Текст книги "Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Первой пришла в себя жена Матвея:

– Ничего, хоть немного поживем, как люди.

Не успели Матвей с женой освоить свое временное местопребывание, как у ворот засигналил грузовик – оказалось, власти решили завести на дачу голландский сыр (чтобы угодить иностранцу) и «соленья и моченья» и российские вина (чтоб знал, что и мы не лыком шиты). Когда грузовик укатил, Матвей прошелся по участку, осмотрел подсобные постройки, гараж – все то, что недавно делал с дружками строителями. Теперь, со стороны, и дача и постройки представляли для него определенный интерес. Постройки уже были забиты отборными дровами и бочками с горючим, а в гараже появилось подземное помещение, с электричеством, радиоприемником и ящиками с консервами – похоже, владелец дачи соорудил бункер на случай атомной войны.

– Прочно они обосновались, – сказал Матвей жене. – Навалом всего. Устроили удобную жизнь, не чета нашему брату.

Но надо было входить в образ владельца всего этого состояния, учиться обманывать самого себя, а времени оставалось в обрез – голландец должен был приехать через день-два. И Матвей с женой развили лихорадочную деятельность. Матвей еще раз обошел дом и участок, все прикинул, вымерил, кое-где оставил свои метки в виде забытого инструмента, на видном месте расстелил бредень (как сохнущее орудие лова после ночной рыбалки). Все это Матвей сделал для некоторой правдивости, чтобы не попасть впросак, чтобы дача выглядела обжитой и не показалась гостю подозрительной. В завершение этих дел, Матвей съездил в город и купил себе шляпу, как яркое свидетельство собственного могущества.

Жена Матвея в артистичности превзошла мужа по всем статьям: она придумала себе вторую, более привлекательную профессию – садовника; как завзятая дачница, плотно занялась цветами: купила осеннюю рассаду в горшках и, к уже существующим цветникам, добавила некоторое количество горшков, причем все это проделала с большим усердием, словно ей невдомек, что рассада нальется цветом только весной и она не дождется результата своих усилий. Несмотря на это, Матвей заметил, что процедура с горшками доставляла жене огромное удовольствие. Вечером, засыпая в царских покоях, Матвей пришел к выводу, что первый этап подготовки к встрече был выполнен не слабо, и мысленно возвел себя в ранг полковника.

Наутро Матвей запланировал второй этап: вознамерился завести домовую книгу и записать количество использованных стройматериалов (это он помнил назубок), указать, сколько ушло ведер гравия на дорогу от ворот до дачи, но не успел осуществить свой план – появился голландец.

Он приехал с женой; после взаимных объятий и приветственных слов, бывшие узники отпустили друг другу по клубку комплиментов, в том смысле, что оба неплохо сохранились, представили жен и Матвей широким жестом пригласил гостей к столу. Но гости не двинулись с места. Они воззрились на коттедж и их лица остекленели – их поразило величие строения.

– Какая благодать! – проговорила голландка. – Весьма и весьма славно.

Голландец почтительно промолчал, но войдя в дом, стал жадно обо всем расспрашивать, интересовался до ужаса: сколько стоит это, то, какой налог на столь обширный участок? Матвей пускал пыль в глаза, называл впечатляющие цифры, но в конце пояснил, что ему, как фронтовику, сделали немалую скидку, а кое-что выделили бесплатно.

– Я вижу, у вас заботятся о ветеранах больше, чем у нас, – сказал голландец. – У меня и дом и участок немного меньше, и я на него зарабатывал много лет.

Встречу отпраздновали шумно, вспомнили друзей по концлагерю, заливаясь слезами, помянули погибших… Кивая на стол, уставленный «моченьями и соленьями», голландка что-то говорила мужу по-голландски, как Матвей догадывался – про горы денег, которые «руссо» имеют. Затем мужская половина компании, изрядно выпив, отправилась осматривать хозяйство, а женская (тоже не трезвая) – цветы, при этом Матвей для щегольства надел шляпу, а его жена, чтоб покрасоваться, нацепила платок.

Показывая постройки с внушительными запасами, Матвей уже никого из себя не корчил, а окончательно уверился, что именно он, а не кто другой, является истинным владельцем немыслимого хозяйства, и вел себя соответственно – как генерал, обремененный богатством, славой и почетом.

– Моя дача – мое спасенье! – небрежно бросал он; договор с городскими властями начисто улетучился из его головы.

Жена Матвея тоже вообразила себя генеральшей, она не только не отстала от мужа, но и все сделала с большим отрывом от него: поведала гостье, что вывела новый сорт цветов под названием «Грушевка», и что из лепестков «Грушевки» получается хорошее варенье. Но здесь жена Матвея допустила промашку – сообщила, что варенье продает на рынке, в ее полупьяную голову не пришло – зачем заниматься торговлей, если и так всего вдоволь, с избытком хватит на всю оставшуюся жизнь?

У голландки в голове было больше извилин, и она про себя подумала: «почему эта „руссо“ не занимается благотворительностью?». Она не догадывалась, что «руссо» и не знает такого слова. «Наверно, это причуды богатых „руссо“», – решила голландка.

Осмотр хозяйственных построек дал голландцу пищу для глубоких размышлений; голландка, после осмотра горшков, еще больше уверилась в ненормальности богатых «руссо». Мужу она так и сказала:

– Они просто бесятся с жиру.

На следующее утро иностранный гость изъявил желание поудить рыбу; Матвей поддержал его рыболовный порыв и притащил бредень.

– О, нет! – замахал руками голландец. – У нас сети запрещены. Только удочки. А у вас разве не запрещены?

– Запрещены, но все ставят, да глушат рыбу динамитом, – простецки ляпнул Матвей, но тут же спохватился. – Ерундовина! Мне-то это ни к чему. Не тот разлив! Сетку держу для баловства, а ловлю только на удочки, да вот отдал их соседу. Пойду заберу…

С этими словами, он вышел из ворот и, развивая невероятную скорость, понесся к Оке; там, под угрозой расправы на городском уровне, отнял у мальчишек удильщиков снасти и, вернувшись, предложил голландцу уже «заграничную» рыбалку.

Через несколько дней иностранцы уезжали. Когда прощальные страсти улеглись, в Матвея вселилось унынье; как-то незаметно генерал стал обмякать, понижаться в чине, пока не разжаловался в сержанты.

– А ведь эту дачу ты строил, – сказала ему жена, в которой уже во всю полыхала тревога; она еще только обозначила свою интересную мысль, но до Матвея сразу дошло – у нее крупные намерения. – Мы могли бы и не съезжать, все равно нам ничего не светит, – яснее выразилась жена.

В какой-то степени она была права, для такого шага Матвей имел серьезные основания: фронтовик, герой труда, столько лет ждет квартиры. И сколько еще ждать? Может, и жить-то осталось всего ничего. Дорого яичко к светлому празднику, а потом надо всего четыре доски… Только стал привыкать жить по-человечески, отвоевал себе достойное жилье и вот на тебе – выметайся! Остаться здесь навсегда, и баста! Пусть пеняют на себя, – такие мысли, или приблизительно такие, мелькали в голове Матвея.

– Наплюй на власти, – подзадоривала жена.

– Плевать-то можно, доплюнуть нельзя, – буркнул Матвей.

– Пусть подают в суд, а ты не ходи. Пусть вызывают хоть сто лет. Дача наша по праву, ордер-то есть.

– Ладненько, пусть вызовут в суд, я им, гадам, все выложу! – наболевшие обиды подступили к горлу Матвея и он проглотил дальнейшие матерные слова.

Надо сказать, Матвей был мужик жесткий, и уж если что решил, шел напролом. Короче, он начал корректировать дальнейшие действия и подготовился к визиту властей во всеоружии.

И вот в один, далеко не прекрасный день, власти прикатили, чтобы напомнить Матвею о договоре. Вначале эту деликатную миссию взял на себя владелец дачи, но ему Матвей даже не открыл ворота, заявив:

– Никуда не поеду, мне и здесь неплохо. Чем ты лучше меня? И не тревожь больше!

После этого нагрянуло все высокое начальство, прихватив для устрашения начальника грушевской милиции. Матвей предстал перед начальством в преображенном виде: в тапочках на босу ногу и в шляпе; на приказ «срочно освободить чужую дачу», Матвей усмехнулся и спокойно открестился от договора.

– Чхать я хотел на ваш договор, – сказал. – Остаюсь здесь, понятненько? Порядком надоело ждать квартиры. Не тот разлив!

Вначале власти подумали, что ослышались, что Матвей не врубился в суть дела или пьян и несет бред. Но когда Матвей твердо повторил вышесказанное, да еще скрасил свои слова матом, власти побелели от бешенства.

– Сними… шляпу… со своей глупой башки! – заикаясь закричал владелец дачи (уже бывший владелец) и замахнулся на Матвея.

Матвей таких шуток не прощал. Он поднес кулак к носу владельца и процедил:

– Остынь, а то щас разнесу твой котелок! – он завелся не на шутку. – Все заграбастаю в свои руки, понятненько? Надо вас, гадов, проучить. Будете знать, как измываться над фронтовиками. А сунетесь еще раз, дачу спалю, вас порублю и на себя руки наложу! Мне жизнь в Грушевке не жизнь. Хватит, помучился! Не тот разлив!

Дело принимало угрожающий оборот. Начальник милиции проверил, на месте ли пустая кобура; самая большая шишка из властей изворотливый Шапошников поежился и переменил тактику:

– Обещаю, в этом месяце предоставить тебе квартиру.

– Хватит кормить обещаниями! – взорвался Матвей. – Сыт по горло! И нечего рассусоливать, убирайтесь подобру-поздорову!

– А подадите в суд, напишем голландцу! – визгливо крикнула из-за спины Матвея его жена. – Он враз приедет! Опозоритесь на всю страну!.. И вас турнут! (трезвая она соображала как надо).

Это был убийственный довод и власти прикусили язык. Перед Шапошниковым возникла правительственная комиссия и понижение в должности, перед начальником милиции – разжалование в рядовые и стройбат, перед остальными представителями власти, которые поджали хвост, как только Матвей показал кулак, – высшая мера наказания.

Молодой, веселый, беспечный…

Похоже, он всегда был положительно заряжен, как бы с утра поднимал флаг бодрости и веселья и спускал его только поздно вечером, перед сном. Мы встретились в полдень, в самый пик его прекрасного состояния, когда из него прямо хлестала энергия, то есть флаг развевался особенно зримо. Он догнал нас на тропе после того, как мы преодолели Мамисонский перевал и усталые ковыляли к маячившему внизу селению.

– Эгей! – воскликнул он праздничным голосом, с яркой улыбкой под пышными усами. – Хорошо идем, генацвале! Русский турист в горах хорошо идет. Почти как грузин.

Молодой, загорелый, подтянутый, он как-то по-кошачьи, мягко и пружинисто вышагивал по тропе, неся на плечах вязанку сучьев приличного размера и, судя по отличному настроению (он пел какую-то грузинскую песню), нес еще на плечах и небо, и солнце.

– Почти как грузин, – хохотнул парень. – Чуть не хватает легкости.

– Мы впервые на Кавказе, – еле переводя дыхание, пояснил Алексей. – Не привыкли к горам… Но надо сказать, красота здесь отменная.

– Горы это сказка, – сказал парень, уверенный, что его мысль приближается к великой. – Кавказ самое лучшее место на свете, – он снова запел, на этот раз что-то вроде гимна всему Кавказу.

На окраине села жизнерадостный певун внезапно исчез, вильнул куда-то в сторону.

С полчаса мы блуждали меж домов и хозяйственных построек по пустынным (видимо, все попрятались от зноя) каменистым закоулкам, наконец набрели на небольшой рынок – дощатый прилавок, на котором красовались фрукты и бочонки с вином. За прилавком лениво восседали разморенные на солнце продавцы; самым близким к нам оказался… тот парень. При нашем появлении продавцы оживились, а парень крикнул:

– После дороги без вина никак нельзя! Подходи, генацвале, пробуй! У нас самое лечебное вино! Я знаю, что говорю!

– И самое дешевое, – добавил кто-то из продавцов.

Последнее сообщение было немаловажным, поскольку наши денежные запасы уже подходили к концу; правда, у нас имелись билеты на обратную дорогу, но мы еще планировали отдохнуть пару-тройку дней у моря.

Парень налил нам по стакану вина; мы для приличия немного сладострастно посмаковали красноватый напиток, потом мгновенно опорожнили стаканы. И здесь я дал маху: желая показаться знатоком кавказских вин, брякнул про напиток, о котором знал понаслышке, задал самый глупый из всех возможных вопросов:

– А есть ли здесь вино «Хванчкара»?

Продавцы захохотали так, что чуть не попадали с насестов.

– У нас у всех вино «Хванчкара»… Наше село «Хванчкара».

Мы пошли вдоль прилавка и каждый продавец протягивал нам полные стаканы. Мы пили вино, уже без всякого смакования, вернее, без всякого приличия – опорожняли стаканы у одного бочонка и подходили к следующему, при этом, наверняка, выглядели дилетантами дегустаторами, просто-напросто утоляющими жажду или еще хуже – горькими пьяницами, дорвавшимися до дармовой выпивки. Где-то в середине прилавка я почувствовал головокружение и выразительно (скорее невыразительно) посмотрел на Алексея.

– Если пойдем до конца прилавка, рухнем, – икнув, сказал Алексей и, демонстрируя столичное воспитание, тактично обратился к продавцам:

– У всех вино – первый сорт, но, наверное, мы должны купить у самого первого. Это можно по вашим правилам?

– Можно! – раздались голоса и громче всех – голос парня, как мы поняли – авторитета среди продавцов.

Мы подошли к нему; он по-прежнему то улыбался, то пел, вернее умудрялся это делать одновременно. Алексей протянул самую большую нашу емкость – поллитровую флягу.

– Берем три литра, – сказал я, зная уже не понаслышке, что покупать меньше – просто опозориться.

– А во что? – переспросил Алексей.

– Там в Доме отдыха что-нибудь найдете, – парень показал на двухэтажное белокаменное строение в конце села.

В Доме отдыха, видимо, был послеобеденный отдых – ни в холле, ни в коридоре не было ни души.

– Возьмем напрокат до завтра, – Алексей кивнул на подоконник, где под солнечными лучами сверкал графин.

– Угу! – откликнулся я и нетвердыми шагами направился к изысканной стеклянной таре.

– О, это то, что надо! – встретил нас лучезарный парень и вылил в графин два литра. – Кто пьет наше вино, живет сто лет. Осталось поллитра, всего смочить усы. А-а, так и быть, генацвале, отдам вам мерную бутыль, но завтра принесите. Вон мой дом, – он снова показал в сторону Дома отдыха. – Спросите, где живет Важа. Меня все знают. Вы на турбазу идете?

– У нас палатка лучше всякой турбазы, – сбивчиво, но гордо ответил Алексей.

Запихнув емкости с вином в рюкзак, мы, размягченные, сильно покачиваясь, двинули к окраине села.

Поразительная штука эта «Хванчкара!». Я имею в виду вино, хотя и село довольно поразительное – компактно приютилось на склоне горы; но вино – оно пьянит, но не тяжелит, даже наоборот – вселяет немалые силы. Во всяком случае мы с удвоенной энергией разбили палатку под раскидистыми каштанами и сделали это ловко и быстро, точно до этого и не протопали десять километров по каменьям и осыпям.

Не менее поразителен воздух Кавказа – уже через час он выветрил хмель из наших легкомысленных голов. Незаметно солнце скрылось за главным хребтом и горы преобразились от невидимого источника света.

– Чудо! Прав Важа – сказка! – взволнованно произнес Алексей и потянулся к графину.

А я, переполненный впечатлениями, только вздохнул и тем самым, по словам Алексея, «продемонстрировал свое философское слабоумие».

До темноты мы прикончили весь графин, и в спальники забрались с раздутыми животами, но горный воздух и усыпляющие запахи от каштанов сделали свое дело – мы спали как ангелы, и во сне, как и подобает ангелам, летали над заснеженными вершинами и долинами с серебристыми змейками рек. Само собой, раза два сон прерывали по нужде – вино действовало не только на голову.

Утром, освежившись «Хванчкарой» из мерной бутыли, мы демонтировали палатку и пошли разыскивать дом Важи.

Его дом, действительно, знали все; не дом, а внушительный домина – двухэтажный, белокаменный, с балконом, он соседствовал с Домом отдыха и чем-то напоминал своего государственного собрата – пожалуй, архитектурными излишествами; в обоих строениях были явно нарушены пропорции между полезностью и украшательством.

– О, туристы! – воскликнул Важа, увидев нас с бутылкой (он стоял посреди двора, делал какие-то гимнастические упражнения и неизменная улыбка играла на его лице; как и накануне, над ним трепетал флаг бодрости и веселья). – Заходи, гостем дорогим будешь! Надо ж! Первые русские, которые вернули бутыль. Любико, радость моя! – он крикнул в открытую дверь. – Неси помидоры, инжир, виноград! У нас дорогие гости!

Жена Важи, тонкая, черноволосая, черноглазая, в скорбном одеянии: черном платье и черных тапочках – прямо монахиня, – оказалась, в отличие от мужа, малоприветливой, строгой особой. Безучастно поздоровалась с нами, прошла мимо с подносом фруктов и, накрыв стол в саду, скрылась в доме.

– Она недовольна, что мы зашли? – осторожно спросил Алексей у Важи, когда тот усадил нас за стол.

– Еще как довольна! Как это недовольна! Что ты говоришь, генацвале!

– А почему не посидит с нами? – сморозил я очередную глупость, совершенно забыв про грузинские обычаи.

– Жена, где должна быть, генацвале? – засмеялся Важа. – В доме! Делать все по дому должна! Где ж ей еще надо быть?! Видали, какой у меня дом, а?! Дворец! В нем работы много… А вести беседу должны мужчины. И с вином. Какая беседа без вина?! – довольный своим пояснением, Важа налил из кувшина три стакана вина, еще более красного, чем то, которое продавал; один стакан поднял.

– За настоящих мужчин, которые держат слово! За мужчин, которые умеют ходить по горам и пить вино…

– И работать! – добавил я, развивая тост, но тут же, по недоуменному взгляду Важи, понял, что это нелепая вставка.

– Зачем работать? – пожал плечами Важа. – Пусть работает лошадь. А мужчина должен делать вино… Ну, принести, поколоть дрова… Это ж не работа! Это гимнастика для настоящего мужчины. Не так?! – Важа вскинул ладонь, давая понять, что его свидетельства бесценны.

– Так, так, – поддакнул Алексей. – За настоящих мужчин!

– Как вино? – спросил Важа, когда мы выпили, причем я все-таки про себя выпил только за первую часть тоста, да еще и со своим добавлением.

– Как вино, генацвале, а? – повторил Важа, широко улыбаясь и заранее предвкушая наш ответ.

И Алексей и я, не сговариваясь, развели руками и причмокнули, давая понять, что у нас нет слов.

– Вы, генацвале, извините, – сказал Важа. – Вчера я продал плохое вино. Молодое. Думал, вы просто проходящие, а вы настоящие мужчины. Пошли-ка со мной!

Легкой, натренированной походкой Важа привел нас в подвал дома и мы ахнули – перед нами открылся винный склад: огромные бочки с кранами и на каждой – дата изготовления, в большинстве – задолго до нашего рождения.

– Эту бочку ставил мой прадед, – известил нас Важа, поглаживая драгоценное сокровище. – Здесь не вино, а золото. Такому вину цены нет. Но для дорогих гостей ничего не жалко, – с этими словами Важа взял стоящую рядом кружку и, открыв кран, подставил под мощную шипящую струю.

Мы с Алексеем попробовали «золотой» напиток и, не знаю, как мой друг, а я впервые понял разницу между молодым вином и старым, выдержанным. Разница в пользу последнего была очевидной и безмерной.

– Эту бочку ставил мой дед, – Важа пританцовывая подошел к другой бочке и вновь наполнил кружку.

Потом были бочки отца, дяди и старшего брата – бочки как бы в историческом срезе.

Когда Важа вывел нас на свет, мы были вдрызг пьяны. К счастью, фрукты, которыми мы набили себя после обильного питья, ну, и само собой, – неповторимый горный воздух, вскоре привели нас в чувство.

– У тебя, Важа, несметные богатства, – сказал Алексей, почти протрезвев.

– Кое-что имею, – скромно отозвался Важа. – На мою жизнь хватит. И детям хватит… И машина у меня есть. «Волга», – уже не очень скромно объявил Важа. – Отдал другу. Он поехал к морю, а то подбросил бы вас до Кутаиси. Вы туда идете?

– Туда, – подтвердил я и встал из-за стола, вполне определенно намекая Алексею, что пора прощаться (мне что-то стало надоедать хвастовство Важи).

– Да, нам пора. – Алексей тоже поднялся. – Спасибо за угощенье, за вино…

– Куда спешить?! – раскинул руки Важа. – Оставайтесь! Вечером в Доме отдыха танцы, такие девушки – у-у! – он выпучил глаза, явно увлекая нас в полет своей сексуальной фантазии. – Отлично проведете ночь, а завтра пойдете.

– Нет! – твердо заявил я и ухватился за рюкзак.

– Второй день не просыхаем, – усмехнулся Алексей. – Пора и честь знать, а то еще разум затемнится.

– Разуму темниться никак нельзя, – покачал головой Важа. – Но, подождите, генацвале! – он вскочил и крикнул в дом: – Любико, радость моя! Неси дорогим гостям на дорогу помидоры, инжир, виноград! И это, маринованную свеклу. Совсем про нее забыл! – и, повернувшись к нам, закатил глаза. – Маринованная свекла – это у-у! Не оторвешься!..

Жена Важи подошла с подносом фруктов и свеклы, поставила все на стол и так же безучастно, как поздоровалась, попрощалась с нами. Мы рассовали фрукты и овощи по рюкзакам и горячо поблагодарили нашего благодетеля.

– А-а! – махнул рукой Важа, но проводив нас до дороги, вдруг сказал: – Видали, как я вас встретил, а? Я был в России, меня там никто так не встретил.

Этой репликой он несколько смазал свое гостеприимство, вернее, придал ему немного показушный характер, но все же мы с ним попрощались тепло, и с нашей стороны это было вполне искренне.

Через три часа мы спустились в село Они, откуда, по рассказам бывалых туристов, можно было на попутной машине добраться до Кутаиси. Но на площади – «пятаке», было всего две машины: новый, сверкающий никелем, «Москвич» и видавший виды грузовик «ЗИС-5» с фанерным навесом над кузовом.

Владелец «Москвича» – хмурый и высокомерный толстяк армянин заломил невероятную для нас сумму – по пятнадцать рублей «с носа» – так он выразился, грубо и беззастенчиво, и мы, разумеется, сразу отошли, не удостоив его ответом.

Шофер грузовика – худой, сутулый азербайджанец, снизил тариф до десяти рублей, но и это было нам не по карману (мы рассчитывали никак не больше «пятерки» за двоих).

– А сколько дадите? – поинтересовался шофер и, когда мы назвали свою цену, хмыкнул: – Хм, за такие деньги никто не повезет. Идите на своих двоих, пешком.

Мы и пошли. Но очень скоро почувствовали, что в наших желудках от вино-фруктового завтрака не осталось ровным счетом ничего и силы резко идут на убыль. Кстати, я тут же сделал вывод – «Хванчкара» придает дополнительные силы лишь при умеренном употреблении, а в больших дозах не только ничего не придает, но и отнимает последнее. А Алексей высказался в том смысле, что наши организмы не привыкли к изыскам и требовали чего-то плотного, привычного. Короче, мы присели на обочину и достали незаменимые походные консервы – «кильку в томате». И в тот момент, когда мы уплетали кильку, мимо, поднимая пыль, прокатил грузовик азербайджанца.

Когда пыль осела, мы увидели, что машина стоит невдалеке, а шофер сидит на обочине, покуривает и искоса посматривает в нашу сторону. Ему явно хотелось подойти, но он медлил. Наконец, не выдержал: бросил окурок и подошел.

– Чтой-то вы едите?

– Кильку в томате, – просто сказал я.

– Хм, никогда не видел.

– Высший класс! – Алексей поднял большой палец.

– Ладно, дайте две штуки банок, довезу до самого Кутаиси.

В кабине шофер спросил:

– Из Хванчкары идете?

– Оттуда, – в один голос подтвердили мы.

– У меня там земляк. Важа. Мы оба из Кутаиси. Не встречали?

– Как же! – обрадовался Алексей. – Да мы с ним бочку вина выпили. Веселый и добрый парень.

– Добрый за чужой счет, – презрительно скривил губы шофер. – Я-то его знаю! Бездельник он, и бабник!.. И дом не его. Дом одного директора из Кутаиси. Большой человек и благородный. Сдает дом Важе из жалости. Важа продает его вино…

Какое-то унынье охватило нас с Алексеем. Зачем Важа выпендривался? К чему эта пыль в глаза, дурацкая похвальба?!

– Я сразу усек, что здесь что-то не то, – сказал я Алексею. – У меня сразу зашевелилось подозрение. Настоящие богачи не афишируют свое богатство и ведут неприметный образ жизни. Особенно в нашей стране, где полно завистников.

– Грузия – это вам не Россия, – многозначительно изрек шофер, – здесь все наоборот.

– Именно поэтому я раньше тебя обо всем догадался, – сказал мне Алексей.

– Так что ж давал себя дурачить?

– А как-то стыдно разоблачать человека, когда он беззастенчиво врет. Обижать не хочется… Ну, хочет парень выглядеть богачом – пусть выглядит. Бог с ним, с дуралеем…

Показались пригороды Кутаиси, и мне впервые за последние дни пришла в голову здравая идея.

– Слушай! – обратился я к шоферу. – У нас есть билеты на поезд, не поможешь их закомпостировать до Сухуми? Сейчас курортное время и, скорей всего, с местами туго. А ты, наверно, всех в Кутаиси знаешь?

– Как не знать?! Всех нужных людей знаю, – ухмыльнулся шофер, но больше не произнес ни слова.

Пауза затянулась и Алексей, молодчина, нашел выход:

– У нас есть еще три банки кильки. Отдадим тебе.

– С этого и надо начинать, – угрюмо буркнул шофер. – За просто так никто ничего не делает.

«А Важа»? – подумал я и, размышляя дальше, окончательно запутался в странностях кавказской натуры.

Шофер закурил и задал прямолинейный вопрос:

– С какой целью едете в Сухум?

– Окунуться в море, – расплылся Алексей.

– Хм. Приедешь домой, напусти синьки в ванну и ныряй, – шофер скривился в полуусмешке, радуясь своему юмору. – Я думал, по делу. Продать что-нибудь или купить…

Пока садились в поезд и катили до Сухуми, унынье (уже удвоенное, вернее, уже с примесью горечи) не покидало нас, и только когда открылось море и в окна ворвался йодистый запах, мы приободрились и отвлеклись от мрачных мыслей.