Текст книги "Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

У него была своя, немецкая логика; начальству это не нравилось – оно руководствовалось предписаниями «сверху», и вскоре лучшего работника фабрики уволили.

Новым бухгалтером назначили Виктора Кирилловича Бодрова, «видного мужчину с шевелюрой-мечтой», как охарактеризовали его работницы фабрики и от которого они сразу «сошли с ума». С первого дня работы Виктор Кириллович ко всем сотрудникам был подчеркнуто внимателен и предупредителен, но больше других – к Ольге. Она считала это дружеским покровительством, а он вдруг пришел к ее родителям и сделал предложение. Матери он понравился как «человек с положением», отец неопределенно пожал плечами:

– Пусть Оля решает сама.

А Ольга растерялась, ее взгляд заметался, она посмотрела налево, направо, как бы ища защиты, закачала головой и, густо покраснев, убежала. Замужество ей представлялось какой-то романтической и таинственной связью, ее предназначением и обязанностью; она догадывалась, что это ожидает ее впереди, но в каком-то неопределенном будущем, после окончания института. А пока она не думала о замужестве, тем более не могла представить Виктора Кирилловича своим мужем, он казался ей слишком взрослым мужчиной. Она еще чувствовала себя не доигравшей девчонкой; в восемнадцать лет в ней еще не проснулась женщина. Ко всем знакомым парням она относилась как к приятелям; еще ни один молодой человек не затронул ее сердце, не заставил думать о нем, волноваться при встрече.

На следующий день после визита Виктора Кирилловича Ольга не вышла на работу.

– Не пойдешь на работу, кормить не буду, – заявила мать.

– Хорошо, мама, – сказала Ольга. – Я вернусь на работу, но осенью обязательно поступлю в институт.

Виктор Кириллович встретил ее радушно и в последующие дни проявлял к ней только товарищеское расположение, но Ольга чувствовала – это дается ему нелегко, чувствовала – между ними все равно существует какая-то напряженность. Да и работницы, при случае, подтрунивали над «тайными вздохами главбуха». В конце лета Ольга написала заявление об уходе.

…Много лет спустя, оформляя пенсию, она зашла на фабрику и узнала, что Виктор Кириллович погиб защищая Москву в сорок втором году. Ольга вспомнила первомайский праздник, веселую уличную разноголосицу, и как они, молодые работницы, шли на Красную площадь со знаменем и цветами, и как среди них шагал улыбающийся, со сбитой ветром «шевелюрой-мечтой» Виктор Кириллович. Обнявшись с девчатами, он пел и раскачивался в такт песне – он казался таким взрослым, а ему было всего двадцать пять лет.

Ольга подала заявление в институт иностранных языков и, блестяще сдав экзамены, была зачислена на первый курс… Училась она увлеченно, со все нарастающим интересом, преподаватели отмечали ее любознательность, ненасытную жадность к занятиям.

– В институте удивительно интересно, – ликующим голосом возвещала она родным. – Каждый день узнаешь что-то новое, одерживаешь маленькие победы.

Среди студентов Ольга выделялась открытостью, искренностью и главным образом – постоянным стремлением принести пользу другим. Что немаловажно, обладая безудержной фантазией, будучи прирожденной выдумщицей, она чуть ли не ежедневно являлась как бы в новом качестве, казалась немного новой. Все это, и неиссякаемая энергия, наделяли ее немалой притягательной силой; даже самые пассивные, общаясь с ней, чувствовали прилив сил.

…Позднее, многие, с кем Ольга училась в институте, утверждали, что она покоряла сразу одной своей улыбкой, что над ней всегда светился воздух, и каждый около нее ощущал теплый ветерок – так велико было ее обаяние: и все, как один, были уверены, что счастье ей на всю жизнь обеспечено.

Спустя месяц после начала занятий, у Ольги проявились черты лидера и вокруг нее сгруппировалось несколько единомышленников; они создали драматическую студию, в которой ставили пьесы на немецком языке. На один из спектаклей Ольга пригласила Лидию с Антониной. После спектакля подруги похвалили Ольгу, но и покритиковали – сказали, что студенты забыли про «ценностные рамки и ставят себя вровень с актерами», и что вообще, она, Ольга, слишком «заводная», много развела в институте друзей и эта неразборчивость в людях скоро ей «выйдет боком».

– Чем больше друзей, тем больше радости в жизни, – улыбнулась Ольга, догадываясь, что в подругах говорит ревность.

После занятий Ольга с сокурсниками ходила в музеи и театры, играла в волейбол, а позднее увлеклась плаванием. В то время на Москва-реке открыли Водный стадион и по воскресеньям устраивали праздники на воде: соревновались пловцы и гребцы на шлюпках, носились глиссеры. Ольга записалась в секцию плавания и быстро стала первоклассной пловчихой – как лучшая спортсменка в группе даже участвовала в параде физкультурников.

…Тот парад она отлично помнила – такое запоминается на всю жизнь – они шли по Крымской площади, красивые молодые люди в белоснежной спортивной одежде – маршировали, высоко взмахивая руками; время от времени останавливались, делали пирамиды и вскрикивали лозунги, вызывая всеобщий энтузиазм – с тротуаров и балконов, из подъездов, окон и трамваев им отвечали многочисленные ликующие зрители.

Иногда после занятий собиралась группа студентов активистов комсомола. Они распевали:

 
Долой, долой монахов!
Долой, долой попов!
Мы на небо залезем,
Разгоним всех богов!
 

И звали Ольгу с собой в церковь вести атеистическую пропаганду, но она решительно отказывалась. Ее воспитывали в уважении к религии… Ольга не верила во всесильность Бога, в могущество святых на иконах, но ей нравилась торжественность и величие церковных обрядов. Для нее религия была не верой, а сводом определенных правил, в основе которых лежали нравственность, гуманизм, совестливость.

В институте, как и во дворе и в школе, к Ольге тянулись не только друзья, но и липли разные ухажеры, особенно «победители женских сердец», но она любезно и твердо, без всякого притворства, отклоняла «заманчивые предложения» – как каждая женщина, она интуитивно чувствовала, где серьезное, где легковесное, где искреннее, где фальшивое.

Старшая сестра Ольги Ксения, прыщавая «дурнушка», долго не выходила замуж, все искала «свой идеал», в каждом поклоннике видела недостатки, пока ей не исполнилось тридцать лет и на ее лице не появилось выражение угрюмой горечи.

– Ты, Ксюша, неверно подходишь к людям, – сказал однажды отец. – Надо видеть в человеке хорошее, а ты выискиваешь плохое. У тебя очень большие запросы.

Мать была еще прямолинейней:

– Останешься старой девой со своей любовью. Выходи за любого, а там слюбитесь.

Ксения подождала еще несколько лет, а потом с отчаяния вышла за туповатого парня, моложе ее на десять лет. Его звали Федор, он только что приехал в город из глухой деревни, работал забойщиком в шахтах метрополитена и жил в общежитии. Хмурый крепыш с пугающим лицом и огромными красными ручищами, он все время молчал, а когда с ним заговаривали, бурчал что-то неопределенное.

Родители выделили молодоженам маленькую комнату, но Ксения с первых дней совместной жизни всячески избегала мужа, называла его «тюфяком» и «дубиной» и все вечера проводила в комнате родителей.

– Не могу жить с этим «тюфяком», – говорила матери. – Он примитивный, грубый, неотесанный… И черт меня дернул выйти за него, уж лучше осталась бы одна.

Несколько раз Ксения намеревалась развестись с мужем, но так на это и не решилась. Детей она не завела, с годами смирилась со своей «дурной» участью и стала украдкой выпивать.

Ольгины братья, длинноногие вихрастые парни, служили на телефонном узле, были первыми заводилами во дворе и отличными спортсменами: делали кульбиты с парадного, быстрее всех бегали на «норвежках». Старший, Алексей, после призыва в армию, участвовал в финской кампании и был контужен. Демобилизовавшись, вернулся на телефонный узел, а как только его перевели из телефонистов в начальники смены, женился на девушке украинке, с которой встречался до армии. Ее звали Лариса. Она была высокая, с худым нервным лицом и властным голосом. Переехав к мужу, она размашисто прошлась по квартире, выбрала лучшую из трех комнат и настояла, чтобы Алексей занял именно ее. На следующий день она переставила на кухне столы, часть вещей вынесла на черный ход, привезла новые занавески, новый светильник, а свекрови заявила:

– Вы, мама, ничего не понимаете, живете по старинке.

Спустя месяц мать жаловалась:

– Люська свои порядки заводит. Кто ж здесь хозяйка, она или я? И Алексей изменился, пляшет под ее дудку, грубит мне. Правду говорят: «Приведет в дом сын хорошую невестку, мать дочку приобретет, приведет плохую – мать и сына потеряет».

Отец только вздыхал:

– Ладно, родная, не печалься. Ну, много ли теперь нам с тобой надо? Детей вырастили, дождемся внуков и на покой.

Младший брат, Виктор, насмотревшись на браки своих старших, сказал матери, что «не женится вообще никогда». Виктор тоже служил в армии, но демобилизоваться не успел, началась вторая мировая война.

Ольгина младшая сестра, «тихоня» Анна, была слабой суеверной натурой. Подростком она мечтала стать певицей, но поступила на рабфак и «изменила стиль жизни» – начала разводить герань и увлеклась хиромантией. Окончив рабфак, Анна, по выражению Алексея, «обабилась», годами носила одно платье, ради экономии мало ела – все заработанные деньги откладывала на приданное. Впоследствии она привела домой молодого, но лысого военного.

– Это мой муж, – сказала, собрала вещи и больше в доме не появлялась.

Все Ольгины сестры и братья обладали музыкальным слухом, играли на гитаре, пели. Особенно преуспевали братья – они серьезно занимались чечеткой, даже выступали на городских конкурсах, а как гитаристов их хвалил сам Иванов-Крамской. Ко всему, Ксения делала живописные аппликации из лоскутов, Анна прекрасно вышивала гладью, Алексей с Виктором увлекались радиотехникой и собирали приемники… Но все-таки самой талантливой была Ольга. И если ее сестры и братья с годами забросили все свои увлечения, превратились в никчемных обывателей, погрязли в семейных склоках, то Ольга, несмотря на тяготы и лишения, жила духовной жизнью, постоянно занималась самообразованием, «самосовершенствовалась», и в конце концов ушла далеко вперед от родни.

…Однажды на вечеринке у Лидии Ольга встретила парня, который сразу приковал ее внимание. Он был среднего роста, в очках, в простой рубашке с расстегнутым воротом, не глаженых брюках и стоптанных башмаках. Когда Ольга вошла, он сидел на диване и под гитару пел модную тогда песню Лещенко «Чубчик». Ольга стала подпевать, и так дуэтом они и закончили песню.

– А вот эту вещь знаете? – парень улыбнулся Ольге и заиграл песню Козина, потом романс Вертинского.

Как-то само собой за столом они очутились рядом и, разговорившись, обнаружили несколько общих знакомых. Затем выяснили – им нравятся одни и те же кинофильмы, книги и театральные постановки. Отключившись от всей компании, они проговорили весь вечер, а прощаясь, условились пойти на следующий день на оперетту «Сирокко».

Его звали Анатолий. Он был всего на год старше Ольги, но уже успел многое пережить и, в отличие от своей беспечно-счастливой подруги, выглядел серьезным и самостоятельным.

Он родился в Ленинграде, его отец работал бухгалтером, мать – портнихой надомницей. В городе на Неве они жили более-менее благополучно, правда отец Анатолия, будучи слабохарактерным и малодушным, часто выпивал, но никогда не переходил грань дозволенного. Все изменилось в конце двадцатых годов, когда отца перевели на работу в Москву и, то ли повлияла непривычная среда, то ли так было предназначено судьбой, только переезд сыграл неправдоподобно трагическую роль в семье. Первым не выдержал перемен отец – он начал выпивать больше прежнего, и однажды, во время запоя, у него случилось умопомрачение – он повесился. Затем, простояв на холоде в очереди за продуктами, заболела менингитом семилетняя Анна, младшая сестра Анатолия; спасти ее врачам не удалось. Эти страшные несчастья подкосили здоровье матери; через год она заболела тифом и вскоре скончалась.

Одного за другим Анатолий потерял всех родных. Соседи навещали его, стирали белье, приносили еду и… уходили, а он оставался один в пустынной трехкомнатной квартире… Через несколько дней квартиру «уплотнили»: в большую комнату подселили жильцов, оставив шестнадцатилетнему квартиросъемщику две маленькие комнаты. Новые жильцы искренне заботились об осиротевшем подростке, всячески пытались вывести его из подавленного состояния, утешали и приободряли:

– Ты уже взрослый, будь мужчиной, будь мужественным… Держись, ты способный, у тебя большое будущее…

Анатолий слушал рассеянно; оглушенный смертью родных, он чувствовал себя загнанным в угол, все больше замыкался в себе, все чаще уходил из дома, где каждая вещь напоминала о жуткой утрате. По совету соседей, «чтобы избавиться от духа умерших», он продал все вещи, кроме кухонного столика с кобальтовой посудой, и за небольшую приплату обменял свою жилплощадь на десятиметровую комнату в Орликовом переулке у Красных ворот. Затем, вместе со школьным приятелем, поступил в чертежно-конструкторский техникум на Зубовском бульваре.

Это был момент взросления, начало самостоятельной жизни. Новая обстановка в техникуме, плотные интенсивные занятия не оставляли времени на горькие раздумья и постепенно приглушали душевную боль. Товарищи по группе, узнав судьбу Анатолия, окружили его особым вниманием, затащили в секцию бокса, поставили защитником в футбольную команду; случалось, всей группой корпели над «начерталкой» или подрабатывали – писали вывески для магазинов, плакаты, или устраивали «мальчишник» у Анатолия с шахматными баталиями и песнями под гитару; с годами это товарищество переросло в крепкую дружбу.

Окончив техникум с отличным дипломом и характеристикой, в которой отмечалась редкая работоспособность, «умение просчитывать все варианты и выбирать лучший», Анатолий был направлен на авиационный завод.

…Так скрестились две судьбы, два разных человека: простодушная девушка с живым характером и много переживший, благоразумный и осмотрительный парень… Они сходили в театр, а после спектакля долго гуляли по бульварам, и с того дня встречались ежедневно.

Анатолий познакомил Ольгу со своими друзьями, инженерами Доравтотранса – одержимые, увлеченные техникой, они вечно копались в разных механизмах, что-то конструировали, паяли и клеили, и занимались спортом и рыбной ловлей, и дружили с художниками, и сами рисовали – придумывали эмблемы спортивных обществ, и даже участвовали в конкурсе проектов Дворца Советов. Они собирались у Анатолия, слушали новые пластинки Руслановой, Козина, Шульженко, Утесова, и вели жаркие споры, и обсуждали открытие метро и двухэтажные троллейбусы на улице Горького, и новые Парки культуры, и зарубежные кинокартины с участием Дины Дурбин, Гарри Пиля и Мэри Пиккфорд, и отечественные комедии с Орловой, Алейниковым, Жаровым. Ольга попала в захватывающий, насыщенный событиями мир; с Анатолием и его друзьями она ходила на выставки, стадион и купальню на Москва-реке.

В Анатолии ей нравилось все: его внешность и предельная напряженность жизни, его серьезное увлечение книгами и шахматами и то, что он всегда что-нибудь мастерил. И нравилось, как он держался в компаниях: просто и естественно, подтрунивая над друзьями, а к ней, Ольге, проявлял великодушие и снисходительность; и нравилось, что во время затяжных споров с друзьями он не заострял разногласия, а старался свести их к шутке. Ольга восхищалась им, и что бы он ни предложил, откликалась с радостной готовностью; ради него она в любую минуту могла расстаться со своими привычками и привязанностями. Ей даже нравилось, что Анатолий был неумелым ухажером и что влюбленность не затмевала его разум, что он всегда прекрасно владел собой. «Мужчина и должен быть именно таким, – рассуждала она. – Сдержанным, поглощенным работой, а не юбочником, вроде всяких прилипал».

О своей семье Анатолий ничего не рассказывал; все, что Ольга узнала, позднее ей рассказали его друзья. Он только вскользь обмолвился:

– Мои все умерли, Олечка. Так получилось. Давай не будем об этом говорить, те годы, как страшный сон. Просто поверь мне на слово, я много пережил.

Иногда в компании Ольга замечала, что Анатолий внезапно отключался от разговоров и впадал в хмурую сосредоточенность; она догадывалась, что его терзает, и в такие минуты пыталась его отвлечь от тяжких дум; ей хотелось как-то помочь ему, но как именно она не знала.

Подруги считали Ольгу «талантливой затейницей», «добрейшей душой», и в то же время «взбалмошной, легкомысленной»; ее веселость и общительность принимали за «ветреность», но Анатолий видел за Ольгиной веселостью легкий характер, открытость, в ее «затейливости» – бесхитростность, а в ее голосе угадывал добросердечность и правдивость.

Однажды в солнечный майский день он пришел на свидание сильно взволнованный, словно растерял всегдашнюю сдержанность… Тот день Ольга помнила до мельчайших подробностей: он был не слишком жаркий, не слишком холодный, но небо синело ярче обычного. Бульвар, где они встретились, уже зеленел маленькими клейкими листьями, а от гомона птиц сотрясался воздух – их голоса заглушали слова влюбленных. Непрерывно теребя пиджак, Анатолий объяснился Ольге в любви, потом посмотрел ей прямо в глаза и сказал:

– Давай, Олечка, поженимся?!

Ольга зажмурилась, улыбнулась, запрокинула голову и еле выдохнула:

– Давай!

Их любовь родилась дружбой, доверием друг к другу… Они шли в загс, не замечая улиц; завидев их, прохожие расступались и улыбались – как бы благословляли на брак.

Свадьба была простой: днем отметили событие с родственниками Ольги, вечером собрались с друзьями. Отец с матерью и Ольгины братья искренне порадовались за молодоженов, но Ольгины сестры отнеслись к браку настороженно – по их понятиям, срок знакомства – каких-то четыре месяца – выглядел смехотворно коротким, и вообще в поведении невесты было мало целомудрия, а жених ничего особенного из себя не представлял.

И подруги Ольги не верили в продолжительность их совместной жизни, забывая, что только один брак достоин осуждения – брак без любви.

Скривив губы, Антонина усмехнулась:

– Олька совсем потеряла голову. Очень рада за нее, испытываю море радости, но еще неизвестно, как у них будет.

Лидия высказалась еще смелее:

– Разойдутся, как пить дать, тут и говорить нечего. Они же знакомы всего ничего. Знаю я эти браки с бухты-барахты. Нет, чтобы узнать друг друга как следует, присмотреться. Как была Олька вздорной, легкомысленной, так и осталась. Надо же, сразу выскочила замуж! За очкарика!

– Не слушай никого, – говорил Анатолий Ольге. – Неверна поговорка: «Друзья познаются в беде». В радости они познаются. Когда мы испытываем затруднения, многие выслушают, придут на помощь, но мало кто искренне радуется нашему успеху. Уж так устроены большинство людей – сострадание им ближе, чем восхищение. Твоим подругам не понять, что мы с тобой необходимы друг другу. Мы с тобой подходим, как две половинки ореха, и ничто не сможет нас разлучить.

Его-то друзья по-настоящему радовались за молодых. Особенно Иван и Михаил, закадычные «дружки неженатики», заядлые курильщики и остроумные насмешники, колючие, беспощадные спорщики – стриженый бобриком «толстяк Ванюшка» и нескладный «фитиль Мишка». При встрече с Анатолием они вставали в боксерские стойки.

– Давай, Толька, защищайся! Сейчас тебе покажем, где раки зимуют, – и, делая выпады, колошматили «женатика».

– Ванька, хороший, пригожий, веселый наш толстяк! – отбиваясь, Анатолий пел популярную тогда песню. – Да ты стал еще толще. Я знаю неплохой рецепт похудеть – в кого-нибудь влюбиться и истязать себя ревностью. Правда, здесь надо быть осторожным – можно исчезнуть совсем! А ты, Мишка, забыл все наши встречи?! – Анатолий переключался на Михаила, напевая другую, не менее популярную песню.

Их связывала въедливая симпатия, веселое противоборство, которое нередко переходило в серьезные споры, когда они разговаривали «с помощью жесткого прессинга» и обращались друг к другу без всякого панибратства, только – Иван, Михаил, Анатолий; но стоило одному доказать свою правоту, как другие тут же сдавались.

– Молодец! Положил меня на лопатки! – Анатолий снимал очки и протирал глаза.

– Ты прав на все сто. Здесь я сливаю воду и беру свои слова назад! – поднимал руки Иван.

– Перед этим я снимаю шляпу! – Михаил наклонялся и театральным жестом снимал несуществующий убор.

Однажды Анатолий несколько раз подряд выигрывал эту борьбу.

– Да, сегодня, пожалуй, мне лучше шляпу вообще не надевать, – сказал Михаил. – Вижу тебе, Анатолий, женитьба пошла на пользу, ты здорово поумнел.

– Точно! – согласился Иван. – Это его жена поднатаскала, – и, обращаясь к Ольге, спросил: – Оль! Хочешь узнать голую правду? Как мы с Мишкой раньше чихвостили твоего Тольку?!

– Не верится, – откликнулась Ольга. – Ну а теперь у него есть защитница.

– Вдвоем вы, само собой, непобедимы. Вдвоем вы как рыбы в воде. Не в море, конечно, – в аквариуме.

У Анатолия с Иваном и Михаилом была настоящая мужская дружба, чистая, бескорыстная, надежная. Именно Михаил, который знал Анатолия с отрочества, поведал Ольге о его судьбе и в заключение сказал:

– Ты, Оль, хорошая, я это понял сразу. Ты украшаешь любую компанию. И Толька золотой парень. У вас любовь, а перед этим я снимаю шляпу. Но прошу тебя об одном – не забывай про Толькины душевные травмы, будь к нему повнимательней, поласковей, – и, расплывшись, добавил: – Ну, и о нас не забывай. Встречай нас как положено – супчиком и так далее. Мы же будем друзьями вашей семьи, надеюсь. И учти, как только заимеете квартиру с балконом в сто метров, мы с Ванькой переберемся на балкон. Надоело ютиться в клетушках, да еще с родителями…

А Иван однажды взял Ольгу под руку и отвел в сторону.

– Ты, Оль, вроде в курсе Толькиной жизни. Так вот, что я хочу тебе сказать. Мы ведь с Толькой друзья давние и до гроба. Это я затащил его в техникум. Я его, понимаешь, ценю. Светлый ум. И порядочный он. Но, как ты догадываешься, был лишен родительской заботы, теплоты… Ты уж постарайся… Понимаешь, о чем я говорю?..

– …Какие мы были беспечные и дружные, – позднее вспоминала Ольга. – Как искренне радовались успехам друг другу, как искренне огорчались неудачам. Иметь настоящих друзей – огромное счастье, друзей, на которых всегда можно положиться, которые не подведут… В то время мы интересовались буквально всем на свете. И что странно, жизнь только начиналась, а мы спешили жить, работать, любить, словно предчувствовали скорую трагедию.

Анатолий с Ольгой начинали семейную жизнь в десятиметровой комнате в многонаселенной квартире. «Уголок» (так называли они свою комнату, на манер романса «Наш уголок нам никогда не тесен») только и мог вместить диван, стол и шкаф, зато на полу вдоль стен лежало множество книг и журналов «Техника – молодежи», а на подоконнике красовался патефон с пластинками и кобальтовая посуда. Ольге нравилось их жилье. В те дни ей вообще все нравилось: и старинный дом, где она теперь жила, и улица Кирова со множеством магазинов, и соседство Чистых прудов, и доброжелательные соседи, которые сразу взяли ее под свою опеку, причем мужчины подготавливали Ольгу к семейной жизни туманными теоретическими рассуждениями:

– Самой природой женщине предназначено быть помощницей мужа, его другом, советчицей. Женщина стержень семьи, и какой ритм установит, такой и будет. Жена отвечает за дом, за честь семьи…

А женщины без всякой поучительной морали открывали Ольге житейские премудрости, давали практические навыки в хозяйстве, учили готовить, покупать недорогие, но ценные вещи.

Больше других Ольгу опекали Ксения Максимовна и Панка. Акушерка Ксения Максимовна и ее муж, страховой агент, были бездетными, тяготились обществом друг друга и все вечера напролет проводили на кухне. Ксения Максимовна развлекала домочадцев «историями» из практики родильного дома, рассказывала про артисток рожениц, про матерей, оставивших младенцев, и про тех, кто их усыновил. Каждую из историй муж Ксении Максимовны дополнял анекдотом. Ксения Максимовна сразу отнеслась к Ольге по-матерински, подробно объяснила существующий порядок в квартире, поставила Ольгин кухонный стол рядом со своим, подарила льняные салфетки, показала, где находятся ближайшие магазины, поликлиника, научила делать морковный пирог и вышивки-ришелье.

Панка была старше Ольги всего на два года, но взяла над ней покровительство – и в знак женской солидарности, поскольку обе «представляли молодое поколение», и на правах старожилки. Панка вводила новую жиличку в «курс всех дел» еще и по привычной обязанности – на заводе, работая сборщицей, она числилась секретарем комсомола. Панка была маленькая, остроносая, большеглазая и… хромая. Она жила с родителями, но их Ольга с Анатолием почти не видели. Отец Панки, тучный военный в отставке, работал инструктором в Осоавиахиме и с раннего утра до позднего вечера находился в своем обществе.

– Горит на работе, – говорила Панка. – У него вместо сердца пламенный мотор. Готовит молодежь к труду и обороне, готовит значкистов.

Мать Панки страдала подагрой и редко выходила из комнаты; большую часть времени сидела в кресле и слушала радио… У Панки часто собирались комсомольцы с завода; они входили в квартиру громогласно, хором здоровались с жильцами, рапортовали о своих делах, шумно рассаживались в Панкиной комнате и вели горячие, запальчивые споры.

Как-то после ухода комсомольцев Панка постучалась к Ольге и попросила ее выйти на кухню, «поговорить».

– Ты видела того белокурого парня в куртке? – проговорила тревожно и сбивчиво. – Он работает у нас слесарем… Я его давно люблю… Из-за него всех к себе приглашаю… А он меня даже не замечает. Я для него просто товарищ, секретарь комсомола… Однажды даже хлопнул меня по плечу… Конечно, зачем ему уродина и калека… Что мне теперь делать, прямо не знаю…

Ольга сразу поняла – это было отчаянное откровение, и чистосердечно возмутилась:

– Что ты говоришь?! Ты молодая красивая женщина, посмотри, какие у тебя глаза! А то, что ты немного хромаешь, это ерунда. Даже незаметно. Да и главное в человеке – душа, а ты такая чуткая, добрая. Плюнь ты на этого слесаря. Тоже мне сокровище! Свет клином на нем не сошелся. Я уверена, ты встретишь замечательного человека, который полюбит тебя.

– Не знаю, не верится, – отозвалась Панка со слабым жестом протеста.

В этот момент Ольге вдруг захотелось, чтобы в мире все перевернулось и каждый увидел бы в уродине красавицу, в калеке – принцессу, чтобы все женщины в мире нашли свое счастье, как его нашла она.

– То было замечательное время, – вспоминала Ольга. – Надо же, жили в тесноте, никаких особых условий не имели, а как дружили, помогали друг другу, делились деньгами, если кого-нибудь поджимало. У нас было одно крохотное окно, но мне казалось – у нас десятки окон, распахнутых в разные миры.

Теперь жизнь Ольги обрела новый, значительный смысл: у нее, замужней женщины, появилась определенная ответственность за мужа, за его самочувствие, настроение и внешний вид, и это добавляло к ее радостному состоянию чувство гордости. Ольга была счастлива и не скрывала своего счастья: всем знакомым без умолку рассказывала, какой у нее замечательный муж, какая у них замечательная комната, в каком замечательном районе они живут. Порой она даже не верила своему необычайному везению.

– Господи, за что мне такая награда?! – шептала. – Что я из себя представляю, что такого сделала?! Всего лишь обыкновенная симпатичная девчонка. А Толя! Он такой необыкновенный, самый лучший на свете!

Она изо всех сил старалась быть хорошей женой: после занятий в институте спешила по магазинам и готовила мужу его любимые блюда, и на звонок в дверь бежала его встречать. А по утрам вставала чуть свет, готовила завтрак, гладила Анатолию рубашки, чистила его костюм, и никогда не садилась за стол, если Анатолий еще был занят, и ставила для него самую красивую тарелку, и то и дело спрашивала:

– Тебе там удобно? Тебе там не дует?

Она не ждала, когда Анатолий что-нибудь сделает для нее, но постоянно думала, что сама для него может сделать, и что бы она ни делала, ей все было в радость, в удовольствие. В те дни она чаще всего пела песню о влюбленном капитане из кинофильма «Дети капитана Гранта».

– Когда у нас будет своя квартира, я постараюсь, чтобы она была уютной, чтобы тебя всегда тянуло домой. Я буду очень заботиться о тебе, – говорила Ольга Анатолию, и ее лицо освещала улыбка.

– Олечка, ты у меня прелесть! – гладил жену по волосам Анатолий. – У тебя наполеоновские планы. Ничего мне особенного не надо, вот только бы сына.

– И дочку! – ликовала Ольга. – Пусть у нас будет двое детей!

Анатолий считался талантливым чертежником-конструктором. Практик без диплома о высшем образовании, он вскоре получил должность инженера с приличным для того времени окладом. Как-то с его зарплаты Ольга накупила разных безделушек, чтобы «украсить» их комнату, и вечером ей стало стыдно за свои глупые покупки.

– Наверно, я мещанка, да? – спросила она Анатолия.

– Ну что ты, Олечка, – добродушно ответил Анатолий. – Мне нравятся эти штучки. А потом, каждая женщина немножко мещанка, потому и создает в комнате уют. И мне это нравится, я ведь по натуре домосед.

По воскресеньям молодожены устраивали «день святого лентяя» и вместе с Иваном и Михаилом уезжали на Пахру; удили рыбу, пели песни у костра под гитару и бутылки легкого вина. Инициатором вылазок на природу был Иван. Легкий на подъем, готовый в любой момент «катануть куда угодно», он влетал в комнату молодоженов и с порога басил:

– Чахните, черти, в прокуренной комнатухе, а погодка – шик! Махнем за город, а?! Совсем оторвались от природы! Собирайтесь живо! Заедем за Мишкой, сколотим мировой коллектив и на Пахру, где «на рыбалке у реки тянут сети рыбаки»…

С реки приезжали к молодоженам, жарили рыбу, пили чай с вареньем, спорили по каждому пустяку и снова пели. В то время ни одна их встреча не обходилась без песен. И кинокартины смотрели только с песнями; считалось, фильм без песен – не фильм.

В будние дни за ужином Анатолий с Ольгой рассказывали друг другу, как провели день, и каждое сообщение выслушивали предельно внимательно. В еде Анатолий был неприхотлив, старался поскорее встать из-за стола и подойти к чертежной доске.

– Жалко тратить время на еду, – говорил Ольге, но всегда благодарил ее за «вкусный ужин».

До полуночи Анатолий чертил за столом, или читал книги, или просматривал журналы «Техника – молодежи» и газеты, и, поминутно поправляя очки, бормотал: