Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Леонид Гартунг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

41

Никогда прежде не случалось Василию Лихачеву столько думать о своей жизни. Только о работе думал подробно, обстоятельно, а о себе – урывками, кое-как. Да и зачем о себе думать – все шло как у всех и жилось легко и быстро. Выбирать жизненных путей не приходилось – обстоятельства сами подсказывали, что и как. В школе учился – это само собой разумелось. Учился без труда, на лету хватал. Школу окончил – в техникум поступил. Куда поступить – тоже не он решал, больше родители, отец. Потом армия – делал, что приказывали. Потом женитьба. Возраст такой – все женятся. И опять выбирать не приходилось – Пана сама, можно сказать, на шею вешалась, влюблена была без ума. Да кроме нее, Василия никто и не интересовал. И вообще, собственная личность его была как-то на заднем плане. Так и шло все само собой.

До встречи с Юлькой он никогда не думал, что женщина может быть такой… А какой? Как сказать? До нее был Василий Лихачев – отец семьи, заботливый муж, а теперь он кто? Что она с ним сделала? Сперва старался побороть себя, противиться этому наваждению, потом махнул рукой – будь что будет. Она стала главной во всей его жизни, а все прочее опостылело. Взял очередной отпуск. Подал заявление, чтоб уволили… И теперь вот у Асани. Почему у Асани? Может, потому, что ни он, ни Катя ни о чем не спросят. Асаня такой – ему ни до чего дела нет. Или только кажется таким – не поймешь. А Катя – та из гордости ничего не спросит. Ни за что не покажет, что интересуется. Пришел – не спросили, зачем, надолго ли. Живешь – живи…

Чтобы чем-то занять себя, Лихачев прибрал немного, коту молока налил в блюдце. Потом бродил по комнате, маялся. Хмель понемногу проходил. Прибежала Светка. Спросила:

– Ты всегда у нас будешь?

– Поживу и уеду.

– Куда?

– Далеко.

Светка пахла морозом и шоколадными конфетами. В детсаду у них был праздник по поводу 8-го Марта.

Василий хотел помочь ей снять шубку с капюшоном, она обиженно воспротивилась:

– Я сама… Не надо. Мама говорит, что дети все должны сами.

Сняла шубку, повесила ее на гвоздь, разулась, валенки поставила сушиться на русскую печь. Поворчала, как взрослая:

– Хуже нет – переезжать… Ничего не найдешь.

– А что ты потеряла?

– Туфли свои. А где папа и мама?

– На свадьбу ушли.

Светка забралась на диван с ногами.

– А зачем люди женятся?

– Чтоб не скучно было.

– А ты разженился?

– Кто это тебе сказал?

– Мама.

– Верно, разженился.

Посидела молча, подумала, затем спросила:

– А почему Верка говорит, что у меня папа не настоящий?

– Какая Верка?

– Со мной в одной группе…

– Неправду она говорит – папа у тебя самый настоящий…

– А ты своей Ниночке на ночь читаешь? А мне папа читает… Ну, что ты такой скучный стал?! Скажи что-нибудь.

– Тебе спать пора.

Они еще немного поболтали, потом Светка разделась, залезла под одеяло. Лежа на спине, опять озабоченно заговорила:

– Папочке на людях побыть полезно… А то он совсем закис со своею болезнью. Только бы не напился в гостях…

– Спи.

– А ты мне читать будешь?

– Что тебе почитать?

– А вон возьми книжку на полке.

Василий взял книжку, уселся поудобней, начал читать Андерсена.

Вскоре Светка уснула, а Лихачев представил себе, как сейчас дома. Ниночка, наверно, кончает готовить уроки. Петя что-нибудь лепит из пластилина. Лёсенька, должно быть, уже спит…

Неожиданно пришла Маша. Вошла, посмотрела в глаза:

– Что же не открывал долго? Думал, Пана? – Разматывая пуховую шаль, сказала насмешливо: – Не бойся. Не придет.

– Что-нибудь случилось?

– С чего ты взял?

– Лёсенька как?

– Я ей пенициллин ввела. Сегодня температура нормальная. Что это ты читаешь? Детская?

Прошлась по комнате, подошла к окну.

– А это что? Почему Асаня не принимал?

– Не знаю.

Взяла бутылочку на подоконнике, посмотрела на свет.

– Давно выбросить пора. Вон хлопья плавают. А Пана не придет, не бойся.

– Я не боюсь.

– Она говорит: «Не мне ему кланяться. Если у него совести нет, пусть творит, что хочет». И детям объясняет: «Наш папка другую себе нашел, помоложе да покрасивее, а мы ему теперь ни к чему».

– А, черт! – не выдержал Василий.

– А ты чего ждал? Что она детям будет объяснять, какой у них папочка хороший?

– Ты зачем пришла? – спросил Василий. – Уговаривать?

– Очень мне надо. Но если хочешь знать мое мнение, то скажу – ты глупость делаешь.

– Тебя Пана подослала?

– Да нет же. Ей-богу нет. Соскучилась и пришла. Ты ж мне брат родной.

Маша нетерпеливо прошлась по комнате.

– Василий, у меня к тебе просьба. Возьми вот это. Видишь?

Тут только он заметил в руке ее газетный сверток. Развернул – патроны от его двустволки. Маша виновато опустила глаза:

– Спрячь подальше. Нельзя такие вещи оставлять. Мало ли что может случиться… Дети.

– При чем тут дети? Патроны под замком были в кладовке.

– А ключ? Я ведь ключ нашла. У тебя в стеганке.

Он посмотрел на сестру, смутился.

– Чудишь?

Что-то надо было сказать ей, но он не знал, что именно. Она сама пояснила.

– Очень заманчиво, Вася… Один миг – и все. А потом противно стало… Я ведь медработник, знаю, как это бывает… А вообще-то я даже в бане вымылась, белье чистое надела. А потом подумала – какая гадость. Но не это главное… Главное – я поняла, что не люблю его. Нисколько не люблю и нисколько он мне не нужен. Только жить расхотелось, но это пройдет. Мне бы только сегодняшнюю ночь пережить, а там все наладится… Но что же это мы все обо мне? Ты лучше о себе расскажи.

– Обо мне – что? Я уеду…

– Хочешь все сначала? Думаешь, счастлив будешь?

– Не знаю…

– Не сможешь ты начать все сначала.

– Смогу. Другие ведь могут?

– То другие, а ты не такой…

– Тише, Светку разбудишь.

Маша долго смотрела на спящую Светку, вздохнула:

– Никогда себе не прощу. У меня тоже могла быть такая… Ну, не такая, конечно, поменьше…

– Обожди, – прислушался Василий. – Кажется, кто-то ходит. Во дворе. Или мне показалось.

– Пана не придет, не бойся. И никто не ходит. Тебе бы белласпон попринимать. У тебя нервы. А я вчера видела твою… С этим, с писателем.

– Когда?

– Когда из библиотеки шли, после открытия.

– Ну и что?

– Они стояли и разговаривали.

– Зачем ты мне об этом говоришь?

– Я прошла мимо, они меня не заметили. У нее лицо было нехорошее…

– Чепуха…

– Я поняла, что ты ей не нужен. В общем, уверена, что тебе с ней не жить. И никуда ты не денешься – вернешься к своей Пане и к ребятишкам. Перебесишься и вернешься… А вот мне, правда, придется куда-нибудь удирать… Нельзя мне здесь. Любовь прошла.

– А прошла ли?

– Прошла… А может, я его никогда и не любила. Не смотри на меня так. Я вполне в своем уме. Нет, конечно, не так сказала. Георгия я любила. А потом все прошло. Я тебе кое-что рассказывала. Это было после больницы. Мне было страшно плохо. Я написала ему. Но он не ответил. И вообще не писал несколько месяцев. Я думала, с ума сойду. Каждое утро просыпалась и не знала, как дожить до почтовой машины. Потом перестала ждать. Должно быть, человек все может вынести – остается внешне таким, каким был, но внутри у него что-то перегорает… Потом уже все равно стало, что будет с ним и что будет со мной. А затем и это прошло. Опять стала говорить себе, что жду его, но в душе уже ничего не было. Приехал, я даже не обрадовалась. Даже досада какая-то появилась: жила спокойно, а теперь опять надо беспокоиться.

– Как же ты дальше будешь?

– Ты обо мне не беспокойся. Замуж выйду. Я не старуха – кому-нибудь да понадоблюсь. Жалко только одно – ребенка зря сгубила. Он-то при чем? Этого я себе никогда не прощу.

– У тебя все впереди, не мучься.

– Впереди или позади – кто знает…

– Маша, ты мне денег немного дашь? – спросил Лихачев.

– Конечно, дам. Но разве у тебя нет?

– Тех, что на книжке, я не возьму. Пусть детям останутся. У Паны ни специальности, ничего. Что она заработает на общих работах? Пусть хоть на первое время… А там устроюсь, посылать буду.

– Никак не могу поверить, что у тебя это всерьез… Ты и она – ничего общего.

– Давай об этом не будем. Хотя извини, задам тебе один вопрос, раз уж пошло на откровенность. Если женщина отдается мужчине – любит она его или нет? Или это ничего для нее не значит?

– Иногда значит, а иногда и нет… Разные бывают женщины.

42

Устраивать свадьбу Георгий не захотел – просто посидеть всей семьей после возвращения из сельсовета. Анна Леонтьевна побоялась перечить сыну, хотя было обидно, а вдобавок и печально, потому что быть вместе молодым оставалось только два дня и две ночи, а после того предстояло провожать невестушку.

Кроме приглашенных, пришли и незваные гости: бывшая школьная учительница Георгия Вера Никандровна и старичок-конюх с мокрыми глазами. Учительница принесла хрустальную вазу, и стало неудобно, что ее не пригласили, а она так потратилась. А старичок имел привычку не пропускать ни одного случая, где бы можно было посидеть за столом и выпить на дармовщину. Одет он был совсем неподобающе: в гимнастерке, застиранной добела, и валенках с галошами.

Юлька помогала накрывать на стол. Варя тоже взялась было носить посуду, но Настенька ее остановила.

– Сиди спокойно. Тебе не положено.

Асаня вроде бы ненароком то в один угол заглядывал, то в другой и руки потирал, будто замерз сильно. Анна Леонтьевна отозвала его:

– Асаня, ради бога, не прими в обиду… На тебе стопочку и потерпи… Не напейся раньше времени.

Асаня выпил, поблагодарил. Другой бы обиделся, а он виду не подал.

Иван Леонтич, едва пришел, тут же разворчался по случаю жары. А как в квартире жару не быть, если целый день плиту топили, жарили и парили. Анна Леонтьевна и ему сделала внушение:

– Ты ради такого случая хоть маленько себя в руках держи. Будь человеком.

Сказала она это не зря – Иван Леонтич вообще последнее время был не в себе – то размягченный какой-то, то злой – не подступись.

И в этой сутолоке встреча с Пастуховой, которую так настороженно ждала Анна Леонтьевна, оказалась совсем обыденной. Пастухова пришла вместе с Асаней и молодыми. Скинула пальто и сразу на кухню:

– Чем помочь?

Была она в сером платье с коричневой отделкой, с искусственным жемчужным ожерельем на шее. Анна Леонтьевна давно не видела ее близко. Когда заходила в контору, замечала соперницу только скосом глаза. А сейчас прямо взглянула в лицо. Да, изменилась и она: потемнела, морщин еще не видно, но на лице уже усталость…

– Помочь? Бери колбасу режь.

И опять резко и отчетливо вспомнилась обида, даже не вспомнилась, а вдруг снова отпечаталась в душе свежим оттиском. На секунду потемнело в глазах от ненависти, но Анна Леонтьевна сдержала себя, отвернулась к окну, будто высматривая кого-то.

Взглянула на молодых. Варя от смущения горела лицом. Георгий хмурился, но получалось это у него по-мальчишески, застенчиво.

Пора было начинать. Уселись за стол. Налили по бокалу шампанского. Стали просить Ивана Леонтича произнести речь. Тот, к удивлению Анны Леонтьевны, не отказался, встал с бокалом в руке.

– Ну, что ж. Речей настоящих я произносить не умею, однако ради такого случая смолчать тоже нехорошо. Начну с самого себя. Мне вот-вот стукнет шесть десятков. И задаюсь я вопросом: много это или мало? Мне кажется, мало… Недостаточно. Как я на себя посмотрю – только-только из мальчишества несмышленого выходить начинаю. Это я вполне серьезно. А если взять девятнадцать и двадцать? – старик кивнул в сторону Вари и Георгия. – Как этот возраст определить? Я думаю, что много и мало. Вполне достаточно, чтобы наследников на свет произвести, и очень мало, чтобы жизнь свою на правильных началах построить. На правильных началах. Что это значит? Это много чего значит… Но стоит ли ждать, пока все умственные факторы созреют? Пожалуй, нет. Ждать пришлось бы лет до семидесяти, когда жениться уже ни к чему… Я, между прочим, вспоминаю один случай. О нем вот, об этом герое. Было это лет десять назад. Смотрю я из окна, а он с ватагой мальчишек сражается. Их человек семь, а он один. Налетят на него – бац-бац. Он с ног долой. Но лежачего у нас бить не полагается. Стоят вокруг да ждут, когда он встанет. Он на колени приподнимется, снегом от крови лицо утрет и опять на них. Другой давно бы деру дал, а он нет. Порадовался я тогда, вот, думаю, характер серьезный. Все же вышел, разнял их. Вернее, прицыкнул – они, как воробьи, кто куда. Один Гошка остался. Надел я на него шапчонку. «Из-за чего война?» – спрашиваю. А он мне в ответ: «Пускай они Машу селедкой не обзывают…»

Так что, Варя, учти. В твоем суженом есть неплохое качество – сумеет спутник твоей жизни за тебя постоять. Хоть один против семерых. Стало быть, у него характер есть и есть над чем тебе поработать. Это не малый труд – нас, мужчин, обстругивать да отшлифовывать…

Выпили за счастье молодых. Старик пригубил и поставил бокал.

– Что ж не до дна? – спросила Анна Леонтьевна.

– Ты знаешь.

– Ради такого случая…

– Не уговаривай.

И опять показалось Анне Леонтьевне обидно в такой день – и тут со своими правилами. Ну, до чего ж поперечный.

Поднялся Тополев, окинул улыбающимся взглядом всех.

– Старик Фурье говорил, что в жизни есть три зла: собственность, религия и брак. С тех пор прошло полтора столетия. С частной собственностью мы покончили. Это всем известно. С религией не совсем, но дни ее, можно сказать, сочтены. А вот брак – остался. Да и стоит ли с ним бороться? Думаю, что нет. И все сидящие с этим, я надеюсь, согласятся.

Опять выпили. Анастасия Андреевна наклонилась к Тополеву:

– В Ленинграде тебе приходилось бывать?

– Был в прошлом году.

– Валентинку нашу там не встречал?

Иван Леонтич, услышав, о чем речь, обернулся.

– Вот на пенсию выйду и к ней махну.

– Вы его слушайте больше, – сказала громко и отчетливо Анастасия Андреевна. – Буробит что ни попадя… Ты ездил в Ленинград? Нет, так и сиди помалкивай.

Лицо ее приняло лукавое выражение.

– Ой, я месяц провела, так извелась вконец. Сами посудите. Все на работу или на ученье, а я день-деньской дома. За час-два приберусь и опять делать нечего. Из окна гляну – машины да машины. На улицу выйти боязно. Попервости дома сидела, как щегол в клетке. Потом маленько насмелилась, по ближним магазинам ходить стала. Однако так и не привыкла. Людей шибко много, и все куда-то бегут. А ты идешь, идешь и не замечаешь, как тоже побежишь. Спохватишься – а я-то куда? Пойдешь степенно, а потом опять бегом. Где же старому сердцу такое выдержать? И еще деньги… Вы хоть на этот стол взгляните. Огурчики на своей грядке выращены. Молоко от своей коровы. Грибки в лесу набраны. Ягода сушеная – тоже. Да и картошка и капуста. А там все купи да купи. Редисочку какую-нибудь и ту негде вырастить. Сядешь есть, она в рот нейдет. Хоть и по государственным ценам, а коли все подсчитать, то начетисто получается. Или, к примеру, зять мой Андрей Викторович, внимательный такой мужчина, научный работник, Ленинград мне решил показать. Взял такси, повез, объясняет что к чему. Я все запоминаю, еду, а потом смотрю – перед шофером окошечко такое махонькое, и в нем красные и черные цифирки прыгают. Спрашиваю: «А это к чему?» – «А это, – зять объясняет, – стоимость проезда подсчитывается. Вот копейки, а вот рубли». И как сказал, мне уже никакого интереса ни к местам, ни к соборам. Терпела-терпела и, чувствую, больше мочи нет. «Стой, – говорю, – хватит». Зять встревожился: «Что с вами, мамаша? Или плохо стало?» – «Очень даже, – говорю, – хорошо. Только не могу я смотреть, как из твоего кармана рубли да копейки прыгают». Он меня уговаривать: «Вы не расстраивайтесь, смотрите в сторону». – «Все равно, – отвечаю, – не могу». Весь аппетит на езду пропал. Это вроде того, как если б ела, а кто-то сидел рядом и куски, что я в рот кладу, считал да записывал…

– Ну, поехала, – вздохнул Иван Леонтич.

– Не любо, не слушай, – привычно оборвала его старушка. – Не для тебя рассказываю.

Юлька задумчиво посмотрела в окно.

– Не понимаю, как может Ленинград не нравиться…

– Разрешите мне два слова.

Учительница выпила уже рюмку портвейна и расхрабрилась. Она поднялась и заговорила некстати быстро, словно боясь, что ее прервут.

– Мы все рады видеть в нашей среде писателя. И не просто писателя, а нашего писателя. Нашего собственного.

Старичок с мокрыми глазами подумал, что наступил момент, когда пора выпить. Опрокинул в рот стопку водки, крякнул и захрустел огурцом.

Учительница внимательно посмотрела на него, как некогда смотрела в классе на шалунишек.

– Да, нашего собственного. Мы вправе гордиться этим. Наше село подарило советской литературе такого писателя, как Вадим Тополев. А для нас он все тот же милый Илюша Потупушкин.

– Вере Никандровне больше не наливать, – сказал вдруг громко Иван Леонтич.

Старушка смутилась.

– Нет, я совершенно искренно…

– Продолжайте, продолжайте, – сказала Анна Леонтьевна, метнув в сторону брата гневный взгляд.

Учительница, ободренная Анной Леонтьевной, продолжала:

– Мы вправе гордиться и тем, что в его произведениях нашли отражение наши люди. Разве не близок нам образ сельской труженицы Глаши Коростелевой? С каким живым участием мы следим за ее судьбой на страницах романа «Хоровод». А ведь жизнь Глаши сложилась в некотором смысле трагично. Легкомысленный красавец Николай покидает ее с тремя детьми. Другая от такого удара, вероятно, пала бы духом, но не таков характер Глаши…

Иван Леонтич взглянул на учительницу и сказал:

– Вот что значит пить, не закусывать.

Анна Леонтьевна так и обомлела. Учительница смущенно улыбнулась и села, смутно понимая, что допустила какую-то оплошность. Всем было неудобно за Ивана Леонтича. Варя закусила нижнюю губу и опустила голову. Георгий еле сдерживал себя, чтобы не сказать грубость. Желая разрядить обстановку, Анна Леонтьевна предложила:

– Может быть, молодежь станцует?

Отодвинули стол. Юлька и Варя по очереди стали танцевать с Георгием. Один он был молодой на всех. Анна Леонтьевна наблюдала за Варей. Нисколько она не заморенная. И почему так могло показаться? Вот что делает с женщиной новое платье. Не узнать девчушку. Развеселилась, разрумянилась. Прямо красавица, да и только.

Когда музыка умолкла, Тополев шепнул Юльке:

– Давайте уйдем?

– Блестящая мысль, – улыбнулась она с готовностью.

После их ухода стало вдруг весело. Затянули песню. Анна Леонтьевна спохватилась, что куда-то исчезли и молодые. Накинула пуховый платок, вышла во двор. Они стояли посредине двора.

– Ты звезды видишь? – спросил Георгий, укрывая Варю полой пиджака.

– А почему мне не видеть? Ты не пей больше.

Георгий вдруг подхватил ее, поднял на руки.

– Ты моя?

– Чья же еще?

43

Анна Леонтьевна готовила Варю в дорогу и думала: «Добрая девка Гошке досталась. Кажется, повезло ему. Только бы не избаловалась одна там, в городе…»

Варила яйца, жарила котлеты, сметаны наложила литровую банку, орехов насыпала в мешочек, пусть там подружек угостит. На базаре-то двадцать копеек стакан.

Белья накупила нового, платье, свитер, две юбчонки, халатик бумазейный. Как раз к сроку шапочка меховая подоспела. Радовалась Анна Леонтьевна, что одела невестушку, как картинку.

В ночь перед отъездом молодые не спали, шептались. Анна Леонтьевна подошла к двери спальни.

– Хватит вам… Спите. Завтра рано вставать.

Они притихли. И стало жалко их Анне Леонтьевне, и уже раскаивалась, что помешала. Когда ж как не в последнюю ночку помиловаться. Скоро ль встретятся?

* * *

Утром Васицкий и Тополев зашли к Ивану Леонтичу подписать командировочные удостоверения. Едва они ушли, появилась Юлька.

– Вот, возьми характеристики, – пододвинул ей заготовленные конверты Иван Леонтич.

Юлька взяла конверты и сказала:

– У меня еще личное дело к вам… Иван Леонтич, я не хочу, чтобы для вас оказалось неожиданностью… Егор Егорович предлагает мне заведовать библиотекой…

Васицкий говорил иначе, но Юлька нарочно сгустила краски, чтобы старик энергичнее воспротивился ее назначению. Вчерашний разговор с Тополевым пробуждал в ней совсем другие надежды.

– Какой библиотекой? – спросил Иван Леонтич, выпрямляясь на стуле.

– Ну, вместо вас. Вы же скоро на пенсию уйдете? Так вот, он хочет, чтобы я вместо вас. Но я не могу. У меня мать больная. На кого я ее брошу? И вообще… Вы не давайте согласия. Ладно?

Иван Леонтич сидел, некоторое время ничего не отвечая.

– Что с вами, – спросила Юля, всматриваясь в его побледневшее лицо.

Он махнул рукой. Жест этот должен был означать: «Иди!» Юлька тихо вышла. В читальном зале ждала ее Варя.

– Возьми, – протянула ей Юля характеристику. – Давай прочтем. Конверты не заклеены.

– Я читать не буду, – сказала Варя.

– А я прочту. Что в этом такого? Вот, слушай:

«Еще ветер в голове. К людям незлобива. Одна беда – читает мало. Все больше танцы и самодеятельность. Все недосуг за книги засесть, а для библиотекаря это грех смертный. Рисовать и красить любит – сядет, не оторвешь. А вообще при должном руководстве отлично работать может…» – Юлька усмехнулась: – Ну, намудрил. Кто же так характеристики пишет? В училище смеяться будут. Ну и черт с ними.

В дверях появился Васицкий.

– Девушки, мы сейчас едем. За вами машина придет к часам двум. Юлия Александровна, вы не забыли, что нам нужно будет продолжить разговор? Не прощаюсь, увидимся в отделе. Я на вас надеюсь.

И только он закрыл дверь, девушки услышали, как в книгохранилище что-то грузно упало и загремел опрокинутый стул.

Первая кинулась туда Варя. Иван Леонтич лежал на полу. Старика перенесли в другую комнату, уложили на диван.

Сбегали за Машей. Появилась Анастасия Андреевна. Иван Леонтич поманил ее пальцем. Она наклонилась к нему.

– Мне худо, – прошептал он. – Совсем худо.

Сердце болело, как свежая рана. Словно кто-то ударил ножом, и нож этот остался в груди, и мешает дышать. Настенька протянула стакан с лекарством. Какое лицо у нее – заботливое, встревоженное, а у него никакого чувства к ней: просто рядом старая чужая женщина. Есть она рядом или нет – совершенно все равно.

Ему удалось найти такое положение, при котором боль была терпимой, и он замер, стараясь почти не дышать. «Неужели это конец?» – думал он. Только-только собирался пожить для себя. Ведь, несмотря на возраст, он внутри своего изношенного панциря ощущал молодые, нерастраченные силы. Зачем же такая несправедливость? Кому помешало бы, если б он жил еще лет пять или хотя бы год. Год – это тоже очень много. Если разобраться, это огромный срок, можно многое продумать и понять. Если врачи не позволят ничего делать, а только смотреть и думать, все равно это величайшее счастье – смотреть и думать. Еще весну хочется увидеть. Зима на исходе, уже первые сосульки, и солнце светит совсем по-весеннему. Дождаться бы мая, увидеть, как из почек выкарабкиваются листья, как просыпается земля, узнать, кто родится у Вари, как дальше сложится у нее с Георгием, как пойдут дела в новой библиотеке, еще раз пройти дорогой через поле к логу, мимо осиновых колков – как хороши они в начале июня, когда листья чистые и все вокруг пахнет ими. Услышать птиц – о чем они кричат? Все о том же – о радости жизни… Он открыл глаза и увидел край стола и стопку новых книг и журналов, еще не обработанных. Он собирался заняться ими сегодня после отъезда девочек. Когда он теперь их прочтет? Может быть, и не прочтет, а так хотелось бы… Плохо дело, и дальше нечего ждать хорошего. Когда это было далеко, о нем как-то не думалось, а теперь оно стало совсем близким, и не думать о нем уже нельзя…

* * *

Как ни сопротивлялась Варя, Анна Леонтьевна нагрузила ее вещами. Получилось два чемодана и сумка с продуктами.

Перед дорогой присели по обычаю, вроде бы в шутку, а все-таки почти серьезно.

– Ты иди потихоньку. И чемодан один возьми. Мы тебя догоним, – сказала Анна Леонтьевна сыну.

– Секреты? – спросил сын.

– Иди, иди.

Когда Георгий ушел, Анна Леонтьевна спросила:

– Варюша, ты за собой ничего не замечаешь?

Варя смутилась.

– Не знаю.

– Ты не обижайся. Я хочу тебе добрый совет дать. Если тяжела, не вздумай глупости делать. Подружки могут всякое посоветовать. Ты их не слушай.

– Я и не думала ничего такого, – проговорила Варя, краснея.

– Вот и ладно. Договорились. Не бойся, ничего не бойся. Такая наша доля женская – рожать да растить. Если Гошка в армию уйдет, вдвоем с тобой будем жить. Как экзамены сдашь, сразу сюда.

У конторы правления колхоза уже стояла Юлька. Она сказала:

– Это ведь я все, дура, наделала.

– Пойдем его проведаем.

Настенька была одна с Иваном Леонтичем. Обрадовалась:

– Вы побудьте с ним. Я за подушкой схожу.

Иван Леонтич лежал, укрытый своей шубой. Варя приблизилась к дивану.

– Как вы себя чувствуете?

Он с трудом повернулся, кивнул.

– Мы уезжаем, – сказала Варя.

– Ты вернешься?

– Вернусь.

– Библиотеку только тебе…

– Вы еще поработаете.

– Нет уж, меня списали…

Варя наклонилась и поцеловала старика в колючую щеку. Он зашептал ей на ухо:

– Не застанешь меня, тетрадь в столе. Кое-что набросал. Как Гораций говорил: «Нет, весь я не умру»… Это если меня не будет…

– Вы всегда будете, – сказала Варя.

Уголки губ старика шевельнулись, но не дотянули до улыбки.

В это время Юля попросила:

– Варя, ты выйди. Мне надо что-то сказать…

Варя ушла. Юлька села на стул подле дивана.

– Вы меня простите, Иван Леонтич. Я не нарочно. И вообще, я не такая плохая, как вы думаете.

– Я знаю…

Дверь приоткрылась.

– Машина пришла.

– Я пойду. Выздоравливайте, пожалуйста, – проговорила Юлька и убежала.

В полутемных сенях она столкнулась с Лихачевым, вздрогнула от неожиданности.

– Мне поговорить надо, – хмуро произнес Лихачев, загораживая своим большим телом дверь. – Я, Юля, заявление подал. Увольняюсь.

– Увольняешься?

– С тобой поеду.

– Со мной? Да ты с ума сошел! Так сразу? И куда ехать? Нам и жить негде. Ты думаешь, легко в городе найти квартиру?

– Квартира будет, – сказал твердо Лихачев.

«Такой чего угодно добьется», – подумала со страхом Юлька.

– Ну, а дети? Куда же детей? Ты подумал?

– Петю мы с собой возьмем.

– Нет, послушай, – быстро и сбивчиво заговорила Юлька, – как ты мог? Я не понимаю… Я ведь не обещала. Хоть бы посоветовался. И как мы с Петей? Он ведь большой…

– Не обещала?

– Нет, конечно.

Молча они стояли друг перед другом.

– Мне пора, – проговорила Юлька.

Лихачев молчал. Юлька положила руки ему на плечи.

– Вася, не сердись на меня… Ну, прощай. Понимаешь, не судьба. Ты забудь меня. Дай я тебя поцелую. Думаешь, мне легко?

Лихачев отстранился и быстро вышел.

* * *

Георгий засовывал чемодан в машину. Шофер, подняв капот, возился с мотором. Варя и Юля забрались уже на заднее сиденье. И вдруг послышался крик. Из-за угла выскочила Пана в расстегнутой телогрейке, со сбившимся на плечи платком. Она кинулась к автомобилю, схватила Юльку за рукав и стала тащить. Юлька не давалась. Пана ударила ее по лицу и закричала:

– Наблудила, сука, и деру? Вот тебе… Вот еще получи. Накрасилась, так я тебе еще подкрашу. Вот еще тебе, вот еще, чтоб красивше была…

Гошка кинулся к ней, схватил за руки, оттащил. Пана отчаянно вырывалась и кричала:

– Пусти меня, я убью ее!

– Да трогайте вы! – крикнула Анна Леонтьевна шоферу.

Газик фыркнул и тронулся. Варя успела махнуть рукой, в заднее окошечко увидела Георгия и бегущую позади Пану с открытым в крике ртом.

Деревня мчалась мимо.

– Веселые проводы, – сказал шофер. – Только музыки не хватает.

Юлька сидела, закрыв лицо руками. Потом спросила Варю:

– У тебя есть чистый носовой платок?

Вытерла кровь с разбитой губы.

* * *

Только переехали Савеловский лог, спустило заднее колесо. Шофер занялся ремонтом. Девушки вышли на дорогу. Кругом лес, тишина. По сосне винтом бегали две белки. Совсем как тогда. Стучал дятел.

Издали послышался шум мотора. Из-за поворота показалась санитарная машина. Промчалась мимо, включив сирену. Все трое посмотрели вслед. Не могла Варя слушать этого звука – он кричал о войне, о пожарах, смертях. От него по спине разливалась холодная струя страха.

Потом звук сирены оборвался, и опять стало тихо.

– К Ивану Леонтичу врачи поскакали… Из района, – пояснил шофер.

Юлька перед тем, как сесть в машину, отозвала Варю в сторону.

– Посмотри внимательно – синяк будет?

– Уж есть. Под глазом.

– Вот сюрприз…

Снова мчались узкой лесной дорогой.

Впереди газика мелькнул долговязый, тощий заяц. Ринулся вдоль расчищенной грейдером дороги, потом испуганно метнулся в сторону на снежный освещенный солнцем гребень и скрылся.

«Заяц дорогу перебежал – к недоброму», – подумала Юлька. И неожиданно громко расхохоталась.

– Ты с чего? – спросила Варя.

– Я представляю – приду к Вадиму Николаевичу в гостиницу вот с этаким синячищем. Хороша, нечего сказать…

Варя тоже рассмеялась.

Шофер оглянулся.

– Вот это другое дело. А то как на поминках.

Машина вырвалась на тракт. Шофер прибавил газ. Стрелка спидометра прыгнула за цифру 100. Варя подалась вперед, прищурив глаза, и вся напряглась. Хотелось крикнуть шоферу: «Еще, еще!» Первый раз в жизни она испытывала такое наслаждение от быстрой езды.