Текст книги "For your family (СИ)"

Автор книги: Лена Полярная

Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

– У вас болят крылья? – Хан моргает, и его взгляд становится не таким прозрачным. Не таким… нечеловеческим. – Я… могу зайти к вам на чай?

– Тебе мало было палатки? Казалось, мы всё выяснили. А теперь пусти меня, я хочу заснуть хотя бы на два часа.

– А если я вам скажу, что болезни крыльев лечатся? – Он не отпускает. – Я вас не обманывал. Ни разу.

И на смену проблеску страха пришла злость. Горячая, живая и душащая.

– Тогда скажи правду, не-обманщик. Какого ты порываешься меня защищать? Что я такого выдающего сделал в твоей жизни? Я уже задавал тебе этот вопрос, но ничего внятного не услыш…

Звук открывающихся дверей турболифта заставил их отпрянуть друг от друга, словно целующихся в полутёмном школьном классе подростков. Здесь не успели модифицировать до беззвучных, мелькает мысль, иначе они бы пропали.

– Зайдите ко мне вечером, если у вас есть какое-то дело, – официальным тоном говорит МакКой, провожая взглядом прошедшего мимо них Спока и надеясь, что голос не дрожит. Вулканец обладал музыкальным слухом.

И уходит, не дожидаясь ответных реплик Хана. Крылья ломит так, что впору накачаться целой бутылкой виски.

Спок скрывается в каюте… капитана, конечно, и Хан сразу идёт до двери доктора. Звонит по интеркому, не зная, запустят ли его. И он простоит у двери сколько угодно, раз за разом запуская вызов, чтобы добиться ответа. Внутри всё буквально пылает яростной мыслью – Леонард не должен отказываться от крыльев. Это самоубийство.

Звонок сбросился после стандартных десяти секунд без ответа.

Хан набрал снова. И снова. Снова и снова, потеряв счёт прерванным звонкам. Он почти чувствовал, как дыбятся перья на крыльях – не хотелось бы взламывать панель – после такого ему прямая дорога в тюрьму или на новый виток реабилитации. Но если понадобится…

На пятнадцатом звонке доктор открывает. Уже без верхней части форменки, в руке – початая бутылка. Взгляд ничего не выражает – тот самый, с которым он разговаривал со своим подопечным в первые дни.

– Вы меня не слушаете, – резко бросает Хан, заходя в комнату. – Но вы выслушаете. Вам придётся.

Как тяжело себя сдерживать сейчас – хочется прижать Леонарда к стене, вытребовать у него обещание, буйствовать, но так он лишь уверит доктора в своей неадекватности.

Доктор не верит ему. Не без оснований. Но это не имеет значения. Он стал частью ханова мира, стал обязательным элементом его душевного спокойствия, и теперь Хан сделает что угодно, чтобы уберечь его.

– Я знаю, что вы мне не верите, – Хан мерит комнату широкими шагами, – ваше право. Но вы доверяли мне свою жизнь. Ваши крылья. – Он резко оборачивается. – Они болят? Это можно исправить.

Доктор кивает.

– Ответь только на мой вопрос.

Он садится на стул у стены. Медленно складывает крылья. В дверной проём видна разобранная кровать, скинутое комком на пол покрывало. У кровати – ещё одна бутылка.

– Почему я так борюсь за вас, этот вопрос вы имеете в виду? – Хан чувствует, как по перьям прошла волна дрожи.

– Простой и ясный вопрос, – доктор смотрит на него в упор. Тяжёлым, свинцовым взглядом, лишённым цвета. – Учитывая, что я тебе никто. Давай, ответь, что задумываешь и как планируешь меня использовать. Я жду.

– Доктор, будем откровенны. Я мог бы вас использовать. Но стал бы я в таком случае рисковать вашим расположением?

Он практически подлетает к доктору, нависает над ним, сжимая его плечо. Смотрит в его глаза странного цвета – зелёный или карий?

– Я не собираюсь вас использовать. Ни сейчас, ни потом, никогда, Леонард. Вы запали мне в душу. Вы – удивительный человек. Сильный. Цельный. Вы – единственный – не испытывали страха предо мной, когда я только появился здесь. Что… – Рука Хана разжимается, хватка перетекает в плавное скольжение пальцев по шее. – Что ещё вы хотите от меня услышать? Проклянут ли меня мои боги за то, что вы того же пола?

– Проклянут ли они меня за то, что я так хочу тебе верить, – тихо сказал доктор. Губы его странно кривились – не то в усмешке, не то от боли. За последнюю версию были неловко сложенные за спиной крылья. – Капитан для меня слишком дорог, чтобы рисковать его жизнью.

– Богами моего поколения были мы, сверхлюди. И я не прокляну вас.

Хан присаживается на корточки перед ним, раскинув крылья. Теперь его глаза ниже глаз Леонарда, но пальцы не убирает – гладит ими шею, щеку, которая всё ещё небрита.

О, он желает этого человека. В его смелости, ярости, хрупкой человечности. Всего – полюбить, овладеть, свернуться вокруг него, защищая от мира. Стоило разглядеть в Леонарде мужчину, как Хан захотел этого мужчину.

– Почему вы так боитесь, что я принесу вред капитану? Вы не боялись этого раньше. Что изменилось? Результаты моих тестов?

– Даже если бы ты был прав – разве имел бы я право сказать об этом? – Он глотнул из бутыли, поморщился. Резко, терпко напахнуло спиртом и лимонной кожурой. – Зато я договорился насчёт видеосвязи для тебя с кем-то из твоих. На «Саратоге». Вот только разберёмся с проклятым булыжником.

Свои?

Эта новость влилась в сознание живительным глотком кислорода. Хану были недоступны материалы по его подчинённым, их не показали ему даже по пробуждении. Отлучили от семьи без права знать о ней хоть что-то.

Хан хочет знать, что с ними.

И Леонард помогает ему в этом.

– Спасибо, Леонард. – Хан убирает с его лба прядки влажных волос. – Но вы должны пообещать мне, что не будете поспешны в своём решении по поводу крыльев. Вы знаете, что я не склонен верить сказкам. Это как раз тот случай. Думайте о моих словах, пока не решите оставить крылья.

– Для начала я хочу выспаться. И тебе советую отдохнуть, и… – он морщится недовольно, – эта мерзость. С планетоида. Будто пропитала какая-то дрянь. Меньше чем часом ванной, не обойдётся. А ещё, очень тебя прошу, не надо трогать меня так, будто мы в нежных отношениях лет пятнадцать.

– Я уйду, если вы просите об этом. – Хан опускает голову, перебарывая желание остаться. Он думал, что Леонарда нужно защищать от опасности на планетоиде, от перспективы лишиться крыльев. А его нужно защищать от самого себя. От своего страха желать чего-то для себя. От неумения себя ценить. Эта задача намного сложнее.

Хан поднимается на ноги, удерживая взглядом взгляд доктора.

– Доброй ночи.

====== Зачем строить горки из учебников для хомяка ======

Спок пришёл со смены и сразу попросил падд Джима. Он хотел показать находку раньше, но лаборатории сейчас сводили отчёты по планетоиду, и у него не нашлось свободного времени на это.

– Я только загружу один файл, который тебе необходимо увидеть, – сказал в ответ на вопросительный взгляд капитана.

– Почему просто не скинул ссылку в беседу? Это что-то настолько серьёзное? – Джим тут же посерьёзнел, сел – до этого лежал в кровати с паддом.

– Да. – Спок едва удержался, чтобы не наклониться и не поцеловать его. В данной ситуации это было бы верхом нелогичности. Поэтому он просто сел рядом, постаравшись, чтобы крылья не сбили с тумбочки оставленную Джимом кружку. – Это может оказаться серьёзным. Я изъял запись сегодня у охранного пункта контроля за системами наблюдения. Хорошо, что с этим пришли именно ко мне. Копий не осталось.

– Ты беспокоишь меня.

Джим открывает видеофайл, на котором Хан стоит, скрестив руки на груди, напротив двери турболифта. Потом оттуда выходит доктор МакКой, между ними завязывается разговор. Хан определённо взбудоражен, даже, может напуган. Здесь всё выглядит почти… нормально, пока сверхчеловек не прижимает доктора к стене.

Джим ставит видео на паузу. Хмурится и кусает губы.

– Джим, я думаю, мои подозрения правдивы. Харрисон им манипулирует, – вполголоса поясняет Спок. И внутри разгорается старое – ненависть, граничащая с животной яростью – порвать, уничтожить. Он слишком мало медитирует в последнее время.

– Спок, я знаю МакКоя очень давно. Им невозможно манипулировать. Но вот это, – Джим указывает на запись, потом выключает её, берёт падд в руку, – нужно прекратить, что бы это ни было. Мне нужно к Боунсу.

– Всё же я советую тебе просмотреть запись до конца, – Спок притягивает его к себе. Это инстинктивный жест: Джима хочется защищать. Крылья за спиной с тихим шелестом вздыбливаются, жалобно звякает чайная ложка в той самой кружке – кажется, её задевает перьями. – Прослушать, что они говорят. Ситуация как минимум означает, что у доктора к нему личное отношение. Недопустимое для куратора.

– Родной, если Боунс позволяет ему себя так вести, это уже говорит о личном отношении.

Джим ласково придерживает его за подбородок, целует в губы. Коротко. Потом отстраняется и смотрит в глаза.

– Это видео сказало мне достаточно. Или есть что-то совсем особенное?

Спок помедлил. Он не считал себя специалистом в оттенках эмоциональных переживаний – для того, кто всю сознательную жизнь пытался игнорировать собственные эмоциональные проявления. Но всё же окончание видео показалось ему странным.

– Возможно, присутствует не только манипуляция, – добавил, тщательно подбирая слова. – Мне крайне сложно говорить определённо о том, что касается эмоциональной стороны жизни людей.

– Поэтому я и хочу узнать обо всём от него. Не из видео, понимаешь? От самого Боунса.

Джим с сожалением останавливает взгляд на губах Спока, но отводит его и освобождается из объятий. Кладёт падд в поясную сумку.

– Я верю, что ты разберёшься в ситуации, – добавляет Спок, понимая, что от него ждут реакции. – Доктор для тебя крайне важен. Но всё же постарайся не задерживаться сверх необходимого.

Джим улыбается – он удивительно открыт в выражении и восприятии стороны взаимоотношений, именуемой людьми «эротической». У Спока так не выходит.

– Не задержусь. Жди.

Джим, пока идёт до каюты МакКоя, пытается понять единственное – почему он узнал обо всём из видео? От Спока? Такого никогда не было, Боунс рассказывал ему обо всех проблемах сам. О любых: проблемы в отделе, ошибся с лечением, назойливая практикантка, плохие сны и боли в крыльях. Джим даже не столько зол на него за сокрытие, сколько обеспокоен. Слишком не похоже на его старого доброго друга.

Ну или зол.

Джим звонит в интерком – ровное механическое пиканье настолько не вяжется с его нетерпением. Сейчас бы колокольчик старинного образца, чтобы трезвонить что есть силы. Или звонок с кнопкой, какой был лет триста назад.

Но МакКой открывает сразу. Он в домашнем, волосы встопорщены, от него пахнет чем-то алкогольно-лимонным.

– О, а я отчёты свожу. И из всей выпивки только чай остался, разве что реплицировать.

– Я по делу.

Джим заходит, осматриваясь. Всё как обычно, беспорядок, серость, привычный скомканный не-уют. Как-то… слишком обычно, может. Для человека, которого домогается сверхчеловек, да ещё скрывать это от капитана приходится.

– Боунс, что у тебя с Ханом? – Джим начинает с места в карьер.

Боунс запихивает ногой под кровать пустые бутылки. Их штуки три. Вот этого лимонного терпкого пойла.

– Ты что, с утра обеими крыльями об дверной косяк приложился?

– Нет, видео с камер посмотрел. А вот твоё отрицание меня напрягает.

Плюнув на всё, Джим усаживается в кресло. Плюхается, скорее. Упирается локтями в колени, переплетает пальцы.

– Выкладывай. Он тебя домогается? Манипулирует? Что происходит и почему ты не сказал сразу?

МакКой запихнул бутылки – под кроватью они стеклянно стукнулись боками, и со вздохом приземлил на прикроватный коврик свою задницу.

– Это наше с ним дело. Но если тебя успокоит – пара прикосновений вряд ли может считаться за домогательство. После того, как я его одёрнул, руки он тут же убрал.

– А теперь ты защищаешь его.

Джим шумно вздыхает и прячет лицо в ладонях. У него это всё в голове не укладывается, и особенно – фраза про «наше с ним дело».

– Боунс, – голос звучит глухо из-за ладоней, – вот… как на духу. Честно. Ты считаешь, что можешь быть его куратором?

Он задумчиво уложил подбородок на угол кровати.

– Я считаю, что если командование не двинулось по фазе окончательно, проект скоро закроют, Джим, – сказал тихо, и Кирк наконец-то узнал старого Боунса, который даже пьяный в ноль умудрялся заметить, что с ним что-то не так. – И видит бог, если эта падла вообще существует – у меня так болят крылья, что я готов сложить с себя все обязанности вообще.

– Хочешь сказать… перерождения не получилось? – уточнил Джим, открывая лицо. Слишком плохие новости.

– Хочу сказать, оно было только в умах разожратых идиотов из Земного института нейропрограммирования. Ты же в курсе, сколько им платят за такие безумные идеи? Флот, другие госорганизации? Самый обычный врач на той же Земле делает в тысячи раз больше полезного, но, поверь, условия его жизни куда ниже чем у этих… пиарщиков недоделанных. В эти проекты вбрасываются тысячи. И вот результат. Они решили, что гипноз и уверенность кураторов – а значит и экипажа, который эти кураторы убедить должны – в том, что преступник изменился, может реально изменить его. Джон Харрисон никогда не переставал быть Ханом. Сверхлюди не переставали быть таковыми. Его в этом уверили, запугали, а вместе с ним и меня. Но, Джим, тут заканчивается поэзия и начинается реальность, в которую ты верить не захочешь.

– Реальность в том, что на моём корабле сейчас находится сверхчеловек, который в любой момент может попробовать захватить Энтерпрайз?

Джим прижал пальцы к вискам. Нет, он верил. Командование могло, у него и поинтереснее идеи бывали – удалять людям крылья, пускать на корабли сверхлюдей с жаждой власти, почему нет? Чем дальше корабль от Земли, тем более безумные идеи можно на нём опробовать.

– Так, ладно, – Джим выставляет руки ладонями вперёд. – Это я понял. Но ты мне так и не ответил, что между вами происходит.

– Ты неправильно понял, Джим. Он не может захватить Энтерпрайз. Ему это не надо. Вот эту правду ты не захочешь признать. Я долго думал... это с ума сводит, но... Хану не нужен корабль. И власть над Федерацией.

Боунс пошевелился, подтолкнул под подбородок складку простыни. Сейчас он выглядел так, как обычно о себе говорил: старый и уставший от жизни.

– В смысле – не надо?! И что ему надо тогда?

Сидеть уже невозможно. Джим соскакивает с места, начинает мерить шагами комнату.

– Хватит рассуждений, Боунс! Мне нужен чёткий ответ… два чётких ответа! Первое – Хан опасен или нет? Второе – что я видел на видео? Всё, давай, просто и конкретно, на первый вопрос.

– Я не могу однозначно сказать, опасен он или нет. Пока. Последним тестом станет видеосвязь. Поэтому я тебе ничего не говорил, пока ты не ворвался сюда и не начал требовать. Второе: на видео ты видел, как древние сказки могут влиять на психику человека. Пускай и сверх. Хан верит, что лишившись крыльев, ты лишаешься души. И пытался меня от этого удержать. По-своему.

– И это всё? Ничего, что не должно быть между куратором и курируемым, между вами нет?

Джим дышит, как после часовой пробежки. Даже взмок слегка.

– С моей стороны – да. А значит, я не допущу подобного и с его стороны. – Боунс пошарил под кроватью, глядя в сторону, не на Джима. С глухим стеклянным стуком заворочались потревоженные бутылки. Голос доктора дрогнул на следующей фразе. Почти незаметно. – Ты знаешь… что я не могу. Ни со сверх, ни с обычным человеком. Так что твои тревоги бессмысленны.

– В жизни бы не подумал, что меня это когда-то обрадует…

Капитан снова опускается в кресло, тяжело и устало. Этот разговор его почти вымотал. В последние дни его вообще очень быстро выматывает… что угодно.

– Ты знаешь, – Джим усмехается, – а я думал об этом. Что… ну, что у тебя никого нет. Думал, как было бы классно, найди ты себе хоть кого-то. Ты же не старый вовсе, классный такой мужик… со своими тараканами, конечно, но у кого их нет. А тут это. Чёрт возьми… – Приглаживает волосы пятернями. – Значит, всё нормально? Ты нравишься Хану, но… как бы… в общем, всё под контролем?

– У тебя будет повод бояться в двух случаях: если я сдохну, и он останется без присмотра, либо если я вдруг перестану собой быть.

– А корабль? Почему ему не нужно захватывать корабль? Опять это твоё чутьё?

– Можно и так сказать, пуховой мой.

Боунс зашуршал, выругался, кое-как поднялся на ноги. Но тут же плюхнулся на кровать и уставился в пол.

– Останься. Я тебя вычешу. Пожалуйста.

Спок просил не оставаться сверх необходимого.

Но Боунсу сейчас это нужно. Чтобы Джим остался.

Хотя и вычёсывался он недавно.

Джим улыбается МакКою.

– Что, опять лезет, да? А я с собой нихрена… короче, жди. Я тогда хоть сполоснусь, чтоб по комнате не летало.

– Ну, не делай вид, что всё нормально, малой. Можешь ныть, что старый доктор совсем ополоумел – раз в полнедели вычёсываться заставляет. А потом, – в его голосе прорезаются привычные ворчливые интонации, и Боунс тыкает в сторону капитана пальцем, – я тебе осмотр проведу. Мне твоё состояние не нравится, на ходу спишь. Это с твоей-то вечной батарейкой в заднице.

– На себя посмотри, развалина. Еле ходишь.

Джим, бурча, лезет в маккоевский шкаф за полотенцем. Ополоснуться всё равно надо.

МакКой был с ним непривычно ласков. Не тянул пух, не ругался, не ворчал по поводу того, что Джим опять замусорит ему всю комнату. Джим почти не ощущал его рук в своём пуху, а обычно чувствительные зубья чесалки сейчас только ласково почёсывали основания крыльев и спину. Хоть засыпай. О пухе напоминал только периодически шлёпающийся на клеёнку мокрый счёсанный комок, который Боунс стряхивал с расчёски.

– Надо выучить Спока тебя вычёсывать, – сказал задумчиво где-то минут через десять молчания. – Пора уже. Совсем взрослый.

– Два дня, – повторил МакКой, собирая по полу пух губкой. Джим взвыл. Натурально взвыл.

– Да ты обалдел, старая ты развалина! Два дня! Может, мне не есть ещё два дня, а?!

– Ты мне тут жопу с пальцем-то не сравнивай. Есть ты будешь. Хорошо, сбалансировано питаться. Сладко спать. И – не – трахаться.

Пух облепил мокрую губку. Проще было её выкинуть, чем отмывать, что МакКой и сделал. Скинул в пакет для мусора, затянул на нём завязки.

– Не трахаться! Со Споком! Ну как можно!

Джим выл, покачиваясь на табуреточке. Покачивался с такой интенсивностью, что ножки стучали по полу. Равновесие в сию шаткую конструкцию привносили развёрнутые капитанские крылья.

– Он тебе, кстати, тоже спасибо не скажет, хмырь! Он меня отпускал с таким… намёком, чтоб я быстрее возвращался. А я теперь что? Приду и жопу покажу?

– Покажи жопу, – согласился Боунс, почти смеясь и накидывая на развороченную кровать одеяла. Спать ему прошлой ночью пришлось часа два от силы – крылья ломили и не давали. Вот всю кровать и переворочал своей вознёй. – Это всегда можно – Споку жопу показать. Только вот делать с ней ничего не давай.

– Будешь иметь дело с расстроенным Споком, ты, – Джим тоже смеётся… ну так, слабенько. Выглядит так, как будто не спал двое суток. – У меня, значит, только счастье в личной жизни проклюнулось…

– И истощение организма от перетраха на горизонте нарисовалось, ага. А с учётом твоей рабочей нагрузки и того, что ты продолжаешь тренировки, это всё равно что целенаправленно себя убивать.

МакКой проходит к репликатору, забивает заветный код. Джим и сам может сделать, но так с Академии ещё повелось: они с Чеховым обычно сидели и ждали, пока он не отдаст им по большому картонному стакану какао, закрытому и с трубочкой. Вот и сейчас Джим получает в лапы шоколадно-молочный коктейль и расцветает, как кактус в весенней пустыне.

– Всё, сердце твоё утешилось? Вот и дуй отсюда, дай мне отчёты спокойно дописать.

– Сам не ебёшься, так и другие не должны?

Джим захватывает трубочку ртом, поднимается, продолжая невнятно возмущаться. У самой двери, прежде чем выйти, подмигивает только.

И скрывается за дверью.

– Пизделка пуховая, – привычно ругается Боунс, заваливаясь на кровать с раскрытыми крыльями и подтягивая к себе падд. В такие минуты он особенно благодарен провидению за то, что в его жизни есть Джим Кирк.

Джим, посасывая коктейль (ещё продолжает посмеиваться немного), открывает дверь в свою каюту.

Спок, явно только после душа, с влажными ещё волосами и поблёскивающими влагой перьями, лежит на кровати в одном полотенчике и что-то читает. Голографическая страница, наклонно мерцающая в воздухе, совершенно точно не на стандарте: коммандер свободно читает на восьми языках и четырёх вулканских диалектах, а иногда, после какой-нибудь бетазойской научной статьи или орионского стихотворного трактата, обращается к Джиму разными неземными словечками. Один раз Кирк полчаса ржал с андоррианского «я тебя люблю», пока Спок не сунул ему переводчик с этой фразой и Джим не узнал перевод. После чего резво заткнулся. Это было первое признание коммандера.

Господи Спок

Быть таким противозаконно

Джим осторожно заходит в комнату, тянет коктейль через трубочку. А когда Спок поднимает глаза, у Кирка почти перехватывает дыхание.

Вот так у них обычно всё и начинается. С вот такого… тёмного жаждущего взгляда.

– Доктор запретил, – выдыхает Джим, выпуская трубочку изо рта. Он действительно чувствует себя уставшим… но как же хочется. И голосок внутри – такой тоненький, противный, говорит: «Ну разочек-то, ну что с разочка-то будет».

Взгляд Спока тут же меняется.

– Ты болен?

– Нет, просто истощение организма. Пере… старался.

Джим отставляет стакан на одну из тумбочек, садится рядом со Споком и целует его. Целоваться им точно можно – хотя Боунс и это мог запретить, из вредности-то.

Спок целует его только слегка и отстраняется.

– Тогда нам следует ограничить количество контактов. Почему ты не сказал мне, что чувствуешь себя плохо?

– Потому что я не думал об этом.

Джим как будто пьян от этого «нельзя». Он проводит пальцами по щеке Спока, сглатывает – и валится на кровать на спину. Не видишь Спока – меньше хочешь трахаться.

– По поводу видео мы поговорили. Он сказал, что Хан к нему неравнодушен, но всё под контролем.

– Хорошо. – Спок убирает все голографии – Джим краем глаза видит, как гаснет мерцание голубоватых голографических страниц. Потом ложится рядом, устраивая нижнее чуть раскрытое крыло под собой, перьями слегка задевает капитана, Джиму приходится завернуть одно своё на себя, как одеяло. Спок мягко обнимает его, гладит по перьям. От влажных волос коммандера пахнет мятно-травянистым, как в солнечный, но прохладный летний день. Их перья шуршат друг о друга.

– Я всё же прошу тебя просмотреть видео до конца, Джим, – говорит тихо. – Мне важна твоя безопасность.

– Не очень приятно видеть, как твоего друга домогается сверхчеловек, знаешь ли…

Джим вытаскивает падд – злополучное видео всё ещё стоит на паузе – и воспроизводит его заново.

Хан прижимает палец к подбородку МакКоя.

МакКой говорит о сказках и… влечении к своему полу?

Они отлетают друг от друга, когда открываются двери турболифта.

А потом Хан и вовсе скрывается в каюте доктора.

Джим молчит, когда видео заканчивается. Ему сейчас даже сказать нечего. МакКой не мог ему врать – не мог же? – но как тогда объяснить это всё?

Спок его не тревожит. Он просто лежит рядом, на боку, слегка обнимая и прижимая к себе и утыкаясь носом в его волосы. Споку не нравится запах Джима, вообще запахи людей, но он сам признаётся, что иногда запах именно Кирка действует на него умиротворяюще.

– Я всё же выберу верить ему, – Джим ставит падд на сон и откладывает. – Я должен. Ты поддержишь меня?

– Я нахожу доверие вопреки фактам нелогичным, Джим. – Легкая щекотка в волосах, шорох, и виска касаются суховатые губы Спока. – Но принимаю твоё решение верить в рамках общей нелогичности твоей расы.

– Ты смотри, какой логичный.

Джим берёт его руку. Прижимается губами к его изящным сильным пальцам. Возможно, Споку было бы лучше знать о том, что эксперимент с изменением сверхлюдей провалился. Но это даст ему ещё больше поводов нервничать из-за Хана и не доверять Боунсу. Пусть лучше так.

Альфа-смена началась для Хана… нехарактерно. Одна из научниц, упорно отводя глаза, передала ему записку. Попросила передать доктору МакКою. Но ни от кого записка, ни что в ней написано, не сказала. Хан бы отказался, не будь ему нужен повод зайти к доктору лишний раз. Как будто за прошедшую ночь доктор мог самостоятельно лишить себя крыльев – глупость, конечно, но как хотелось зайти и увидеть собственными глазами, что они на месте, прекрасные, жёсткие, отливающие сталью.

К тому же, Хану просто хотелось его увидеть. Ему нравилось наблюдать за доктором.

Записку Хан по пути развернул. Он хотел знать, что какой-то неизвестный пишет Леонарду. Но там была только странная химическая формула Vo+LiK(Sol2)+ArKak=ZBS. ArKak было жирно подчёркнуто одной линией, ZBS – двумя, а снизу написана дата – через неделю от сегодняшнего дня. Положим, Li – это литий, K – калий (их соединение вообще возможно?), Ar – аргон. А остальное-то что? Если это шифр, то это самый странный шифр на свете. И было бы время на расшифровку, но его не было.

Что ж, хорошо.

Хан уверенным шагом зашёл в медотсек, не обращая внимания на взгляды – доктор как раз отчитывал за что-то кудрявого лейтенанта Павла Чехова.

– Пашка, ты хоть понимаешь, как сейчас больно будет? – возмущался доктор, надевая перчатки. Желтоватая тонкая резина плотно облегала его руки. Чехов сидел на кушетке, понуро склонив кудрявую голову. – Понимаешь, потому что это уже в третий раз. И не делай мне тут жалобные глаза, сам знаешь, что обезболивающее бесполезно! А перья где повыдирал? До крови, чтоб тебя!

– Я думал, что прокатит, – бормочет бледный лейтенант с сильным акцентом, косясь на его руки в перчатках. – Серьёзно, думал, залезу на эту duru…

Хан прислоняется к стене, наблюдая за этой картиной. А ведь и правда – он же думал, что ему нужен осведомитель по делам на корабле. Лейтенант Чехов – идеальная кандидатура. Судя по чатам, он всегда в курсе слухов, и при этом крайне умён.

Доктор в это время легонько ощупывал неестественный выступ на его крыле, на месте сустава, что соединял кости крыльного предплечья и кисти.

– Так, dur своих будешь при Сулу поминать. Готов?

Чехов сжал губы и кивнул.

Под громогласное «BLYAT’» доктор правой рукой дёрнул золотистое крыло лейтенанта на себя, левой “вдавливая” выступающую кость на место. Должен был быть ещё и хруст, но его из-за вопля никто и не услышал бы. А сам лейтенант сейчас сидел и тихонько подвывал от боли.

Доктор, придерживая крыло, второй рукой ласково прижал его лохматую голову к себе.

– Ну, нормально всё, Пашка. Всё хорошо уже. Щас охлаждающий фиксатор наложим, потом вправим вывих плеча.

Хан почувствовал лёгкий укол ревности. Он прекрасно понимал в этот момент, что доктор обнимает Павла, чтобы утешить, и что это скорее отеческие объятия, но…

Он поймал взгляд доктора. Улыбнулся и склонил голову в приветственном жесте.

– Мистер доктор.

– Только не говори, что и ты крыло вывихнул, на вправление этой махины троих сгонять надо, – доктор посмотрел на него крайне недовольно. – Подожди пять минут.

– Этого не нужно. Я всего лишь пришёл передать вам записку.

Кажется ли ему, или Леонард ведёт себя слишком профессионально? Будто бы Хан не прижимал его к стене вчера, будто не касался его, не говорил с ним. Неужели решил делать вид, что ничего не было?

Делать вид, что ничего не было, есть смысл, когда ничего больше и не будет. А это определённо не про их случай.

Я прав, доктор?

Хан протянул ему измятый клочок бумаги.

Доктор, уже выпустивший Павла, но успевший взять в руки какую-то белую упаковку, кивнул на стол:

– Туда.

Но если Хан положит записку туда, у него не будет шанса увидеть, как доктор её читает.

– Я подожду, – он, улыбнувшись ещё раз, убирает протянутую руку.

Чехов, шмыгая, вытирает нос рукавом.

– Лейтенант, – Хан обращается к нему, – вы упали откуда-то в инженерном?

– Да оттуда, – он смотрит на него косо. Потом, косо, на записку, – там, знаете… бандура есть, короче, ну и Скотти сказал, там полетел усилитель. Ну я и подумал…

Но тут доктор, закрепив на его крыле небольшой приборчик (кажется, он охлаждал сустав и всё же как-то ослаблял боль), начал складывать само крыло, чтобы потом зафиксировать, и Чехов страдальчески зажмурился. Когда тихо щёлкнул накрыльник, он с явным облегчением выдохнул, но тут доктор взялся за его руку. Вправление обычного сустава Чехов вытерпел стоически, как и фиксацию плеча, а после выдёргивание держащихся на честном слове и поломанных перьев и замазывание мелких синяков-царапин регенератором.

– Четыре дня крылом не шевелить, – начитывал доктор в процессе работы. – Разминать осторожно, только чесалкой-массажёром. Фиксатор не трогать. Если сустав воспалится – идёшь сразу, не ждёшь, пока от боли выть будет хотеться, как в прошлый раз. Понял?

Скулу лейтенанта украсила последняя полоска биопластыря. Он кивнул. Доктор подобрал что-то с пола и протянул ему.

Золотистое перо, единственное из выпавших целое.

– На, отдашь Сулу в коллекцию.

– У него есть мои, – он слез со стула, неловко улыбнувшись, но Хану пришла идея.

– Лейтенант, а у вашего друга… коллекция?

– Да, перья, – Павел чуть светлеет лицом. – Везде их собирает, знаете. Даже после вашей драки хотел, только там на сувениры всё растащили, и теперь он даже не знает…

– Подождите. – Хан завернул крыло вперёд и выдернул у себя перо. Одно из маховых второго порядка, крепкое, чёрное, мягко блестящее. – Можете ему подарить.

– О, спасибо, сэр… – Павел чуть тушуется, вспомнив, видимо, что официально Хан ему никакой не «сэр», – в смысле, мистер стажёр, ага… я пойду тогда, доктор?

– Дуй давай. – Доктор провожает его недовольным взглядом. Вертит в пальцах золотистое перо. Оно совсем небольшое, скорее всего, из оперения крыльного плеча, со светло-солнечным отливом, но в обтянутой латексом руке доктора смотрится как строгий лабораторный образец.

– Ваша записка. – Хан передаёт её доктору. – Кстати, мне её передала юная лаборантка, но она отказалась говорить, от кого это.

Он кивает, забирает клочок реплицированной бумаги, бросает на него короткий взгляд и выдаёт с хмыканьем:

– А! Вовремя. Ещё несколько дней – и перезрели бы. – Поднимает голову, сминая бумажку в комочек. И её кидает в урну, а золотое перо – неожиданно – кладёт себе в чехол к падду. Принимается стягивать вымазанные регенератором перчатки. – Спасибо, что передал.

– Перезрели?

Хан понимает, что уже ничего не понимает. А не понимать он не любит.

– Доктор, там... формула. Я, – решил признаться, – ничего не понимаю.

– И это значит, что шифр хорош. – Доктор со вздохом опускается за стол, к компьютеру. Начинает заполнять некую выведенную в голографию документационную форму. – Уж извини, сказать я тебе не могу. Это не только моя – и в первую очередь не моя тайна.

– Я понимаю, – Хан кивнул. – Надеюсь, когда-нибудь я об этом узнаю. Доброго дня.