаю.

– Что ж ты не на фронте? Родину надо защищать.

– У меня глаз один не видит.

– Неправда.

Он достал из мешка автомат и протянул мне.

– Вот тебе.

Я вскочил с постели, прошелся с автоматом по нашей комнатенке, которая оказалась почему-то очень большой. Обоими глазами я видел одинаково хорошо. Острая радость наполнила мне грудь. Толстой стал рассеиваться. Усилием воли я старался удержать его, но бесполезно. Все растаяло в воздухе. Я что-то кричал ему, но он не слышал.

Теперь вечерами старики не читают про святых и чудотворные иконы. Георгий Иванович пребывает в пасмурном настроении. Он что-то не ладит с Аграфеной Ивановной. Видно, надоело ему целыми днями «мантулить» на нее. А на Захара Захаровича напала болезненная болтливость. Ко мне он больше не обращается – раза два я высказал ему все, что о нем думаю. Аграфене Ивановне его рассказы надоели. Поэтому он с нетерпением ждет прихода Литы, и едва она на порог, начинает рассказывать что-нибудь такое, чтобы раздразнить ее, вызвать на резкость.

Она не скрывает, что не имеет желания разговаривать с ним, но он этого будто не замечает.

– Лита, ты не спишь?

– Нет.

– У вас большая семья была?

– Отец, мама и я.

– Значит, ты единственная? Оно и видно. Изнеженная.

– С чего вы взяли, что я изнеженная?

– А нас в семье пятеро братьев выросло. И жили мы первоначально все вместе на заимке. Заимка эта километрах в семидесяти от Кожевникова. Жили, горя не знали, но и работали, как звери. Восемь лошадей держали, мельницу водяную, коров голов пятнадцать, маслом торговали, махорку выращивали. Все у нас было: мяса любого вдоволь, самогонку гнали, только мне, дураку, на заимке не поглянулось. Кругом лес да комар. Скучно показалось, да и с братьями не поладил. Они без всякой меры хозяйством занимались. На покосе и дневали и ночевали, если дрова резали, тоже домой не заявлялись, так в балагане и пропадали, пока саженей сорок не поставят. Опять же торговали дровишками… И вбилась мне в голову дурацкая мысль – портняжеским ремеслом овладеть, чтобы независимо ни от кого свою копейку иметь. Глупый был, молодой. А того не думал, что в городе за каждый пустяк денежки выложи. С девкой в субботний вечер в Буфсад не пройдешься без этого самого. Добрая девка – не меньше рубля. А на заимке все свое, даже власть своя. Законов не знали. Дела, какие возникали, никого разбирать не приглашали – сами, как умели, управлялись. Как сейчас помню один случай, шибко смешной.

Захар Захарыч так живо вспоминал прошлое, что не удержался, захохотал. Просмеявшись, опять стал рассказывать:

– Попросилась к нам ночевать побирушка. А мать у нас добрая была, божественная такая. Постелила ей на полу в кухне. Перед сном напоила, накормила, все честь честью. Только утром просыпается, а побирушки той нет. Хватились – старшего брата сапоги потерялись. Хорошие сапоги были, яловые. Что делать? Брат говорит мне: «Захарка, седлай коней!» Оседлали пару жеребцов – и вдогон. Настигли! Она было с дороги в тайгу, так куда там – от коней не уйдешь. И сапоги при ней. С испугу даже не кинула, так и стоит с ними в руках. Заплакала, встала на колени и молит, чтоб простили. Стали мы думать, что делать с ней. Убить – никому никакого интересу, да и грешно вроде. Брат и говорит ей: «Раздевайся!» Она заупрямилась было, мы как взяли ее в два кнута, сразу шелковая сделалась. Собрали мы все ее шмутки, брат встал на седло и привязал все это на сук, на сосну. Она в ногах валялась, делайте, говорит, со мной что угодно, но только не это, дайте наготу прикрыть. А брат говорит ей: «А когда сапоги брала, ты о чем думала?» А гнус, я вам скажу, – дыхнуть нельзя… Хлестнул ее брат напоследок раза два и уехали… Вот те и суд…

Захар Захарыч опять засмеялся, утирая слюни, текущие по бороде.

– Год спустя я этой дорогой проезжал. Завернул к той сосне. Все еще ее шмутки на суку болтались.

– А куда ж она сама делась? – спросил я.

– Бог ее знает. Может, медведь задрал, а может, от гнуса ума решилась. Это очень даже просто бывает.

– Это бесчеловечно, – сказала Лита, выходя из-за занавески.

Старик ответил насмешливо:

– Эка куда хватила – бесчеловечно. А это она человечно чужое добро прихватила? Пусть спасибо скажет, что живую отпустили. Мы сперва хотели ее саму на ту ветку…

– И не жалко вам ее было? – спросила Лита.

– Какая может быть жалость? Никудышная была бабенка – ни для работы, ни для удовольствия. Вся как есть истраченная.

Весна всегда прекрасна, но особенно хороша она после долгой сибирской зимы. И несмотря на голод, я был бы счастлив, если бы не плохие сводки с фронтов. Падение Керчи, тяжелые бои за Севастополь. Сводки слушаем молча, без всяких комментариев. Противник наступает. Перед нашими войсками вся его огромная, бесчеловечная военная машина. Минул год войны… А перелома еще нет.

«В течение 22 июня наши войска на Харьковском направлении вели бои с наступающими войсками противника. На Севастопольском участке фронта продолжались упорные бои».

Захар Захарыч окончательно сбросил маску несчастного старичка. Ему доставляет удовольствие угрожать мне и Лите.

– Всех перережу. Никто мне не нужен. И Лешку и Литку – всех задушу. И дом спалю, чтоб никому не достался.

– Ну, хватит брехать что ни попади, – кричит на него Аграфена Ивановна. – Совсем из ума выжил?

Лита приходит ко мне. Лицо ее в красных пятнах, от злости она сжимает маленькие розовые кулачки.

– Алексей, ты слышишь? Надо заявить на него, что ли?

– Вот испужала, – смеется старик. – А хоть бы и заявила. Работать меня не заставят, потому что возраст вышел, а пайка мне хоть где обеспечена… Я вот Литку, к примеру, удавлю, мне ничего не будет. Вот так-то именно, что касается…

– Я не могу, – говорит Лита. – Уйду, а то что-нибудь сделаю.

Хлопнув дверью, уходит.

– Нервенная оченно, – хохочет довольный старик. – Лечитца надоть.

Ему почему-то доставляет удовольствие коверкать русские слова, которые он умеет произнести правильно. «Нервенная», «надоть» – все это в пику нам.

Через полчаса Лита возвращается и уже спокойно говорит:

– Он нарочно издевается, видя, что мы все прощаем. Надо в милицию. Пусть они что-нибудь предпримут.

– В милицию? Ну что ж, я пойду. Не откладывая, сейчас и пойду. Если не поздно.

– У них круглые сутки.

– Пойдем вместе, – говорит Лита. – Мне тоже есть что сказать.

Заглянув ко мне, подозрительно осматривает меня:

– Ты что, в этой рубашке хочешь идти? Вот дыра на локте.

– Неважно.

– Надень хоть гимнастерку.

Я прекрасно понимаю, что дело не в милиции.

– Лита, – напоминаю я. – Не забудь взять бумаги. Нам придется свои показания давать письменно.

Конечно, я знаю, что в милиции бумага найдется. Просто мне хочется, чтобы старик понял, что мы настроены решительно.

Все дело портит Аграфена Ивановна. Без всякой нужды она вмешивается:

– Никуда не ходите. Я уже третьего дня была. И все рассказала.

– Ну и что? – спрашиваю я.

– Сказали: «Примем меры».

Захар Захарыч кричит на нее:

– И ты с ними, старая… Но я и до тебя доберусь. Утоплю, именно, что касается. В мешок и в воду…

А немного погодя произошел случай в магазине. Тетя Маша все-таки расстаралась – купила где-то карточку четырехсотку, и я ходил время от времени в дежурный магазин. Он помещался там, где теперь находится верхний гастроном, только прежде для торговли хлебом была отгорожена небольшая часть помещения, окнами выходящая на проспект Ленина. Я пришел туда утром выкупить «пайку», но чувствовал себя плохо. Очередь была небольшая, до хлеборезки оставалось человека два, и вдруг я понял, что не могу стоять, медленно погружаюсь в отвратительную зеленую муть. Я выбрался из очереди, отошел в сторону и сел на пол, около батареи центрального отопления. Стало лучше… Но пока я отдыхал, моя очередь прошла. Пришлось занять новую. И опять, не дойдя до хлеборезки, я почувствовал – сейчас упаду. Наощупь, ничего не видя, пошел к стене, сел на пол. И кто-то меня в это время позвал по имени.

Я поднял глаза – передо мной стояла Ольга. «Брежу», – спокойно подумал я.

– Алексей, – сказала она. – Пойдем на воздух. Можешь встать? Давай я тебе помогу.

Я побрел за Ольгой и на улице, правда, пришел в себя. Мы уселись на скамейке.

– Поешь.

Ольга вынула из сумки горбушку хлеба и подала мне. Я молчал и жевал, а она внимательно разглядывала меня. И я ни капли не смущался. Всегда с девушками мне было неловко, а с Ольгой наоборот – будто знаком с ней давным-давно. И вместе с тем я прекрасно сознавал, что никогда не встречу такого человека, как она, что такие встречаются раз в жизни.

– Я тебя искал, – сказал я.

– Зоя мне говорила.

– Где ты живешь?

– У одной женщины. Хорошая такая старушка. Учит меня шить. Еще возьми хлеба.

– А как ты?

– У меня дома много. Поешь, тебе нужно.

– Я тебя искал, – опять сказал я.

– Напрасно.

– Почему?

Она помолчала, затем заговорила, не смотря на меня:

– У меня радость. Муж нашелся… Приезжал.

– Правда?

– Почему ты сомневаешься? Муж обещал выслать аттестат.

– Кто он у тебя?

– Майор. Артиллерист. И еще – вероятно, у меня будет ребенок. Хотя это не совсем еще точно.

– Я рад за тебя… Муж, ребенок. Только зачем ты мне это все рассказываешь?

– Тебе надо уехать куда-нибудь… Лучше всего в деревню. Отдохнуть, поправиться.

– Неплохо бы.

– Обязательно. Иначе будет поздно.

Из сквера Оля повела меня в горком комсомола. Оставила меня в большой комнате со стульями вдоль стенок.

– Я сейчас.

Пошла, поговорила с кем-то. Вернулась.

– Тебя ждут. Расскажи все, как есть.

– А ты не уйдешь?

– Даю слово, дождусь тебя.

В небольшой комнате сидела миловидная девушка в сером пушистом свитере.

– Алексей Нефедов?

Протянула крепкую руку для пожатия.

– Садись. Расскажи, как живешь.

Я рассказал вкратце. Девушка задумалась.

– Мы комплектуем бригады для колхозов. На прополку. Но это далеко. – Она посмотрела на меня и нахмурилась – что-то во мне, должно быть, не понравилось ей.

– А мы вот что сделаем: нужны рабочие в Степановку. Это за Томском-I.

– Я осенью был там.

– Вот и хорошо. Значит, договорились?

– А бумажку?

Девушка засмеялась.

– Как-нибудь обойдемся без бумажек. Но ты не беспокойся. Я позвоню. В Степановке спросишь Варвару Михайловну – она заведует отделом кадров.

– Спасибо тебе, – попрощался я.

Ольга ждала меня в коридоре.

– Все в порядке?

– Вполне.

Оля сказала:

– Тебе, вероятно, пора идти? Так иди.

– А ты?

– Я посижу немного.

Я догадался, что она не хочет, чтобы я видел, как она неловко пойдет на костылях.

В тот же вечер я был на Спортивной. Не застал дома никого. Постучал к соседям. Соседка вышла ко мне в коридор. Да, она хорошо помнит Ольгу Перевалову. Как не помнить: такая красивая и несчастная. Муж? Возможно, и муж. Искал какой-то мужчина. Военный, красавец такой. Служит где-то во Владивостоке. Очень представительный. Майор или нет – не берусь судить. Я не разбираюсь в нашивках. Вы его знаете?

Нет, я его не знал и не имел никакого желания знать.

24

На другой день я пришел в Степановку. Заведующая отделом кадров, черноволосая молодая женщина, расспросила меня о семье, о том, что я умею делать. Я откровенно рассказал ей все и, в первую очередь, об исчезновении карточек. Соглашался на любую работу, лишь бы прикрепили к столовой. Женщина внимательно выслушала меня и ушла в другую комнату. Слышно было, как она говорила кому-то:

– А что ему делать? В данном случае надо поверить. Ну и пусть. Не умирать же ему с голода.

Вернулась и вручила мне хлебную карточку и талоны в столовую.

– Поспеши, пока столовая открыта. Завтра в восемь утра явишься на разнарядку.

Столовая находилась почти против конторы. Когда я съел порцию густого картофельного супа, повариха спросила:

– Может, еще налить?

– А можно?

Она рассмеялась.

Все это было как во сне. Я съел три порции супа и пошел на берег Ушайки. Итак, снова Степановка. Только летняя, без Бурова, без его уроков литературы и истории. Давно я не был у него. Кажется, с тех самых пор, как исчезли карточки, то есть почти месяц.

У двухэтажного здания школы встретил Колчака.

– Колчак, – окликнул я его.

Он обернулся, крепко пожал мне руку, но поправил меня:

– Виктор Солдатов.

И правда, он не был похож на прежнего «беспризорника». Куда делись его хмурость и бледность. И в манерах уже не осталось былого ленивого превосходства. За то время, что я его не видел, он подрос и окреп. Какая здесь работа? Всякая. Вернее – куда пошлют. Но это ничего: относятся по-человечески. Это главное.

Началась совсем другая жизнь.

Каждое утро я приходил к восьми на разнарядку. Вначале вместе с плотниками выполнял мелкие ремонтные работы в поселке, а во второй половине июля всех нас отправили на покос. Сначала я греб сено вместе с девчатами, потом научился косить. Косарям выдавали по килограмму хлеба, сверх того варили мясной суп, а на второе – густую гречневую кашу. Уже через неделю моей жизни в Степановке я почувствовал себя сильным, здоровым парнем. Питание было настолько хорошее, что я, как осенью, стал приберегать хлеб и относить его тете Маше в город.

Все свободное время тетя посвящала поискам комнаты. Пока ничего подходящего не могла найти. Подвернулась одна комнатенка – довольно просторная, с отдельным ходом, светлая, на первом этаже и цена сносная. Но хозяйка поставила непременным условием, чтобы зимой мы отапливали не только свою комнату, но всю квартиру. На это мы согласиться не могли – где достать столько угля?

Однажды, придя из Степановки, я застал во дворе взволнованных соседей. Тетя кинулась навстречу.

– Ну, наконец-то, заждалась.

– Что произошло?

– По-моему, симуляция.

– Непонятно, ты о чем?

– Захар Захарыч оставался дома один. Сложил все вещи Георгия Ивановича на стол и поджег. От волнения, должно быть, никак не мог найти дверь, сам чуть не задохнулся. На крик прибежали соседи… Теперь притворяется сумасшедшим.

– Почему ты думаешь, что притворяется?

– Без тебя приходил милиционер. Допрашивал его. И вот, чтобы избежать ответственности…

– Где ж он сам?

– Увезли, видимо, в психолечебницу.

Вслед за тетей Машей я поднялся на второй этаж. На лестничной площадке валялся обгоревший стол. В большой комнате у Аграфены Ивановны царил полный разгром. В открытые настежь окна дым вышел, но в комнате все пропахло гарью.

Пришлось ночевать у соседей. Аграфена Ивановна охала и ахала, но, мне кажется, была довольна, что отделалась от слепого. Георгий Иваныч вздыхал:

– Хорошо, весь дом не спалил. А что? С него бы стало. Пальта зимнего у меня теперь нет, пимов нет, шапка без одного уха. Почитай – голым меня на зиму оставил. Нет, надо же подумать…

Прощаясь с тетей, я напомнил:

– А комнату продолжай искать. Все равно нам здесь не жить.

Ночевал я обычно в столярке. Никто против этого не возражал. Мастера спокойно оставляли свой инструмент, потому что в мастерской на ночь оставался свой человек.

Однажды поздно вечером я сидел в столярке один. В железной печурке играл огонь. Мне было хорошо после рабочего дня и приятно было сознавать свое богатство – в моем рюкзаке припасена была буханка хлеба для тети Маши. И возникла мысль – тетя сейчас живет сытно. Питается в основном в больнице. Следующую буханку надо отнести Бурову.

Так я сидел и думал, как вдруг заскрипела дверь и я услышал голос Литы, который нельзя было спутать ни с каким другим:

– Так вот где ты обитаешь!

– Как ты сюда попала? – спросил я встревоженно.

Лита ответила поспешно:

– Не беспокойся. Все в порядке, но сегодня приходила девушка. Тебя спрашивала.

– Что за девушка?

– На костылях. Ты ее знаешь… Мне показалось, что это для тебя важно.

Я вскочил с чурбака, на котором сидел.

– Еще бы не важно. Молодец ты, Лита. Пойдем.

– Куда и зачем? – удивилась Лита. – Ты думаешь, она сидит и ждет тебя?

– Она оставила адрес?

– Ничего не оставила. И ни о чем не просила. Только о тебе расспрашивала.

– Лита, милая, ты не представляешь, что ты мне сообщила!

– Нет, вполне представляю, – серьезно сказала Лита, – но не жди, что я буду радоваться вместе с тобой.

– Почему?

– Мне элементарно завидно.

Села со мной рядом у огня.

– Завидую по-бабьи. Вот у тебя, Алеша, все будет хорошо. Я уверена. А у меня все по-прежнему. Одному нужна была, да и того не стало. И ты… Я привыкла к тебе. Ты только не подумай чего. Когда ты рядом, я мечтаю, чтобы муж мой, который когда-нибудь будет, был хоть немного похож на тебя… Только чтоб несколько попрактичней. А то ты совсем, как…

Лита замолчала.

– Как кто?

– Не знаю… Может быть, не нужно сравнивать. Но мужчина должен уметь жить.

Я вспомнил Аверьяныча и рассмеялся. Лита продолжала серьезно:

– Ты бываешь так редко. Всегда торопишься, никогда не спросишь ни о чем.

– Теперь буду спрашивать.

– Ты лучше проводи меня до станции. А то я немного боюсь. Вот видишь, настоящий мужчина сам бы догадался, а тебя надо просить…

– Я не думал, что ты уже уходишь.

Проводил я ее не до станции, а до самого дома. Тетя Маша уже спала. Услышав, что я вошел, проснулась, села на койке:

– Девушка? Да, приходила. Тебя спрашивала. На личико миленькая.

Тетя делала вид, что говорит радостно, а я сразу заметил, что она чем-то подавлена.

– Что тебя огорчило? – спросил я.

– Нелегко тебе будет с ней.

– С чего ты взяла, что я буду с ней?

– Мне, старой, все видно.

Ночью тетя не спала, ворочалась.

– Почему не спишь?

– Алексей, ты не бросишь меня?

– Никогда. Не выдумывай, пожалуйста.

25

Пораньше отпросился с работы и, чтобы увидеться с Морячком, пошел на комбинат. Верстак его помещался прямо против открытой двери. Я поманил Морячка. Он вышел.

– Мне нужна Зоя. Ты встречаешься с ней?

Морячок ответил смущенно:

– Встречаюсь… То есть мы вместе живем. Так получилось…

– Женился, значит?

– Да вроде того. Надоело одному…

– Ясно. Так ты сведешь меня со своей Зоей?

– Освобожусь через полчаса.

Зою мы застали за стиркой. Уже заметно было, что она беременна. Они занимали теперь тот угол, где прежде жила Ольга.

Зоя мне очень обрадовалась. Усадила за стол. Пили чай с конфетами и сухарями.

– Как до войны, – сказал я.

– У нас даже творог есть. Хочешь?

Зоя принесла полную миску.

– Я не есть пришел.

– Это само собой.

Рассказал Зое, что Ольга приходила. Зоя посочувствовала:

– Конечно, вам надо встретиться… Если она приходила… Только знаешь, где она живет, я обещала не говорить. Честное слово дала… А вот где она работает, я тебе покажу. Насчет этого я слова не давала. И вообще я так считаю: чему быть, того не миновать.

– Так зачем сидеть? Пойдем.

Зоя исчезла на несколько минут и появилась в чистом сером платье. Пошли втроем. По дороге я рассказал о моей дурацкой встрече с Ольгой в хлебном магазине. Зоя замахала руками:

– Муж? Ребенок? Какая чепуха. Ты ее больше слушай! Она наговорит. Девушка она. Потому и от нас ушла… Приезжал ее брат, в командировку. И точно: майор, служит на Дальнем Востоке. Хоть в этом не соврала. Обождите… Где-то здесь.

Зоя остановилась, оглянулась, вошла в какой-то двор. Сразу вышла.

– Еще немного пройдем.

Дошли до следующих ворот.

– Вот здесь. Я вспомнила – каменный дом… Швейная мастерская.

Вошли в темный двор. Справа светилось несколько высоких окон. Зоя поманила меня к одному из них.

– Узнаешь?

Ольга сидела во втором ряду работниц, низко склонив лицо к машинке. Волосы ее были повязаны косынкой, тонкие худые руки что-то делали с розовой материей.

– Узнаю, – сказал я.

Потом спросил Морячка:

– Можно поцеловать твою Зою?

– При мне сколько угодно.

Я обнял и поцеловал ее. Они со смехом ушли, а я остался ждать. Стоял и любовался Ольгой, а она, если даже поднимала глаза и смотрела в окно, не видела меня, потому что во дворе было темно. Какой-то человек, может быть, сторож, подошел и спросил:

– Ты что здесь стоишь?

Я хотел ответить и не мог связать двух слов, охваченный смехом. Я смеялся, а он стоял и ждал ответа на свой вопрос, потом махнул рукой и ушел, вероятно, решив, что не стоит связываться с сумасшедшим.

В двенадцать швеи кончили работу и потушили большие лампы. Осталась только одна слабая лампешка, которая тускло освещала мастерскую.

Работницы вышли стайкой. Позади всех Ольга с какой-то женщиной. Я подождал, пока девчонки удалились, и окликнул ее.

Она остановилась, обернулась и сразу, несмотря на темноту, узнала меня.

– Нашел все-таки? – спросила она то ли радостно, то ли насмешливо.

– Тебе далеко? – спросил я. – На Алтайскую? Но почему ты живешь без прописки?

– Ты обращался в адресный стол?

– Конечно.

Идя рядом с ней, я проводил ее до дома.

– Дальше не ходи.

– Почему?

– Я живу у людей.

– Про мужа выдумала?

– А ты и поверил?

– Как же я могу тебе не верить?

– Хорошо, теперь я буду говорить только правду…

– Где мы встретимся завтра?

– Ты считаешь, что надо встретиться?

– А как же? Ведь теперь ты все равно от меня не спрячешься.

На другой день было воскресенье. Мы встретились на берегу Томи. Она пришла раньше меня и сидела, отставив костыли в сторону. Я сел рядом, все еще не веря своему счастью. Лицо ее было гораздо лучше, чем в воспоминаниях. Заметил, что она чуть-чуть подкрасила губы. Чудачка, разве можно стать красивее, чем она уже есть?

Мне захотелось поцеловать ее, но она отстранилась.

– Нельзя? – спросил я.

– Можно, только не здесь.

Я положил ей на колени букет цветов.

– Мне прямо стыдно, до чего я счастливая, – созналась Ольга.

– Скажи спасибо, что я нашел тебя.

– Не нашел бы, если б не захотела. Чуть не забыла – посмотри, что я тебе принесла.

Она вынула из кармана плитку шоколада.

– Где ты достала?

– Брат привез… Держала для тебя.

– Значит, все-таки думала о нашей встрече?

На следующий день пришел к ней домой. Она жила в маленькой проходной комнатенке вместе с мрачной злобной старухой. В ее распоряжении был только старый-престарый диван, обшитый потрескавшейся черной клеенкой. На подоконнике лежало несколько книг.

– Где мы будем жить? – спросил я.

– Мы?

– Неужели ты еще не решила?

– А ты?

– Я давно…

– А я недавно…

Поздно вечером, узнав, что я вернулся из Степановки, пришла прощаться Катя Мурашова. Села против меня:

– Скоро уеду.

– Куда?

– Поступила санитаркой на санпоезд.

– Счастливая!..

Вместе с Катей прослушали тревожные и печальные последние известия: «В течение 3 июля на Курском направлении наши войска отражали крупные и ожесточенные танковые атаки немецко-фашистских войск. Противник несет огромные потери. За день боев уничтожено более 250 танков, свыше 15000 немецких солдат и офицеров.

На Белгородском и Волчанском направлениях наши войска отражали атаки противника.

После 8-месячной героической обороны наши войска оставили Севастополь»…

Мне хотелось угостить ее чем-нибудь, но у нас ничего не было, кроме овсяного кваса. Она выпила из вежливости полстакана. Вздохнула:

– Война кончится – вернусь. Если жива буду.

– Будешь жива.

– Этого никто не знает.

Она внимательным взглядом осмотрела все вокруг.

– Тебе и привести ее некуда.

– Кого?

– Жену. Ольгу.

Откуда-то она уже все знала. И вдруг оживилась:

– А знаешь что? Переходите в мою комнату. Она от военкомата, а пока я в армии, за мной сохраняется жилплощадь. Кого я в ней поселю – это мое дело. Идет?

Конечно, я согласился. На другой день она помогла нам с тетей Машей перенести вещи. И уехала.

Ко мне пришла Ольга. Тетя тактично куда-то исчезла. Оля спросила:

– У тебя кто-то был до меня? Там, до войны?

– Был.

– Я это чувствовала. Девушка?

– Нет, женщина. Но ее уже нет. Она погибла. В окружении. Могла улететь и не улетела. Осталась с ранеными.

Оля помолчала, затем сказала:

– Прости меня, я не знала…

– Я понимаю, что ты не знала.

– Как звали ее?

– Шурой. Она была замужем. Летчик-истребитель – он тоже погиб.

– Шура, Шура… У тебя есть ее фотография?

– Нет. Вот только письмо.

Оля прочла письмо.

– О ком это она?

– О моем друге – Юрке Земцове. Он тоже погиб.

А через неделю после того, как перебрались на новую квартиру, Оля стала моей женой. Из ЗАГСа я решил зайти с ней к Бурову. До него было недалеко – только спуститься вниз по улице Ленина.

– Он учитель, – пояснил я ей, – преподает литературу. У него много книг. Есть жена и сын…

– Не хочется, – покачала головой Оля.

– Очень не хочется? Тогда не надо.

– Нет, пустяки. Пойдем.

И все-таки она почему-то волновалась, когда мы шли к нему. Теперь я понимал ее лицо, слышал то, о чем она не говорила.

– Ты предупредил его, что мы придем?

– Для чего?

– Если он удивится, я могу возненавидеть его.

– Он не удивится. Он умный.

Мы пришли на Подгорную. Пробрались коридором, заставленным всякой рухлядью. Я нажал кнопку звонка. Дверь открыла незнакомая женщина.

– Вам кого?.. Здесь жил Буров?.. Может быть. До нас были какие-то. Уехали в Красноярск…

– Вот и все, – проговорила Оля.

Мы двинулись домой.

Дома нас ждала тетя. Она поцеловала нас обоих и подарила Оле кольцо: тоненькое, золотое, с зеленым глазком изумруда. Подарила и по-старчески прослезилась.

Оля хотела что-то спросить, но я сделал ей знак помолчать.

Явился Морячок с Зоей, а Трагелев, хотя я и приглашал его, не пришел. Пили чай с хлебом и сухарями. Перед каждым поставили по полной чашке сахарного песку. В вазе посреди стола пылал большой букет огоньков.

…Вспоминая то далекое время, я по-прежнему считаю, что свадьба у нас была замечательная. И Оля такого же мнения…

Когда уже темнело, неожиданно появилась Аграфена Ивановна. Усевшись на наш топчан, прикрытый серым одеялом, заговорила:

– Не обижайтесь на старую да глупую. Пришла посмотреть, как вы устроились.

Вскочила на ноги, суетливо все оглядывая, сообщила:

– Комнатка эта памятная. Даже очень. В старое время тут актерка одна проживала. Потом ее офицер застрелил. Его фамилия была Горизонтов, а ее не упомнила. Потом старик один… Тот повесился. Прямо вот на этом крючке. – Аграфена Ивановна подняла глаза к потолку, посреди которого торчал железный крюк, на котором прежде висела люстра. – Потом две сестры: Аделаида и Прасковья Кузановы. Одинокие. И обе от туберкулеза. В одну весну. Это уже после революции, году этак в двадцать девятом… Но это я так, к случаю. Очень славно вы устроились. И в окно есть на что посмотреть. Только куда-нибудь мусор надо увезти.

Все это было сказано озабоченным тоном, и вдруг Аграфена Ивановна расплылась в своей кокетливой улыбке:

– Посмотрю я на вас, дети мои, как вы друг к другу подходите. Вы и личностями сходствуете. Прямо два ангелочка… У меня ведь несчастье: Георгий Иванович богу душу отдал. Вчерась схоронила. А вы и не знали? Что случилось? Нет, не болел. Пошел в Громовскую баню. Любил покойничек попариться. И парился, как молодой. Должно быть, в голове кружение получилось. Стал с полка слезать, оступился и затылком о цементный пол. Вот такая беда. Видно, судьба. И еще того хуже – сегодня утром Захарыч вернулся. Отпустили. Не просто отпустили – на санитарном автомобиле привезли. А мне куда его варначину? Он мне нужен как собаке пятая нога.

– Шумит? – спросила тетя.

– Нисколько. Степенный и тихий такой стал. Или ко мне подмыливается? Или понял, что притихнуть пора? А я собственно вот по какому вопросу. Не знаю, как взглянете… Я вам предложу – переходите-ка вы ко мне. Захарыча я в инвалидный дом определю. Я уже почти договорилась – там знакомая одна кастеляншей работает. Просит всего лишь литру масла – и дело в шляпе. А его не будет, вам у меня самое житье. Комнату надвое перегородим. Получится зальце и спаленка. А я умру, вам обе достанутся. Все лучше, чем здесь. На мусорный ящик глядеть.

Теперь мне стало понятно, зачем Аграфена Ивановна рассказывала об актерке, о старике и несчастных сестрах. Ничто у таких людей не делается просто, все имеет дальний прицел.

– А чтоб жилплощадь после меня вам законно досталась, нужно взять меня на иждивение. «Усыновить» меня, так сказать. Будем жить одной семьей.

– Нет, – сказал я.

– Как это понять? – обернулась ко мне старуха.

– Отсюда мы не пойдем. А насчет иждивения – у нас тетя есть. С ней и будем жить.

Аграфена Ивановна огорчилась:

– Ну, что ж, я не тороплю. Подумайте. Здесь сколько? Метров двенадцать? А у нас тридцать два. Можно бы выкроить зальце и спаленку. А после моей смерти все вам… Ну, что ж, прощевайте. Гуляйте к нам. Ой, чуть не забыла – вот письмо. Вчера пришло.

Письмо было от матери Юры Земцова. Она писала:

«Уважаемый Алексей! Мы считали, что Юра погиб, так как имели об этом официальное сообщение. Но в марте получили письмо, которое он продиктовал санитарке. Она так и начинает: „По поручению раненого красноармейца…“ В письме всего несколько строчек, но значит, он не погиб на фронте, а был эвакуирован в глубокий тыл. На конверте штемпель „Тайга“. Мы делали запрос – его там нет. Вероятно, его увезли дальше на Восток. С тех пор никаких известий. Дорогой Алексей, узнайте, пожалуйста, может быть, Юра в Томске».

В последующие дни я обошел все госпитали, но Юру нигде не нашел. Да если бы он был жив, неужели не смог бы отправить еще одно письмо? К тому же, если б он оказался в Томске, то обязательно сообщил бы о себе. Но все это рассуждения… Мало ли что бывает в жизни. Всего не предусмотришь.