Текст книги "For your family (СИ)"

Автор книги: Лена Полярная

Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Джим старался, действительно старался составить свой отчёт по планетоиду таким образом, чтобы руководство поверило – делать там нечего. И остальные, чьи отчёты входили в пакет – Джим был уверен – сделали то же самое.

К сожалению, этого оказалось недостаточно. Миссию переадресовали экипажу ЮСС «Саратога», которая – вот же невезение – оказалась настолько рядом, что у Джима даже не было возможности претворить в жизнь свой план со сбоем связи. Приказ пришёл им буквально за сутки перед сближением с Саратогой. И за эти сутки им полагалось передать все собранные данные по планетоиду, встретиться старшими офицерскими составами для обсуждения миссии, а после ещё неделю оставаться на нынешнем месте, чтобы помогать исследованиям второго корабля.

Это была откровенно хреновая идея. Джим в самые безумные свои годы не мог бы выдать идею более хреновую. Но адмиралтейство не желало ничего слушать – сам Комак, вызванный по видеосвязи, уж на что умный мужик, но не слышал доводов Джима в упор.

– Капитан, в документах, которые вы нам выслали, нет достаточных оснований, чтобы прекратить исследование планетоида. – Эту фразу в той или иной формулировке он повторял уже раз в четвёртый. Или в пятый. Джим постепенно начинал терять терпение, которого у него и так немного осталось.

– Адмирал, вы внимательно читали гипотезы научного отдела?

– Мы ознакомились со всеми документами, которые вы нам выслали. Капитан, гипотезы ваших людей остаются всего лишь гипотезами.

– Но они, скорее всего, близки к истине.

– Что не делает их истиной.

Комак скорчил важную физиономию и в пятый (или шестой) раз завёл песню о недостаточности данных. Не может же он не понимать, что достаточные данные можно собрать только подвергнув корабль риску заражения?

– Адмирал, это неоправданный риск. После инцидента с Нарадой, а после – Ханом, Федерация может позволить себе рисковать целым кораблём?

– Капитан, мы вполне способны решить, какой риск…

Джим уже не слушает. И так понятно, что дело – дрянь. Сдался им этот планетоид. Да будь он хоть полностью сделан из дилития – он не стоит того.

Встреча закончилась полным провалом. Джиму оставалось надеяться, что капитан Саратоги окажется достаточно адекватен, чтобы услышать его опасения по поводу этой миссии. Возможно, вместе они смогли бы провернуть что-то для уничтожения этого проклятого куска металла.

Хан навёл справки по Чехову по базам флота – оказалось, быть частью флота очень удобно, когда ищешь кого-то. Всё как на ладони: биография, звания, научные работы, заслуги перед Федерацией. И у Павла в его достаточно юном возрасте уже набрался впечатляющий список. К примеру, Хан и не знал, что лейтенант способен заменить главного инженера на борту – а он заменял как раз во время противостояния Хана и Энтерпрайз. И в предыдущем бою, первом для корабля, тоже проявил себя наилучшим образом. Гений. Смельчак. Преданный и стойкий человек, список статей которого уже давно перевалил за сотню – в основном, математика и физика. Совершенно не вязалось с тем кудрявым мальчишкой, которого Хан увидел на приёме Леонарда. С его поведением в чате тоже – один ник чего стоит. Дедушка Ленин.

Павел оказался интересен даже в отрыве от желания знать сплетни и приблизиться к доктору.

Хан подкараулил мальчика после альфа-смены в столовой. Сел вместе с ним и заговорщически наклонился вперёд.

– Павел, если я не ошибаюсь?

– Ага, мистер стажёр… сэр…простите, – он улыбнулся, но в глазах промелькнула настороженность. Однако больше её ничего не выдало. – Как к вам обращаться?

– Можете по имени. Здесь меня называют Джон.

Хан протянул ему руку, Павел пожал. Тоже так… осторожно.

– Павел, по кораблю ходят слухи, что вы хорошо разбираетесь в энергетических системах. Это так?

– Скажем… Да, неплохо. Слегка, – мальчишка явно скромничал, но тут же, оживившись, перескочил на другую тему: – А вам спасибо за перо, Джон, потому что… ну, Сулу давно их коллекционирует, у него есть четыреста восемьдесят перьев, но ещё не было ни одного сверх-пера – понимаете…

– А что, ему очень хотелось его заполучить?

Хан с улыбкой принялся разделывать запечённую рыбину. Сегодня ему захотелось чего-то простого – запечённая речная рыба.

– Очень! – Чехов весомо тыкает вилкой в отварную картофелину. – Это же страсть. Как у меня – программировать, например. Он даже говорит, что в коллекции есть пара адмиральских перьев, но я ему не верю. Небось на базе на Центавре у кого-то из крыльев повыпадали – там всегда жуткая толкучка.

– А перо коммандера у него есть?

Хан наблюдает за Чеховым краем глаза. У него после этого вопроса становится такое забавное лицо – как будто у него спросили, есть ли у него перо… скажем, того же дедушки Ленина.

– Не-ет, что вы! Это как… Спок за своими крыльями всегда следит, как не знаю за чем. Это же местная притча. – Он забывает про еду, склоняясь над столом и начиная говорить почти что шёпотом. – До того как капитан с коммандером… ещё не в отношениях, Спока монахом звали. Потому что, ну… понимаете, да, если крыльями хлопать, перья ровно лежать не будут. А у него всегда в фиксаторах, идеально гладкие, пахнут шампунем… Ходила легенда, что он их ароматическим воском смазывает. Специальным, косметическим. И поэтому ни с кем – ни-ни. Чтобы крылья не повредить вдруг. И одна девушка из научного – она сейчас не на «Энти» служит, если что – была в коммандера по уши влюблена. И попыталась раз стащить перо. Мать святая Москва, тут такое было…

– Можете не продолжать, я догадался. – Хан улыбается ему. Всё же удивительный контраст – Павел Чехов в документах и в жизни. – А если я помогу вам достать перо коммандера для вашего друга Сулу? Я действительно могу, поскольку мы с коммандером часто тренируемся вместе.

Мальчишка тут же подобрался и прищурился. Выглядело забавно.

– В обмен на что? – уточнил серьёзным тоном.

– Деловой подход, Павел. Мне нравится. – Хан улыбается шире и возвращается к рыбе. – Ну, во-первых, вы мне нравитесь. А во-вторых, мне пришла идея занимательной модификации фазерного ядра, – он поднимает глаза, видит округлившийся взгляд Павла. Ну да, бывший диктатор говорит об оружии. – Успокойтесь, Павел, я не собираюсь экспериментировать с настоящим фазером. Мне же его никто не даст. Мне пришла идея, и я бьюсь над ней уже три дня. Ощущение, что упускаю какую-то деталь, и из-за этого страдает весь чертёж. Ваша помощь не помешала бы.

– Если чертёж – это часа четыре… Ну почему бы и нет. Сегодня вечером приходите – моя каюта В-418, четвёртая палуба. Можно даже потом модель запрограммировать. Посмотрим, как модификация будет в реальных условиях выглядеть. Только вы извините, но… – Чехов замялся. – Я об этом офицеру МакКою расскажу. Нас инструктировали так.

– Мне доктор говорит, что я безопасен. Посмотрим, что он скажет вам. Приятного аппетита, Павел.

Доктор не был против их с Павлом посиделок. Это было хорошо, потому что иначе Хану пришлось бы сближаться с лейтенантом постепенно, обстоятельно, а, судя по их последнему с доктором разговору, времени у Хана было не так много. Поэтому вечером путь Сингха лежал в каюту В-418 на четвёртой палубе.

Каюта была… занимательной. Первое, что бросалось в глаза, едва стоило зайти внутрь – огромный алый флаг на одной из стен с аккуратными серпом-молотом в уголке. Да, Хан был наслышан о нежной любви Чехова ко всему, что несло русский отпечаток. На флаге были прикреплены в хаотичном порядке антикварные значки, маленькая сувенирная бутылочка с крупной надписью «ВОДКА», фотографии на лощёной бумаге. И если фото берёз, пельменей и страшной старухи с крючковатым носом Хана не заинтересовали, то заинтересовали другие – Павел, капитан и Леонард в красной кадетской форме, строгие и серьёзные; Павел, хохочущий и цепляющийся за Леонарда; капитан, сонный и вымазанный в зубной пасте… Определённо эти трое были больше чем друзьями.

Вторая половина комнаты, судя по стене, увешанной перьями в рамочках (Хан узнал своё) и фехтовальной рапире, принадлежала Хикару Сулу. И он Хана совершенно не интересовал.

– Удивительный беспорядок, – заметил Сингх, по жесту Павла устраиваясь за столом и раскладывая на нём лист бумаги. – Вам не помешает, что мы будем работать карандашами на бумаге? Я так привык.

– А... пожалуйста. Я тогда сейчас... со стола всё... Будете чай? У меня с репликацией настоящего варенья.

Павел засуетился, освобождая поверхность стола для бумажного листа. Потом метнулся к репликатору, делая чай – Хан посчитал, что для установления диалога это действительно лишним не будет. Заодно появилось время внимательнее рассмотреть, что налеплено на флаг – и, оказалось, там висела записка. Смятый лист бумаги со странной формулой, похожей на химическую. Сестрёнка записки, которую Хан относил Леонарду.

Сделав чай и поставив на стол варенье, Павел продолжил суетиться. Стирал со стола жирные пятна, хотя уж сохранность листа Хана беспокоила в последнюю очередь, искал в шкафчиках чайные ложки…

– Павел, вы не на приёме у вулканского посла. Успокойтесь, – посоветовал ему Хан, когда понял, что суетливой энергии у лейтенанта больше, чем у дегу.

Только после этого у Чехова вышло сесть, успокоиться, выпить чаю и приняться за работу.

Как и ожидалось, Павел, стоило им начать работать, очень быстро расслабился и начал разговаривать свободно. И много. Хану требовалось лишь иногда задавать наводящие вопросы и подталкивать его к нужным темам. Так от темы с его недавним вывихом они быстро перешли к доктору МакКою, а от этого – к прошлому доктора.

– Ну, в Академии он вычёсывал нам с капитаном пух из крыльев. То есть, тогда капитан ещё был просто студентом Кирком. А доктор… он всегда был доктором. Это для него как дышать. Так вот наш пух – мне же было всего четырнадцать, понимаете, то есть… Пух лез, и другие были старше меня, им это смешным казалось. А он просто увидел раз в коридоре и сказал – приходи. Сегодня. Помогу вычесать. Вот – Кирка знаешь? Так я и его вычёсываю, мне не трудно. Ну я его знал, его все знали, потому что взрослый с пухом – это… Но над ним-то как раз не смеялись. Попробуй над Кирком вообще посмеяться – он дерётся как зверь…

– Сложно смеяться над человеком, который хорошо дерётся, – Хан покивал, добавляя к чертежу пару деталей. – Хотя ваш доктор смеётся даже надо мной. Так что он, доктор, так тебя и вычёсывал?

– До самых семнадцати, пока линять не перестал, – Павел так разошёлся, что даже принялся набрасывать сбоку дополнительные варианты цепей. Карандаш мелькал в его тонких пальцах. – Я так с ними и подружился. В Академии это целый праздник был. Раз в неделю, в субботу обычно, мы собирались в комнате МакКоя и Кирка, ну и док нас вычёсывал. Можно было болтать, спорить – мы с капитаном учились на одном курсе и в одном – командном – отделении. Иногда мы там же домашку делали или проекты, или что-то в репликаторе мутили, или просто начинали ерунду какую-нибудь – яблоками там жонглировать, делать горки для моего хомяка…

Фотография хомяка, видимо, того самого, висела на флаге среди прочих.

– … из учебников, обсуждать двигатель, который превзойдёт все варп-технологии… Мне теперь кажется, доктору просто нравилось смотреть, что мы творим. Он ворчал, но и смеялся, мы для него как дети были. Вроде младших братишек – я вот всегда мечтал о младшем братишке, понимаете? Скучно расти в семье одному. Вот мы так и были – его младшие братья. Как одна семья. Ну и обычно пока вычёсывал, доктор нам давал какао. По здоровеееенной такой кружище с соломинкой. Он сам варил – с корицей и ванилью. У капитана была аллергия на корицу – поэтому ему без корицы. Специально покупал днём в городе – всё нереплицированное, он вообще любил готовить – это из-за его дочки, он до развода с женой всегда дома готовил в выходные – у врача, правда, выходных совсем мало. Вот так – лучше?

Это он уже о схеме. Переход был неожиданным. Хану пришлось оторваться от мыслей о характере Леонарда – о тех сторонах, которые доктор никогда ему не показывал. Любовь к детям. Заботливость – хотя это он видел, бескомпромиссная ворчливая заботливость, любовь к приготовлению пищи. Отцовство.

– Действительно лучше. Только нужно фокусировку перенастроить. – Хан чертит рядом. Это занимательно, почти как игра на одном музыкальном инструменте в четыре руки. – Я общаюсь с доктором не так давно, но заметно, – действительно, почему Хан раньше этого не понял? – что он относится к капитану как к брату. Младшему. А вот что у него есть дочь и жена, я не знал.

– Теперь только жена, да и та бывшая. – Павел насупился. Карандаш замер над недочерченными расчётами. – Ну, это совсем тяжёлое… Но вам, наверное, лучше знать, раз вы с доктором общаетесь. Сам он не расскажет точно. Это на нашем втором курсе дело было. Ему посреди общей пары сообщение пришло на падд. Из дома. Мне потом капитан… то есть, ну, Кирк рассказывал, потому что тогда меня никто за ними не пустил. МакКой из аудитории выбежал без разрешения. Просто поднялся – и… И Кирк за ним. Я еле пару досидел. А когда потом к ним, их уже и след простыл. По договору с деканатом собрались и уехали. Кирк его не оставил, иначе бы, наверно, док с ума бы там сошёл. В общем… ей шесть лет было, дочке. Глупенькая ещё, крылья в пуху. Может, ей родители не рассказывали, почему разошлись, и она сама выдумала. А может уже мать какой чуши наплела – ну, знаете, из-за обиды… Люди всякое делают… Короче, как она ему рассказала, дочка считала, что это из-за неё папа из семьи ушёл. Пыталась стать лучше. Много читала, хотела стать врачом… послушной была очень. Я её видел раз, когда МакКой с ней в городе гулял на увольнительной, мать привела. Очень милая, тихая девочка. Думала, что когда она станет совсем хорошей, папа к ним вернётся. Решила ещё и научиться летать. Ну… я так понял, день был ветреный, крыша сарая… и дерево рядом. От крыльев живого места не осталось. Их об ветки переломало, это сколько, пока она падала… Может, не будь крыльев, её бы и спасли, а так… Вот бывшая жена во всем обвинила доктора, дескать, это из-за того что он ушёл. И всё.

Хан видел фото, где совсем молодой доктор, смеясь, треплет ещё более молодого капитана по волосам. Совсем другой человек. Серые крылья. Грустное «и всё» Павла дало понять, когда умер этот весёлый серокрылый человек.

– Два месяца он с ума сходил, учился кое-как, по выходным пил, а потом как отрезало. Опять нас вычёсывал по субботам, варил какао, но улыбаться почти перестал. Знаете так, вычёсывает, вдруг замрёт и просто – в одну точку. Пока не позовёшь. Сказал нам… по имени себя не называть. Ужас. К третьему курсу его отпустило немного, вроде, но до конца – нет. С тех пор он ни с кем отношения не заводит, а на первом курсе в Академии у него девушка была, он с ней встречался. Порвал после смерти дочки сразу. И до сих пор один. А, ну ещё у него крылья цвет поменяли…

– Стали стальными с тех пор… – Хан ждал, что Павел продолжит говорить, но тот – замолчал. Сидел понурый, даже не чертил ничего. Просто чёрточки в углу листа.

Значит, доктор из-за этого стал таким. Никого не подпускает к себе, кроме тех, кто уже был рядом. Не привязывается. Не любит своё имя. Не ценит свою жизнь и личность – из-за смерти дочери?

Хан видел, как мужчины реагируют на смерть дочерей. Эта участь не обошла и его собратьев – они влюблялись, брали себе жён, рождали детей. И, как и люди, привязывались и к тем, и к другим. Может, даже сильнее, чем люди. И человек, способный на любовь и скорбь, меняющую цвет крыльев… удивителен.

Павел выглядел сейчас слишком грустным. Возможно, его следовало отвлечь от грустных мыслей в уплату за информацию.

Хан принялся за схему предохранителей в цепях.

– Скажите, Павел, что вы знаете о крыльях? – продолжил разговор.

Он покачал головой.

– Крылья… Они же с рождения, как руки и ноги. Из-за этого я не знаю, что в эссе флотском писать. Ну вот вроде как – что напишешь о ноге? Нога это нога, крыло – крыло.

– Доктор говорит, что мои рассказы больше похожи на сказки. Но вас я прошу учитывать, что для меня это – знание, в котором я родился и жил большую часть жизни, Павел.

Хан, чертя, рассказывает это Павлу действительно как сказку – медленно, почти напевно.

– Для нас крылья были больше, чем руки или ноги, больше, чем любой орган. В наших руках была наша сила, в наших головах – ум, в сердце – чувства. А крылья служили вместилищем души. Душа человека определяла, каким будет их цвет, их размер. И их здоровье. Существовали знахари, специализирующиеся на лечении крыльев, но они никогда не лечили сами крылья. Их задачей было исцеление души, потому что только здоровая душа могла исцелить крылья.

– Хм… Получается, если моё крыло вывихнуто…

– Поэтому вы и испытываете такую сильную, не заглушаемую лекарствами боль, Павел. – Хан останавливает на нём спокойный взгляд. – Ваша душа ранена. К счастью, волшебные руки доктора исправили это, но помните об этом в следующий раз, когда соберётесь залезть на «бандуру». И именно поэтому крылья доктора изменили цвет. Потому что изменился он сам.

– Но как душу можно исправить через крыло? И как падение с… – он помялся, – откуда бы то ни было могло повредить мою душу?

– Вы, наверное, считаете, что душа эфемерна и не имеет физического воплощения, Павел, – Хан улыбается. Откладывает карандаш. – Но для меня это всё равно, что заявить, что зрение эфемерно и не имеет физического воплощения. Ваш глаз страдает, когда в него попадает соринка – но вот соринка вынута, и через пару минут ваш глаз восстанавливается, верно?

Кажется, Чехов окончательно запутался. Он только беспомощно нарисовал на краю листа утку и большой гриб.

– А можно я лучше буду просто думать, что крыло – это крыло?

– Вы вольны думать так, как вам угодно, Павел. И верить в то, что кажется вам возможным. Вы даже можете считать, что я рассказал вам интересную сказку из древних времён. Для меня это – правда, иногда даже чересчур суровая. Но вы – люди другого времени.

Хан подтягивает к себе их чертёж, сворачивает его в трубку. Нужно заканчивать их встречу на сегодня, время позднее. Это даже хорошо, что Чехов столько разговаривает. Чем интересней для обоих будут такие беседы, тем дольше они будут взаимодействовать. И тем лучше узнают друг друга.

====== Как устроить оранжерею в шкафу и не дать капитану списать эссе ======

– Пойдём, – МакКой кивнул Хану, за которым пришёл в научный. Оторвал его от работы, но так даже лучше – Хан этого не ожидал. – Корабль подошёл. Вам решили устроить очную встречу.

– Вы всё ещё не говорите мне, с кем именно я встречаюсь.

Хан осторожно закрыл пробирки, убрал в держатель, держатель понёс к холодильной камере. Видеть его в маске, очках и защитных перчатках было непривычно.

– Сам понимаешь, меры предосторожности. Вдруг вы учините мировой заговор, не выходя из транспортаторной.

– Вы не верите в это.

Разоблачившись, Хан подошёл к МакКою, окидывая его пронзительным взглядом своих нечеловеческих глаз. В такие моменты казалось, что он смотрит, стараясь запомнить тебя на всю оставшуюся жизнь.

– Вам нравится смотреть на меня? – прервал Хан их молчание.

– Мне не нравится долго ждать, – МакКой кинул взгляд на стену с хронометром. – Готов?

– Конечно, – он улыбается. – Ведите, доктор.

Пока они идут в коридоре, МакКой старается не допускать соприкосновения. Даже случайного. С него хватило подозрений Джима и заснятой сцены в коридоре.

Поэтому он идёт чуть впереди.

– К слову, – тихо, – не лез бы к Чехову. Он – ребёнок впечатлительный.

– Я рассказал ребёнку сказку, не…

– Не волнует. Я тебя предупредил.

МакКой остановился у двери в транспортаторную. Она мягко открылась. По бокам уже стояла вооружённая охрана, напротив ждала О’Мэйли – старший офицер медицины с корабля «Саратога», с которой МакКой разговаривал не более чем час назад. Именно они вдвоём продумали детали встречи своих курируемых и сейчас просто кивнули друг другу в знак приветствия.

Её подопечный стоял чуть впереди, вскинув подбородок и сцепив пальцы опущенных рук. Светловолосый и голубоглазый, высокий, широкоплечий, будто пришедший из норвежского эпоса. Хан на его фоне выглядел даже изящным.

МакКой остался стоять у дверей.

– Иди, – сказал Хану. – У вас пятнадцать минут.

Хан, кивнув – всё это время он смотрел на второго – прошёл вперёд. Второй также сделал несколько шагов ему навстречу.

– Вольг, – Хан сцепил руки за спиной.

– Господин, – Вольг упал на одно колено, склонив голову. – Я счастлив видеть вас.

– И находишься в добром здравии, как я понимаю. Это отрадно.

– Я здоров, господин. – Вольг поднимает голову, смотря на него. Долгий взгляд, какой МакКой не раз наблюдал и у самого Хана. – Вольг пришёл, чтобы служить вам.

Он порывается сделать какой-то жест – вроде бы, приложить правую руку кулаком к левому плечу, но Хан не даёт ему это сделать. Хан берёт Вольга за плечи и заставляет подняться.

– Тебе пора понять, что мир изменился, Вольг. – Хан держит его крепко, несмотря на разницу в росте. – Сильный человек не боится перемен. Особенно, если они необходимы.

– Господин, мы всегда сами были источниками перемен.

– И мы проиграли. Нужно быть мудрее. – Хан улыбается, делает шаг вперёд и стискивает Вольга в объятьях. – Я действительно рад видеть тебя, мой добрый друг и соратник.

МакКой мучительно пытается понять, играет Хан или нет. Понял он уже, что никто не калечил его психику? И если да, зачем это представление?

Он обменивается взглядом с О’Мэйли – на видеоконференции кураторов они предположили, что у сверх-группировки есть какой-то секретный язык – жестовый ли, иносказательный. Для его определения каждому предоставлялись видео таких встреч сверхлюдей друг с другом, но пока что безрезультатно. Как вообще понять, что из сказанного может быть тайным шифром? Разве вот что принять за тайный шифр взволнованное подрагивание Хановых крыльев. Женщина отрицательно качает головой и снова переводит взгляд на обнимающуюся парочку.

И МакКой вдруг понимает, что помимо простого неверия, не хочет, чтобы Хан был заговорщиком. Чтобы осознавал свою «сверхсущность» снова.

Хан тем временем разговаривает с Вольгом. Вольг полон возмущения.

– Я не сразу узнал вас, господин. Что они с вами сделали?

– Мне тоже не нравится эта внешность. – Хан фыркает, поводя плечами. То, как его крылья почти что сделали попытку развернуться, говорит об искренности его недовольства. – Первое время я смотрел в зеркало и не видел там себя. Сейчас уже принял новое лицо. Ты привыкнешь.

– Оно не похоже на вас.

– Ты так горюешь о моём лице, будто видел во мне лишь его. – Хан грозно выпрямился. Перья на его крыльях встопорщились. – Вольг, не гневи меня. Ты за лицом шёл? Отвечай.

– Нет, – он опускает голову, – господин. Простите.

– Ты не нажил ума.

Хан качает головой. А потом обнимает Вольга.

– Ты несдержан. Работай над этим. Будь достоин имени сверхчеловека.

Они разговаривают ещё некоторое время; о былых временах и небе, полёт в которое в их эпоху казался сказкой.

– Время, – напоминает МакКой через пятнадцать минут. Напоминает резко.

– Конечно, доктор, – Хан кивает ему. Снова берёт Вольга за плечи. – Последние мои слова, Вольг. Запомни их и передай тем, кого ещё встретишь. Мы покинули своё время и не вернёмся в него больше. Мы должны научиться жить здесь. Сейчас. Федерация дала нам дом, и мы будем ценить это. Ты услышал?

– Я услышал.

– Ступай.

Хан отпускает его и с пару секунд смотрит, как тот возвращается к своему куратору. Потом и сам разворачивается и идёт к МакКою, непривычно задумчивый.

– Пойдём, – собственная ладонь против воли ложится ему на спину, между крыльев – так успокаивают детей или друзей. Личный жест. И МакКой убирает руку. Впрочем, Хан не противится: они покидают транспортаторную и выходят в полутёмный коридор в молчании.

– Мы не смогли бы оставить вас наедине по протоколам. Но надеюсь, такой день придёт.

– Вы не мешали нам, доктор, – отзывается он спокойно. – По крайней мере, не мешали мне. А Вольг… он всегда был недалёким. Но сейчас, когда он один, это опасно в первую очередь для него.

МакКой останавливается посреди пустынного коридора и оборачивается к нему.

– Скажи мне, ты веришь в проект реабилитации? Действительно считаешь, что вы сможете принять Федерацию и её законы?

– Нет, доктор. – Хан чуть улыбается ему. Глазами. И МакКой понимает, что он знает, и вопрос теперь, когда догадался. Две недели назад? Полтора месяца, когда только вышел из лаборатории? – Ваши законы всегда будут для нас чужими. Но это не значит, что мы не сможем жить с вами в мире. Главное – найти, ради чего стоит оставаться и стараться. Или ради кого.

– Я тебя понял.

МакКой доводит его до самой каюты. На душе кошки скребут из-за новостей и ещё – ноют крылья. Но ему сегодня много работать: вместе с научниками передавать «Саратоге» данные по планетоиду.

В дверях Хан останавливается и оборачивается к нему. Берёт его руку в свои, склоняется и целует костяшки.

– Я рад, что там со мной были вы.

МакКой освобождает руку из его хватки.

– Я просил тебя меня не трогать. Особенно перед камерами.

Все вопросы «зачем» бессмысленны, не ответит. Ещё один беспринципный тип на его голову.

– Вы просили не трогать вас так, как будто мы с вами в отношениях, – Хан больше не делает попыток его коснуться. – Но я не вижу причин скрывать мои чувства к вам. К тому же, это ещё и затруднительно.

– Ты напоминаешь старшеклассника, который пристаёт к училке. Хватит, ещё раз прошу. Не приказываю, заметь, хотя и вправе.

– Вы пытаетесь свести ситуацию к абсурду, чтобы было проще воспринимать её? – Хан чуть наклоняется к нему, удерживая взгляд. – Я не старшеклассник, доктор. Вы не училка. И я добиваюсь вашего внимания не потому, что попал под власть нестабильных гормонов.

МакКоя начинало это бесить. В целом вся ситуация, действительно вышедшая за границы разумного: пока они всей кураторской братией трясутся в ожидании заговоров по свержению Федерации, к нему подкатывает собственный подопечный.

– Почему же, ответь, я отчитываю тебя как школьника, а ты игнорируешь мою прямую просьбу и уходишь в софизмы?

– Потому что я не хочу выполнять вашу просьбу, доктор. Если я не буду проявлять свои чувства, вам будет проще сделать вид, что их нет. – Он как будто слегка грустнеет. – Скажите, вам действительно так важно сохранить место моего куратора?

– Мы оба знаем ответ. На любого другого тебе будет чихать. Ты не станешь ему подчиняться – ты даже мне не подчиняешься, просто пока не переходишь рамок.

– Я полностью в вашей власти, доктор. Просто вы этого ещё не поняли. И я выполню вашу просьбу.

МакКой достал падд и посмотрел на время. Он опаздывал в конференц-зал на девять минут. Спок бы даже секунды приплёл… Потом снова посмотрел на Хана. Он стоял в дверном проёме, крылья величественно сложены за спиной, взгляд спокойный. А от него, судового доктора, зависело, верить ли ему, допустить ли в жизнь корабля – понемногу, потихоньку… Дать ли возможность занять своё место на «Энтерпрайз» и в этом мире, либо поддержать слухи о закрытии проекта.

– Я рад это слышать, – сказал МакКой наконец, убирая падд обратно в чехол. – В благодарность… могу рассказать, что за записку с формулой ты передавал мне. После смены. Сейчас я опаздываю на встречу с научниками «Саратоги».

– Я буду вас ждать.

МакКой на заседание опоздал. Это для него характерно не было – да и мрачный зашёл сверх меры, но Джим решил на этом внимание не заострять. Он кивнул вошедшему доктору, встал, оглядывая сидящих за овальным столом представителей двух кораблей.

– Компьютер, начать запись заседания по передаче данных планетоида X-ps142.

– Запись начата, капитан, – отозвался компьютер.

– Со стороны ЮСС «Энтерпрайз» на заседании присутствуют капитан Джеймс Кирк, коммандер и старший офицер по науке Спок, старший офицер медицины Леонард МакКой. Со стороны ЮСС «Саратога» на заседании присутствуют, – Джим включил список на падде, – капитан Кеннет Бенуа, заместитель по науке Старф Трог-Ги, заместитель по инженерной части Арселия… просто имя, без фамилии, верно? – Шикарная блондинка улыбнулась ему с левой половины стола, – и старший лаборант Барлас Дарбеев.

Закончив с представлением, Джим сел и сцепил пальцы перед собой. Он о капитане Бенуа знал только понаслышке. Знал, что у него замечательные результаты по миссиям, что он, вроде, адекватный тип, потому и надеялся на хороший исход встречи. Но вот сейчас что-то Кирку в выражении лица этого Бенуа не нравилось.

В молчании на несколько секунд Джим собирался с мыслями.

– Мы обнаружили этот объект чуть более месяца назад. Данные спектрограммы показали, что в его составе присутствует огромный процент сплава платины и дорсалия. Зная, что на данный момент нет ни одного способа получать дорсалий из естественных месторождений, а тем более его сплавы, мы приняли решение изучить этот объект.

Джим облизывает губы. Смотрит на Спока, потом на капитана Бенуа. Капитан Бенуа слушает внимательно… как бы даже не слишком.

– Объект оказался космическим объектом типа планетоида, модифицированным под космический корабль. Мы собрали все данные, которые смогли получить из его повреждённых носителей, и узнали, что раса, которая жила на нём, истощила свою планету и построила этот корабль в надежде найти новый дом. На их родной планете дорсалий действительно был одним из распространённых полезных ископаемых. Они путешествовали в космосе несколько лет, их оранжереи истощились, расе грозила голодная смерть. По косвенным данным мы поняли, что их учёные работали над созданием гиперпродуктивного растения, которое дало бы расе ещё несколько лет. Это всё, что мы смогли узнать из сохранившихся банков памяти. О результатах наших исследований я прошу рассказать коммандера Спока.

Спок поднялся и слегка одёрнул узкую форменку (ещё одно нововведение флота – чёртовы узкие, задирающиеся при каждом удобном случае даже на вулканцах форменки). Падд он не брал, просто сложил руки за спиной.

– За означенное время на планетоиде работали восемнадцать исследовательских групп, исследования которых затрагивали…

Спок говорил долго. О смертях, о найденных «карманах», показывал голографии с мест, приводил данные анализа образцов – тут предоставил слово МакКою, который расписал возможные причины смерти. Завершили они почти что дуэтом: понятно, что планетоид захватили растения. Но ни механизм их внедрения в тела, ни способы их размножения установлены не были.

– Ни один из известных нам способов размножения растительных организмов – вегетативный либо генеративный – не подтвердился в данном случае, – Спок снова кивнул на экран, где теперь была объёмная картинка воссозданных лабораторией моделирования растений. Сплошные щупальца и тонкие нитяные отростки. – У некоторых особей, как вы видите, есть корни. Подобные экземпляры были обнаружены в оранжереях планетоида. У тех, которые осуществляли процесс роста внутри живых организмов гуманоидного типа, их нет. Растения сумели перейти к паразитарной вегетации за рекордно короткие сроки, но каким образом происходило заражение – мы установить не сумели. В этом кроется главная проблема в связи с освоением планетоида: опасность заражения может до сих пор присутствовать на нём. – На этот моменте Спок слегка приподнял бровь и добавил: – Исключая высокий уровень радиации, опасный для здоровья, разумеется. С дополнительными материалами и выкладками исследований вы можете ознакомиться в любой момент.