Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Леонид Гартунг
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)
ПОЧЕМУ Я ТРУДНЫЙ?
Не знаю, как у кого, а у меня сестренок хватает. Галя – классом старше меня, Валя – классом младше, а Кланя – самая маленькая и ужасно невезучая. Вечно с ней что-то случается: то пальцем в мышеловку попадет, то свой ботиночек в помойном ведре утопит, то даже занавеску подожгла – со спичками играла. Вот из-за нее-то и пришлось мне целую неделю дома просидеть. Не из-за занавески, а из-за Кланьки. Разболелась, видите ли. Да хоть бы болела как следует, а то так – рассопливилась. Ничего опасного, однако в детский сад нельзя. Галя и Валя в рев – не будем нянчить, пропустим, останемся на второй год и другие жалкие слова. Тогда мама посмотрела на меня таким длинным-длинным взглядом, что я сразу понял, кому домовничать с Кланькой.
Сначала я даже обрадовался: нежданно-негаданно – и вдруг каникулы. Но уже на другой день я убедился, что Кланька – далеко не мед. Сказки ей рассказывай, причем все новые, песни пой, на четвереньки становись и на себе ее катай. Что я, лошадь? Пробовал ей «Трех мушкетеров» вслух читать. Куда там – хнычет: «Иглать хоцу». Вот такая у нас Кланька.
А вдобавок еще метель. На улице ни души. Даже в окно посмотреть не на кого. И сколько раз в те дни я мечтал, чтобы вместо всех сестренок мне бы одного братишку. Все ж-таки веселей было бы… А то, по правде сказать, и в школе не лучше: Екатерина Терентьевна, Анна Захаровна, Лидия Николаевна и так далее. На всю школу один-единственный мужчина – наш директор и историк Иван Юрьевич.
Вот и сегодня ночью случилось, как говорят, ЧП. Прибежал дядя Максим и давай в дверь барабанить. Кого мама с собой взяла? Не Галю, и не Валю, а меня. И пошли мы в кочегарку, которая школу, детсад, клуб и птичник отапливает, и вкалывали вместо папки, потому что он выпил лишнего, уснул около котла и к работе стал неспособный. Пришлось нам с мамой ведрами шлак наружу вытаскивать, а пока носили, дядя Максим, папкин сменщик, все ворчал: «Ладная ты баба, Полька. Одного не пойму – как ты такого тунеядца у себя на шее терпишь?» Мама сильно рассердилась и говорит: «Эх, дядя Максим, жалко, руки заняты, а то бы я тебе пояснила и насчет шеи и всего прочего». После такого отпора он притих, а мама больше ничего не говорила, потому что мы сильно торопились, чтобы папку затемно домой доставить. Кое-как добудились и увели, и никто на деревне ничего не видел.
А дома Галя и Валя уже печь растопили и картошки начистили. Кланька поднялась в своей кроватке и кричит:
– Я в садик пойду. Я в садик пойду.
Мама потрогала губами ее лоб и согласилась:
– Ну, ладно.
Услышав такое, я чуть в пляс не пустился. Кланька – в садик, значит, я в школу. Но и тут девчонкам привилегия. Галя и Валя позавтракали, зубки почистили, портфельчики свои подхватили – и на занятия. А мне мама говорит:
– Придется уж тебе на медпункт с Кланей сходить. На нее и на себя возьми справки о здоровье. А потом ее в садик.
Что ж – придется так придется. Такое наше мужское дело. Все бы ничего, да на медпункте полным-полно гриппозных. Кое-как мы с Кланькой проскользнули без очереди, но в школу я все-таки опоздал. Явился в начале второго урока и на всякий случай спрятался на вешалке, за пальто. Это у нас такое местечко тайное, все опоздавшие там скрываются. Уборщица, тетя Маня, даже табуретку там в уголке поставила. Но сегодня на вешалке пальто и шубенок – раз-два и обчелся. Многие раздеваться не стали. В школе холодно – за ночь все тепло ветром повыдуло, а батареи чуть тепленькие.
И тетя Маня ругается:
– Узнать бы, кто в ночь кочегарил. Его бы самого сюда. Пусть бы зубами пощелкал.
Мне что оставалось делать? Слушать да помалкивать, будто меня это вовсе не касается.
Как только началась перемена, вылез я из своего убежища, затолкал учебники под рубашку и направился в класс. И вдруг Иван Юрьевич! Еще издали заметил я его, но отступать было поздно. Решил я на космической скорости мимо проскочить. И проскочил бы, если б со Светкой Бобровой не столкнулся. Она в учительскую циркуль и линейку несла. Сшиблись мы лбами, даже искры из глаз посыпались. А Иван Юрьевич воспользовался нашей аварией и поймал меня.
– Обожди-ка, дружок. Зайди ко мне на минуту.
Дверь в кабинет директора рядом. Я, как вошел, сразу ему справку, что не заразный. Но он на справку ноль внимания. Подвел меня к зеркалу и спрашивает:
– Ну, как ты себе нравишься?
Нравлюсь? Что за вопрос?
– Не очень, – отвечаю осторожно.
Ожидал я совсем другого – насчет успеваемости.
– А помнишь, что ты обещал?
Тут только до меня дошло. Как не помнить? Еще до моих «каникул» обещал я Ивану Юрьевичу постричься. И не только обещал, но даже прилагал усилия – честно сходил к дяде Максиму, у которого машинка, но дома его не застал. А потом совсем из головы вылетело. А Иван Юрьевич не забыл. Пришлось опять то же самое обещать, хотя сам понимаю, что второй раз это уже не то. Иван Юрьевич вроде бы поверил, улыбнулся.
– Иди, а то опоздаешь и на третий урок.
Так я и не понял, откуда ему известно, что я на первых двух не был.
Только я от одной неприятности избавился, как сразу еще. Подхожу к классу – ребята сгрудились у закрытой двери. Что такое? Оказывается, Екатерина Третья пишет на доске контрольную по геометрии. По-настоящему ее зовут Екатериной Терентьевной, а прозвище это придумал Вовка Сосновский. Он на такие дела мастер. Она и правда немного на царицу смахивает – важная такая, полная и строгая.
Как только узнал я про контрольную, время терять не стал, моментально кинулся во двор, заглянуть в окно, что за задача. Но, как назло, на всех стеклах ледяные деревья. Вернулся ни с чем. Но Вовка Сосновский обещал помочь в случае чего. А когда запускали нас в класс, Екатерина Третья, увидев меня, нахмурилась:
– Явился-таки?
И добавила со вздохом:
– А как без тебя хорошо было!
Видно, некстати я в школу пришел. Уселся на своей последней парте, взял листок со штампом и только написал: «Контрольная ра…», как паста в ручке кончилась. Кончилась, ну и пусть. Сижу и размышляю: может, я и правда здесь лишний? Зачем же тогда я в школу торопился, радовался?
Рядом со мной никого. Я «трудный», и поэтому Анна Захаровна посадила меня одного. А одному еще вольготней. Никто не мешает делать, что хочется. Рядом окно. За окном рябина. На ней алые грозди ягод. По веткам синицы скачут – завтракают. Веселые птицы. И никто им не говорит, что они явились не вовремя…
Тут подкралась ко мне Екатерина Третья. На контрольных она всегда так – не ходит, а подкрадывается. И спрашивает:
– Почему не пишешь?
Ничего я ей не ответил. Сама догадалась и говорит громко:
– Девочки, у кого есть запасной стержень?
Знает, к кому обращаться.
– Одолжите нашему «отличнику».
«Отличнику», конечно, в кавычках. Удивительно она умеет эти кавычки голосом изобразить.
В классе все молчат – понимают, что, если мне нужен стержень, я бы и сам спросил. Только Светка Боброва, чтоб ей пусто, поднимает руку:
– У меня есть.
Кто ее, спрашивается, просил выскакивать? Теперь хочешь не хочешь – пиши. А зачем стараться? Все равно двойка, а может быть, даже единица. Почесал я затылок, заправил ручку и стал списывать условие.
В это время прилетает ко мне шпаргалка. И так ловко приземлилась – прямо мне на колени. И тут же Вовка Сосновский оглядывается и подмигивает: держись, мол, выручим. Развернул я шпаргалку. Почерк вовсе не Вовкин, а Светки Бобровой. Стало быть, никакой Вовкиной заслуги нет, а подмигивает, как настоящий товарищ. Фальшивый он человек, а, между прочим, никто его «трудным» не считает. А у него, если хотите знать, два дневника. Один – для школы, другой – для родителей. В том, который для родителей, он сам себе четверки и пятерки ставит и подписи учителей в точности копирует. Недаром у него по рисованию одни пятерки – это уж без всякой фальши. Он и мне предлагал второй дневник завести, но я отказался…
Рассмотрел я Светкину писульку – толково написано и чертеж есть. Значит, не напрасно она меня стержнем снабдила. Знала, что делала. И так мне захотелось взять и всю шпаргалку на свой листок перекатать, так захотелось, что даже сказать невозможно. Вот бы Екатерина Третья глаза бы вытаращила, когда б увидела, что у меня все решено. И чтоб соблазна не было, порвал я Светкину писульку на мелкие кусочки. И тут снова слышу – Екатерина Третья шепчет:
– Почему не пишешь? Ты подумай, какой это треугольник?
И руку мне на плечо положила, будто сочувствует.
Какой треугольник, я и без нее понял – его же видно, что он равнобедренный, а насчет сочувствия тоже понятно – нисколько ей меня не жалко, а просто хочется иметь стопроцентную успеваемость. Дернул я плечом, скинул ее руку, а она так и вспыхнула от возмущения:
– Какой же ты все-таки…
Еще что-то хотела прибавить, но сдержалась. Так я и не узнал, какой же я «все-таки».
До звонка просидел, а потом сдал чистый листок. Будь что будет. Наступила большая перемена – самое славное время. Вот где можно разгуляться. Кто в буфет, а кому близко – домой. А я по пожарной лестнице на школьную крышу. Влез. Огляделся. Вся деревня как на ладони. И лес, и даже отдельные сосеночки.
Ребята внизу столпились. Смотрят на меня, руками машут, покрикивают:
– Давай! Петрунька, давай!
А некоторые подначивают:
– Сдрейфил, Снегирек! Слабак!
Ну уж нет, слабаком никогда не был. Я давно планировал с крыши сигануть – испытать невесомость да за одно и свою храбрость. Да все снега подходящего не было. А теперь, после метелей, в самый раз.
И прыгнул. Ничего особенного. Только когда летишь, дух немного захватывает. В общем, понравилось. Снова полез на крышу, а за мной человек пятнадцать ребят увязалось. И вслед за ними, между прочим, Вовка Сосновский. Но этот прыгать не стал. Видно, кишка тонка. Оглядываюсь – рядом Светка Боброва. Эта, не долго думая, раз – и вниз! По самые уши в сугроб воткнулась и хоть бы что – хохочет-заливается. И тут я впервые подумал, что и девчонки бывают разные.
Разогнала нас Анна Захаровна. Она наш классный руководитель и преподает географию. Старенькая, согнутая и на затылке из седых волос клумбочку строит для красоты. Урок начала с того, что спросила про тундру в Евразии. Я, понятно, не готовился, но почему-то так ясно представил себе тундру, что рука сама поднялась. Потом спохватился, но поздно. Вышел я к доске, а в голове ни одной путной мысли. Ткнул в карту указкой, сказал, что в тундре леса нет, что клюквы много. А что еще сказать? Хоть убей – не знаю.
Еще припомнил, что в тундре ненцы живут.
– А чем занимаются? – спросила Анна Захаровна.
Чем в тундре заниматься, если там ничего нет? Клюкву собирают. Но это и так ясно. А еще что? Из клюквы кисель можно сварить. Но про кисель я промолчал – и хорошо сделал.
Нечаянно взглянул на Светку. А она мне что-то подсказывает – над головой пальцы растопырила и глаза таращит. И вдруг я понял – это она мне про оленей. Олени – не клюква. С ними не пропадешь. И я начал расписывать. Как чем занимаются? Оленей разводят. Оленями питаются, из оленьих шкур чумы строят, в оленьи меха одеваются, на оленях ездят. Не знал только, доят оленей или нет. А то бы можно про олений сыр…
Тут Анна Захаровна меня прервала:
– А как ездят?
– Верхом, – не задумываясь ответил я.
И черт меня дернул показать, как ненцы, сидя на олене, за рога держатся – вроде как шофер за баранку. Ребята как грохнут. Значит, я что-то сморозил. Но Анна Захаровна не рассердилась. Сердиться она вообще не умеет. Засмеялась и троечку мне поставила. Троечку так троечку. На безрыбье и олень рыба.
Вернулся я к себе на последнюю парту, и на душе спокойно стало. Все плохое на сегодня позади. А с завтрашнего дня возьмусь за ученье изо всех сил. Что я, хуже других, что ли? Они, наверно, думают, что я только с крыши прыгать умею… Только вот с математикой беда. Ну, ничего. На консультации ходить буду. Их Екатерина Третья два раза в неделю проводит.
Я уже на месте, а ребята никак успокоиться не могут. И Анна Захаровна с ними смеется. А что, спрашивается, такого смешного? С ней самой еще не такие чудеса случались. Один раз заявилась к нам и давай спрашивать за седьмой класс. Мы даже онемели от удивления. Три двойки успела влепить, пока поняла, в каком она классе. И на нас же набросилась:
– Ну, я-то по рассеянности, а вы что молчали?
Так что смеяться надо мной нечего. А то ребята привыкли. Особенно – когда отвечаю. Только начну – они уже притихли. Ждут какой-нибудь хохмы. А я иногда и нарочно что-нибудь ляпну. И сколько раз давал себе слово бросить это.
Только принялся я слушать новый материал, как Вовка передает записочку. И опять почерк Светкин. Записку я прочитал и в карман спрятал. А когда урок кончился, Вовка и другие ребята прицепились: покажи да покажи. Но я показывать не стал, потому что это дело совершенно личное. Во всей записке один-единственный вопрос: «Снегирек! И когда ты, наконец, станешь серьезным человеком?» Я, конечно, ничего ей не ответил, ни письменно, ни устно. И все-таки всю перемену об этой записке думал, даже не баловался.
На последнем же уроке размышлять о своем поведении было некогда. В класс пришел Иван Юрьевич. Историю я люблю. Тут уж надо мной не посмеешься. Как поставлю руку на парту, так в течение всего опроса и не опускаю, потому что я весь материал знаю назубок и даже больше. Иван Юрьевич мне пятерки ставит. Выпадают иногда и четверки, но не за материал, а за речь. Иногда у меня выскакивают ненаучные выражения. Иван Юрьевич советует больше читать. Это верно. На него я не обижаюсь. Он всегда справедливый и рассказывает интересно. И ко мне относится с уважением. Может быть, просто так, а может быть, потому, что я помогаю ему оборудовать исторический музей. Летом я принес ему шпагу. Шпага эта в нашей деревне неизвестно откуда. Даже Иван Юрьевич не знает. Нашел я ее на чердаке старой конюховки. Уж больно хорошо было с ней в мушкетеров играть. У всех деревянные, а у меня настоящая. Долго я сомневался – отдать ее в музей или нет. И решил – отдать. Теперь она висит на стене и является экспонатом, а под нею табличка: «Дар школе ученика шестого класса Петра Снегирева».
Одно плохо на уроках истории – не успеешь оглянуться, как уже звонок. Я поначалу думал, что тетя Маня нарочно вперед часы подводит, а потом оказалось – дело совсем в другом. Прочитал я в «Пионерской правде», что время относительно и что это сейчас подтверждено наукой.
А когда кончились все уроки, мы выбежали во двор и первым делом я решил проучить Светку за «серьезного человека». Тоже мне – воспитывать взялась. Дождался я ее на тропинке возле ворот, дал подножку – и в снег. Она так и растянулась. Подружки стали ее из сугроба вытаскивать, а я подался домой. Догнала она меня у клуба. Я шел, ничего не подозревая, а она налетела не по правилам, сзади. Это, конечно, нечестно. Еще князь Святослав предупреждал врагов: «Иду на вы!» В десятом веке! А у нас двадцатый… Тем более надо правила соблюдать. А она сзади как клещ вцепилась и пыталась меня в снег повалить. Я от неожиданности растерялся, но потом изловчился и ее через себя перекинул. Она легонькая, как соломинка. Но и я на ногах не удержался.
Домой я пришел мокрый и все развесил сушить. А сам залез на теплую печку. Дома никого – тишина. Галя и Валя на спевке к Восьмому марта. Кланя у себя в детском саду. Мама на ферме. Папка неизвестно где. И тут ни с того ни с сего накатили невеселые мысли: «Что нужно, чтобы стать серьезным человеком? И почему я не девчонка? Был бы Галей или Валей, учился бы себе смирненько и горя бы не знал. А то все не так, все не ладится, и все в один голос: „Трудный. Трудный“. А почему я такой? Почему?»
ПРОШУ ЯВИТЬСЯ В ШКОЛУ
Мама жалуется, что мой характер с каждым днем становится все хуже. Я и сам замечаю. Вот хотя бы случай с макулатурой. Нина Михайловна, наш классный руководитель, молодая, но ой какая строгая, оставила нас после уроков и объявила:
– Каждый должен принести не менее двух килограммов ненужной бумаги. Понятно?
Чего тут не понять? Но, как только она сказала «должен», мне сразу расхотелось участвовать в этом полезном деле.
Расхотелось – и все тут! Как сердце чуяло. Ведь все мои напасти и начались с этой макулатуры.
Ребята несли старую бумагу и сдавали ее завхозу, а я и не думал торопиться: Принесла, конечно, и Ладка-мармеладка. По-настоящему ее зовут Ладина, но это же не имя, а смех!.. И вот эта Ладка притащила целый рюкзак старых книг. И пока ждала очередь взвешивать книги, я засек одну – начало оторвано, начинается сразу со слов: «На третий день погони…» А дальше все про индейцев.
Такую книгу – и в макулатуру! Я всегда говорил, что у Ладки в мозгах не хватает извилин. Она сама, правда, утверждает, что это у меня извилины лишние… Но, короче, я у Ладки эту книжку изъял, а она разнюнилась и помчалась жаловаться. Я перехватил ее у самой учительской, оттащил в сторону и дал слово, что за эту книжку сдам на ее имя пять килограммов макулатуры. Ладка – хитрая. Тут же потребовала сдать двадцать. Я обозлился, но делать было нечего. «Черт с тобой, – сказал я. – Подавись своими килограммами». Видно – целит она на первое место по сбору макулатуры в школе. Ну и пусть целит!
А мне все-таки здорово повезло. Пацаны мою находку сразу оценили. На правах первооткрывателя начал ее читать я. За мной занял очередь Костя Зотов, за ним Пашка Дриго, а следом целый хвост. Всех не упомнишь. Даже Зойка Пядышева из 6 «Б» записалась.
Книжка эта толстая-претолстая, а то, что нет первых страниц, даже интереснее. Начнешь – и оторваться невозможно. В результате я схватил три двойки. По математике и физике еще куда ни шло, но по истории… Я сам удивился. У Нины Максимовны я меньше четверки не получал. Понятно, она рассердилась и даже вызвала в школу маму. Это было бы еще ничего, но мама из всего этого сделала оргвыводы. В общем, она за меня взялась. Она редко берется, но если уж берется, то мне приходится ой как туго. Во-первых, она прикрепила над моей кроватью «Распорядок дня», которому я должен был следовать неукоснительно. День начинался с умывания под краном. Какая связь между успеваемостью и холодной водой – до меня не дошло. Во-вторых, мама зачем-то велела мне носить в школу костюм, который предназначался только к Новому году. В-третьих, никаких кино, катка и лыж, пока я не стану успевающим. Кроме того, в присутствии самого директора школы меня заставили обещать, что буду я учиться только на четыре и пять и вести себя примерно. В заключение мама попросила Нину Максимовну пересадить меня с последней парты куда-нибудь поближе. И с кем бы вы думали я теперь сижу? Конечно, с Ладкой-мармеладкой. Вот так… По идее она должна оказать на меня влияние.
Встретила меня Ладка не особенно восторженно. Как только я перебрался на новое место, Ладка фыркнула и отодвинулась. Фыркать – это у нее такая лошадиная привычка. Может быть, это от не нее зависит, но зачем же отодвигаться? Первым делом я ткнул Ладку кулаком в бок, чтобы она поняла, что отодвигаться невежливо. Кроме того, я думал, что обиженная Ладка упросит Нину Максимовну отсадить меня обратно. И, вообще, это не по правилам. Я выше всех в классе – значит должен сидеть позади, а не перед всеми, как Останкинская башня.
Так вот, подвинтили мне гайки, и, когда все успокоилось, стал я раздумывать, как жить дальше? Двойки – это полбеды. За неделю можно все скосить. Хуже – с макулатурой. Дал слово – надо выполнить! Дома за ужином закинул удочку насчет того, что нужно помочь сырьем нашей бумажной промышленности. На одни школьные учебники идут миллионы тонн… Папа это сразу понял по-своему и запер на ключ оба книжных шкафа. И совсем напрасно – больно нужны мне его Брокгауз и Ефрон. У меня была другая идея, и союзника я нашел в маме.
А дело вот в чем: папа вечно дрожит над каждой газетой, не дай бог, если хоть одна попадет в туалет! Он аккуратно складывает их по номерам, а потом не знает куда девать. Сначала лежат газеты в кабинете, потом в прихожей на сундуке. Это ли не золотая жила? Я только намекнул, а мама подхватила: «Давно пора прихожую привести в порядок. Стыдно перед гостями». Папа весь вечер ходил грустный, а к утру мама, должно быть, победила, потому что шепнула мне: «Бери санки и увози!»
Ах, как расчудесно начался день! Кто мог подумать, что станет он для меня днем сплошных неудач?..
Я так радовался, что вышел из дома за час до звонка. А санки нагрузил газетами. Получилась изрядная кипа. Хорошо, что помог Костя Зотов. Он зашел ко мне за «Третьим днем погони». Получив книгу, он был на седьмом небе от счастья и с готовностью впрягся в санки. Все складывалось просто замечательно: снег сверкал, светило солнце, небо было, как в мае. Я шагал позади санок, руки в брюки и думал: «Бедный Костя, теперь его черед получать двойки».
Мы двигались мимо горсада, как вдруг я увидел ее. Она лежала по другую сторону железной изгороди, на свежем снегу, совсем как живая.
– Стоп! – воскликнул я. – Видишь?
Костя остановился, снял шапку, утер с лица пот и уставился на сороку. Должно быть, она скончалась совсем недавно, потому что на ее перышках не было ни одной снежинки.
– Вот это да! – восхищенно вздохнул Костя.
– Обожди, я сейчас!
Мне сразу пришла мысль, что ее можно отдать Виктору Ефимовичу и он сделает из нее великолепное чучело. И я полез через изгородь. Сороку осторожно поднял и положил за пазуху, но на обратном пути мне не повезло – о железное острие я порвал на правом колене брюки. Здорово получилось – так и выхватил клин с ладонь величиной. «Ну, будет мне за новый костюм, – подумал я, но виду не подал, что расстроился. – Подумаешь, важность – какие-то брюки».
Явившись в школу, мы, первым делом, сдали завхозу газеты. Они потянули целых девятнадцать килограммов. И все это богатство я попросил записать на Ладку-мармеладку. Тут прозвенел звонок. Куда девать сороку? К Виктору Ефимовичу уже не успеть. Поэтому я сунул ее в шапку и побежал в класс.
Вначале все шло нормально. Голую коленку я прикрывал ладонью. Инна Максимовна рассказывала о Колумбе. Это было интересно. Сам Колумб, бедняга, так и не понял, что именно он открыл. По этому поводу мы немного посмеялись. Потом она рассказывала о гибели Магеллана. Его убили туземцы на каких-то островах в Тихом океане. Они между собой воевали, а он за одних заступился. Он был очень храбрый, но не надо вмешиваться не в свои дела. Плыл бы себе да плыл. В этом месте Ладка начала сопеть и сделала вид, что вот-вот заплачет. Я уверен, что Магеллана ей нисколечко не было жалко, а сопела она затем, чтобы угодить Нине Максимовне. И все-таки она своего добилась – учительница два раза одобрительно взглянула в ее сторону.
– А теперь, – сказала Нина Максимовна, – давайте закрепим пройденное.
И посмотрела на меня.
Я потер лоб, чтобы показать, что у меня болит голова, но это не помогло. Она спросила меня о причинно-следственных связях между положением в Европе и поисками морского пути в Индию. Что такое причинно-следственные связи, я не понимал, а выдумывать не люблю. Терпеть не могу экать да мекать. Я честно признался, что не знаю. Тогда Нина Максимовна пригласила меня к карте: «Иди и покажи путь Колумба». Путь этот был обозначен жирной черной линией. Ее и новорожденный показал бы, но не мог же я выйти и продемонстрировать всему классу свою голую коленку. Поэтому я мрачно пробурчал:
– Не пойду!
Нину Максимовну, видно, оскорбила моя строптивость. Она покраснела, нахмурилась и молча поставила оценку в журнал. Костя Зотов, который сидел на первой парте, обернулся и показал мне один-единственный палец.
Ну, что ж, я большего и не ожидал.
– Теперь, – продолжала Нина Максимовна, – поработаем с книгой.
Ладка достала историю, отодвинулась от меня еще дальше и даже повернулась спиной, чтобы не подсматривал.
А мне что делать? Вытащил я из парты сороку и несколько раз сорочьим клювом уколол Ладку в локоть. Она фыркнула и так посмотрела, как будто хотела меня испепелить. Но я не испепелился. А вот Нина Максимовна заметила неладное.
– Смирнов? Где твой учебник?
Я промолчал. Учебник я потерял еще осенью, когда мы всем классом ходили в лес. Вот придет весна, снег растает, и, возможно, найдется учебник.
– С чем ты там возишься?
– Ни с чем.
– А ну покажи!
Взяла Нина Максимовна мою шапку, а из шапки вывалилась сорока прямо на колени Ладке. Ладка как завизжит и выскочила из-за парты! Она нарочно так громко завизжала, чтобы попало мне посильней. Что ей сделала сорока? Прямо театр!
– Убрать сейчас же эту дрянь!
Вот этого я от Нины Максимовны не ожидал.
Почему это сорока – дрянь? Вон она какая красавица, перышко к перышку!
Я встал, понурившись.
– Хорош, нечего сказать. Так-то ты выполняешь свои обещания директору школы?
Что я мог ответить? Ребята смотрели на меня и похихикивали. Я еще успел шепнуть Ладке:
– Ну, ты у меня получишь.
Впрочем, сказал это я просто так, Связываться с ней было некогда. Я взял злополучную птицу за лапки и пошел из класса. Последнее, что я слышал, уже за своей спиной, это голос Ладки:
– Нина Максимовна, он еще грозится.
Тоже мне – нашла время ябедничать.
Сороку я понес к Виктору Ефимовичу. Но дверь в биологический кабинет оказалась почему-то запертой. Я постучал. Сперва тихо, потом посильнее. Тут около меня очутился завуч Иван Иванович.
– Ты почему не на месте? Что это у тебя?
Пришлось показать. Я ждал, что он начнет меня распекать, но он только поинтересовался:
– И что ты думаешь с ней делать?
– Виктор Ефимович чучело сделает.
Завуч задумался, почесал лысый череп.
– Прекрасная мысль, но на этот раз тебе не повезло. У него сегодня уроков нет. И завтра тоже… Он будет только в понедельник.
Он еще раз посмотрел на сороку и подмигнул мне:
– А хороша воровка!
Что хороша, я знал и без него, но как приятно встретить понимание. Особенно у взрослых людей.
– Может, в холодильник?
Иван Иванович с сомнением покачал головой. Да я и сам сообразил: ни папа, ни мама об этом и слышать не захотят.
Пришлось выйти во двор и положить сороку в мусорный ящик. Тут, между нами говоря, я отвернулся к глухой кирпичной стене и украдкой пустил слезу.
Потом вернулся в класс. Теперь мне было наплевать, разорваны мои брюки или нет. Есть вещи поважнее. Не произвело на меня впечатления и то, что Нина Максимовна потребовала у меня дневник и подмахнула в нем красной пастой: «Товарищ Смирнов, прошу явиться в школу по поводу поведения сына Юрия».
В этот день мне было уже не до ученья. После первого урока я ушел из школы и поплелся к бабушке на Дальнеключевскую. Надо же было случиться, что у меня не оказалось ни копейки на трамвай. Вот так бывает – все одно к одному.
Бабушка сперва обрадовалась, а потом испугалась:
– Что-нибудь случилось?
Рассказывать подробно не хотелось. Я показал дневник. Бабушка вздохнула сокрушенно:
– Эх, садовая твоя голова…
Это был ее самый сильный упрек. Больше, я знал, она сердиться не будет, и действительно, она тут же лукаво прибавила:
– Я тут кое-что припасла для тебя… Твое любимое.
– Сосиски?
– Ну конечно.
Что может быть лучше сосисок? Но, как только хлопнула дверца холодильника, меня осенила счастливая мысль.
– Бабуля, – воскликнул я, – а ты спрятала бы в холодильник сороку? Не живую, конечно. До понедельника.
– Коли это очень нужно.
– Очень-очень!
Я не дал ей договорить, схватил пальто, попросил шесть копеек на трамвай и помчался обратно в школу. Совсем без дыхания я кинулся к мусорному ящику, но тут меня ждало жестокое разочарование – пока меня не было, приезжала мусороуборочная машина…
Домой я на этот раз так и не пошел. Сперва бабушка накормила меня горячими сосисками, потом починила мне брюки. И так ловко получилось, что мама, может быть, и не заметит. После этого мы решали задачи по алгебре. Здорово решает старушка, только графиков они в свое время не проходили. Тут уж приходится выкручиваться самому. Потом я ел шоколадные конфеты и смотрел телевизор. Бабушка ни о чем не расспрашивала, но я рассказал ей обо всех сегодняшних событиях: про сороку, и про Ладку, которая теперь обязательно завоюет первое место по сбору макулатуры, и про Ивана Ивановича, который хоть и взрослый, но оказался понимающим человеком.
Спать бабушка уложила меня на диване и укрыла своим плюшевым пальто с мягким душистым воротником. Я уже собирался уснуть, как вдруг до меня дошло, что такое причинно-следственные связи, про которые все толкует Нина Максимовна. Если б Ладка не сдала в макулатуру «Третий день погони», я бы не повез на санках папины газеты. Не повез бы газеты, значит, поехал бы в школу на троллейбусе и не увидел бы в горсаду сороку. Стало быть, не порвал бы брюки и не имел бы в дневнике зловещую запись: «Прошу явиться в школу…» Так получается, что все в жизни зависит одно от другого. Возможно даже, существует связь между холодной водой и моей успеваемостью. Все может быть…
Так кончился самый неудачный день в моей жизни. Очень захотелось спать. Веки прямо слипались. И все-таки ужасно жалко было сороку. Она была настоящей красавицей в своем птичьем мире. Другой такой не найти. Ее, черно-белую, такую аккуратную, я никогда-никогда не забуду.
Засыпая, я слышал, как приходил папа. Он и бабушка о чем-то долго шептались. Должно быть, они думали, что я уже сплю, а я лежал и улыбался – здесь, у бабушки, мне ничто не грозило. Что бы ни случилось, бабушка меня в обиду не даст.