Текст книги "Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

– Наоборот, свидетель нашей любви, – ответил он, безмятежно потягиваясь и распахивая окна настежь. – Пойду насобираю ему жуков.

– А я приготовлю нам завтрак.

День начинался еще более жаркий, чем предыдущий, – в открытое окно текло горячее испаренье цветов. После завтрака они отправились в лес, который возвышался за железнодорожным полотном; забрались на насыпь, и перед ними открылся луг со множеством ярко-желтых одуванчиков.

– Господи, сколько одуванчиков! – почти прошептала она. – Настоящее море, вот-вот утонешь в нем! По ним жалко идти.

Они пересекли открытое пространство и очутились среди деревьев. В лесу была первобытная мягкость: трава – непримятая, листва – незапыленная, воздух – зеленоватый и сладкий. Они пошли в глубь леса, ежеминутно останавливаясь и целуясь со всенарастающей неутоленностью.

– Я совсем как старая дева, которая вдруг стала женщиной, – смеясь, со сбивчивым дыханием сказала она. – Сейчас все забыла напрочь. Ни о чем не думаю, ни капельки.

– А как же танцы?

– И о них тоже… Я безумно люблю балет, но никаких высот так и не достигла. Солисткой не стала. Танцевала только в четверках. Видимо, большие дела под силу оптимистам, кто трудится с огромным желанием и верой в свое дело. А я всегда сомневалась в себе, чуть что – впадала в уныние…

– А у меня другое. Я, наверно, просто плохой семьянин, – признался он. – Во всяком случае, я никогда не чувствовал себя счастливым. Семья мне не поддержка, а помеха. Сейчас, правда, немало таких – все вроде бы не так уж и плохо, а вечно жалуются. Я думаю, вообще, как ни странно, счастливым быть сложнее, чем несчастным, – он засмеялся, у него было ощущение, что он вернулся в юность и разговаривает с первым другом.

– А сейчас мы какие? – она пытливо подняла на него глаза.

Вместо ответа он обнял ее и глубоко вздохнул, вбирая в себя запах ее волос.

До полудня они бродили по прокаленным солнцем полянам, держась за руки, и, точно дети, радовались, что встретились, нашли друг друга в огромном путаном мире.

– Мы совсем сошли с ума, – говорила она, едва успевая отдышаться. – Господи, как сегодня жарко! Сейчас бы выпить газированной воды.

– Поедем в город?

– Вот еще! – с горьким презрением усмехнулась она. – Может быть, продают на станции?.. Как хорошо было в детстве – мы жили около парка и бегали к питьевым фонтанчикам.

– На станции есть киоск, но я не знаю, продают ли воду. Можно заглянуть. Нам ведь все равно где гулять, мы же никуда не спешим.

Они вернулись к железной дороге, но там пекло еще сильнее: от шпал било таким жаром, что у них сразу пересохло во рту. Она раскраснелась и то и дело смахивала капли пота, выступавшие на переносице; он только отдувался. Но еще издали, сквозь колеблющийся воздух, они увидели открытый киоск и около него знакомых рыжеволосых девчонок. Подойдя поближе, они четко различили, что сестры пьют воду; одна из них, уже напившись, дурачилась – поливала другую из стакана. Это продолжалось до тех пор, пока на них не прикрикнула продавщица; тогда они наперегонки припустились к поселку.

– Как нам повезло, – еле проговорила она, когда они, убыстрив шаг, подошли к киоску.

– Пожалуйста, по стакану воды, – тяжело вздохнув, сказал он продавщице.

Вода была прохладной, шипучей, покалывающей ноздри. Выпив, они одновременно облегченно вздохнули и устало переглянулись.

– Еще по стаканчику? – предложил он.

Она кивнула, не в силах произнести ни слова. Они выпили еще по стакану, но вода почему-то не охлаждала, а еще больше увеличивала жажду. Простая, даже не подслащенная вода пьянила и веселила их. Они пили стакан за стаканом, пили, обливаясь и смеясь до слез.

– Странно, но у меня кружится голова, – сказала она, когда они направились к своему пристанищу. – Кажется земля и небо поменялись местами. Наверное, я перегрелась на солнце.

А он, обнимая ее, вдруг задался вопросом: почему никогда раньше не испытывал такую легкость, как сейчас, в жаркий полдень? Этот скачок за город открыл ему рецепт счастья, расширил границы его видения; все, что до этого он считал значительным, теперь казалось несущественным. Он совершенно выпал из прошлой жизни и не жалел об этом.

Весь оставшийся день они были рассеянны, забывчивы, даже не заметили, что в коробке не оказалось их третьего случайного жильца.

Он прилетел на следующее утро, разбудил их громким криком и, пока они собирались в город, скакал по подоконнику, всем своим видом показывая, что окончательно выздоровел.

– Похоже, скворец и не собирается с нами расставаться, – сказал он, укладывая вещи в сумку.

– Он же прожил с нами часть жизни, – откликнулась она. – С нами как бы вновь обрел крылья.

На реке

В отпуск я уехал на Волгу. Вначале жил на одном из притоков Волги, на хуторе Степаныча, среди лесной глухомани. Ничего особенного там не произошло, но и не было никакой «печали диких мест», наоборот, в памяти все дни светлые, солнечные, с умиротворяющим ленивым покоем.

Дом Степаныча стоял около плотины и старой развалившейся мельницы. От водосброса на хуторе не стихал шум – он заглушал даже гулкое лесное эхо, но к шуму я быстро привык, только когда углублялся в лес, глох от подлинной тишины.

За плотиной река была чистой, прозрачной, с гладкой поверхности в глаза бил острый свет. Степаныч все русло обставил вехами, перегородками, садками.

– По этим отводам рыба сама идет прямо на сковородку, – шутил Степаныч. – Хочешь есть, спускайся к садку и выбирай рыбу руками.

– Ты, Степаныч, гений рыбалки, – сказал я.

– Ну, какой там гений, – отмахнулся Степаныч. – Просто на хуторе работы невпроворот. Некогда заниматься рыбой. Да и сетки нет. Голь на выдумки хитра, сам знаешь, угу?

Степаныч выделил мне целый сарай с сеновалом, где с утра в косых солнечных лучах, словно некое броуновское движение, плавали пылинки.

По утрам меня будил велосипедный звонок внучки Степаныча – Ленки, резвой, глазастой девчушки дошкольницы с пятном от варенья на платье. Велосипеда у Ленки не было, один звонок, которым она беспрестанно тренькала.

Я выходил из сарая и ко мне мчалась Ленка со своей неразлучной подругой – дворняжкой Машкой. Ленка несколько раз неутомимо поздравляла меня с хорошей погодой, а Машка так же неутомимо вертела хвостом. Втроем мы направились к реке; по пути Ленка спрашивала:

– Красивый у меня звонок?

– Очень. Я таких никогда не видел, – говорил я к огромному удовольствию Ленки.

– А Машка очень умная. Раз дедушка потерял ключи, а она нашла и принесла в зубах… Она все понимает, только не говорит. Дедушка сказал: «Нарочно не говорит, чтоб не заставляли работать».

– Наверняка, – кивнул я.

На реке мы купались, пускали щепки-кораблики; рядом на мелководье плескалась и отряхивалась галка.

– Это Клара, – объясняла Ленка и звякала звонком. – Клара залетает прям в дом. Дружит с одной курицей… Та курица очень смелая. Однажды дралась с коршуном, защищала цыплят. Петух испугался и спрятался, а она не испугалась… Потом была вся израненная.

– Она настоящая героиня, – удивлялся я.

– Ага, – откликалась Ленка.

…Яркое солнце над верхушками деревьев, утренняя свежесть, ток воды меж досок плотины, обильная зелень, шмели над цветами, Клара, бесстрашная курица – все это казалось мне, горожанину, немыслимым богатством. Меня охватывал пьянящий восторг. «На природе отдыхаешь не только потому, что дышишь чистым воздухом, но и потому, что видишь красоту, – думалось, – и, конечно, отдых хорош, если забываешь все проблемы».

– Здесь, у деда, был кот, он любил валерьянку, – продолжала Ленка. – Как напьется, идет в деревню к кошкам… И погиб однажды. Под машину попал. Он глухой был. Раньше плавал на барже-самоходке и спал там, где мотор. Там тепло… Вот привык к шуму и оглох… И у нас здесь шум, ты слышишь? Мы тоже можем оглохнуть. Дедушка уже плохо слышит. И у меня иногда уши болят.

– Не выдумывай, Ленка, – говорил я. – От такого шума не глохнут. Это природный шум. Глохнут от механического шума, понимаешь?

Ленка не понимала, но откликалась:

– Ага!

– Ты такая счастливая, Ленка, – говорил я. – Живешь на природе.

– Ага! – Ленка нажимала на рычажок звонка. – У меня в дубовом корытце живет лягушонок… А в горшке с цветами на окне живет червяк дождевик. Иногда выползает, греется на солнце. Иногда привстает, прям как змея.

– Ну уж?!

– Ага! Правда, правда! Спроси у дедушки, если не веришь… А мой брат Вовка говорит – в городе жить лучше. Я, когда вырасту, уеду в город… Расскажи про город…

Я начинал рассказывать. Ленка слушала не просто заинтересованно, а затаившись, широко распахнув глаза, даже забывала про звонок. В городе меня постоянно принимают то за официанта, то за контролера, то за рассыльного – однажды даже дали на чай, когда я принес рукопись в издательство. А здесь, для Ленки, я был самым умным на свете.

Но если Ленка просто завышала меня, то Машка вообще видела во мне титана – запрокинув голову, смотрела мне в глаза и то улыбалась – при этом, столько счастья было на ее мордахе! – то сосредоточенно прислушивалась к моему голосу, ожидая приказаний.

Днем мы с Ленкой помогали Степанычу по хозяйству: я косил травостой, а Ленка таскала пахучие охапки травы во двор для просушки. Степаныч в это время мастрячил телегу. Он делал по заказам телеги и сани-розвальни, причем был завален заказами даже из других областей. Он слыл мастером высочайшего класса и, что особенно обидно, мастером умирающей профессии.

После обеда Ленка спала, прижав к себе звонок, а мы со Степанычем вели деловую беседу: Степаныч рассказывал о родителях Ленки, о рыбачьем поселке, где они живут, я сообщал о своей городские новости. Одновременно Степаныч слушал радио и бормотал:

– Брехня! Все врут. Ни одному слову не верю.

Или:

– Все делают не так! Все неправильно делают! Им просвирки в церкви есть, а не серьезные дела делать.

Ни одно событие не обходило внимание Степаныча – он был в курсе всех мировых дел.

К вечеру мы со Степанычем пилили и кололи дрова, а Ленка носила поленья в сарай и по ходу дела с упоительной серьезностью сообщала мне что-нибудь новое:

– …Вчера мы с Машкой видели лося. У реки… Большой такой, с рогами. Пришел воды попить… Машка залаяла, а он не уходит. Попил, я крикнула: «Шу! Уходи!». И позвонила. И он ушел.

– Не страшно тебе было? – спрашивал я.

– Не-е. Ни капельки… Я и лешего не боюсь… Надо сорвать репей и громко крикнуть: «Шу! Уходи дядька!». И он уйдет, правда, де?

– Угу, – откликался Степаныч.

– Молодец ты, Ленка! – говорил я. – Ты смелая.

– Ага! – улыбалась Ленка и громко звякала звонком.

За ужином Степаныч планировал работу на следующий день, молился, но особенно не надоедал Богу молитвами, а причудница Ленка то и дело цедила: «Цы-ы! Во, опять!» – и, кивала на чердак, где как уверяла, проказничал домовой.

Однажды Ленка, Машка и я пришли за продуктами в сельмаг в пяти километрах от хутора. Как только вошли в деревню, Ленка показала на дом справа:

– Здесь живет Настя. У нее есть кот Барсик. Он бежит на плач. Кто заплачет, подбегает и слизывает слезы. Однажды я спряталась за поленицу и плачу понарошку, а Барсик ищет меня, мяукает… А раз у Насти кукла упала в погреб. Настя полезла, а вылезти не смогла. И расплакалась. И Барсик ее отыскал по плачу. И привел к погребу Настину мать.

Через несколько шагов Ленка показала на дом слева:

– Здесь живет Петька. Он противный. Дерется. В прошлом году у него жила больная ворона. Она всех передразнивала. Услышит лай собаки, пытается лаять. Могла мяукать, как кошка. И даже тарахтела, как трактор. Потом ворона поправилась и улетела.

Ленка тренькала звонком, рассказывала о своих сверстниках и о животных, которых они имеют. Ей казалось, что это самое интересное в деревне. Мне тоже так казалось.

Пока мы с Ленкой находились в магазине, Машка снаружи не отрываясь смотрела на дверь; иногда с невероятной осторожностью взбиралась на крыльцо и принюхивалась. Сложив продукты в рюкзак, я хотел было купить Ленке конфет «подушечек», но она глубоко вздохнула, ее звонок как-то грустно тренькнул и затих.

– Мне нельзя. Дедушка не разрешает.

– Почему? Зубы болят?

– Не-е… У Вовки диабет. Есть такая болезнь, знаешь? Ну, и мне может перейти. Сладкое есть нельзя… Вовка сам себе делает уколы. Он уже взрослый, в седьмом классе учится…

Ленка смолкла, но искоса взглянула на конфеты и потянула меня за рукав.

– Одну конфету купи. Одну можно. Но дедушке не говори, рассердится.

– А почему Вовка не отдыхает на хуторе? – спросил я у Ленки, когда мы вышли из сельмага.

– Он летом подрабатывает почтальоном. Разносит письма по деревням. С ним ходит Тузик. Он тоже умный. Не такой, как Машка, но все же, – Ленкин звонок снова во всю названивал, весело, задорно.

– А где лучше: на хуторе или в поселке?

– Не знаю, – нерешительно протянула Ленка. – В поселке у меня подружки и… аквариум. Наш кот Васька любит сидеть у аквариума. Считает, сколько рыбок поплыли в одну сторону, сколько в другую… Васька старый, спит с грелкой. Я ему на ночь кладу. Он злится, когда она остывает, теребит лапой, урчит…

С каждым Ленкиным сообщением, я чувствовал, что умнею на целую голову.

– А у соседей есть теленок и поросенок, – продолжала Ленка. – У поросенка один глаз голубой, другой зеленый. Поросенок играет с теленком, прыгает на него, как собака, повизгивает… А в поселке в Волге купаются коровы. И мы тоже купаемся. Но у дедушки купаться лучше.

– У дедушки вообще лучше, – подхватил я. – Лучше, чем в поселке и намного лучше, чем в городе. А ты просто молодец, столько мне интересного рассказала!

– Хочешь, я подарю тебе звонок? – вдруг спросила Ленка.

– Нет. Это слишком дорогой подарок, его я не возьму. К тому же, твои рассказы – лучший подарок. Когда вернусь в город, обязательно все запишу – получится целая повесть. Знаешь, как ее назову? «Рассказы девчонки со звонком!».

Еще в начале отпуска я твердо решил пожить на реке в разных местах, не важно где – куда занесет судьба; хотел доказать самому себе, что не пропаду в любых условиях – именно поэтому через неделю я распрощался со Степанычем и Ленкой.

Ниже по течению реки, недалеко от рыбачьего поселка жил резко индивидуальный человек – Николай. У него была хрустальная мечта – освоить всю Волгу, то есть, пожить на всем протяжении реки (само собой, его мечта по своему масштабу значительно превосходила мой план – пожить в нескольких местах). Я был уверен – слишком прекрасные мечты всегда нереальны, несбыточны, а фантастические планы строят только авантюристы, но моя уверенность оказалась ошибочной.

О Николае я узнал от Степаныча и заочно так загорелся познакомиться с этим человеком, что отправился на его поиски. На «большаке» поймал грузовик и прикатил в поселок.

– Чудик, слабосильный философ-самоучка! – отозвались рыбаки о Николае. – У него шило в одном месте. Жил припеваючи в десяти километрах вверх по реке. Место было добротное, участок освоен, все четко выстроено, приличный огород, сад – чего ему не жилось? Так нет, разобрал избу, сплавил сюда.

– Как сплавил? – переспросил я.

– А так. Как плот. И весь скарб на плоту, и жена и сын, и дочь, и кот ихний – умора! Как цыгане… Теперь обустраивается, поднимает целину – и чего ради?

Чудак Николай еще сильнее распалил мое любопытство – оно стало прямо-таки зоологическим. С этим зоологическим любопытством я и отправился знакомиться с «плотогоном».

Меня встретил высокий загорелый мужчина, с энергичными движениями – на вид лет тридцать с небольшим. Поражали его глаза – в них виднелась целеустремленность и свободомыслие. Это был волнующий момент, я сразу понял – передо мной необыкновенный человек.

– …Все так, – сказал Николай, когда мы сели покурить на недостроенной террасе, среди желтых тыкв, и я спросил: «Правда ли, что он сплавил свой дом?».

– Все так, – повторил он. – Я больше трех-четырех лет не могу жить на одном месте. У меня, понимаешь ли, страсть к переменам в крови. Смотри, что получается: люди всю жизнь живут на одном месте, окопаются, как кроты, и ничего не видят вокруг. А мир-то большой, понимаешь?! Ну, обжился ты на одном месте, ну поднакопил барахла, а что дальше? Сидеть и по телеку смотреть чужую жизнь?! Мне, понимаешь ли, нужны живые впечатления… Я не могу без дела. Люблю строить, и без хвастовства скажу, понимаю толк в строительстве. Вот к избе террасу ставлю, на прежнем месте было лишь крыльцо… Еще пару годков здесь покантуюсь, участок освою и разберу избу… Махну вниз по реке. Говорят, там привольней… И работы на новом месте всегда вдоволь… Понимаешь ли, когда всю жизнь живешь на одном месте, тебя подстерегает подводный камень – спокойная жизнь человека разъедает, как ржавчина.

– Понимаю тебя, мне сродни твои горячие мысли, – сказал я совершенно искренне, поскольку и сам в то лето был бродягой. – Мне нравится эта твоя особенность, твой образ жизни, но ведь у тебя семья. Им каково?

– У нас спетая команда, – усмехнулся Николай. – Моим ребятам и в одной школе учиться надоедает. Выбьются в отличники и говорят: «Скучно. В другую бы школу!». Вот так вот. Моя кровь – страсть к переменам… И сын не зря со мной живет, – Николай кивнул на подростка, который с надлежащим старанием тесал сосновый брус. – Он ведь от первой жены. Мог бы жить с матерью, но вот видишь, со мной, – Николай довольный потянулся. – А жена? Жена во всем меня поддерживает, иначе не прожил бы с ней восемь лет… Сейчас она с дочерью в поселке у родственников… Скажу тебе, я здесь бронзовую свадьбу отгрохал. С первой женой прожил семь лет и со второй уже восемь. Так то! В итоге женат пятнадцать…

– Суммарная бронзовая свадьба, – нашелся я.

– Точно, – усмехнулся Николай. – И бронзовая, и стеклянная, и деревянная, и ситцевая, какая хочешь…

Неожиданно пошел тяжелый дождь и Николай крикнул сыну:

– Убирай инструмент!

А мне махнул:

– Пошли в избу, уже ушица поспела…

В доме, расставляя на столе посуду, Николай ухмылялся и все больше подтверждал прозвище философа:

– Злые языки, разные недоброжелатели всякое обо мне говорят, но это от зависти. Некоторые люди ведь не только свои участки огораживают, но и мыслят ограниченно, понимаешь?.. А некоторые обогащаются – противно смотреть! В поселке есть один предприниматель – сдает туристам для охраны палаток своего пса. За плату. И лодку, и сарай сдает… Другой, тоже за плату, показывает грибные и ягодные места. Вот до чего люди дошли! Скоро дорогу будут показывать за деньги… Теперь понимаешь, почему я для них белая ворона?

– Как не понять. Но, наверняка, стяжателей не так уж много.

– Полно!.. Ясное дело, и нормальные есть, так те и относятся ко мне уважительно. Тоже завидуют, но по-хорошему; завидуют, что я легкий на подъем, – Николай снова усмехнулся (его усмешки и ухмылки были полны значения). – Непостоянство нормальная вещь. В природе все непостоянно, все меняется, как река… И в разных истинах надо сомневаться – это ведет к новым открытиям. А тот, кто ни в чем не сомневается, попросту дурак, – Николай в очередной раз усмехнулся, хмыкнул и подал мне деревянную ложку.

Уха была настоящая, волжская, со стерлядкой – такую ни в одном ресторане не отведаешь. И дело не в ее вкусовых достоинствах – от нее исходило тепло домашней еды. Кстати, от всего домашнего исходит особое тепло – от обжитой мебели и ношеной одежды, от кухонной утвари и простых обиходных вещей. Я ел уху и думал: «Причудница Ленка, чудесник Степаныч, чудак Николай – случайно ли это? Быть может, общение с рекой сделало их такими? Наверное, река несет в себе что-то такое, что делает людей необыкновенными, расширяет их воображение, выявляет таланты?.. Надо бы почаще окунаться в Волгу – может, и во мне откроются какие-то неведомые, дремлющие таланты… Собственно, чего откладывать – доем уху и окунусь».

Как бы прочитав мои мысли, Николай сказал:

– Вроде дождь стихает. После дождя река теплая.

Николай предложил мне остановиться в его «плавающим» доме и, само собой, я не заставил себя уговаривать. Три дня я помогал Николаю строить террасу, усердно осваивая профессии плотника, кровельщика и стекольщика. За эти дни я крепко сдружился с Николаем и его сыном Борькой – не по возрасту серьезным пареньком. Когда мы достроили террасу и «обмыли» ее, я распрощался с Николаем и Борькой – мы расстались, как родственники.

Заключительную часть отпуска я провел в Ярославской области (по совету Николая). Туда добирался на трех видах транспорта: вначале на попутном «москвиче», затем до Ярославля на автобусе, дальше – до Волги – на тракторе.

В тех местах деревни маленькие, в несколько дворов, и убогие, с разбитыми дорогами и ветхими настилами – вроде, ничего и не изменилось с царских времен. Есть и вовсе покинутые поселения, где от домов остались одни фундаменты, а меж старых одичавших яблонь бродят тоже одичавшие собаки и кошки.

В одном из таких мест, среди высокого леса, сохранилось два строения: низкая, полуразвалившаяся изба и покосившийся сарай – владения бабки Анастасии. В деревнях о бабке отзывались как о выжившей из ума старухе, которая чуть ли не вышла замуж за домового – во всяком случае по вечерам отчитывается перед ним за проделанную за день работу и вообще постоянно ведет беседы разного толка.

Бабка Анастасия имела огород, держала кур и козу, подкармливала приблудную собаку и дикого кота. До этой живности на чердаке у бабки обитал старый ворон – большая птица со смоляным оперением и зоркими глазами. Тот ворон сильно привязался к бабке: каждый день из других деревень притаскивал ей разные блестящие штуковины: пуговицы, бусины, осколки зеркал, алюминиевые ложки.

– Ты, дед, ворона-то не обижай, поладь с ним, – просила бабка Анастасия домового, который, как она считала, тоже жил на чердаке.

Видимо, домовой с вороном поладили – целых два года они мирно соседствовали на чердаке, а вот сама бабка дала маху: вначале приютила собаку, а потом и кота. Каждый раз, когда она выносила собаке еду, ворон взлетал на крышу избы и недовольно бурчал, а уж если гладила кота – так и норовил его клюнуть.

Долгое время бабке Анастасии было невдомек, отчего такая ревность у птицы? Но однажды городские грибники заглянули в избу и оставили бабке дикого голубя-подранка. С неделю бабка выхаживала птицу в корзине на окне; промывала настоями рану, кормила кашей, и все это время ворон сидел на сарае и косил глазом в сторону окна. А потом вдруг поднялся высоко в небо, сложил крылья и камнем бросился вниз.

– Видать в него переселилась душа покойного мужа, – объяснила бабка Анастасия домовому. – Ну, да простит меня господь! И ты, дед, прости меня, старую.

С того дня у бабки Анастасии появился редкий дар – предсказательницы. Каким-то странным образом (возможно, по накопленной в воздухе энергии) она вдруг стала предугадывать события, которые впоследствии происходили на самом деле. Это было странно вдвойне, поскольку в тех местах крайне редко что-либо происходило. Тем не менее бабка предсказала бурю с лесоповалом, пожар и наводнение в райцентре, причем указала сроки ненастий, и именно в эти сроки они и произошли. После этого в деревнях все сошлись в одном – бабка Анастасия колдунья.

Я прожил у бабки Анастасии пару дней и первое время выслушивал ее с некоторым недоверием, но после того, как она предсказала мне «большую удачу» в работе, поверил каждому ее слову.

В трех километрах от бабки Анастасии у реки, где на берегу ржавел старый буксир, жил инвалид Петр. У него была добротная изба с хозяйственными постройками, лошадь, кобель и ручная чайка, которая обитала в лодке. Дом Петра окружали запутанные тропы, колючий кустарник, буйные травы и цветы.

Петр не верил в нечистую силу, но допускал, что у всего на земле есть душа; не только у животных, но и у растений, камней, воды – у всего, что тянется ввысь, лежит затаенно или течет, постоянно меняясь. «Почему цветок сгибается, когда хочешь его сорвать? – размышлял он. – Почему у разбитого камня затягивается свежая поверхность, а река, как ни направляй ее русло, все одно – упрямо берет свое?».

– Я хранитель реки, – представлялся Петр туристам байдарочникам и разным удильщикам, которые по случаю заглядывали к нему.

Мне тоже представился «хранителем», и сразу, без всяких вступительных словечек, добавил:

– Значит так! Если ты готов к серьезному разговору, жми в райцентр за винишком. Это всего час резвой ходьбы.

Я выполнил его наказ, после чего Петр сказал:

– Располагайся, живи сколько душе угодно.

Мы выпили и Петр развил свою мысль относительно реки:

– Река для меня – живая душа. Я с ней беседую, советуюсь. Она мне, значит, и мудрый друг и ласковая женщина, и ребенок, о котором надо заботиться. И кормилица… Здесь недавно одни байдарочники опрокинулись, теперь как ни брошу блесну, то тушенку, то сгущенку зацепит, – Петр засмеялся, довольный своим юмором.

Дальше он сообщил, что раз в неделю запрягает лошадь и возит в райцентр дрова; в обратную дорогу закупает продукты.

– …И Полкан со мной ходит, – Петр кивнул на кобеля, который вышагивал посреди двора, – но только вступим в райцентр, забивается под телегу – побаивается местных дворняг. Ну, значит, чужая территория. Так и семенит меж колес, пока справляюсь с делами… А в лесу никого не боится, ни волка, ни кабана… Он, чертенок, что надо! Через лес бегает к Альме, сучке бабки Анастасии, в трех километрах отсюда. Бабке это не нравится. Говорит, что «я бывший распутник и собаку этому учу», – Петр засмеялся. – Она совсем спятила старая… С домовым разговоры ведет… Но, кто знает, может, и вправду, колдунья, – Петр начал рассказывать про бурю, пожар и наводнение.

Я переночевал у Петра; наутро он устроил мне отличную рыбалку – я наловил целое ведро плотвы; Петр взялся ее поджарить и опять заговорил про «винишко»:

– …Под жареную рыбешку оно хорошо пойдет!

Погода стояла, как по заказу – ни жарко ни холодно, и мне ничего не стоило отмахать еще раз до райцентра и обратно.

За обедом Петр продолжил свои рассказы.

– …Как-то осенью у меня остановились двое городских охотников. Прикатили на «газике», расположились – все, как положено… Обещали «отблагодарить сполна, поставить богатую выпивку»… К вечеру они, значит, выследили семью кабанов, убили двух молодых свиней, но матерого секача упустили. Им закончить бы охоту – и так трофеи были немалые, но они уже вошли в азарт… Короче, решили и секача уложить… А произошло это недалеко от дома бабки Анастасии. Ну, значит, они завернули к ней, оставили туши, а сами двинули искать секача. Бабка их предупредила: «Нельзя старого кабана трогать. Старый кабан – хозяин леса. Беда будет!»… И что ты думаешь? Секача-то они уложили, но он успел клыками одного охотника пропороть! Другой, значит, повез друга на «газике» в больницу, да недалеко от райцентра влетел в кювет. Сам, правда, отделался легко, но машину помял сильно… Ну, в общем, значит, оба потом в больнице отлеживались. Вот и не верь после этого бабке… А я и без нее знаю – все, что сделаешь плохого, к тебе вернется. Ты сам-то как думаешь?