Текст книги "For your family (СИ)"

Автор книги: Лена Полярная

Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

– Только отсроченное. Дойдёт до туда через восемь часов, столько же ждать ответ. А вывести корабли из хвоста шторма Осава отказывается… протоколы. Безопасности. По заражению. Да что я, ты их лучше меня знаешь… А это всё равно что сразу подписать Споку приговор.

Всё это он сказал, бледный как смерть и еле шевеля губами, и МакКой, которого уже под завязку накачали всякими поддерживающими-восстанавливающими-стимуляторными снадобьями, всерьёз забеспокоился, что Джим сейчас прямо тут и рухнет. Он отвёл Кирка в палату к Споку, ввёл «сухпаёк» и заставил выпить питательную смесь.

Нет, сам МакКой к этому времени не разобрался, что со Споком. Он понятия не имел, как и остальные медики.

Джим весь остаток корабельного дня и всю ночь просидел у постели Спока. Коммандера держали на лошадиной дозе транквилизаторов – и они едва действовали. Спок лежал неподвижный, без кровинки в лице, обложенный ледяными термоодеялами, пристёгнутый к кровати ремнями, и пусто смотрел перед собой из-под полуоткрытых век. А ещё он горел. Температура была на семь градусов выше, чем составляло норму для вулканца.

Джим держал его за руку, наплевав, что кто-то может увидеть. Пашка сидел рядом с ним, всё время тормоша и подсовывая то чай, то яблоки, то любимые капитанские сандвичи.

Приходили и другие. Скотти, сейчас работавший с командой уцелевших инженеров над нейтрализующим силовым полем, забежал между сменами. Ухура и Чи приходили два раза, пытались разговаривать с Джимом и отвлекать его от непрерывного пяляния на монитор с показателями состояния Спока. Пришёл и Хендорфф-Кексик, потоптался в дверях, потом сел на свободный стул рядом с Джимом и начал рассказывать, как это грустно, когда кто-то близкий умирает, потом перешёл на то, как умерла его бабушка, пока Чи не зашикала на него и не выпихнула из палаты вместе с засунувшимся Цаем. Пришёл даже какой-то Айвил – Чи шёпотом пояснила в очередной раз заглянувшему Боунсу, что это их спасённый с Саратоги. Боунс прочитал по её взгляду как «чудесно спасённый». Он пришёл за руку с молодой девчонкой, которая была в первой партии саратогских эвакуированных – оказалось, они брат и сестра. Сулу просидел три часа, но этот, конечно, больше обнимал да успокаивал Чехова. Пришёл весь их алкогольный клуб, включая Хейли, опять раздававшего всем шоколадные батончики и поронявшего половину из них на пол.

И это только те, кого МакКой застал за свои недолгие визиты в палату – когда проверял состояние Спока и вводил новые дозы транквилизаторов и жаропонижающих. Так что посетителей, скорей всего, было больше.

МакКой понял, что как от медика, от него сейчас ничего не зависит, и ушёл биться за видеосвязь с Новым Вулканом вместо Джима. Он ругался со всеми и каждым, кто мог обеспечить трансляцию, был послан на чистейшем шотландском осерчавшим Скотти, дошёл до самой Осавы, вломился к ней на мостик и потребовал поставить задачу налаживания связи приоритетной для инженеров.

– Дело в том, что чинить нечего, коммандер МакКой. На такое расстояние и с учётом бури в ближайшие шесть часов мы просто не сможем установить прямую видеосвязь, – ответила уставшая женщина в капитанском кресле на его вопли. – А протоколы безопасности вы знаете. Мы не можем сдвинуть корабль с места, пока не очистим планетоид.

Боунс чуть не задохнулся от возмущения, но тут заметил кружку с остывшим кофе, пристроенный на ручке кресла падд с кучей голографий документации и отчётов, и слегка утих. Понял вдруг, что от Осавы-то, сейчас чертовски уставшей, действительно ничего не зависит.

– Но я могу вам сообщить и хорошую новость, – продолжила она, – мы сумели отправить на Землю сообщение обо всём случившемся. Вашему подопечному будет назначен суд. Учитывая обстоятельства, я бы сказала, что суд этот будет выигран в его пользу.

МакКой устало плюхнулся в кресло у инженерной консоли. Последние несколько часов он держался на стимуляторах и обезболивающих – и эффект, видать, начал выходить. А вместе с этим снова начинали болеть крылья. Он старался не думать, что это из-за Хана.

– Он больше не мой подопечный.

– Вы собираетесь сказать так же в суде?

– Нет, до суда я...

– Тогда советую вам не бросаться такими словами.

МакКой потёр лоб. Подумал – это было тысячи лет назад – как спал на голографическом диване, завёрнутый в Хановы крылья. У этих крыльев был неповторимый, очень красивый, здоровый и сухой запах. А потом снова вспомнил запах крови от пальцев Хана и ползающего в кровавых разводах человека. Тошноты картинка больше не вызывала – только усталость. Чего Хану стоило не отрывать адмиралу его чёртово крыло? Не было бы сейчас никаких дилемм.

– Мы тут все бросаемся словами, а как до дела доходит – ничерта не можем сделать, – сказал, обращаясь скорей к себе, чем к Осаве. Думал он в этот момент про Спока. – И спасти тех, кто нам доверился, не можем.

– Ваша команда с Ханом спасла триста с лишним человек. И Землю. Этого мало?

– Уж простите, адмирал, мою докторскую бестактность, но сразу видно, что в адмиральство вы попали не из медицинских рядов. Медикам тяжелей мириться с принципом «меньшего зла».

– Каждая жизнь ценна? – спросила Осава, почему-то слегка улыбнувшись.

– Всё верно, адмирал. Каждая.

Она помолчала, подперев рукой подбородок.

– Пятеро сверхлюдей выжили и будут в ближайшее время доставлены на Землю.

– Хан знает?

– Да. Скрывать было бы жестоко. К слову... капитан Кирк сказал спрашивать по поводу Хана вас. Можно ли ему доверять.

– Вы с ним говорили?

Она кивнула.

– С Ханом? Да, разумеется. Мне интересно ваше мнение.

МакКой молча уставился на панорамное окно, на котором было видно чужие, колючие звёзды и впереди – тёмное пятно дрейфующего планетоида. Для себя он давно всё решил, и защищать Хана надо было до конца; но теперь не мог открыть рот и сказать ни “нет”, ни “да”.

– Да, Хану можно доверять, – выдавил из себя наконец. – Просто держите под присмотром и не давайте... поводов для мести.

Осава кивнула, беря в руки падд.

– Как только возможность для связи появится, я вам сообщу.

МакКой вышел с мостика в чужой тёмный турболифт Корунда, скомандовал пятую палубу.

Крылья бессильно ныли за спиной. Он не мог, не мог, просто не мог ненавидеть чёртова Хана. Потому что понимал его боль – утраты, невыносимого горя и вот этого вот, когда тебе будто кусок собственной души вырвали. Без всякого удаления крыльев.

Где-то в глубине сознания, вопреки всем принципам о ценности жизни, он понимал и то, почему Хан оторвал крыло адмиралу-предателю. Не принимал – да; но понимал.

А ещё эта складная сказочка-теория объясняла, почему часто после потери родных люди начиняли терять и перья с крыльев. С каждым дорогим умершим уходит кусок собственной души. И…

МакКой панически стукнул по кнопке остановки лифта.

Навалился плечом на стенку, потому что собственные крылья снова заболели. Жутко, выворачивающе.

Стало вдруг предельно ясно, почему так страшно умерла Джо. Они с Джослин разорвали её душу пополам, разойдясь в разные стороны. Каждый умудрился наговорить многое… Они оба были виноваты. Не знали, не пытались понять, не думали… То, что малышка упала с крыши и умерла от переломов крыльев, было лишь следствием. Её крылья были сломаны ими в тот миг, когда каждый поставил свой эгоизм выше чувств дочери и потребовал, чтобы она сделала выбор – кого любить больше. Падение с крыши лишь следствие. Не будь его – она попала бы в аварию, погибла во время первого полёта, да что угодно. Это бы всё равно случилось. Так оно работало. В мире крылатых людей, где причинно-следственные связи часто оказывались вывернуты наизнанку.

А теперь он себя наказывал. Лелеял эту крыльную боль, винил то себя, то бывшую жену, то случай, утопал в жалости к себе, бездумно ненавидел мир, в котором дети погибают так рано и по глупой случайности. Вместо того чтобы открыть глаза, принять ответственность за случившееся… и жить дальше, всеми силами стараясь не допустить чего-то подобного.

Беречь свою теперешнюю семью. И их крылья.

МакКой сполз вниз, задыхаясь от сухих рыданий. Горло сдавило, и пришлось закусить костяшку, чтобы не завыть в голос.

И то, что крылья – душа, теперь не казалось ни страшным, ни странным. Как будто он знал это всю жизнь, а Хан только напомнил.

Он просидел минут десять на полу лифта, дрожа, давясь всхлипами и сжавшись в комок от боли в крыльях. Впервые за шесть лет просто оплакивал дочь и собственную чудовищную слепоту.

Потом боль в крыльных суставах начала стихать и позволила пошевелиться.

– Ладно, хватит соплей, в самом-то деле, – сообщил Боунс гнусаво стенке лифта, упираясь в неё мокрой от слёз ладонью.

Когда он спустя ещё минут семь зашёл в палату к Споку, там оставались только Пашка и Джим.

– Сделал что мог, – МакКой развёл руками на немой вопрос в глазах обернувшегося Кирка. – Буря, будь она неладна. Мешает связи. А бросить всё и лететь к Земле мы сейчас не можем, пока сохраняется опасность заражения.

Джим отвернулся, снова взяв Спока за руку.

Пашка грустно подпёр кулаком щёку, сплющив её, и сонно спросил МакКоя, сделать ли ему чего в репликаторе.

– Кофе, малой. Сливки и сахару побольше, чёрт с ней, с моей диетой.

Пашка кивнул и вышел из палаты. МакКой подсел к Джиму. Крылья болели. Внутри, в груди, болело сильней.

– Ты меня прости, Джим. За то, что скрывал про сыворотку... и за… за всю эту дребедень с Ханом.

– Не надо... так, – попросил его Джим, обессиленно склоняясь и потирая бровь. – Так обычно говорят, когда прощаются. И разговаривать при Споке так, как будто его тут, – невысказанное “уже” повисло в воздухе, – нет я тоже не хочу. Потом, Боунс, всё потом.

– Ну тогда давай хоть вычешу тебя, – в голосе прорезалась ворчливость, и МакКой с деланным недовольством оглядел участок форменки Кирка между повисшими крыльями. – Всё опушил к чертям, сколько можно? Помяни моё слово, через пару часов твоего пуха только что у коммандера в заднице не будет, потому что он в трусах.

– Ну да, так-то лучше, – Джим нашёл в себе силы усмехнуться и выпрямиться. Сейчас МакКой был как никогда благодарен ему за это.

Он сходил за медицинскими щётками для пуха, захватил ведёрко, принёс тряпку и губку. Сходил набрать воды. В медотсеке почти никого не было. Пострадавшие на Энти находились под наблюдением дежурной неполной гамма-смены, остальные давно больничное крыло покинули. По дороге МакКой остановился у репликатора и заказал на четверть стакана виски. Крылья снова начали ныть, и всё сильней.

Выпил тут же, залпом, занюхал (за неимением альтернативы) свежей губкой. Подождал, пока перестанет перехватывать дыхание и уйдёт мерзкий привкус из носоглотки. Где-то внизу, в инженерном, знакомо и мягко заурчали корабельные двигатели. МакКой уставился в пустоту полутёмного коридора. В соседней общей палате негромко стучали каблучки дежурной медсестры. Кто-то закашлял. Боунс мимолётно подумал, как там шепелявая Марта в карцере – крылья от совести не чешутся? И ведь такой ум у девчонки, но нет, надо было пойти с предателями. Теперь вся карьера коту под хвост. Подумал мельком про Романенко – куда его, без одного крыла, денут, и что происходит с людьми, лишившимися половины души, в целом. Про то, что за время инцидента с планетоидом и адмиралами на Энти погибло восемьдесят три человека. Подумал, уже дольше и внимательней, что Спок не протянет до стабильной связи. А значит, надо быть в это время с Джимом. До конца.

Крылья ныли и ныли.

– Чёртова жизнь, – ругнулся МакКой вполголоса в пустоту коридора. Без особой злобы. Ему просто хотелось сейчас уткнуться в чьё-то плечо лбом и уснуть. Да хоть бы и стоя.

Возвращаясь обратно в палату, в дверях столкнулся с Пашкой – кудрёнок нёс целый поднос, уставленный кофе и сладостями.

– О, вы вычёсываться собрались? – он даже оживился. – Значит, шоколадные коктейли я в тему сделал. И ватрушки. Если мне попутно пару перьев выдернешь, старпёрина, буду благодарен, чешутся невыносимо. Кстати, от тебя вискарём за километр разит. А что у тебя с Ханом?

Всё это он выдал одним потоком, глядя ясными своими глазищами, и МакКой, почти что под гипнозом, едва не ляпнул «что-то».

– У меня с Ханом неудачное кураторство. Давай, – МакКой подпихнул Пашку в крыло ведёрком с водой, – не загораживай проход старым больным докторам.

Джим почти задремал, пока Боунс привычно, успокаивающе водил губкой по основаниям его крыльев. Это было такое простое и привычное ощущение, что лежащий перед ним Спок начинал казаться страшным сном.

От внезапно запищавшего коммуникатора он едва не вздрогнул. Выронил губку МакКой, выматерившись, и, кажется, толкнув ведро (тоже, видать, ушёл в свои мысли), забулькал стаканом с кирковским коктейлем Павел.

Джим, ругнувшись, достал комм и принял вызов. Это была Осава.

– Капитан Кирк, – устало сообщила она, – Я вывела корабль из зоны шторма. Новый Вулкан дал связь. Вы можете назвать, с кем конкретно хотели бы связаться?

– Д… да!

Джим открыл рот, чтобы назвать Сарека, но осёкся. Этот вулканский гад хотел удалить крылья Споку и забрать с Энтерпрайз. Вряд ли он сейчас горит желанием помогать ему... как бы вообще от сына не отказался.

– Я жду, капитан Кирк, – чуть недовольно напомнил о себе голос Осавы.

Джим всё смотрел на лежащего в термоодеялах, бледного, как... очень бледный вулканец, Спока.

– Да. Да, свяжитесь с послом Споком.

– Хорошо, я запрошу его. Жду вас у себя в течение пяти минут.

Она отключилась. Сзади засуетился МакКой, собирая свои приспособы, Павел отставил кружку с коктейлем.

Джим поднялся на ноги, ощущая странную ломоту в крыльях.

– Мы с тобой, – заявил Пашка, распушившись. В стерильном свете он с недосыпу напомнил Джиму золотой шар. – Однозначно.

– Чего стоишь, беги! – МакКой дал Джиму несильный, но отрезвляющий подзатыльник. – Я следом, только дежурную сестру предупрежу.

Джим был у Осавы уже через две минуты вместо отписанных пяти.

– Посол на Новом Вулкане, так что вам повезло. Садитесь. – Она поболтала на дне кружки остатки кофе. – Сказал, что будет оставаться на линии, пока вы не придёте. Приятно общаться с таким... дружелюбным вулканцем, конечно. Готовы?

Джим подумал о спешащих сюда МакКое и Пашке.

О Споке, лежащем под толстым слоем термоодеял.

– Да, – кивнул он, – готов. Давайте. Адмирал, ко мне присоединятся доктор и Павел Чехов.

Она кинула на него странный взгляд. Потом кивнула.

– Если это необходимо, не возражаю. Разворачивайтесь к экрану.

В кабинет занёсся Пашка. Увидел Осаву, резко затормозил и вытянулся по струнке, но она отмахнула «вольно». Зашедший МакКой очень искренне сказал «спасибо».

– Быстрее, – напомнила Осава строго. – За нарушение протокола нас по голове не погладят.

Джим, развернувшийся к экрану, ощутил на своих плечах горячие ладони. Это Боунс встал за его спиной.

– Ну, где там эта старая всезнающая пройдоха?

– Полагаю, это относилось ко мне, доктор.

Напротив них загорелся экран, высветив морщинистое и спокойное лицо посла. И при взгляде на него Джим испытал неописуемое облегчение – общаться с Праймом было куда как лучше чем с любым другим представителем остроухих.

– Здравствуйте, посол, – поприветствовал его Кирк. – Адмирал Осава сказала вам о причине вызова?

Спок-старший отрицательно качнул головой.

– Боюсь, что нет, Джим. Она лишь сказала, что это очень важно и связано с моей молодой версией.

– Да, верно. Я не врач, так что... Боунс.

МакКой кратко и чётко описал все симптомы, присовокупив данные о текущем состоянии Спока.

– Это какой-то дисбаланс, вызванный гипервыработкой целого коктейля гормонов, причина наверняка в мозге, но в ментальных болезнях мы не разбираемся, так что вся надежда на вас, – подытожил МакКой, шурша крыльями. Джиму показалось, что он говорит слегка сквозь зубы.

Да и Спок почему-то выглядел немного смущённым.

– Вы очень верно и точно всё описали, благодарю вас, доктор. Да, я знаю, что это за болезнь. Но она относится к очень личной сфере для каждого вулканца, поэтому я хотел бы обсудить её наедине с капитаном.

– Боунс останется, – быстро сказал Джим, не дав МакКою разразиться гневной тирадой в стиле «я тут доктор». Павел и... адмирал, могу я...

– Можете, – отозвалась Осава, зато Пашка разразился целым каскадом русских ругательств.

– Да почему?! Думаете, меня судьба коммандера не волнует?!

Осава, нахмурившись, взяла его за крыло, и Чехов мгновенно умолк.

– Простите, адмирал, – пробормотал, потупившись.

– На выход, лейтенант. Это приказ, – сказала Осава и указала ему на дверь.

Пашка пошёл, но обиженно сопел до самого выхода.

Когда дверь за ними двумя закрылась, Спок Прайм, помедлив, начал говорить.

– То, что случилось со Споком, мы называем пон-фарром. Это брачный цикл, знаменующий своим приходом вступление вулканца в зрелую жизнь, и после повторяющийся каждые семь лет.

– Брачный? – недоумённо переспросил Джим, и Спок кивнул ему.

– Да, капитан. Сейчас Споку необходимо соединиться с ментально связанным партнёром, чтобы погасить лихорадку крови. Иначе он умрёт.

– С партнёром? – снова тупо переспросил Джим. Ему казалось сейчас, будто его мозг медленно ворочается, не в силах воспринять очень простую мысль. – А, ну да... со мной. Хорошо, я согласен.

– Не торопись, Джим, – и теперь показалось, что Спок смотрит на него сочувственно. – Я должен предупредить тебя, что соединение партнёров в пон-фарр означает заключение брака по вулканским традициям и установление ментальной связи. Её разрыв крайне нежелателен позже, и решение должно быть обдуманным. Обычно оно принимается задолго до наступления пон-фарра, но я вижу, Спок тебя не предупредил...

– Насчёт соединиться, – перебил МакКой нехорошим тоном, – это же ментально? То есть этот ваш... мелдинг, так?

У Спока сделался странный взгляд.

– Не только. Пон-фарр предполагает ментальное и физическое слияние. Это лихорадка.

МакКой принялся ругаться.

– Погоди, – всё ещё заторможенно попросил Джим. – То есть... на всю жизнь – это как? Он будет читать мои мысли?

– Скорее – состояния, и в минуту опасности. Остальное – только произвольно и по обоюдному желанию, – пояснил Прайм мягко.

– Нет.

Джим сказал это так решительно, что свой голос будто со стороны услышал.

МакКой резко прекратил перебирать ругательства.

– Я не... не хочу, чтобы в мою голову лезли, я не... – Джим сглотнул. – Должен быть другой способ унять эту лихорадку.

– Иногда её снимает медитация или поединок, – начал Прайм, но его перебил МакКой:

– Спок почти мёртв, чёрт возьми. Жизненные функции начинают угасать. Вы уверены, что ему в таком состоянии будет до медитаций или драк?

– Выбор у вас крайне ограничен. Либо слияние, либо медитация, либо поединок. Боюсь, иные способы мне не известны, доктор.

– Но они должны быть, – Джим встал с кресла. Его подташнивало. – Должны, потому что... я не готов к браку. К ментальному – точно, особенно... если даже развестись нельзя, – договорил он совсем уж неуклюже.

– Их нет, – снова мягкий голос Прайма.

– Так, а если... просто, ну, соединение, без брака?

– Тоже нет, Джим. Связь будет установлена.

– Чёрт.

Он снова сел. Мозг упорно отказывался признавать безвыходность ситуации.

– Прости, мне нужно идти, – Прайм взглянул за пределы видимого на экране пространства. – Твой звонок застал меня как раз перед отлётом. Что бы ты ни выбрал, Джим, пожалуйста, дай мне знать при возможности.

Прайм отключился, оставив их в тишине. МакКой смотрел на Джима со знакомым выражением «почему-ты-опять-влип-чёртова-пуховая-капитанина».

– Он же невменяем. Если это спаривание в таком состоянии, Спок тебя разорвёт.

– Да это меня как раз не пугает. Порвёт – ты залатаешь, я в тебя верю...

– Вот спасибо!

– Боунс, ментальный брак. Я не... да не подписывался я на такое!

Джим в отчаянии уставился на Боунса, надеясь, что тот что-нибудь придумает. Всегда же придумывал.

– То есть, – медленно начал МакКой, бессильно наваливаясь на спинку кресла, – ты когда за Споком ухлёстывал... ты это как рассматривал, временная интрижка?

– Ну уж точно я не собирался за него раз и навсегда и во веки веков! Я вообще тогда о браке не думал! Чёрт возьми, Боунс, да кто думает о браке, когда заводит роман?! Ну то есть, я не против, если мы с ним провстречаемся лет пять, отлетаем эту пятилетку, вернёмся домой и уже тогда решим, что вот да, готовы. Сейчас – нет, точно нет, рано!

Джим спрятал лицо в ладонях, потом медленно провёл ими по лицу и посмотрел на МакКоя. Сейчас, как шок отошёл, ему стало по-настоящему страшно. На одной чаше весов жизнь Спока, на другой – привычная жизнь.

– Джим, мать твою... – Боунс совсем навалился на кресло и стал выглядеть уставшим и будто съежившимся. Джим впервые видел его настолько беспомощным, с обвисшими, подрагивающими бессильно крыльями. И ему стало ещё страшней.

– Я устал, я чертовски, блять, устал, – бесцветно сказал МакКой. – Меня пытали, ломали крылья, выводили из себя, добивали новостями – одна лучше другой, грёбаный Хан при мне оторвал крыло человеку, потом срастил мои, потом ты со своим гоблином… и всё это в один день, и ты вот хочешь – серьёзно, чтобы я ещё и за тебя принял решение – понфарриться тебе там или нет? Нет уж, сам выбирай, что тебе важней, твоя холостяцкая свобода или живой гоблин.

Жизнь – что может быть важнее? Ничего не может, так их учили, да Джим и сам знал это. Не может холостяцкая свобода, целая задница, нетронутый разум быть важнее чьей-то жизни. Как бы ни было страшно.

Джим поднялся на нетвёрдых ногах. Когда он проговаривал это про себя, звучало логично и просто. А на деле страх ничуть не уменьшился.

Страх тоже не важнее жизни. Не должен быть важнее.

– Ладно, пойдём. Подготовишь меня. Время уже...

МакКой кивнул.

В палате был приглушённый свет. Джима такая обстановка нервировала с детства, она пахла безнадёжностью и болезнью, несмотря на высокую стерильность. Белая ширма, которой пока что была отгорожена кровать со Споком, тоже радости не доставляла. Стоять посреди этого пространства без штанов и ждать своей участи – то ещё удовольствие.

– Значит, ты введёшь это гоблину, – МакКой появился из-за ширмы, серый, как несвежий мартовский снег, и продемонстрировал Джиму небольшой гипошприц, после чего отложил его на тумбочку. – Это снимет действие транквилизатора. Приборы от зеленоухого я аккуратно отсоединил, никто не прибежит. Ну и… будем надеяться, что сейчас я растяну твою бедовую задницу достаточно.

Джим тоскливо посмотрел на него, но этого МакКой уже не видел. Он натягивал белые резиновые перчатки и оглядывал натюрморт на тумбочке – бутыльки регенератора, медицинской смазки, портативный очиститель, гипо с анальгетиками и ещё две пары чистых перчаток.

– Боунс, ты же понимаешь, что это хренов сюрреализм? – безнадёжно сказал Джим, ощущая, что левое крыло бьёт панический тремор.

Он кивнул.

– Ещё бы не понимать, пуховая подушка. Ложись. Чем быстрей с этим покончим…

– Вот уж точно.

Джим послушно улёгся на расстеленную чистую простынку задницей кверху и уткнулся носом в подушку. Крылья всё ещё подрагивали.

МакКой куда-то отошёл. Джим сопел в подушку и слышал, как зашумел репликатор. И был не против задержки. Что угодно, чтобы отсрочить момент, когда ему в голову залезут и образуют там какую-то непонятную связь.

МакКой вернулся и велел ему поднять голову. Оказалось, протягивал стакан. Там было на три пальца выпивки.

– Виски? – Джим потянулся за стаканом, взболтнул его на свет. Красивый цвет, насыщенного красного дерева.

Боунс отрицательно мотнул головой.

– Самогон на кедровых орехах. Чеховский код репликации, для особых случаев.

– А, особых…

– Ну… – МакКой заглянул в свой стакан. – Раз ваш брак с гоблином…

– Боунс.

МакКой посмотрел на него вопросительно. Или сочувствующе. А Джим отрицательно мотнул головой – к чёрту, да, он решился на это, но пить за это точно не собирается.

– Тогда просто за сохранность твоей задницы, – смилостивился МакКой, протягивая к нему стакан.

Джим протянул к нему свой, стараясь, чтобы рука не дрожала.

– До дна.

Приготовления были закончены. МакКой похлопал его между крыльев и вышел, а Джим остался наедине со светящимися экранами, стерильно-белой кроватью и… Споком.

Не медля, чтобы не давать сомнениям воли, Джим ввёл вулканцу содержимое гипошприца.

Оставалось ждать.

Джим не просто не хотел этого брака, у него всё внутри сопротивлялось происходящему. Его мутило, крылья дрожали, руки не дрожали разве что, но это было бы уже совсем трусостью.

Сначала взгляду Спока вернулась осмысленность. Его глаза открылись, ноздри расширились (учуял Джима?), голова попыталась повернуться в сторону Кирка. Одеял уже не было – МакКой убрал их, когда отключал датчики, и поэтому Джим увидел, как шевельнулись пальцы на руках Спока.

Он накрыл их своими, вдыхая поглубже, как перед прыжком, и сказал:

– Я здесь, Спок. Я с тобой.

Коммуникатор прожигал карман. Джим обещал вызвать сразу, как всё закончится.

МакКой, еле соображая от усталости, вышел из медотсека в тёмный коридор и побрёл куда-то – бесцельно, наугад, напрочь забыв, что он на чужом корабле. Но через десяток шагов на него налетел встревоженный Пашка.

– Ну?!

Сил придумывать, сопротивляться, скрывать правду (да и зачем?) у Боунса не было.

– У коммандера вулканский сезон спаривания. Крышу сносит от гормонов, не трахнется – умрёт. Джим остался с ним.

МакКой увернулся от попытки Чехова взять его под руку и направился в сторону репликатора. Хотелось простого человеческого чаю.

Пашка не стал приставать. Наоборот, помрачнел. Догнал, поравнялся, затронул за верхушку ноющего крыла.

– А чего ты тогда такой мрачный? Ты не ври мне, старпёрина, я эту твою мрачность за версту чую.

МакКой дошёл до репликатора, вывел меню. Всё незнакомое, а кассету из медотсека он забыл.

– Пашка, опять твои русизмы? Что такое эта «верста»?

– Единица измерения длины. Зелёного чая в этих меню нету, а ромашковый есть, вот тут, – Чехов сам принялся тыкать строчки. – Так что там не так?

– Вулканцы, оказывается, во время этих своих циклов навсегда связываются с партнёром ментально. А Джим этого сильно не хочет.

– Ментально… Это вроде постоянного телепатического канала?

– Угу.

Чехов отдал ему чай. МакКой принял чашку в две руки, понял, что начал её баюкать в ладонях, по привычке, и остановил сам себя. Ни к чему. У него теперь сил едва осталось на страх за Джима.

– И что делать-то теперь? – спросил Пашка. В полутёмном ночном коридоре он выглядел встревоженным, каким-то серым, даже золотые крылья. Переживает, а сам устал. Они же сейчас над полем работают. МакКой потрепал его по плечу.

– Спать иди, что тут сделаешь.

Пашка должен был по всем прикидкам начать возмущаться, МакКой почти уже рот открыл, готовясь отбивать, но наткнулся на внимательный и серьёзный взгляд Чехова.

– Точно? Остаться могу. С тобой побыть.

– Нет, – Боунс мотнул головой. – Тебя там поди уже Сулу потерял. Да и устал ты за день – носиться по всему кораблю.

Он помолчал.

– Ну… Ладно. Ты приходи, как разберёшься. Кают на всех не хватило, эти корабли ж под большой экипаж не приспособлены, но Сулу нам с ним выбил одну крохотную, охранную. Это сразу за рекреацией отдыха, на палубе 9. Там кровати нету, мы ночуем в спальных мешках, Сулу лишние спальные мешки припас, на всякий случай, чай зелёный тебе тоже организуем. Приходи, ворчалище, обязательно.

– Ладно, – кивнул МакКой. – Может быть.

Пашка помялся, потом обнял его – стиснул так, что Боунс едва чай не пролил, и ушёл.

МакКой остался один в пустом коридоре.

В отличие от Энти, здесь в отсеках никаких уголков отдыха не было, и он просто вместе с чашкой чая сел на пол, как раз у стены с репликатором. Ниже на двадцать палуб урчали корабельные двигатели, удерживающие «Корунд» в дрейфе на краю затихающей бури. Пол почти не вибрировал от них, как на Энтерпрайз.

Крылья нудно и тяжело болели. Боунс сидел у стены, старался не спать, перебирал в голове, что бешеный вулканец мог сделать с Джимом и какие экстренные медицинские меры, возможно, понадобятся, перебрал все варианты, даже самые фантастические, и когда спустя минут сорок пискнул комм, едва не подпрыгнул на заднице. Торопливо вытащил, раскрыл… и сердце ухнуло от облегчения. Джим говорил хрипло, но вполне себе спокойно.

– Не надо идти, Боунс, всё нормально. Спок в себя приходит.

– Точно? – спросил он тупо.

– Да… точно. Я лучше побуду с ним до утра.

– Всё в порядке?

Тишина. Секунды три.

– В норме. Ничего не болит даже, воду мы пить будем, много. Я помню про обезвоживание. Отдыхай.

Джим отключился.

Боунс вернул комм в карман, покусал губы.

Нихрена не в порядке. Но это не его, МакКоя, дело, и вот что это сейчас было, как не намёк Кирка на «пиздуй спать, я сам разберусь»? У них теперь свои проблемы, его никаким боком не касающиеся. А ему и впрямь пора спать.

Он закинул пустую чайную чашку в корзину для утилизатора, с трудом поднялся на ноги…

И понял вдруг, что идти ему некуда.

Под ногами урчали двигатели чужого корабля. Медотсек был не его, и кабинет главврача тоже занимал не он. Своей каюты у некоего доктора МакКоя, внештатного медика «Корунда», не было и быть не могло. Идти к Пашке и Сулу? Но они там сейчас устроились и спят уже, скорей всего, а он не знает, где брать спальный мешок. Не будить же их, в самом деле.

Он закрыл глаза и привалился к стенке, ощущая чудовищную усталость и одиночество. Впервые за шесть лет оно было не притуплено горем утраты и казалось настолько всепоглощающим, что ему стало страшно. Заражение, смерти, пытки, предатели, всё это нахлынуло на него, откатилось и оставило ни с чем.

Или…

МакКой оторвался от стены и пошёл. По коридору до лифта, а там на две палубы вверх, к основным каютам. Шёл, шатаясь от усталости, выворачивающей боли в крыльях, пережитого, выпитого алкоголя, просто от того, что надо было продолжать жить, дышать, тащить свою неподъёмную жизнь.

У знакомой двери остановился, позвонил в интерком. И, едва с той стороны ответили, попросил:

– Выйди в коридор. Надо поговорить.

Хан появился через минуту – в белом шёлковом халате, со спокойными крыльями, пахнущий каким-то благовонным дымом, как всегда идеальный и ни капли не уставший. Окинул МакКоя своим рентгеновским взглядом.

– Ты выглядишь ужасно, Леонард. Что ты хотел сказать?

К чёрту

МакКой преодолел последние отделяющие их шаги и с облегчением навалился на Хана, уткнувшись лбом в его твёрдое плечо.

Хан не шелохнулся.

– Леонард?

МакКой тоже не шевелился.

Хан положил руку на его спину, между крыльев, потом просто обнял и снова негромко назвал по имени. Уже без вопросительной интонации.

Боль в крыльях чуть утихла, а вместе с ней разжало когти и страшное чувство пустоты.

Нет, он не один. Да и не был в последние дни, если подумать.