Текст книги "Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Бывало, просил помочь каких-нибудь прохожих или зевак, глазеющих на мое сооружение. Как правило, прохожие убыстряли шаг, а зеваки, спохватившись, бормотали, что куда-то опаздывают. Но находились и бескорыстные помощники. О них расскажу с особым удовольствием и, конечно, отпущу им очередные благодарности.

Как только я перебазировался в гараж, около меня стал вертеться инженер Ваня. По утрам, прогуливаясь с красавицей колли, он непременно заглядывал в гараж и своим присутствием скрашивал мое одиночество. Нередко Ваню осеняла инженерная мысль, и он давал полезные указания: что как прибить, а однажды сообщил, где валяются нужные вещи. За все это его и благодарю, но немного прохладно: все-таки и я помогал ему коротать время; ко всему в гараже Ваня имел возможность потренировать свои инженерные мозги.

Стоит поблагодарить соседа по гаражу, механика и замечательного парня Олега, который шесть лет строил сконструированную им же машину и превратил свой гараж в самую интересную мастерскую, которую я когда-либо видел. Его благодарю за бесценные вещи: рулон стеклоткани и бидон эпоксидной смолы, которые он продал мне за ту же стоимость, что и купил.

Благодарю также другого соседа по гаражу, шофера такси и опытного судостроителя Владимира, за пример постройки катера (он держал его в Водниках) и за поручни, которые он заказал от моего имени токарю в таксопарке, так что утопающим есть за что хвататься на моем судне. Кроме всего прочего, большое спасибо Володе за прекрасный обед перед гаражами, ну и, конечно, за покладистый характер и твердую уверенность в непотопляемости моей посудины. За это – особенно! Горячая моральная поддержка мне была как нельзя кстати.

Иногда Володя рассказывал мне разные истории из жизни знаменитых водомоторников – в частности, о каком-то своем приятеле, который строил яхту из цемента, но, когда спустил ее на воду, она на три метра осела, и только десять сантиметров маячили над водой. Приятель чудак назвал цементное корыто «Гитлер» и разбил его кувалдой. Расправившись с яхтой, он приобрел списанную посудину метров двадцати с двигателем от самосвала, в его машинном отделении можно было играть в пинг-понг. На посудине имелись две каюты, а что находилось в носовой части, никто не знал – туда было трудно добраться. Этот Володин приятель явно страдал гигантоманией – собирался удлинить судно и ставить двигатель от танка.

Но больше всех благодарю мать, которая каждое воскресенье привозила в гараж обед: кастрюлю с супом, завернутую в шерстяную кофту. Мы усаживались на ящики из-под овощей, я принимался за суп, а мать начинала расхваливать мое сооружение. Она ни минуту не сомневалась, что я построю отличный катер, и жалела, что отец не дожил до этих дней.

– Вот уж кто тебе помогал бы! – вздыхала она и предавалась воспоминаниям о нашей бывшей семье.

А друзья и приятели все не приезжали, все не удосуживались мне помочь. Некоторые из них, правда, звонили, проявляли жгучую заинтересованность строительством и, поддерживая мой гаснущий время от времени энтузиазм, подробно рассказывали, как кто-то из их сотрудников плавал на катерах. Должен прямо сказать – злость переполняла меня, хотелось все забросить, но меня уже заело, я должен был доказать ей, жизни, что МОГУ. Могу сделать что-то стоящее. Дело упиралось в принцип. «И потом, – рассуждал я, – в каждом деле главное – довести работу до конца».

В ходе постройки катера мне приходилось много времени тратить на разъезды по магазинам в поисках необходимого материала. В «Детском мире» купил дюралевые трубки, в магазине «Инструмент» – ручки и петли, в «Спорттоварах» – дистанционное управление и якоря. На эти приобретения ухлопал все отпускные деньги.

В те дни я ежедневно что-то таскал в портфеле и карманах: проволоку, гайки, болты и все такое. Куда ни иду – смотрю под ноги; собирал всякую всячину – авось пригодится, прямо барахольщиком стал. Каждый раз, завидев меня с оттопыренными карманами, сосед Георгий тревожился за судьбу гаража и к наказу «не курить» добавлял «не захламлять».

– Все для дела, самый минимум, – успокаивал я своего благодетеля и в знак высшей признательности приглашал в будущее плавание почетным пассажиром.

В конце марта каркас катера был готов, и я начал обшивать его фанерой. Это уже была более-менее интересная работа. По-прежнему тяжелая, приходилось по сотне шурупов вворачивать в один квадратный метр обшивки, но под вечер наступала какая-то приятная усталость – и потому, что я уже втянулся в размеренный труд, окреп, стал двужильным, и потому, что с каждым куском обшивки катер приобретал все более законченный вид.

Во время передышек я представлял первое плавание, укомплектовывал команду; разных приятелей трепачей твердо решил не брать (к сожалению, я оказался мягкотелым), дома перед сном просматривал атлас, намечал маршруты будущих путешествий…

А по ночам видел сны: я пересекаю океан и подплываю к какой-нибудь земле, вроде Северной Америки, где в заливах качаются белоснежные катера и яхты, подавляющие своей роскошью; где на берегу стеклянные здания, широкие автобаны, эстакады – высочайший уровень прогресса, от которой захватывало дух. Мое утлое, потрепанное океаном суденышко подходит к берегу. Меня встречают улыбками, цветами, отводят для отдыха в особняк, говорят, что я герой – в одиночку построил катер! – и что такие таланты они умеют ценить. Я нахожусь среди людей, которые много работают и интересно проводят свободное время; они сказочно богаты, им ничего не надо, у них все есть… Но странное дело – меня почему-то тянет на Светлый проезд, где мальчишки давно побили все фонари, где вдоль гаражей бегают замызганные дворняги, где в поисках элементарных вещей я трачу половину жизни. Меня тянет к приятелям трепачам, к матери…

Я просыпался в своей захламленной комнате и с приподнятым настроением спешил в гараж, а вечером, вдрызг разбитый, снова брал атлас и вновь видел ослепительные сны.

В первых числах апреля я занялся внутренней отделкой катера: в кокпите делал сиденья вдоль бортов и место для рулевого, а в каюте – дверь с круглым иллюминатором, два спальных места и стол, который откидываясь, становился дополнительным лежаком. Теперь я мог посидеть в каюте за столом, перекусить, прилечь отдохнуть. Из каюты уже четко просматривались океанские просторы. Во всяком случае, когда я ложился на лежак и через иллюминатор смотрел в небо, явственно ощущалось покачивание, слышался шум волн, крики чаек.

Почувствовав окончание строительства, стали наведываться друзья. Первыми в воскресенье прикатили врачи Александр и Валерий. Видимо, они наконец вспомнили о своем прямом предназначении, о милосердии, которое обязаны проявлять к нуждающимся в помощи. Осмотрев судно, они нашли его «вполне гигиеничным с медицинской точки зрения» и в один голос заявили:

– Нам нравится, что ты человек с размахом. И правильно! Чего чирикать, строить какие-то лодчонки! Строить – так пароход, ковчег, чтоб было жизненное пространство, то есть санитарные нормы.

Засучив рукава куртки, Александр усердно вкрутил штук сорок шурупов и некоторое время, проявляя полную несостоятельность, шпаклевал борта и днище. Валерий притащил резиновые перчатки и до темноты довольно профессионально оклеивал катер стеклотканью. Разумеется, за это им тоже – мои искренние благодарности.

За врачами последовали оператор телевидения Анатолий и журналист Роберт. Первый раз десять обещал приехать, но не мог выбраться из дома. Его доводы были один смехотворней другого: то выяснял отношения с женой, то слушал музыку. И вот наконец выбрался и несколько часов пилил фанеру для палубы. Второй, Роберт, тоже много раз обещал и, собственно, однажды почти приехал, но, как объяснил позднее, около самого гаража вспомнил про неотложное дело. В конце концов неважно, что за полгода он так и не приехал, главное – собирался, а готовность к подвигу равна подвигу. Посему и благодарю их обоих, не очень тепло, но все же. Забегая вперед, скажу, что на пробное плавание они прибежали первыми. И чтобы до конца быть откровенным, добавлю маленькую подробность – Роберт искренне раскаялся, что не помогал, и сразу стал на голову выше других, ведь признание своих ошибок чего-то стоит.

Ну и под конец рассыплю еще несколько благодарностей: мальчишкам из ближайших домов, которые после уроков с огромным энтузиазмом гоняли по улицам и собирали для меня куски пенопласта и резиновые трубки; малярам из троллейбусного парка, которые налили мне целое ведро водостойкой пентофталевой краски и показали, где стоят разбитые троллейбусы, с которых можно снять резиновые уплотнители; и, конечно, синоптикам – они ни разу не ошиблись в прогнозах – всю весну погодка стояла точно по моему заказу.

После покраски катер выглядел красиво, очень красиво. Весь корпус – ярко-красный, каюта – ослепительно белая. Мать сшила тент для кокпита и два спасательных пояса, которые я набил пенопластом. Тент мать отвезла в мастерскую для пропитки. Как это у нас принято, пропитывали целый месяц, но в первый же дождь сквозь него лило словно через рыболовную сеть. Само собой, работникам мастерской от меня не благодарность, а проклятия.

Наступило лето, в выходные дни все спешили за город, на пляж, а я в гараж – доводить оснастку. Елене надоело мое строительство; некоторое время она пилила меня по телефону с удвоенной силой, потом перестала звонить, а узнав, что я присвоил катеру устрашающее название «Бармалей», вообще порвала со мной и укатила на юг к морю. Я не очень переживал, поскольку считал, что женщина должна жить жизнью мужчины и разделять его увлечения. «Ладно, друзья, – рассуждал я, – но она-то, кукла, могла бы разок приехать. Ради любопытства хотя бы». И если раньше я подумывал о будущем с Еленой, то за время строительства от этой мысли отказался. Так что основная моя благодарность – катеру. Он спас меня, не иначе. Я утонул бы в пучине брака, он же вывел меня на свободную холостяцкую воду.

Катер приобретал все более оснащенный вид. У старьевщика я выпросил сломанную раскладушку и сделал каркас для тента, затем несколько метров стеклоткани обменял у одного гаражника на оргстекло, обрезал его лобзиком и вставил в иллюминаторы.

Я был прямо влюблен в свою посудину: ходил, поглаживал, смотрел со стороны, фотографировал; частенько не задвигал катер в гараж и оставался в нем ночевать, чтобы не мотаться взад-вперед, и уже в снах совершал плавания в реальной обстановке.

Соседям и приятелям я только и говорил о катере – все разговоры начинал и заканчивал им. И гордился шрамами на руках – то и дело закатывал рукава рубашки. Кстати, в конце строительства в меня влюбились две девушки, которые до этого относились ко мне прохладно. Несколько раз они звонили, и соседи объясняли: «Он в гараже». Желание уличить меня в обмане приводило их к месту строительства. Они приезжали в юбках «банан», в широкополых шляпах, с легкими сумками через плечо. С нежными улыбками они смотрели на меня, чумазого, в порезах и ссадинах. Я ничего не говорил, только смахну пот, перекурю и снова строгаю, кручу, верчу. А они не уходят, все стоят и смотрят.

– Приятно смотреть, как мужчина работает, – говорят. – Тебе поесть принести? Или попить? Или сигарет? – И все не отрываясь смотрят с открытой влюбленностью, с готовностью на все.

Позднее я постоянно носил с собой фотографию катера. Многие носят снимки жены, детей, дачи, собаки… Я носил фотографию катера и при каждом удобном случае хвастался своим детищем. Случалось, сидел где-нибудь в кафе с красивой девушкой и, желая ей понравиться, изо всех сил рассказывал, какой я, в сущности, замечательный, но почему-то слова девушку не убеждали и, чем красочней я расписывал себя, тем больше ее глаза недоверчиво сужались. Тогда я доставал фотографию катера и подробно описывал строительство. И лицо девушки светлело. Заметив магическое действие фотографии, я перестал рассказывать о себе, сразу начинал с постройки катера. А позднее при знакомстве и вообще ничего не рассказывал, просто доставал фотографию и говорил:

– Я сделал.

И девушки сразу влюблялись в меня, честное слово.

Находились и насмешники, вроде соседа по квартире Кости.

– Зачем ты его строишь?! Лучше заработай деньги и покупай себе хоть фрегат.

Как я мог ему объяснить, что купить и сделать своими руками – разные вещи. Впрочем, в наше время люди не очень-то утруждают себя ручным трудом (я имею в виду домашние поделки, техническое изобретательство). Большинство стремиться заполучить готовенькое, желательно импортное. Поточный вещизм вытесняет не только народные промыслы, но и губит смекалку, любовное отношение к изделию. Впрочем, это отдельная тема.

Уже заканчивался июнь, а я все оснащал посудину. Как-то в полдень иду по оживленной Пушкинской улице. На уровне третьего этажа маляры красят дом. Я подергал свисающую с люльки веревку (прекрасный канат для якорей).

– Чего тебе? – спросили маляры. – Веревку? Сколько метров? Пятнадцать? Бери тридцать!

Я киваю, они с невероятной готовностью бросают кисти, спускаются на люльке, отматывают и отмеряют веревку прямо на глазах у прохожих.

– Зайдемте в подъезд. Неловко, – говорю.

– Ерунда! Пусть смотрят, может, еще кому надо.

В июле, закончив все доработки и доделки, я одолжил у приятелей деньги и купил подвесной мотор «Вихрь». Катер был готов. Я победил, построил огромное судно в одиночку! И заявляю со всей серьезностью: это – лучшее из всего, что я сделал за свою жизнь.

Мой «Бармалей» не может похвастаться особым изяществом, но крепок, как броненосец, и вместителен. При близком рассмотрении кое-где на обшивке виднеются аляповатые складки стеклоткани, несколько коряво выглядят откидные иллюминаторы, но я вложил в катер всю душу, и он дорог мне гораздо больше всяких элегантных пластиковых судов.

На этом история не кончилась. Предстояло зарегистрировать катер, получить номерные знаки, пройти техосмотр. Два месяца я ходил на курсы судоводителей – изучал судоходную обстановку, звуковые и световые сигналы, створные и ходовые знаки, пестрые и свальные бакены, вехи, буи. Все это было скучновато, вот только лоция мне нравилась – она напоминала некую поэму о природе и придавала занятиям романтический уклон.

В нашей группе в основном занимались заядлые водомоторники, но были и случайные люди, вроде той дамы, которая не знала, куда деть деньги, и купила польскую яхту, но после первых же двух занятий заявила:

– Вот еще! Буду сюда ходить, изучать разную чепуху! Оштрафуют – отдам штраф. Прическа у меня дороже стоит.

Такая была у нас дамочка. И был тип похлеще ее, который имел моторную лодку и занимался браконьерством, да еще меня подбивал на это подлое дело, подбивал с исключительным упорством.

– С твоим катером у нас будут неограниченные возможности, – говорил. – Неограниченные пространства и неограниченные возможности. С твоим катером можно творить чудеса. Здорово погреть руки.

Разумеется, я твердо отвергал его гнусные предложения.

И вот наступил торжественный день спуска «Бармалея» на воду. На это событие съехались все друзья и приятели, пришли гаражники, высыпали соседи. Примчались даже те, кого я вообще видел в первый раз (похоже, слух о моем катере распространился довольно широко). Таксист судостроитель Володя выкатил из своего гаража лафетник, и десятки добровольных помощников помогли нам затащить на него мое полутонное сооружение. Под восторженные крики мальчишек, мы пересекли железнодорожное полотно и очутились у озера.

День выдался солнечным, и собралось невероятное количество зевак. Перед спуском я разогнал уток, крякающих у берега, приличествующим тоном сказал небольшую речь и кокнул бутылку шампанского о борт катера. И надо же! Сделал это нескладно – появилась пробоина, и, к моему великому позору, пробное плавание пришлось отложить.

На следующий день я заделал пробоину и, ясное дело, был благоразумнее – предложил уже сильно поредевшей компании распить шампанское за столом.

После крещения катера меня стали атаковывать совершенно незнакомые люди. Они прямо-таки рвались в путешествие, готовы были плыть куда угодно и на любой срок. С меньшим пылом, но все же собирались плавать те, кто обещал помочь в строительстве. Те, кто помогал, то есть знал о катере не понаслышке, скептически относились к этой затее (видно, помнили о своей недоброкачественной работе и считали плавание небезопасным).

Я же был против плавания вообще. За полгода каждодневного строительства, изнурительных мытарств в поисках материала катер мне осточертел. Как все вспомню – сразу плохо себя чувствую. Да и мысленно я уже давно все проплавал, даже побывал в Америке. Короче, я слишком долго делал свое судно – и перегорел. «Все знают, что у меня есть катер, – рассуждал я. – Вот он – стоит в гараже – новенький, покрашенный, каюта сверкает иллюминаторами, на бортах надпись – „Бармалей“. Любой может приехать, посмотреть. А плавать – это так сложно. Надо как-то довезти посудину до реки, доставать бензин, возиться с мотором». Ко всему, неожиданно для самого себя, я увлекся полетами и уже подумывал о постройке самолета. «Что мне стоит? – размышлял я. – Ведь теперь могу все достать».

В какой-то момент друзья все же уговорили меня проплыть на катере до Оки и, «если он не развалится (именно так они и выразились), – дунуть и дальше, поплавать по притоку великой реки». Понятно, я был уверен в непотопляемости своей посудины и на их жалящие уколы ответил усмешкой. Мы уже закупали продукты, как вдруг вышел указ, запрещающий маломерному флоту плавать в подмосковном бассейне. Какие-то умники решили, что рыбаки и туристы чрезмерно загрязняют воду, хотя каждому первокласснику ясно – сотня «комариных» посудин приносит вреда меньше, чем одна самоходная биржа, за которой тянется шлейф мазута. Пришлось отправлять катер до Оки на барже. То плавание – отдельная захватывающая история, которая тянет на роман.

Сделаю скачок вперед и расскажу о дальнейшей судьбе самого катера.

Осенью сосед Георгий зашел ко мне и строго сказал:

– Ты много месяцев испытываешь мое терпение, но оно не беспредельное. На зиму в гараж я поставлю машину, так что потрудись убрать своего «Водолея», или «Злодея», как он там.

Долго я гадал, куда деть катер. В разгар моих гаданий к соседу Косте приехали погостить молодожены волжане.

– Послушай! – сказал мне Костя. – Эти молодожены живут в Кимрах, у самой воды, и готовы купить твой катер. Сколько ты хочешь за него?

Я начал прикидывать затраты, и у меня закружилась голова от астрономической суммы; потом вспомнил свой титанический труд, который вообще не измерить никакими деньгами. Но главное – катер был для меня почти родным детищем, чуть ли не живым существом…

– Знаешь что, – сказал я Косте. – Я им просто его подарю. Пусть катаются. Но чтоб берегли… И если я надумаю поплавать и приеду, чтоб не морщились… В любое время…

С этим условием я и отгрохал молодоженам свадебный подарок.

Когда грузовик увозил моего «Бармалея», я испытывал чувство расставания с близким другом. Прямо слезы наворачивались в глаза.

…Спустя лет десять я приехал в Кимры, просто чтобы посмотреть на катер, дать на нем круг по Волжской акватории. Адрес, который когда-то оставили молодожены, привел меня на окраину городка, но дом я не нашел.

– Здесь давно дома сломали, – объяснила какая-то старушка. – А жильцам дали квартиры в центре.

Я решил спуститься к реке и пройти вдоль мола; хотел разыскать «Бармалея» среди «комариного» флота, качающегося на воде. Но не сделал и десяти шагов, как в стороне увидел что-то до жути знакомое…

Он лежал на боку, разбитый, засыпанный песком, из его рваной обшивки, точно ребра, торчали шпангоуты; на еле сохранившейся надписи кто-то мазутом приписал начальные буквы, чтоб вышло «Дуралей». Было непонятно, кому это предназначалось: мне, как создателю судна, или моему погибшему детищу. Я подошел к останкам катера, и боль пронзила мое сердце. Эта боль не отпускала меня долгие годы. Я ощущаю ее до сих пор.

Одинаковые сны

В шесть лет я ежедневно играл свадьбы: пять минут поговорю с какой-нибудь девчонкой, и мы уже муж и жена. «Накупим детей», построим шалаш, натаскаем в него моркови, репы, сидим под навесом, грызем овощи – настоящий рай в шалаше. Так и играли, а чуть повздорим – сразу развод. Наверно, тогда, в детстве, я израсходовал свой лимит семейной жизни – столько навыяснял отношений, что, повзрослев, стал побаиваться брака. А тут еще родственники подлили масла в огонь.

Мать говорила:

– Избегай девушек с крапинками в глазах – они колдуньи. И с родинками на правой щеке избегай – приносят несчастье.

А тетка вразумляла меня:

– Бойся девушек с пепельными волосами – они не преданны.

А дядька добавлял:

– От женщин с красивыми руками беги – плохая судьба. Верный признак.

Запугали меня так, что я долгое время весь женский пол обходил стороной.

Я приехал в Москву из Казани, остановился у тетки, устроился работать на почту при кинокопировальной фабрике; днем развозил по вокзалам киноленту, по вечерам писал натюрморты – готовился поступать в художественное училище. Первый «карандашный» экзамен (гипс) я нарисовал неплохо, второй (живопись) тоже каким-то образом вытянул и меня зачислили на декоративный факультет. Я распрощался с теткой и поселился в общежитии училища.

До начала занятий оставалось какое-то время и я с приятелями из общежития подрабатывал на овощной базе. Заведующий базой, толстозадый мужчина с оплывшим лицом, беззлобно называл нас «голодранцами»; в обеденный перерыв кидал на стол десятку и подмигивал:

– Ну, художники голодранцы, давайте, один – горючее, другой – закуски. Искусство надо поддерживать, правильно я говорю?! Художество дело святое (он прямо упивался своим богатством и нашим безденежьем).

В последний день нашей работы завбазой почесал затылок:

– Где бы устроить вам прощальный ужин?

Мы, не раздумывая, предложили «Метрополь» – верх престижности по нашим понятиям.

– Да ну-у, – поморщился завбазой. – Пойдем в «Поплавок» (у него были свои понятия о престижности).

Когда мы прикатили в плавучий ресторан у Крымского моста, к нам подбежал сам директор, откуда-то из запасников притащили икру, миноги; весь вечер завбазой швырял деньги официантам, цыганам, а нам подмигивал:

– Красиво жить не запретишь, правильно я говорю?! Когда станете знаменитыми, не забывайте, кто поддерживал искусство!

На первом же занятии в училище преподаватель живописи, сутулый, почти горбун, старик с пухом на голове, сказал мне:

– Вы неплохо компонуете предметы на плоскости, но ваш дикий цвет никуда не годится. Конечно, вкус вырабатывается опытом, но нужно учиться чувствовать природу вещей, находить им пластические эквиваленты, запоминать благородные сочетания цветов…

Целый год я ходил в музей изобразительного искусства, изучал импрессионистов, и в конце концов пришел к пониманию цветовых решений. Даже «горбун» меня похвалил:

– В ваших работах появилась некоторая притягательность, это уже заявка на серьезность. Теперь предстоит главное – создавать собственную идею совершенства и искать свою манеру для ее воплощения.

Как я ни старался, собственная «идея совершенства» в искусстве ко мне никак не приходила, а в жизни пришла сразу – в нашей группе было много «совершенных» девушек и они вызывали у меня нешуточное волнение. Конечно, помня заветы родственников, я был осмотрителен – в каждой сокурснице выискивал какие-нибудь опасные признаки, и, естественно, находил; тем не менее то одной, то другой пытался назначить свидание, но делал это довольно неуклюже:

– Давай вечером где-нибудь посидим, выпьем винца, – говорил.

А сокурсницы были москвичками и их отпугивали мои провинциальные замашки. К тому же, они, всезнающие, практичные, и не собирались встречаться с бездомным и безденежным парнем из общаги. Ну и главное – я ходил в середнячках, а в группе были по-настоящему талантливые парни. Короче, потерпев несколько поражений подряд, я приуныл и на некоторое время поставил крест на личной жизни.

После окончания училища меня распределили в детский театр. Как декоратор я получал сто рублей; двадцать платил за комнату, которую снял на окраине у платформы Яуза в одном из деревянных домов, остальных денег еле хватало на еду, сигареты и проезды.

Декоратор в театре – это только звучало. Я настроился в театре найти «идею совершенства», а получил обычную малярную работу: рабочие сцены раскладывали декорации в «кармане» за сценой, я составлял в ведрах колера и огромными кистями-«дилижансами» освежал «стены», «деревья», «кусты» – мазал фанеру однотонными красками. Крайне редко выпадала творческая работа: обновление какого-нибудь задника – холмистого ландшафта с замком или морского пейзажа. И каждый вечер приходилось дежурить на спектаклях, на случай срочной подмалевки во время установки декораций.

В театре я подружился с рабочим сцены Гошкой, беспокойным, с бледным лицом и хилого телосложения. В отличие от меня, он не курил и не выпивал – его организм не переносил спиртное, он даже от фруктовой воды шатался. Гошка работал в театре два года и на правах старожила вводил меня в курс дела:

– …Конечно, в театре интересно, но и много фальши. – И дальше выдавал мне «ценную информацию» (попросту театральные сплетни), чтобы я «лучше ориентировался в среде».

Гошка чуть ли не ежедневно менял костюмы – носил реквизитные, с номерами на подкладке (его мать в каком-то театре работала костюмершей); у него был целый шкаф прокатных шмоток, кое-что он великодушно предлагал носить мне, но я отказывался – не по каким-то там этическим соображениям, просто боялся испачкать красками.

Гошка имел явные актерские способности, об этом говорили все, и больше других – его мать – она вполне серьезно считала его гением и называла поэтично «васильковым мальчиком». Закончив школу, Гошка поступал во ВГИК, прошел три тура, но не добрал одного балла. После экзаменов в дирекцию ворвалась его бабка и учинила там скандал.

– Это безобразие! – кричала визгливым голосом. – Мой внук не мог провалиться! Его нарочно срезали! Кто-то пропихивал своих! У вас здесь не конкурс молодых людей, а конкурс родителей!

– Ну что вы говорите, бабуся! – успокаивал ее директор. – Ваш внук способный, мы обязательно его примем. Ему нужно только еще поработать над…

– И слушать ничего не хочу! – не унималась бабка и изо всей силы стучала зонтом об стол. – Я буду жаловаться министру!.. – она схватилась за сердце и, охнув, опрокинулась в кресло.

Принесли валидол, мокрое полотенце, вызвали «скорую помощь», и вот когда врачи поволокли ее к машине, она… сняла платок, а вместе с ним маску, и бабкой оказался… Гошка.

– Спасибо за помощь, – сказал, прыгнул с носилок и исчез.

Ему позвонили, объявили, что зачисляют в студенты, но Гошка швырнул трубку – решил поступать в другой вуз. Мать чуть ли не на коленях упрашивала его, но Гошка был самолюбив и обидчив до чертиков.

Он устроился рабочим сцены в детский театр и в одном спектакле даже играл Бармалея, и постоянно ходил с синяками на лице.

– Ребята пуляют из рогаток, объяснял несведущим. – Это хорошо. Значит, мой Бармалей что надо!

У Гошки было немало знакомых девчонок, в основном из числа театральных фанаток, он доставал им пропуска на спектакли, а после спектакля то одну, то другую приглашал к себе.

– Всякая любовь не зря, – объяснял мне. – То, что не успел отдать одной, отдаешь другой. Получается как бы продолжение чувства. Тем более что они у меня все одного типа… У многих блуждающий вкус, им нравятся всякие, а я люблю определенный тип девчонок.

Гошкина мать, как и ее сын, была неплохая актриса; во всяком случае, с Гошкиными подружками она играла прекрасно. Здесь они семейно разработали все мизансцены. Не раз Гошка приводил домой какую-нибудь девицу и говорил:

– Мама, познакомься – моя невеста.

И мать всплескивала руками:

– Ой, Гошенька, наконец-то!

И целовала девицу в щеку, и принимала, точно родную дочь, и весь вечер сулила ей счастливую жизнь, а через неделю, если Гошка хотел «порвать роман», его мать не очень-то церемонилась с «невестой» и холодно отвечала по телефону:

– Гоши нет дома, и вообще, девушка, не будьте навязчивой и не мешайте моему сыну готовиться в институт.

Раза два Гошка знакомил меня с «театралками», но рядом с ним, артистичным, я, «художник голодранец», естественно, сильно проигрывал и дважды девчонки со мной не встречались.

Однажды Гошка серьезно влюбился в какую-то актрису и каждый вечер бегал выяснять с ней отношения; после работы сразу прощался со мной и бежал в метро.

– Опять выяснять? – спрашивал я.

– Да, кое-что еще недовыяснили.

Я никогда не видел той актрисы и уже подумывал, что Гошка попал в какую-то картежную кампанию или, что еще хуже, – пристрастился к игре на ипподроме (по слухам, это затягивало на всю жизнь), но потом отбросил эти версии – Гошка слишком любил театр, чтобы разделять эту любовь еще с чем-либо, разве что с девицами, но и здесь вскоре поумнел – через год, после многочисленных выяснений с актрисой, заявил мне:

– Знаешь, все-таки встречаться с одной девчонкой лучше – она больше раскрывается… вроде жизнь наполняется смыслом. А сегодня одна, завтра другая – получается просто спортивный интерес.

Эта Гошкина любовь чуть не привела к свадьбе, но ей помешала Гошкина мать – она не собиралась отдавать своего «василька» «разным хищницам». По ее понятиям, все современные девицы делились на две категории: на явных и скрытых хищниц. «Эта из скрытых», – твердо заявила она, как бдительный страж независимости сына, и Гошка поверил.

Гошкина мать не теряла надежды увидеть сына «известным актером» и изо всех сил проталкивала его в «театральные круги»; по пятницам устраивала «творческие встречи» – приглашала актеров, музыкантов и прочих «нужных» людей. Среди гостей бывали и Гошкины приятели, которые обещали стать «известными». По мнению Гошкиной матери мне это «не грозило», но все же она считала, что у меня есть кое-какие способности (Гошка показывал ей мои эскизы декораций). Ну а я не пропускал пятниц, потому что на них можно было плотно поесть. Сам Гошка «творческие вечера» всерьез не принимал и не верил, что мать устраивает их ради его карьеры.

– Она просто бурно расстается с молодостью, – говорил.

Однажды на Гошкин день рождения у них, как всегда, собралась театральная публика. Я заявился позже всех, после спектакля. Дверь мне открыла Гошкина мать и без особого энтузиазма протянула:

– А-а, это ты! Проходи.

Я переступил порог и шепотом спросил:

– Ну как, еще не влезли?

Гошкина мать все боялась, что к ним влезут воры, запиралась на десять замков, а я при каждой встрече подогревал ее страхи и рассказывал о грабежах у нас за городом.