Текст книги "Вперед, безумцы! (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

– Похоже, там танцы, – тихо сказала Лена. – И отдыхающих не видно. Наверно, все на танцах.

– Вы тоже хотите потанцевать? – я подумал, что было бы совсем неплохо и нам покружиться под музыку среди веселящихся парочек.

– Нет, не хочу. Здесь так хорошо, – Лена опустила голову, и упавшие волосы почти закрыли ее лицо, совсем как тогда, на трамвайной остановке в день знакомства. Я обнял ее, но она отстранилась и, запинаясь, проговорила:

– Не нужно, пожалуйста… Мы должны быть только друзьями…

– Но почему?

– Понимаете… ведь между нами не возникло того притяжения, которое сразу должно возникать между мужчиной и женщиной. Нас просто сблизило общее несчастье… Вот с Толей у нас…

– Перестаньте говорить о нем! – почти вскричал я. – Он не стоит…

– Может быть, – Лена тяжело вздохнула, на ее лице появилась гримаса напряжения, измученным голосом она произнесла: – Много раз я давала себе слово не встречаться с ним и… все равно встречалась… Наверно, все-таки я его люблю… Ненавижу и люблю.

К даче мы возвращались молча. Около изгороди я остановился.

– Извинитесь за меня, что я уехал не попрощавшись.

Не оглядываясь, я пошел к станции, бросая по пути:

– С меня хватит! Пошла ты к черту со своим Толей!

…Странно, но теперь, спустя немало лет, в этой истории мне больше всего жаль деда. И не потому, что он хотел доверить мне дачу – она мне ни к чему, – жаль его надежду на будущее внучки. Дай бог, если дурацкая любовь Лены прошла и она встретила человека, который понравился ее деду!

Растяпа

Неприятное ощущение, когда тебя прилюдно обсуждают, сидишь как чучело, точно присутствуешь на собственных похоронах. А ему, Севке, вечно перемывают косточки; все, кому не лень, отчитывают как мальчишку за его неумение жить. Даже дочери над ним потешаются, о жене и не говорю. А между тем он святой, честное слово; бесхитростный, крайне доверчивый человек, один из немногих, кто сохранил в себе детскость. Ну таким он родился, вялым, неповоротливым рохлей, который все делает словно во сне, но ведь без таких, как он, мир был бы неполон – это же яснее ясного. Да, безусловно, у него масса черт, которые не красят; он нерасторопный разиня, немного ленивый, его облапошить ничего не стоит, но зато у него благородная душа, он всем прощает насмешки и никогда не носит в себе злости. Но попробуйте поступить отвратительно, Севка сразу надуется, губы выпятит и скажет, что вы негодяй и больше он никогда не подаст вам руки, и вообще забудьте, что были с ним знакомы. Причем все это скажет спокойно, не повышая голоса, но в дальнейшем будет обходить вас стороной. Ну кто в наше время говорит то, что думает и называет вещи своими именами: пошлость – пошлостью, ложь – ложью, подлость – подлостью? Все чего-то юлят, обходят острые углы, а Севка говорит правду в глаза, ни с кем не боится испортить отношения, будь это хоть высокое начальство, от которого зависит наша судьба.

Кстати, я тоже такой, потому многие и недолюбливают меня. Именно правдивость, повышенное чувство справедливости и не позволяют Севке жить как все. За примером далеко ходить не надо. Буквально в то лето, когда я снимал комнату в их поселке и когда сдружился с Севкой, его старшая дочь поступала в медучилище. Надо отметить, что его дочь красуля не очень-то и готовилась к экзаменам, больше загорала с парнями на прудах, думала поступить дуриком.

– Что мне спешить? – объявила отцу. – В армию мне не идти. Не примут, поступлю на будущий год, и вообще, надо отдохнуть…

От чего она устала – Севка не понимал, а я тем более. Само собой, экзамены она сдала средне и ее решили не зачислять. И вот в тот момент, когда составлялись списки, в училище пришел Севка и, узнав суть дела, горячо поблагодарил комиссию.

– Правильно! – сказал. – Она все лето пролежала на прудах. Скажу больше, она и не любит медицину, идет в училище ради диплома. Почему, ну скажите мне, почему она должна занимать чужое место? О ней не буду больше говорить, начинаю волноваться… Ни в коем случае не зачисляйте, и решение выносите побыстрее, а то она уже задрала нос и всем грубит.

В училище оторопели – впервые видели такого отца и поняли – он намаялся с дочерью, и чтобы показать, что его дочь не такая уж непутевая, взяли и зачислили ее.

Когда же про Севкин номер узнали жена с дочерьми, на него посыпалась очередная порция насмешек.

– Вот посмотрите на своего отца! – сказала жена дочерям. – В доме надо делать ремонт, а у него, видите ли, нет времени. Три года строит террасу и неизвестно когда достроит. И колодец на участке выкопать все только обещает. А вот ходить по училищам, у него сразу время нашлось. И для чего? Думаете, помочь дочери? Ошибаетесь! Пошел, чтобы напакостить дочери, чтобы она осталась без специальности. Есть ли еще такой отец растяпа?!

– Интересное кино! – хмыкнула старшая дочь. – Ты, папаня, псих, что ли?! Хочешь испортить мне жизнь, да? Сам ничего не добился и мне решил насолить!..

– Тебе, папуля, надо к нам в пятый класс, – хихикнула младшая дочь.

И собака гавкнула на Севку, поддерживая слабое большинство семьи (она тоже была женского пола). Где им было понять, что Севка руководствовался соображениями высшей справедливости. Я-то его прекрасно понимаю. Подчеркиваю, прекрасно.

Правдивость и повышенное чувство справедливости мешают Севке и продвинуться по работе, занять место, достойное его способностей. А способности у него недюжинные – заявляю это со всей ответственностью – он высокодаровитый человек. Севка работает приемщиком в заготконторе лекарственных трав; вроде бы скромная, ничем не примечательная должность – всего-то принять, просушить, расфасовать травы, но это только на первый взгляд. А суть в том, что Севка – народный целитель. Я не оговорился – целитель от бога, клянусь; обычными подножными травами вылечивает неизлечимые болезни. При этом обстоятельно беседует с каждым больным, дотошно вникает в каждую душу; его доброты, отзывчивости хватает на всех, он – не врачи-химики из поликлиник – тем лишь бы отделаться от больного. Не случайно к Севке, в его поселок Серебряные пруды едут люди со всех областей, и не для того, чтобы полюбоваться прудами, хотя и это нельзя исключать – пруды того стоят: большие, с плавными изгибами, и вода прозрачная – серебряная, одним словом; рядом с прудами канал Москва-Волга выглядит сточной канавой, честное слово, так что люди приезжают отдохнуть на прудах, но в основном едут к Севке.

В поселке Севка знаменитый чудак, поскольку лечит бесплатно. Больные только покупают травы, а сложные рецепты настоев Севка выдает бесплатно.

– Хотя бы брал деньги за свое лечение, – хмурится его жена.

– Лечу не я, а травки и икона, – миролюбиво заявляет Севка.

– Дочерям не на что купить обновки, – продолжает жена. – Но ведь тебе ничего не надо. Сам ходишь как нищий, и о нас не думаешь. Тебя ничто не волнует.

Признаюсь, в какой-то мере Севкина жена права, Севка довольствуется тем, что имеет, его не беспокоит внешний вид и бытовая неустроенность, «самое необходимое у нас есть, а бриллианты нам не нужны», – шутит он и забывает, что дочери растут и им нужна новая одежда, что в доме на самом деле необходим ремонт и террасу не мешало б доделать, что у соседей давно зеленеют сады и они собирают урожай, а Севка который год только планирует посадить яблони; но с другой стороны я понимаю Севку – в жизни есть вещи поважней всяких террас и яблонь.

К таким вещам Севка относит книги, и здесь я с ним совершенно согласен. Как заядлые букинисты мы и сдружились, только он собирает книги про травы, а я про животных; такая у меня особенность – я с детства привязан к собакам, кошкам, голубям, и быть бы мне отличным ветеринаром, может даже ученым – а почему и нет? Для такого утверждения у меня есть все основания: немалые знания, любовь к предмету и прочее, но так сложилась жизнь… Мой путь не был усыпан розами, и теперь, вроде Севки, имею не ахти какую должность, всего-навсего бухгалтер в райпотребсоюзе, но, как и он, стараюсь реализовать свое призвание и даже более расширительно, чем Севка, ведь он лечит только тех, кто к нему обращается, а я всех подряд, по собственной инициативе – ничейных бездомных животных, и трачу на лекарства свои денежки.

Но в целом у нас с Севкой много общего, хотя во внешности есть и различие: Севка одевается неряшливо, может надеть рубашку наизнанку, а у меня одежда – с иголочки и ношу ее достойно; у Севки борода как мочало, а я всегда гладко выбрит и благоухаю одеколоном; хороший одеколон – моя слабость. И по характеру Севка пассивный, а я, говорят, – настырный. Не знаю, может, так оно и есть, со стороны виднее.

Как бы то ни было, но мы с Севкой на многое смотрим одинаково – это без сомнений, потому и сразу стали друзьями, с первой прогулки у прудов. Помнится, во время той прогулки, к Севке то и дело подходили сельчане, почтительно жали руку, но тут же начинали ругать. Мужчины – за то, что не запасся торфяными брикетами на зиму и прозевал купить стекло для террасы, когда завозили товар в хозмаг, что он слишком затянул строительство этой самой террасы, да еще далеко отошел от проекта, так далеко, что и не поймешь: терраса будет или парник? Женщины ругали за то, что не помогает жене по хозяйству, что у них не изгородь, а развалюха, и не сад, а бурелом, не огород, а сплошная лебеда. Севка беспомощно разводил руками, бормотал какие-то слова в оправданье, а я думал – есть что-то неприятное в практичности, в чрезмерно благоразумных, предусмотрительных людях. Я и сейчас так думаю. Не знаю, что именно неприятное, но есть. Не могу это выразить, но чувствую четко.

Тогда же, во время прогулки, я пожаловался Севке на боли в пояснице. И он, чуткий, сразу разволновался:

– Что-то мне не нравится твой цвет лица. Зайдем-ка ко мне в контору, дам тебе один сбор, надо выгнать из организма шлаки… Но, скажу тебе, травки травками, а главное – не волноваться. Ведь согласись, мы часто волнуемся по пустякам…

Когда-то, еще обучаясь в кооперативном техникуме, Севка где-то откопал «Травник» из прошлого века и так загорелся книгой, что выучил ее наизусть, как библию. С этого и началось его прямо-таки религиозное отношение к травам. Он уверен – Бог предусмотрел травы от всех недугов, но их нельзя собирать где попало – там, где шла война, травы впитывают боль и страх; и важно кто собирает – плохой человек снижает лечебные свойства растений, а добрый повышает.

Короче, Севка стал собирателем трав, а поскольку он по натуре добряк, его сборы давали впечатляющий результат. Попутно, как я уже сказал, Севка собирал древние книги по гомеопатии. За годы он сколотил редкую библиотеку, которой нет цены, ну а сам обогатился обширными знаниями и теперь его называют «профессором в области трав», «великим травознаем», «чудо-зельником». Севка может часами рассказывать про «добрые травушки-муравушки» и про «лихие, лютые коренья», с его знаниями в нормальной стране он был бы миллионером, а у нас… У нас, известное дело, таланты не ценятся. В свое время я придумал новый способ лечения у собак лишая, и что из этого получилось? От меня отмахнулись, да еще обозвали «дилетантом-неудачником». Это я-то дилетант! Я, который спас сотни животных! Да, мне памятник надо поставить!

Ну да ладно, говорил-то я не о себе – о Севке. С его знаниями, поселковым властям открыть бы Академию народной медицины, а они, эти безмозглые власти, Севку всерьез не принимают, считают, что он «понапрасну баламутит народ» и грозятся «прикрыть лавочку».

– Прискорбно, что вы ничего не понимаете. Извиняюсь, но вам надо картошку на рынке продавать, а не поселком управлять, – смело выдает Севка властям. – Об этом не буду больше говорить, начинаю волноваться…

За такие слова власти давно бы закрыли заготконтору, но она дает неплохой доход поселку. Я же говорю, народ к Севке валит со всех областей.

Что мне нравится в Севкином разговоре с властями и вообще в его манере вести беседу, так это прямота и скупость слов, как определенное чувство меры, и в его словах не занудство, а мудрость. То же самое могу сказать и о себе. Обычно я немногословен, это сейчас разговорился, потому что дело касается близкого друга.

– На высокие должности нужен строгий отбор, – говорю я Севке.

– Надо брать людей бескорыстных, по призванию, – вторит мне Севка и я полностью с ним согласен, вернее, он таким образом соглашается со мной.

Есть у Севки еще одна способность – он играет на гитаре. Фактически он музыкант самоучка, но его отношение к музыке – самое что ни на есть профессиональное. Севка играет по нотам классику. Лет десять назад купил «самоучитель» и так освоил инструмент, что запросто дал сольный концерт в Доме культуры. В том заведении имеется небольшой разношерстный оркестр, парни и мужики играют на вечеринках, свадьбах и похоронах. Их ударник Казбек при мне уговаривал Севку составить им компанию. Как-то встречает нас у прудов.

– Всеволод! – говорит. – Сегодня можно крепко подзаработать. В Доме культуры большая свадьба. Приходи с инструментом, повеселим народ.

– Да нет, спасибочко, – рассеянно протянул Севка. – Я, так сказать, не понимаю и не умею играть современную увеселительную музыку. По-моему, в ней нет души.

– Ты упрямый и с тобой трудно, – обиделся Казбек. – Крупные деньги сами плывут в руки, а ты не хочешь пощипать гитару.

– Да нет, спасибочко… Зачем, ну скажи мне, зачем играть то, к чему не лежит душа? Об этом не буду больше говорить, начинаю волноваться…

Вот такой он, Севка, человек. Самый естественный, истинный из всех, кого я знаю. Мы с ним сильно похожи.

Кстати, я тоже не лишен музыкального слуха. Даже больше того – у меня абсолютный слух! Я играю на трофейной губной гармошке, которую отец привез с фронта. И тоже тяготею к классике, поигрываю для себя романсы, подбираю по слуху душевные мелодии, и не принимаю муру, которую несут с нашей эстрады. Пожалуй, в музыке я даже посильнее Севки. В музыке я очень талантлив.

Есть у Севки еще одно драгоценное увлечение, от которого он, по его словам, «испытывает глубокое удовлетворение» – это разведение рыбок. Дома у него два внушительных аквариума и на окнах множество банок с водяными растениями. Аквариумными рыбками Севка заболел еще до женитьбы; каждый раз, встречаясь с будущей женой, держал в руках кульки с мотылем.

– Умоляю, убери этот ужас. Как тебе не стыдно, ты хочешь погубить меня? – хныкала его невеста.

Когда Севка сделал ей предложение, она заявила:

– Или я или рыбки!

Севка выбрал рыбок. Некоторое время его невеста встречалась с одним инженером. Тот инженер был невероятно деловой и аккуратный, до тошноты. И слишком пекся о своем здоровье: по утрам ел творожок, глотал витамины, не употреблял ни соленого, ни сладкого, воду пил только дистиллированную; он никогда ничем не болел, но постоянно таскал с собой аптечку – «на всякий случай». Короче, она от него сбежала и вернулась к Севке, а после свадьбы, смирилась с его рыбками. А вот Севка долго не мог смириться с ее «предательством» и довольно волнительно называл роман с инженером «черными, позорными страницами в биографии жены». Только после рождения дочерей позабыл про эти «страницы».

Севка по-своему любит жену, она для него единственная женщина, мать его дочерей. И жена его по-своему любит, хотя и считает растяпой. В общем, у них нормальная семья, где есть и ссоры и радости. Эти последние тоже есть, как же без них?! Особенно когда по вечерам Севка задушевно играет на гитаре, а дочери подпевают. Или в воскресные дни, когда они всем семейством отправляются за грибами и орехами. Конечно, жена не упустит случая напомнить Севке, что он простак, которого все обводят вокруг пальца, что его ничего не тревожит – он «закопался» в травках и забросил домашние дела, что ему, разгильдяю, надо было жить одному, а он завел семью, но в глубине души она гордится, что ни к кому-нибудь, а к ее мужу люди катят издалека. И уже не в глубине души, а открыто гордилась Севкой во время его концерта в Доме культуры.

И дочери, хотя и подтрунивают над отцом, но не могут пожаловаться, что с ним скучно, ведь он знает множество захватывающих историй из жизни трав, знает, от какого цветка «крушинишься», каким «приворожить», какой приносит счастье; старшей дочери Севка дает уроки игры на гитаре, для младшей разыгрывает забавные сценки в аквариумах. Так что, у них нормальная семья. И потом, что такое мелкие раздоры в сравнении с огромной семейной дружбой?!

Не скрою, раздоры в их семье возникают по Севкиной вине, из-за его растяпства; в самом деле, он рассеян до смешного: пошлет жена в магазин, забудет за чем пошел, да еще потеряет деньги или ключи; путает имена подруг и ухажеров старшей дочери, не может точно сказать, в каком классе учится младшая. Временами его охватывают бредовые помыслы. К примеру, хочет устроить на участке крытый пруд и туда переселить рыбок. Это уж слишком!

Но, допустим, Севка избавился от своих недостатков, что тогда? Тогда его просто в рамку и, как икону, на стену, чтоб все молились. А он живой человек. Уместно спросить у Севкиной жены, живой человек может быть без недостатков?..

У меня ведь тоже есть один недостаток. Точнее, был до знакомства с Севкой. Меня по ночам мучили кошмары, во сне я кричал, дергался и брыкался, мне снилось – отбиваю собак у собаколовов. Однажды дрался с тремя живодерами: одного повалил и стал душить, а двое других били меня по голове железными прутьями. Проснулся весь в поту, мои пальцы намертво вцепились в шею жены – она уже еле хрипела. С того дня жена перестала со мной спать и в семье начались раздоры почище, чем у Севки.

Ну, а в то лето, когда мы с Севкой познакомились, он дал мне сбор от болей в пояснице и какой-то цветок «от дурного сна». По совету Севки, я положил тот цветок под подушку и стал смотреть мирные цветные сны: на лужайках беспечно резвились собачки, а собаколовы все разом оказались за решеткой. Само собой, и с женой все наладилось.

Что касается рыбок, то мы с Севкой и здесь родственные души. Одно время я тоже имел аквариум и не хуже Севки разбирался в разных «полосатиках» и «меченосцах». Сверх того, я еще держал хомяков, о которых мой друг понятия не имеет. Но после того, как Севка избавил меня от кошмарных снов, я решил отгрохать ему подарок – отдал свой аквариум. Севка радовался как ребенок. Разволновался жутко, даже покрылся пятнами. Через несколько дней приводит к себе и говорит:

– Я часть твоих рыбок пересадил в свой большой аквариум. Но смотри, что получается – мои держатся у одной стенки, твои у другой. Оказалось, у них сложные отношения.

– Подружатся, – уверенно заявил я, имея в виду, что всякая живность подражает хозяевам.

Севка уловил мою глубокую мысль и крепко, взволнованно обнял меня.

Вот такой краткий словесный портрет моего задушевного друга. Что еще добавить? Как и я, Севка с детства не прикасается к спиртному и табаку, в еде непривередлив, да, собственно, что я! Много у нас положительного. Но должен заметить, кое в чем Севке все же далеко до меня. Да, для нас обоих все, что касается быта – второстепенно, но мой-то быт давно налажен, у меня все работает, как часовой механизм, а Севка только планирует ремонт в доме и колодец на участке, за террасу взялся, но не довел до конца. Как ни крути, а растяпа он и есть растяпа.

Я уже говорил, Севка рассеян – дальше некуда; постоянно что-нибудь забывает, а у меня зверская память. Севка любит поваляться на тахте, полистать свою библиотеку, а мне некогда лежать – у меня дел по горло. В общем, Севка легкомысленно относится к жизни, а я серьезно, вдумчиво.

И в смысле характера, я не Севка – надо мной черта с два кто будет подсмеиваться, я сразу поставлю на место. Я твердый, проницательный, рассудительный и так далее. Одним словом, я значительный человек. Думаю, даже… Впрочем, я еще и скромный, в отличие от Севки, который любит похвастаться своим травознайством. Иногда разболтается – прямо уши вянут. С другими сдержан, а со мной, закадычным другом, все можно, я все вынесу. Трепло он все же!

Дачные впечатления

Тот летний дом-шалаш был основательно обжит мелкой живностью: в углах деловито сновали пауки-домовики, по стенам тянулись цепочки муравьев, по полу бегали многоножки, тараканы и мыши, по занавескам и стеклам ползали комары и мошкара, и непременные обитатели всех жилищ – мухи, среди которых виднелись и залетные – шпанские, большие, с металлическим блеском; а на чердаке обустроили гнезда осы и трясогузки. От времени дом-шалаш рассохся, осел и перекосился, и в его комнате, по наблюдению нового владельца художника Филатова, гуляли сквозняки северного и восточного направлений. Но даже самые мощные сквозняки не смогли выветрить запах самогона, который остался от прежних хозяев дачи. Впрочем, этот запах не смущал Филатова; как большинство художников, он и сам при случае выпивал, но только с интересными собеседниками.

Покупку дачи Филатов оформлял в райцентре; его судьбу, как владельца недвижимости, определяли члены исполкома и их председатель Корнаухов, который интересы дела ставил выше личных интересов и потому много лет занимал высокий пост, несмотря на частые смены остального руководства.

– На текущий момент, и вообще, художники нам желательны, – сказал Корнаухов Филатову. – Художники – народ от Бога. Надеюсь, в праздники ты напишешь на транспарантах… божественные слова, и изобразишь… (очевидно, он хотел сказать: «божественных людей» – вождей-полубогов, но подумал, что это будет чересчур возвышающе и закончил мысль несколько принижающе) изобразишь кое-что…

Первое время Филатов не мог нарадоваться на свое жилище, работал как одержимый, не выпивал, хотя все деревни вокруг дачного поселка по вечерам заполнялись пьющими компаниями, с дачниками почти не общался, за исключением непосредственного соседа – старика, по прозвищу «академик теоретик», который всем давал советы «что плодотворней сажать, как делать продуктивные реформы», но сам ничего не выращивал. И дачниц Филатов к себе не приглашал; на их неугасающее любопытство – «какие картины вы пишите?», на призывы – «сходить на речку искупаться», «устроить вечерние гуляния», неизменно твердо отвечал:

– Пока работается, мой холостяцкий дом – моя крепость. Закончу работу, тогда, пожалуйста, что угодно. А пока никому не удастся вскружить мне голову, устроить красивое заблуждение.

Так и провел первую половину лета – как исполин творческого духа – за мольбертом и перекурами в палисаднике, среди высокой горячей травы; раз в неделю ходил за продуктами в сельмаг соседней деревни, да иногда по утрам окунался в реке, «чтобы стряхнуть сон и бодрячком наброситься на холсты».

Вторую половину лета Филатов посвятил беспечному отдыху: перезнакомился со всеми посельчанами, с каждым дачником распил бутылку и поговорил по душам, каждой дачнице показал свои картины, с каждой искупался в реке и погулял – то есть, поучаствовал в небольших, но емких жизненных событиях. Затем Филатов стал осваивать близлежащие деревни «для сбора впечатлений», а впечатлений там было предостаточно – в тех населенных пунктах кипели нешуточные страсти.

Как-то в жаркий полдень, когда солнце замедлило свой бег, Филатов сидел на окраине села и делал карандашный набросок местной церквушки. Та скромная церквушка давно приглянулась художнику – ее медный купол выглядел намного благороднее позолоченных, броских куполов, в нем читались и достоинство и сдержанность. Филатов сидел на раскаленных добела камнях и спокойно рисовал церквушку, как вдруг услышал жуткие вопли, и мимо него пронеслась растрепанная женщина, высокая и прямая, как сосна, и такая же золотистая от загара. За женщиной, пыхтя и отдуваясь, пробежал мужик с топором, на его разорванной рубахе виднелась кровь. За мужиком, поднимая пыль, протопала галдящая толпа – старики, старухи и дети – и ни одного парня или мужика. «Он ведь ее зарубит!» – мелькнуло в голове Филатова и, отбросив рисование, он припустился за мужиком. Догнал, и врезал ему кулаком в затылок.

Мужик свалился, отполз в тень под деревья и облегченно заулыбался – казалось, только и ждал этого момента. Подбежали старики, старухи, дети; отгоняя мух от потных лиц, стали объяснять художнику:

– …Она ему разбила нос… Он уже лет пять за ней бегает… У него тридцать две болезни и на все есть справки….

Внезапно Филатов почувствовал страшный удар сбоку, удар пришелся в глаз и Филатов не сразу разглядел, кто его нанес, а когда разглядел, невероятно удивился – перед ним стояла растрепанная особа, которую он спас от смерти. Она была черная от гнева, словно сосна, опаленная молнией.

– Сволочь! – кричала она, размахивая кулаком перед носом Филатова. – Кто тебя просит лезть не в свои дела?! Ты что, с адом в душе?!

– …Она баба горячая, – сказал один старик Филатову на обратном пути. – Может спрыгнуть с крыши дома, прокатиться на бешеной лошади… А на мужика своего набрасывается с кулаками… Ну он и прибегает к средствам самозащиты, припугивает ее топориком… Здесь намедни приезжало начальство из райцентра и ихний главный, ухватистый Корнаухов – все отпетые бездельники, только и умеют пущать и стращать. Взяли подписку с бабы, чтоб не била мужика, а с него – чтоб не брался за топорик… А вообще, он мужик тихий, не пьет, чтоб не беспокоить соседей… У него и предки все такие были. Так что и его корни трезвые…

В словах старика Филатову особенно понравилось пренебрежительное отношение к начальству. Позднее художник обнаружил, что для жителей тех мест вообще не существовало конкретного начальства; они всех считали начальниками, в том числе и самих себя. Филатову они напомнили древних греков, у которых, как известно, было целое министерство Богов: Бог солнца, войны, охоты; греки поклонялись не одному Богу, а понемногу всем сразу, при этом не забывали и о божественном начале в себе. В этом и греки, и сельские жители были сродни самому Филатову – он никогда не забывал, что «художники – народ от Бога», как выразился Корнаухов. А вот сам председатель явно не имел «божьей искры», иначе не называл бы лозунги и транспаранты «божественными словами». Впрочем, возможно, он это говорил только на публике, чтобы не потерять высокий пост.

Через несколько дней Филатов, с еще заплывшим глазом, удил на реке рыбу. В разгар клева окуней, недалеко от художника расположились вдрызг пьяные жители деревни, две парочки средних лет. Гогоча, захлебываясь смехом, парочки зигзагами побежали к воде, на бегу раздеваясь и разбрасывая шмотки. В воде некоторое время обнимались, потом стали изображать что-то вроде заплывов. Филатов уже смотал удочку, как вдруг наступила тишина и одна из женщин заголосила:

– Утонул!

Бросив взгляд в сторону компании, Филатов насчитал на берегу трех пловцов; одного из мужиков явно не хватало, его пьяная и мокрая подружка стояла у кромки воды и вопила:

– Утонул! Надо ж, утонул!

Вторая парочка сидела на берегу, понуро опустив голову и раскачиваясь в такт тоскливым воплям. Никто из троицы даже не пытался искать утонувшего; вопящая женщина тупо смотрела на воду, видимо, ожидая, что ее друг всплывет сам, как золотая рыбка, а те двое, похоже, считали – раз Бог взял, значит так и надо.

Не раздумывая, Филатов бросился в воду и у самого берега наткнулся на утопленника, вытащил его за ноги, как бревно, принялся делать искусственное дыхание.

Вопящая женщина перестала вопить и только причитала:

– На кого оставил?! На кого?!

Парочка развалилась на песке и впала в забытье: женщина уткнулась лицом в скрещенные руки, вроде, уснула; мужчина запрокинул голову, закрыл глаза и равнодушно тянул:

– Налился! Безнадега! Бесполезняк!

Но утопленник очухался, засморкался, закашлял. И в этот момент его подружка влепила ему крепкую пощечину и снова завопила, но уже с сатанинской злостью:

– Гад! Хотел оставить! Обо мне подумал?! На кого хотел оставить, я тебя спрашиваю?! Чтоб тебе на башку свалился кирпич!..

Филатов подумал, что разгоряченная женщина, в пылу, может наброситься и на него – кто их разберет, этих сельских жителей! Может, и он что-то сделал не так, и, чего доброго, женщина подобьет ему второй глаз. От греха подальше, художник спешно направился к поселку.

В начале августа в той же деревне случился пожар. По одним слухам, хозяин, престарелый сторож свинофермы Иван Алексеевич собственноручно подпалил жилище, спокойно совершил преступное дело, поскольку изба была насквозь трухлявой и грозила завалиться – подпалил с надеждой, что райцентр выстроит новую.

По другим слухам, Иван Алексеевич и его жена давно дошли до ручки: обносились, разделись, разулись, и только и пьянствовали, и в тот злополучный день, налив глаза, растопили печь и уснули, и их спящими еле успели вытащить из горящей избы.

Так или иначе, но дом полностью сгорел – остались фундамент и печь, после чего Иван Алексеевич написал письмо лично председателю Корнаухову. Письмо начиналось словами:…«Обращаюсь к Вам как водолей к водолею…» (что соответствовало истине и без промаха било прямо в сердце председателя). А заканчивалось послание еще более трогательными словами:…«Жду вашей доброты по адресу…» (далее следовало название деревни, улицы и номер несуществующего дома).

Дело о пожаре разбирала комиссия обновленного исполкома и бессменного Корнаухова, который произнес возвышенную речь, после чего погорельцам выделили два грузовика стройматериалов. И здесь появился третий слух: будто бы хозяева сгоревшего дома в пепле нашли чудом уцелевшие деньги и кое-какое золотишко, будто бы Иван Алексеевич и его жена нарочно прибеднялись, а на самом деле богаче многих (между тем, все богатство стариков состояло из коровы по кличке Глашка).

Этот, сомнительный в высшей степени, слух художник Филатов отметал безоговорочно.

– Ну, зачем им богатство?! – возмущенно спрашивал он посельчан, рассуждая с чисто художнической точки зрения. – Детей у них нет, кому все оставлять?! А живем один раз!..

Посельчане соглашались с художником, но припоминали другие погрешности в поведении сторожа.

– Он всегда старался быть поближе к начальству, когда здесь киношники снимали фильм, так и лез в камеру и хочет попасть на радио…

Посельчане никак не могли смириться с подвалившими сторожу стройматериалами и его будущей новой избой. Они успокоились только когда внезапно умерла жена сторожа – она так рьяно взялась за строительство, что надорвалась и «приказала мужу и односельчанам долго жить». Иван Алексеевич похоронил жену крайне скромно – в халате и тапочках (больше ничего не было), но после похорон увидел сон, в котором жена укоряла его: «Почему не купил платье и туфли?».