Текст книги "For your family (СИ)"

Автор книги: Лена Полярная

Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Хан развернулся передом, слегка встряхивая крыльями. Ах, да, зуд. Развернулся и встал – оглядывая МакКоя с ног до головы странным плавным взглядом.

– Ну тогда не разговаривай с ним наедине, чёрт тебя возьми! – рявкнул МакКой. Негромко. На них и так пялились все, кому не лень. – Я всё ещё твой куратор и отвечаю за твои социальные взаимодействия.

Всё ещё не сводя с МакКоя взгляда, Хан положил ладонь на его грудь, побуждая сделать шаг назад и упереться раскрытыми крыльями в стену. С тихим шуршанием за спиной Сингха раскрылись его крылья, сооружая вокруг них подобие ширмы от чужих глаз.

Прежде чем соскользнуть вниз, ладонь Хана ласково погладила подбородок МакКоя.

– Я хочу поговорить, Леонард.

Крылья слегка заныли, но МакКой от этой боли отмахнулся.

– Ты хочешь прижать меня к стене, судя по всему.

– Ты не представляешь, насколько, – его голос понизился, – но я стараюсь об этом не думать. Скажи мне, что ты думаешь о реакции Флота на нашу ситуацию?

Хан был так близко, что плечом упёрся в пучок собственных торчащих перьев. Боунс чертыхнулся.

– А что я должен думать? Мы отправили сигнал помощи, рано или поздно на него ответят. Всё.

– А дальше?

Хан взял его руку в свои, поглаживая пальцы.

– Пришлют помощь, – МакКой освободил руку, про себя проклиная крыльную боль. Игнорировать её сделалось сложнее, а никакой выпивки на мостике не было. – Сворачивай свой аэроплан, на нас весь мостик смотрит.

– Мы не договорили. – Он спокоен. – А ты не думал, что для Флота мы сейчас не прославленный экипаж прославленного корабля, а опасность? Тебе напомнить, как Флот поступает с опасностью? Например, со сверхлюдьми в состоянии кратковременного внушения?

– Иди к чёрту, – прошипел МакКой устало. Он очень хотел завернуть хотя бы одно крыло вперёд и потянуть за сустав, чтобы отвлечься от боли. Обиженность Хана на флот была объяснима, но не оправдывала его паранойю. – Флот не будет уничтожать наш экипаж после потери «Саратоги». Это бред.

– Это здравый смысл. – Хан берёт его за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Он как будто слегка улыбается. – Ты такой идеалист, Леонард. Флот не любит риск. Я уверен, что даже нас они пустили на корабли, снабдив устройством нейтрализации. А теперь посмотри на ситуацию их глазами. Заражённый планетоид. Заражённая Саратога. Заражённые мы – после подъёма на борт их людей. Неважно, явились они источником заразы или нет. Важно это «после». Сам источник по-прежнему неизвестен. Нас не будут спасать. Даже до СМИ информация о нашей смерти дойдёт в максимально ретушированном виде, чтобы люди не волновались. «Заражение на борту, и капитан принимает героическое решение…»

Он с насмешливым видом втянул воздух.

– Федерация ценит свой душевный покой, – проговорил медленно.

Аврора, – промелькнуло в памяти МакКоя далёкое с лекций. Невольно он вспомнил: колония «Аврора». Три корабля, ответившие на сигнал помощи из большой земной колонии в Альфа-3, где разразилась неведомая эпидемия. Тогда поясов ещё не было в помине. Через двое суток зараза принялась косить и сердобольные экипажи, начиная, разумеется, с медиков. Когда ситуация стала критической, капитаны дружно врубили на кораблях режим самоуничтожения. Был ли это приказ флота, или они пришли к такому решению сами – история умалчивала; планету объявили вечной карантинной зоной, а произошедшее попало в учебники для кадетов под графой «этически сложные случаи». По этой и другим подобным историям даже круглый стол проводили – для старшекурсников командного отделения.

Хан смотрел на него, спокойно ожидая ответа. МакКой против воли облизнул пересохшие губы. Крылья болели, их тянуло в суставах и у оснований, вот-вот – и грянет песня боли, целая симфония. Но показывать слабость перед Ханом он больше не собирался, поэтому выпрямился и постарался, чтобы голос не хрипел.

– Устройств нейтрализации нет. Я вживил тебе нанопаралитическое устройство после того случая… когда ты начертил формулу якобы супертоплива на стене. Подумал, что ты можешь быть опасен. На Земле тебе ничего не вживляли, или же мне и моим сканерам об этом неизвестно, а я, поверь, изучил твоё тело вдоль и поперёк за первые две недели. Это раз. Два: если ты ещё раз полезешь к Споку – не важно, ты его пригласил на уединённое рандеву или он тебя – я вживлённой в тебя игрушкой воспользуюсь. Будешь лежать спокойно и мирно до самой эвакуации. И три: я тебя услышал и принял твою версию к сведению. А теперь – отпусти, будь добр. Мне надо выкинуть веник из твоих перьев.

– Так хочешь сбежать от меня? – пальцы покидают подбородок и скользят по щеке. – За что ты сердишься? Мы с коммандером не дрались, просто поговорили, даю слово. Я даже… доволен результатами.

Прикосновение отдалось странным, почти электрическим ощущением во всём теле – и тут же дало залпом боли в крыльях. Пришлось закусить губу, чтобы удержать вздох. На глаза навернулись слёзы, но вытереть их не было возможности.

– Ты манипулируешь Споком, – фраза из-за этого вышла злей и резче, – пользуясь тем, что он тебя ненавидит. И что-то мне подсказывает, что ты задумал сбежать отсюда.

МакКой поморщился, опустил голову. Машинально потёр плечо в попытке отвлечься от ломоты в крыльях.

– Знаешь… – это вышло сквозь зубы, – можешь бежать, Джон. Я не стану останавливать или докладываться Джиму. Вдруг ты прав, и жить нам осталось не так долго.

Губы Хана трогает едва заметная улыбка – прикосновение застывает на середине, и теперь он касается пальцами щеки. Просто касается.

– Ты удивительный, – Хан почти шепчет это с восхищением в голосе. – Ты прав, я собираюсь бежать. Как только пойму, что других шансов у нас не осталось. И я собираюсь взять с собой тебя и твою семью.

На миг представилось, что скажет Джим, осознавший, что надо оставить корабль. Его корабль.

МакКой медленно покачал головой. Он почти ничего не видел перед собой от боли. Собрался с силами и попытался отпихнуть от себя Хана.

– Я… не покину корабль. Они – тоже. Так что можешь об этом не беспокоиться. Уходи… один.

– Только с тобой. – Прикосновение на щеке исчезает, а Хан как будто отстраняется. Дышать точно становится легче. – У тебя болят крылья?

– Да отойди ты уже!.. – рявкнул МакКой сдавленно, успев ещё подумать: последнее, что он сделает – сползёт здесь по стенке. Ей-богу, последнее.

Становится светлее – скорей всего, Хан сложил крылья и отступил на шаг. Всё молча.

МакКой отлепляется от стены и идёт к выходу с мостика. Сейчас ему нужна вода и никаких людей вокруг. В идеале – как можно дольше.

Мир тонул в боли. В коротком коридоре, ведущим до служебных помещений – раздевалки, траспортаторной и туалета – он шёл, шатаясь и теряя зажатые перья Хана. И не сразу увидел, что там образовалась небольшая очередь перебравших кофе. А когда заметил… ему повезло: из двери как раз вышли, и он попросту распихал всех остальных со своего пути. Удивлённые, встревоженные голоса, сухой шелест шевелящихся крыльев.

Белый кафель тускло блестел в свете дневных ламп. Всё это рассыпалось на сверкающую белую пелену, застилающую глаза. Резко, почти ядовито пахло дезинфицирующими, даже сквозь силовой барьер пояса.

Он упёрся обеими ладонями в борта раковины (остатки чёрных перьев упали на пол) и невидяще уставился в зеркало. Чтобы открыть кран, надо было поменять положение, оторвать хотя бы одну руку от холодной поверхности, но на это не было сил. Боль достигала апогея, она была как застывший в раскалённой добела пустыне каменный монолит, в безветренной, пустой, безмолвной пустыне; он сам был этим монолитом, одной сплошной болью, и в её ослепительном зените знал одно: нельзя шевелиться. Иначе монолит треснет, взорвётся, разлетится нахрен, и он этого не перенесёт.

Сзади потемнела стена.

– Если тебе нужно, я достану виски, – раздался прохладный голос Хана.

– Ты же понял, почему они болят, да? – собственный голос звучал глухо и еле слышно. Но громче бы просто не вышло. – Никаких физиологических... причин... нет. Они... здоровы.

– Конечно.

– Если ты прав, и крылья – душа… – пальцы впились в ледяные края раковины, холод впивался в кожу, – боль – чувство вины, а то, что она возникает… получается… я очень… хочу избавиться от этой дряни. Хочу жить, так… – выдох, – что ли…

Тень накрыла его, а между болящих крыльев опустилась тяжёлая и горячая ладонь.

– Ты не позволяешь себе жить, душа моя, – голос Хана плавный и спокойный. – Из-за вины или другого чувства, не считаешь себя достойным дышать и быть. Хочешь быть со мной, и одно это желание заставляет тебя себя ненавидеть. Наказываешь болью сам себя... Но желание жить – неотъемлемая часть любого человека. Когда ты позволишь себе сделать вдох осознанно – жить ради себя – должно стать легче.

Пальцы Хана чуть сжались, гладя его по спине.

Казалось, крылья вот-вот разорвёт на части. Одно из двух: либо он вырубится от боли, либо…

Переломает её.

– Л-ладно…

От попытки просто оторвать руки от раковины окружающее пространство сверкающе побелело, но МакКой заставил себя повернутся к Хану и вслепую обхватил его руками за шею, склоняя к себе.

– Была не была, к чёрту… – выхрипел, насильно разжимая стиснутые зубы.

Хан успел обхватить его, шатнувшегося назад, прижать к себе. Леонард был горячим. Горячечным. Он почти рванулся, преодолевая боль, вжался пересохшими губами в губы Хана.

Хан машинально прижал его плотнее, раскрывая над ними крыльный купол. О, он желал Леонарда даже сейчас – особенно сейчас, из-за близкой опасности инстинкты обострились. И этот поцелуй – жадный, отчаянный, напомнил Сингху, как пламенно может гореть желание сверхчеловека.

Рыкнув, он смял губы Леонарда своими.

Доктор не отстранился. Целовал в ответ слепо, смазанно, но отчаянно: так задыхающийся пытается хватать воздух.

Из-за проклятых поясов Хан едва ощущает его запах – а ему хочется ощущать его. Запах, тепло, пить его дыхание, касаться его горячей кожи…

Через несколько секунд – семь, не больше – Леонард шатается и начинает оседать в его руках.

– Держи, – хрипит нечеловеческим голосом, вцепляется в ткань форменки на плечах и тянет вниз, утыкается горячим лбом в основание шеи. – Если я щас упаду… сдохну… к чёртовой матери.

– Я держу.

Голос Хана чуть сел и охрип. Но он держит его в своих руках, наслаждаясь обладанием. Держит, не давая осесть, прижимая к себе. Стальные крылья Леонарда дрожат от боли.

Они стоят так какое-то время. Леонард опирается на Хана и глубоко дышит. Хан обнимает его, давая опору. И когда двери туалета открываются, первым рефлексом Хан сворачивает крылья вокруг них заслоном, желая защитить их от любого вмешательства извне.

– Твою мать… – тихо выдыхает голос капитана извне кокона. – Так, голуби мои, Аляска подлетела. Боунс, ты мне нужен.

– Иду, Джим, – почти не дрожащий голос доктора. – Минуту дай.

Капитан как будто хотел что-то сказать… но, промолчав, просто закрыл дверь.

А Хану так не хочется отпускать Леонарда. И всё же…

Он осторожно ослабляет свои объятия, понимая, что доктор уже может стоять на ногах. Потрясающий человек. Хан и не сомневался в нём.

– Вот мы и выяснили, что я – не прекрасная принцесса, и одним поцелуем меня не расколдуешь, – с этими словами он открывает кран и принимается умываться, шумно отфыркиваясь.

Сингх, поморщившись, выходит из радиуса попадания брызг.

– Как минимум, прекрасный принц, Леонард. Как ты себя чувствуешь?

Он закрывает кран и приглаживает пальцами мокрую чёлку. Кидает взгляд на своё отражение в зеркале.

– Так же, как выгляжу – отвратительно. Ладно… идём на мостик.

МакКой вдрызг, топорща во все стороны стальные перья, переругался со штатным бортовым медиком «Аляски». Они зацепились на вежливо-терминологическом, и перейти на матерно-терминологический им пока что мешало только то, что оба вели беседу при представителях своих экипажей.

Боунс был бледен. Волосы топорщились мокрыми колючками. Он стоял, опираясь на консоль притихшей Ухуры и чуть ли не носом въезжая в экран видеосвязи, настаивал на том, что при скорости распространения растительная зараза давно бы уже проявила себя, и люди, проведшие в изоляторе день и ночь, не опасны.

А позади него стоял Хан со сложенными на груди руками. Неподвижный, как ожившая статуя, только крылья будто дышали вместе с ним – полусложенные, они слегка приподнимались и опускались. И смотрелся на своём посту… привычно, органично, с полным осознанием правомерности своей роли. Прошло чуть больше месяца, как он на борту, и МакКой уже запирается с ним в туалете, позволяет заключать себя в крыльный кокон, и мало ли что ещё. Теперь Джим понимал, как этот человек умудрялся собирать вокруг себя армии генетически улучшенных людей: собирать, удерживать, властвовать. Харизма неслыханной силы. И если Хан останется на корабле после случившегося…

А будет ли после случившегося вообще существовать корабль под названием «Энтерпрайз»?

– Я не даю шансов на то, что «Аляска» согласится принять на борт хоть кого-то из наших, – ровно сказал Спок. Он стоял рядом, и уже давно, но Джим задумался и потому всё равно вздрогнул.

– Если они примут хоть кого-нибудь, это уже будет хорошо, Спок, – ответил ему вполголоса. – Мы должны сделать всё для этого.

К тому же, переговоры с Аляской – хоть какое-то действие. Джим не хотел, чтобы его экипаж повис в неизвестности и информационной тишине сейчас.

Спок промолчал, а затем сделал то, чего не делал никогда. Он наклонился и коснулся лежащей на подлокотнике руки Джима двумя пальцами – на мостике, при людях, – и отошёл к сгрудившейся вокруг доктора толпе.

Накал дискуссии нарастал. МакКой опёрся о стоящий рядом стул, топорщась перьями, и только Хан стоял позади него, являя собой образчик спокойствия и терпения.

Снова всплыло в памяти – чёрный крыльный кокон в туалете, скрывающий Хана и Боунса.

Джим хлопнул рукой по подлокотнику. Получилось неожиданно громко, и все взгляды устремились к нему. Кроме МакКоя и Хана.

– Нийота, завершай сеанс, – приказал негромко.

– Есть, – отозвалась она по-военному чётко, и руки запорхали над консолью. МакКой собирался ещё что-то сказать, но экран погас. Тогда он от души выругался прямо при всех и развернулся к Джиму – взбешённый и побледневший. Пряди волос прилипли ко лбу, полураскрытые крылья подрагивали, но он быстро взял себя в руки и провёл ладонью по щеке. Потом отошёл от консоли к нему, Джиму.

Остальные вернулись к своим занятиям, упорно делая вид, что всё в порядке.

– Это бессмысленно, – сказал ему Кирк. Он понял это сейчас так чётко и ясно, что сомнений не осталось. Капитан Аляски тянул время и не собирался им помогать. Спок был прав.

МакКой ухватился ладонью за спинку его кресла.

– Знаю. Теперь понял. Хотя на их месте я бы, может, пересрался не меньше, а то и…

Боунс потянул вверх воротник форменки и вытер мокрый лоб тканью.

– Ты бы не пересрался, друг мой. Ты бы первый носился и орал на меня, чтобы я тебя отпустил к ним на борт «посмотреть ситуацию», потому что «люди умирают, пока мы тут сидим и ничерта не делаем».

– А ты меня высоко ценишь, – он усмехнулся.

– Хреново выглядишь, – совсем тихо сказал ему Джим, чтобы больше никто не услышал. Застывший рядом Спок не в счёт, он так и так услышит. И Хан. – Возьми паузу, а я попробую ещё раз переговорить с их капитаном.

МакКой кивнул.

– Да это всё чёртов второй пояс к полу тянет. Он, кстати, не снимается, потому что кое-кто поставил персональный код… Ладно, и вправду пойду, посижу в уголке.

Люди подменяли друг друга на постах, чтобы отдохнуть, но Джим оставался на месте. Связывался периодически с нижними палубами, подбадривал экипаж, говорил, что помощи флота осталось ждать недолго. Забытый стакан чая, который он попросил полчаса назад, остыл. Крылья лежали на спинке кресла, полураскрытые, и иногда устало шевелились; им тяжело было находиться в одном положении. По ним хотелось провести рукой, промять суставы, ощутить ладонью мягкие перья ближе к основаниям, а потом и пух.

Спок отследил время на главной консоли. Выходило, что прошло уже больше стандартной смены.

Он в последний раз сверил данные, проконсультировал «вступившую смену» и подошёл к капитану.

– Тебе необходимо отдохнуть, – заметил, склонившись над его креслом. На мостике был полумрак, Джим работал на падде, и из-за голубоватого света его кожа казалась совсем бледной. Но на его слова поднял взгляд. – Я могу отработать ещё две стандартных смены. Пока сигнал не дошёл до Земли, ждать нам нечего.

Джим, пожевав губами, опустил взгляд к падду.

– Я не смогу расслабиться, Спок. Сейчас моё место здесь, в капитанском кресле.

– Я в состоянии контролировать ситуацию. А если ты не отдохнёшь, в действительно экстренном случае не сможешь принимать адекватные решения. Прошу тебя.

Он замер, видимо, обдумывая его слова, а потом с тихим вздохом поставил падд в ждущий режим.

– Я попробую.

Спок кивнул и выпрямился, ожидая, пока Джим покинет кресло. Они не могли уйти отдыхать вместе – на мостике желательно было находиться кому-то из старшего командного состава. Кирк поднялся нехотя, что-то ещё набрал на падде, прежде чем отойти.

– Спокойной ночи, капитан, – сказал Спок, поймав на секунду его взгляд.

Джим, удерживая взгляд, подходит ближе и склоняется к его уху.

– Спокойной ночи, Спок, – говорит тихо, согревая дыханием ушную раковину.

В этот момент сказать ему хочется многое – но у них всего секунда, и Спок только успевает втянуть его запах – слабый из-за силовых полей пояса.

– Если Хан будет тебе мешать, пришли его на мостик. Я найду для него занятие.

Джим отчего-то тушуется и бормочет себе под нос, что вряд ли Хан будет мешать, а потом и вовсе направляется к двери, ведущей в коридор.

Джим помнит, что подумал о помолвке Боунса и Хана скорей в шутку. Просто образ нашёлся. А теперь он не уверен, даже не знает, чего ждать, когда заходит на обзорную палубу.

Там собрались все отдыхающие. И Ухура со Скотти сидят у самого окна на небольшом диванчике – их присутствие на мостике желательно, но они оба очень устали. Нийота спит, уложив голову на колени инженера и укрывшись своим же крылом.

Джим чуть улыбается, увидев эту картину. Кажется, Скотту всё же можно рассчитывать на благосклонность королевы Энтерпрайз. Кто бы мог подумать…

Играют в шахматы Кексик и Чи.

Спит Адлер у стены на голографической раскладушке – Джим сам её полчаса назад отправил отдыхать чуть ли не силой.

Не обнаружив взглядом Боунса с Ханом (Пашки тоже не было), Джим направился к высокой голографической ширме, расписанной в старом восточном стиле. Ему не хочется думать, что вот он зайдёт за неё, а там эти снова укрыты крыльями. Он и старается не думать, держится…

Внутри всё резко и с облегчением расслабляется, когда из-за ширмы он слышит тихое ворчание Пашки.

– Ой, убери ты крылья свои, убери, сэр стажёр, я из-за них на диван не помещаюсь, чтоб тебя…

– Тебя сюда никто и не звал, – спокойный голос Хана, но не сказать, что недовольный.

– Я сам позвался, – не остался в долгу Чехов. – И только попробуй выгнать, тебя Боунс по шее мокрой тряпкой огреет. Ты спрашиваешь, где он её возьмёт? Я принесу. Ради такого случая схожу реплицировать.

– Так, я слишком стар для вашей возни и тут слишком много крыльев, – ругается МакКой вполголоса. – Чаю мне принесите.

– И мне! – тут же оживляется Пашка.

– Я принесу, Паш, не толкайся, – это ровный голос Сулу. Ширма чуть отодвигается, и из-за неё показывается рулевой с подносом. Растерялся он разве что на секунду. И под вопли Пашки «мне синий, без сахара!», интересуется: – Капитан, вам тоже чаю?

– Сладкого, спасибо.

Джим «отмирает», пропускает Сулу и заходит за ширму сам.

Там… вполне уютно. Ковёр, посредине – большая стеклянная лампа с резными узорами на боках, с ореолом тёплого света вокруг, длинный угловой диван, на углу – Павел сидит, поджав под себя разутые ноги. Рядом с ним Хан, завернувший в одно крыло МакКоя. Боунс свои крылья тоже завернул вперёд и теперь сидел в них и хановом крыле, как в двойном пледе. Выглядел спокойно, но всё ещё бледным и измученным, как будто только-только начал оправляться от тяжёлой болезни. Второе крыло Хана Пашка спихивал со спинки дивана своим; они устроили толкотню крыльями за угловой участок дивана, на который можно было удобно положить раскрытое крыло.

Пока что навигатор отчаянно проигрывал, но не сдавался – вот же несгибаемая воля к победе.

– Боюсь, вам придётся подвинуться, стажёр. – С этими словами Джим плюхнулся на свободный участок дивана рядом с завёрнутым в крылья МакКоем.

Хан невозмутимо подгрёб Боунса ещё ближе к себе и хитро блеснул глазами.

– Конечно, капитан. Как ситуация на мостике?

– Стабильная.

Докладываться Хану Джим не собирался – да и не хотел он сейчас с кем угодно говорить об этом. Стабильность в их случае обозначала отсутствие информации и перспектив.

– А нам тут сэр стажёр вон какой уголок сделал, – начал ворковать Павел, любовно поглаживая крыло, свободное от борьбы за угол. – Сказал, что в стрессовой ситуации комфорт особенно необходим, хотя как я считаю…

– Ты считаешь, что надо было сразу матрас на весь пол голографировать, – заметил Боунс. – Пол-кровать.

– Но тогда мы потеряли бы возможность уединения, – это уже Хан. Он выглядел так, как будто сидеть, укрывая Боунса своим крылом – самое естественное для него положение вещей. Даже Пашку уже ничего не смущало – ни эта парочка, ни болезненный вид МакКоя…

Джим прочистил горло.

– Боунс, можешь отойти со мной на пару слов?

Он тут же подобрался – и Хан недовольно пошевелил крылом. Но МакКой не обратил на это внимания.

– Случилось что-то?

– Нет, но поговорить нужно.

– Неужели это так срочно, капитан? – Хан не дал ему ответить. – Нам всем нужен отдых. Леонарду в том числе.

– От «поговорить» я не развалюсь, – Боунс отвёл в сторону его крыло и выбрался с дивана. – Пойдём, Джим, найдём тихий угол. И мой чай не пить! – это уже Пашке.

Они отошли к углу – к ближайшему, благо он был и самым отдалённым от людей. Сейчас, лишившись одеяния из ханового крыла, Боунс начал зябнуть – подобрал плечи, руки засунул в карманы.

Джим заложил руки за спину, подбирая слова. Как назло, вокруг них было слишком тихо – люди предпочитали либо спать, либо отдыхать, не производя лишнего шума. Чуть постукивали шахматы Чи и Кексика, прошуршал мимо ширмы Сулу с подносом, Павел, посмеиваясь, ворчал на величину кружек с чаем.

– Ну теперь-то ты не будешь вешать мне лапшу на уши? – Джим обратился к МакКою. – Что между вами?

– Он, Джим, мой единственный шанс спастись.

Боунс поднял голову к потолку и негромко скомандовал:

– Компьютер, имитация закрытой комнаты, протокол 17-408.

Вокруг них замерцала проекция стен, и в скором времени они оказались в уютной комнатке, словно бы внутри бревенчатого домика: заснеженное оконце, печка с потрескивающими в ней дровами, небольшой диван, накрытый клетчатым пледом, несколько подушек. Ничего лишнего.

– Садись, тогда уж и поговорим. Это Пашкина разработка, узнает, что я тиснул от неё код – неделю будет ходить взъерошенный.

Джим усаживается, машинально отмечая присутствие Чехова в куче деталей: рисунок на пледе (конечно, русские мотивы), чашка недопитого какао на столике, раскрытая книга рядом. Любил Павел создавать не просто комнаты, а жилые комнаты.

– Не переломится. – Он опирается локтями о колени, принимая удобное устойчивое положение. – Давай. От чего спастись? Это связано с тем, что ты выглядишь как после тяжёлой болезни?

– Примерно.

МакКой плюхнулся на диван. Эта голография была с имитацией тепловых эффектов, и он поёжился, опять завернувшись в свои крылья. Уставился на печную дверцу. В тонкую щель между ней и самой печкой пробивались оранжевые отсветы огня.

– Не знаю, поймёшь ли. Я тут впервые за шесть лет выяснил, что хочу жить.

– А? – Джим, нахмурившись, дёрнул головой. И где-то внутри него что-то очень интуитивное приготовилось к сильному шоку. – Ты… жить? В… в смысле?

МакКой кивнул, не пойми чему, он сидел, сгорбившись, сцепив пальцы и завернув вокруг себя крылья, и на Джима впервые накатило озарение: МакКой будет говорить с ним не как с младшим братишкой, а как… с равным. Может быть, он и настоящего Боунса видел давным-давно – в последний раз на похоронах его дочери в Атланте.

– В чём-то Хан оказался прав со своими крыльными сказками. Конечно, с душой он загнул, но благодаря ему я понял, что природа моей крыльной боли – психосоматическая. Это… чувство вины. За то, что я всё ещё живу и дышу, когда Джо… – он втянул воздух сквозь зубы, – ты понял, в общем. Вину не так-то просто заглушить, сколько бы ты себе рациональных доводов ни приводил, потому что… Я просыпаюсь ночами и думаю, вспоминаю, сколько бы ей теперь было. Пытаюсь представить, как бы она сейчас выглядела. И это… Это ад, Джим. Не приведи космос тебе когда-нибудь пережить смерть собственного ребёнка. А Хан… наверное, впервые за шесть лет хоть кто-то смог пробиться в эту топь и попытался вытянуть меня наружу. И я… ухватился. Пытаюсь выбраться из этой дряни. Это не то чтобы легко.

МакКой криво улыбнулся. Он любил дочь. Даже Джим умудрился привязаться к этой малышке за недолгое время знакомства.

Как же сложно сейчас найти верные слова для друга, впервые заговорившего с тобой о смерти любимой дочери. Поэтому Джим недолго молчит, прежде чем открывает рот.

– То есть… только сейчас? Все эти годы ты… хотя чего это я, это же на моих глазах происходило. Какой же я идиот… – трёт переносицу, – я знал, почему ты замкнулся в себе, но… ни разу же не подумал, что тебе нужна помощь.

– Прекращай давай, этого только мне не хватало. Вы и так помогали, ты и Пашка. Заменили мне семью, – МакКой, усмехнувшись, хлопнул его по плечу. – А в туалете ты застал не любовную сцену… ну или почти. Если бы не он, я бы просто от боли свалился на пол. И что-то мне подсказывает, что от сверхлюдя, положившего на тебя глаз, так просто не отделаешься.

– Вот не надо, Боунс. Хотел бы – придумал бы, как. И я готов за вас порадоваться, если Хан действительно безопасен и всё такое.

Он пожал плечами. Левое крыло дёрнулось, будто недовольное собственным движением хозяина.

– Поживём – увидим. Для начала надо выжить в этой заварухе, потом уже об остальном подумаем. Ты мне лучше скажи, сдвиги с Аляской есть?

Джим поднял на него взгляд, который, по идее, должен был сказать обо всём красноречивее любых слов.

– Нет их, Боунс. И не будет. Я всё ещё не плюнул на эту затею только затем, чтобы у людей было хоть какое-то действие перед глазами. Не будет Аляски – будем ждать сообщения флота, стуча палкой в небо и слушая отзвуки.

Он кивнул, будто другого ответа и не ждал. Поднялся с дивана, принялся расхаживать перед печкой.

– Ты про «Аврору» не вспоминал, случаем?

Заметно было, что говорить этого Боунс не хотел.

– М? – Джим вскинул брови. – Я помню про Аврору, конечно… но она-то тут при чём? Мы же не собираемся самоуничтожаться.

– Тут суть важна. Мы самоуничтожимся, либо… нас уничтожат. Как на той планете в системе Сигма-9. Помнишь, у них там была эпидемия, и половина незаболевшего населения начала сгонять заболевших в пустые дома и сжигать вместе с ними…

– Боунс, мы не больны, и ты это прекрасно знаешь.

Джим сам поднимается на ноги, разминает ладони.

– Слушай, старик, я понимаю, что ситуация у нас сложная. Оптимистом ты никогда не был, космос – дерьмо, я всё это помню. Но мы – здоровы. Это очевидно. Так что не паникуй, прошу тебя, и не разноси мысли такого содержания среди экипажа, хорошо?

Он посмотрел на Джима, как на вконец… пухового.

– Ты мне хоть один случай напомни, когда я сеял панику среди экипажа. Хотя бы один, чёрт тебя дери, Кирк! Ты меня за практиканта зелёного держишь или как? – и, задрав голову к потолку: – компьютер, отмена протокола.

Стены вокруг них замерцали и медленно растворились. Джиму показалось, что откуда-то из недр палубы донёсся вздох облегчения процессора – пока что материальные голографии занимали недюжинный кусок оперативной памяти корабельного компьютера.

– Пойдём пить чай. А тебе и поспать бы не мешало, дорогой мой, – ворчливо заметил Боунс. Он по-прежнему был бледный и похожий на человека, чудом выкарабкавшегося из смертельной лихорадки. Собрался развернуться, но почему-то замер, глядя Джиму под ноги.

– Я как давно тебя вычёсывал?

– Дня... четыре назад? – Джим тоже посмотрел себе под ноги. Там лежали клочки пуха, и довольно много. Очень много для четырёх дней.

– Повернись-ка.

Джим разворачивается, позволяя ему запустить пальцы в пух. Размышляет вслух:

– Это странно, он пока не должен, вроде… Да не молчи, что у меня там?

Бонус роется в его пуху. Это почти неощутимо, так, лёгкая щекотка.

– У тебя там перья, – произносит, наконец, очень странным тоном. – Довольно... дохрена новых перьев.

Пальцы исчезают из пуха.

– Спок расстроится…

Джим, чуть поёжившись, разворачивается к нему и замирает, увидев на лице Боунса неслабое удивление.

– Ну ты чего? Это должно было произойти рано или поздно.

– Но не сейчас же! Погоди... Что произошло в последние несколько минут? Когда ты садился на диван, пух не линял! Да я... уверен, что эти перья выросли только что! У тебя крылья не чесались?

– Пока мы с тобой говорили, чесались немного… Но не до того было, сам понимаешь.

Джим снова ёжится. Теперь, когда МакКой напомнил, зуд ощущается сильнее. Да и удивление его…

– Хан был прав, – заявляет он неожиданно. Вид всё ещё ошарашенный, но он уже встряхивается, принимает обычное угрюмое выражение. – Что я сделал? Не стал скрывать от тебя свои проблемы. Впервые за шесть последних лет. И ты... облинял. А!.. – он махнул рукой и развернулся по направлению к ширме. – К чёрту! Мне нужен чай!

– Эм, погоди… – Джим говорит это не особенно громко, но Боунс всё равно останавливается, – пока мы тут от всех скрыты… почеши, а? Мне не дотянуться, да и… несолидно.

Голографическая лампа казалась крохотным островком света посреди залитой звёздным сиянием обзорки. Пашка голосовал за то, чтобы лампу оставить, и теперь на голографированном матрасе лежал возле неё, читая голографические же книжки, имитации настоящих бумажных. Рядом с ним спал Сулу – экономично завернувшись в крылья и подложив под голову одну из чеховских книг в мягкой обложке. Неподалёку дрых Хейли, умудряясь делать это сидя, свесив вниз лохматую голову и чуть ли не клюя носом собственные колени; Скотти создал для Ухуры и Чи два плотных голографических пледа довольно уютной красно-чёрной клетчатой расцветки, хотя МакКой подозревал, что это просто типичный рисунок с типичного шотландского килта. Сам уснул рядом, без пледа.

Среди симфонии сонного дыхания МакКой слышал по-старому пуховое сопение Джима. Спал он беспокойно, давно уже сбросив плед и сбившись в комок под собственным крылом. Перья подрагивали. Во сне он пару раз протягивал руку по матрасу и вроде как пытался кого-то нащупать. Спока, скорей всего.