Текст книги "For your family (СИ)"

Автор книги: Лена Полярная

Соавторы: Олег Самойлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Он умолк, и Осава словно очнулась. Оказалось, негромкий, глубокий голос Хана погрузил её практически в транс.

– Я поняла вашу логику, Хан, но это… Как исследование планетоида могло служить подтверждением заговора?

– Как? – переспросил Хан, снова дрогнув крылом. – Ох, адмирал, я удивляюсь, как ваша Федерация ещё существует. Дорсалий, конечно, дорогостоящий и ценный металл, но не настолько, чтобы кто-то вдруг начал ради него кроить кривыми ножницами идеологию Федерации. Даже ваши флотские директивы ставят жизнь и безопасность разумных существ превыше всего остального. Опасность планетоида мы доказали. Так в чём смысл? Его нет, кроме чьей-то острой необходимости удерживать Энтерпрайз вдали от обитаемых секторов космоса, на одном месте.

– Капитан имеет право отказаться от миссии, если доказана её абсолютная опасность для экипажа, – напомнила Осава. – Так что приказ в данном случае был крайне ненадёжной гарантией того, что корабль до конца не сдвинется с места.

– Именно. Планетоид был опасен. Мы отправили отчёт Флоту с голографиями скелетов, усеивающих планетоид, с результатами изучения этих несчастных останков. Мы ждали приказ о прекращении исследований. Наше намерение отказаться от этой миссии больше нельзя было игнорировать. И тут весь план заговорщиков мог рухнуть, однако Флот прислал другой корабль. С ещё более безрассудным, самоуверенным и наглым капитаном, не видящим дальше своего носа. Гонясь за славой, он гарантированно погубил бы свой экипаж, а капитан Кирк с его манией героя, узнав об этом, кинулся бы на помощь. Обратно в нужный участок космоса. Не так ли, капитан?

– Продолжай, – бросил Кирк резко. Осава обернулась и увидела, как дрожат его крылья.

– О да, я продолжу. Прибывшая Саратога стала для меня ещё одной вехой: я впервые увиделся с одним из своих. Вольг, преданный, смелый, но недальновидный мой соратник. Он дал мне понять, что мои люди нашли способ связаться друг с другом и готовят бунт. Узнав это, я ощутил настоящий страх. Я отдал ему приказ свернуть операцию. Этого было бы мало, поэтому я сдал своих людей, открыто рассказав о факте готовящегося бунта. В ответ флот прислал приказ об убийстве…

– Это не был приказ об убийстве, – Осава перебила Хана. – Я подписывала приказ о заморозке сверхлюдей и закрытии проекта. Сообщение было перехвачено, дешифровано и изменено.

– Вы не отдавали приказ об убийстве, но он пришёл, и вы не можете этого отрицать, – возразил Хан. – Но тогда я об этом не знал. Кирк вернул Энтерпрайз к планетоиду, на подготовленную предателями сцену, и мы обнаружили там мёртвую Саратогу. Я понял, что финальный акт драмы вот-вот начнётся. Мы спасли с Саратоги выживших людей, и медики приняли решение держать их в карантине какое-то время, чтобы убедиться в безопасности. Все образцы с планетоида, и без того хранимые нашими научниками под силовыми полями, мне было приказано изолировать. Я это сделал. Лаборанты сдали мне каждую пробирку под роспись. Их количество было строго сверено. Я предпринял все меры, чтобы смертельный груз не представлял опасности. Лично программировал вакуумный ящик и силовые поля, лично запечатал образцы, не допустив к этому лаборантов. Никто на корабле не мог взломать этот ящик. Я принял все возможные меры, чтобы не дать противнику ни единой карты в руки. Назавтра, когда карантин должен был закончиться, мы бы уничтожили планетоид и Саратогу и улетели бы из этого сектора. А это в свою очередь значило, что следующий шаг заговорщиков будет поспешным и… не таким аккуратным, как предыдущие. Они не смогли бы сдаться, подойдя к цели так близко.

Той же ночью произошло заражение “Энтерпрайз”, и случайным оно быть не могло. Как вы помните, все факторы риска были исключены. Очевидно, на борту был сообщник предателей и он начал действовать. Он должен был распылить пробирку с образцами с «Саратоги», чтобы заразить корабль и этим удержать нас на месте. Этот человек должен был спрятать образец от меня, подменив его на пробирку с иным веществом, а после распылить содержимое пробирки в лабораториях. Поэтому, как только объявили тревогу по заражению корабля, я сразу же спустился в лаборатории в надежде захватить предателя. Он уже должен был быть в поясе жизнеобеспечения, ведь он намеревался выжить после распыления. И такого человека я сразу нашёл. Некий Джонсон из командного, бета-смена.

Кирк резко остановился посреди палаты.

– Ты… ты его обвиняешь?

– Я не обвиняю, капитан. Я излагаю факты.

– Продолжайте, – приказала Осава, жестом давая понять Кирку, что сейчас лучше успокоиться. Он с усилием сложил взъерошенные крылья и отошёл в другой конец палаты.

– Джонсону не хватило ума сделать свою работу чисто, – продолжил Хан, – и к моменту, когда я нагнал его в коридоре у лабораторий, он уже был заражён. В панике, убегая от меня, он случайно выставил на защитном поясе режим неприкосновенности, и прежде чем я успел его поймать, шагнул в турболифт, ведущий на мостик. Растительная зараза разорвала его в клочья внутри силового поля. По наивности своей капитан и остальные решили, что он герой, мученик, а я не посчитал нужным их разубеждать.

Хан сделал паузу и, прежде чем заговорить снова, поднял голову и внимательно изучил показатели на экране. После этого его голос зазвучал отстранённо.

– Команда послала Флоту сигнал о помощи. Мы зависли на периферии начавшейся ионной бури. Как мы теперь знаем, это была специально созданная ширма. Всё, что могло бы произойти в штормовом фронте, навсегда осталось бы там благодаря помехам. Кульминация началась...

Он замолчал, вперив взгляд куда-то в стену.

– В чём же состоял ваш план? – Осава прервала ушедшего в свои мысли Хана.

– Для начала требовалось убедить нужных мне людей из экипажа, что они в опасности большей, чем думают. Осторожно, поскольку их вера в Федерацию была нерушима. Я заронил сомнение в капитана Кирка и коммандера Спока и заставил их отбыть на Саратогу. Коммандер мне нужен был там как надёжный, умный и точный помощник. Я заставил его там оказаться добровольно, путём несложной психологической манипуляции. Предложил кандидатуры – себя и доктора – на спуск для изучения заражённого корабля. Капитан решил, что я не учёл усталости доктора, и конечно же, сразу вызвался сам. Он увидел мою ошибку, расслабился, и стал менее критично относиться к происходящему. За некоторое время до этого я успел внушить коммандеру Споку, что собираюсь бежать с корабля на шаттлах, на которых прибыли люди с заражённой Саратоги. В это должен был верить и доктор – до поры. Дальнейшее вы уже знаете от капитана Кирка. Оказавшись на Саратоге, Спок, испуганный возможностью гибели капитана…

– Вы говорите о страхе, – перебила Осава. – Разве вулканцы испытывают эмоции?

– Можете быть уверены. Когда речь касается чего-то действительно важного для них, они ещё более человечны, чем мы. Мы, адмирал, со своей эмоциональностью научились жить, а порой и игнорировать её ради выгоды. Вулканцы вокруг своей выстроили настолько мощную плотину, что при прорыве становятся управляемыми и беспомощными. Именно страх за жизнь капитана заставил Спока искать обходные пути. И выход у него был только один: воспользоваться теми шаттлами, которые остались на Саратоге. Значит, он должен был напасть на капитана, оглушить его и попытаться вывезти с корабля. Учитывая охрану Кирка, у коммандера это вряд ли бы получилось. Цель достигнута – Спок задержал бы его там и задержался на Саратоге сам. Но я не учёл, что страх коммандера сведёт его с ума. Это было моим просчётом. И поэтому пришлось задействовать капитана Кирка, хотя это подвергало значительному риску всю операцию.

– Подождите… – Осава нахмурилась, пытаясь понять, – вы говорите, что коммандер Спок насколько сильно переживал за жизнь своего капитана, что был готов похитить его? Что страх свёл его с ума? Вулканец, высококвалифицированный служащий?

– В этом нет ничего странного, адмирал, – голос Хана был спокоен. – Капитан и коммандер – близкие друзья, и в своё время коммандеру пришлось увидеть смерть капитана Кирка. Давайте не будем отвлекаться от основной темы разговора.

Кирк что-то пробормотал. Скорее всего, ругательство. Осаве было не до него.

– Я косвенно спровоцировал доктора и Павла Чехова на продолжение изучения заражения на останках Джонсона. Понять природу заражения значило полностью обезопасить себя, а в гении Павла я был уверен. На этом этапе, однако, случилось то, чего я не мог предугадать. На захваченном Орфее прибыли мои люди… И принесли известие о том, что они – последние выжившие. К тому времени я не сомневался ни в факте предательства, ни в том, что целью предателей являемся мы двое – я и доктор. Но с приходом Орфея я узнал, что моя семья уничтожена практически полностью, а я не смог это предугадать и предотвратить. Это стало ударом. Но дело надо было довести до конца, пусть теперь я сражался лишь за двоих из моей семьи. С приходом «Орфея» я получил в распоряжение ещё один боевой корабль, в квалификации и преданности которого мог быть полностью уверен. Лате я доверял как себе, и знал, что она и коммандер Спок обеспечат успех задуманной мной операции. Что касается боевого манёвра, адмирал, – тут всё элементарно. Райс блефовал, говоря о том, что найдёт беглый корабль даже в центре ионной бури. Я проектировал эти корабли и знаю их возможности. «Саратога» и «Орфей» ещё до прибытия «помощи» должны были следовать зеркальным курсом широкой дуги, чтобы незаметно для сканеров оказаться позади ваших кораблей. А потом в строго синхронизированное время вылететь из гущи шторма и одновременно нанести удар по основным щитовым генераторам, после чего снова скрыться в шторме. Если не знать, куда бить, эти корабли неуязвимы, но я точно назвал Кирку и Лате место удара. Также я подстраховался, и на борт этого корабля был перенесён ящик с останками заражённого Джонсона. Если бы операция провалилась, этот ящик открылся бы и заразил ваш корабль. Это была бы наша посмертная месть. Таким образом оба ваших корабля оказались без щитов и возможности их быстрого восстановления, зато с абсолютной гарантией заражения. А дальше Энтерпрайз должна была связаться с вами и предупредить, что при любой, малейшей попытке агрессии мы выстрелим по вам заражёнными торпедами. И мы бы стали стрелять, адмирал, не сомневайтесь.

– Я не сомневаюсь, – сказала Осава в наступившей тишине.

Хан снова перевёл взгляд с неё на МакКоя.

– Цель была достигнута. Я раскрыл заговор, спас Энтерпрайз, получил возможность рассказать всё это вам и заручился для себя и своих людей вашей поддержкой на грядущем суде. Но в конечном счёте без него, – Хан указал на доктора, – ничего бы не было. Это доктор первый отнёсся ко мне по-человечески, а не как к генетическому уроду. Это он поверил в план и согласился на пытки, не раздумывая, зная, что это спасёт нас всех. Его пытали два с половиной часа, пока мои корабли подбирались к вашим для удара. Он не сломался под пытками, даже после того, как ему переломали крылья, и не открыл формулу, что означало бы полный провал моего плана. Он готов был пожертвовать собой без сомнений и страха.

– Вряд ли этот факт будет упущен из виду на суде, – спокойно сказала Осава, отключая диктофон. – Последний вопрос, не для протокола. Капитан Кирк упомянул о вашей ошибке.

Крыло Хана снова дрогнуло.

– Весь мой план по использованию заговора был ради одного: спасения моих людей. Я не думал, что предатели отдадут приказ об убийстве. Нейтрализация, заморозка, криосон… не убийство. Всё время проекта я считал, что это будет слишком даже для лживой гуманистической идеологии Федерации, которой они прикрывались.

– Федерация…

– Следует лживой гуманистической идеологии. Теперь вы и сами увидели, как она может стать косвенной причиной катастрофы. Это всё, что от меня требуется, адмирал? Я хотел бы отдохнуть. – И Хан снова поднял голову, чтобы посмотреть на экран с показателями. Разговор его не волновал, зато состояние доктора – точно.

Осава молчала. Обдумывала ситуацию. То, что они смогли по кусочкам собрать лишь сейчас, Хан понял, находясь на изолированном на корабле, без доступа к базам сообщений. Просто анализируя известные ему факты.

– Имея в распоряжении два корабля, один из которых был неисправен, а второй через год пойдёт на списание, не обладая законным правом командовать, находясь большую часть времени под действием парализатора, вы умудрились поставить врагу беспроигрышный ультиматум. Вы понимаете, что это не вызывает доверия? Это пугает, Хан. Ваш разум…

– Мой разум – совершенное оружие. И он может быть использован на благо Федерации, адмирал.

Говоря это, он стремительно сел на кровати и теперь упирался кулаком свободной от иглы руки в матрас. Взгляд у бывшего диктатора был жуткий, нечеловеческий.

– В обмен на это вы устроите так, что Федерация прекратит преследование остатков моей семьи. Мы останемся служить на «Энтерпрайз», разумеется. Не перебивайте, – это он едва ли не прорычал, – дайте договорить. Я, Хан, иду на самую унизительную сделку в своей жизни. Я предоставляю в ваше распоряжение свой ум, опыт, своё знание войны, проницательность, которая вас так пугает. Всё это станет послушным орудием в ваших руках.

Осава смотрела в его глаза. Нет, Хан не играл. Он злился, или даже был в бешенстве от того, что она медлит, от того, что он вынужден идти ей на уступки, но он не врёт.

– Вас и так не стали бы преследовать после всего случившегося, – Осава не отводила взгляда. Это противостояние она не собиралась проигрывать – речь шла о безопасности миллионов. – Поэтому я обязана спросить, во имя чего приносится ваша жертва.

– Я отвечу, – вскинулся он яростно, но вместе с тем горько. – Я приношу себя в жертву, чтобы у моей семьи была не только гарантированная неприкосновенность, но и право на свободное будущее, пусть и подчинённое вашим бессмысленным законам. Чтобы он, – Хан указал на доктора, – мог быть в безопасности. Чтобы продолжал верить в свои идеалы, спасать тысячи чужих жизней – не задавая вопросов, не думая о цене, которую платит сам. Через несколько дней на суде он и другие старшие медики-офицеры, участвовавшие в проекте, будут говорить об этом – о ценности каждой жизни, о том, что я и мои люди – вымирающий вид, о бесчеловечности эксперимента, который развернули предатели, а вы, остальные, позволили им это сделать, купившись на сказки о гарантированной народной популярности. И вы, адмирал, будете смиренно кивать, и более того – заставите кивать остальных. Это – цена моей сделки.

У Кирка сработал коммуникатор, и Осава всё же вздрогнула.

– Идите, – разрешила она Кирку.

Капитан вытащил комм из кармана, уже направляясь к двери.

Хан проводил Кирка немигающим взглядом, пока он не скрылся за дверью. После чего снова стал смотреть на Осаву.

Она видела, как сжимаются его пальцы, как гневно подрагивают, щетинясь перьями, огромные крылья. Казалось, ещё секунда – и он вырвет из руки иглу со шлангом и начнёт метаться по палате, как зверь в клетке. Но Хан не отводил от неё взгляда и не позволял себе шелохнуться.

Она смотрела на сверхчеловека, замершего в ожидании её ответа. Хан был пугающ, но вместе с тем великолепен – безусловно; он не только расписал, почему сотрудничество с ним выгодно – он действительно готов был продать свои умения, как оружие, и сейчас провёл демонстрацию. Осава не к месту подумала вдруг, какой бы корабль он мог построить, если дать ему возможность строить в открытую и использовать все необходимые ресурсы… И если поставить ему одно условие. Сделать этот корабль в первую очередь для мирных целей.

А ещё она подумала о своей вине – ведь она до последнего защищала проект. Защищала тогда, когда МакКой первым из старших медиков заговорил о бесчеловечности и жестокости эксперимента, и позже, когда ещё некоторые заявили о том же. В других словах, пусть; смысл одинаков.

Хан, в силу своих великолепных манипуляторских способностей, в полной мере заставил её ощутить эту вину.

– Нет ничего, чего бы вы не сделали для этих людей, верно? – спросила она негромко, поднимаясь со своего стула.

Сверхчеловек, видимо, получил нужный ему ответ, потому что слегка расслабился и кивнул.

– Для моей семьи. Вам следует это помнить.

– Я это учту, Хан, – сказала Осава. – И пожалуй, вам следует знать, что некоторые из ваших людей выжили.

Хан дрогнул крыльями, приподнимаясь на кровати, но Осава больше на него не смотрела.

– Можете отдыхать. Я пришлю медиков следить за состоянием офицера МакКоя.

Джим пришёл по вызову Кристины. Он не видел Спока с того момента, как вулканца транспортировали с Саратоги, и теперь, даже уставший, ощутил, как волна страха подкатывает к горлу и сжимает желудок. Его коммандер лежал, вытянувшись, на биокровати, под капельницей, вливавшей в него стремительно теряемую организмом влагу. Спока накрыли тонкой простынёй. Ткань пропиталась потом и прилипала к его телу. Волосы тоже намокли и липли прядями ко лбу, а взгляд из-под полуприкрытых век был бессмысленно устремлён в пространство. Крылья свисали по сторонам кровати, и сейчас казались растёкшимися чёрными кляксами.

При виде этого собственные крылья отозвались глухой болью, а в месте перелома она вспыхнула почти обжигающе.

– Посторонитесь, капитан, – тихонько попросила Чепел, коснувшись его плеча, и когда Джим, вздрогнув, подвинулся, ещё двое медиков накрыли Спока тяжеленным термоодеялом. От изолирующего материала веяло холодом.

– Мы пытаемся сбить температуру, – продолжила Кристина дрогнувшим голосом, наблюдая за работой младших медиков. – И пока порадовать нечем. Я позвонила вам… чтобы вы знали. Мы пытаемся найти причину. Правда.

– Я знаю.

Джим скользнул рукой под тяжёлый охлаждающий мешок и нашёл руку коммандера. Сжал пылающие пальцы.

– Спок, – позвал зачем-то. – Спок, ты меня слышишь?

– Он накачан транквилизатором, так что это бессмысленно.

– Знаю, – повторил Джим и ощутил глубоко внутри слабую вспышку раздражения. Могла бы и не напоминать, в самом-то деле. Он выпустил руку Спока. Собственная ладонь была мокрой от соприкосновения с горячей кожей вулканца. – Кристин, пожалуйста, о любых изменениях мне докладывать сразу. Лучше, хуже, что угодно.

И он вышел, прежде чем она хоть что-то успела ответить.

Смотреть на такого Спока было выше его человеческих сил.

МакКой выгнал Хана из палаты, едва пришёл в себя и перестал рваться от боли из ремней. Ремнями его привязали медики, когда начали срастаться крыльные кости, из-за чего Боунс пережил ещё полтора часа ада. Потом его, бледного, осунувшегося, с запавшими глазами, долго обследовали, и во время этого всего Джим просто сидел на стуле в углу палаты и даже головы поднять не мог.

– Я в чёртовом порядке! – рявкнул МакКой на медиков, которые чуть ли танцы вокруг него с трикодерами не отплясывали. – Или думаете, я не в состоянии прочитать своё состояние по экрану диагностического датчика?!

Он разогнал всех через две минуты.

Фиксаторы с его крыльев всё-таки успели снять, и теперь мрачный Боунс сидел на кровати, осторожно шевелил ими и растирал запястья, сильней всего пострадавшие из-за ремней. Джим смотрел на него словно из далёкого далёка: он больше не мог ни удивляться, ни воспринимать, даже на злость еле оставалось место. Всё занимал ужас.

– Если этот чернокрылый ещё раз зайдёт сюда, – бормотал МакКой, – клянусь, я его парализую. Вводить мне свою кровь и устроить из этого шоу! Твою мать…

– Да, – сказал Джим обессиленно, практически его не слыша. Потом поднял на него глаза. – Боунс, Спок умирает. Мне сказали там, – он махнул рукой в направлении двери, – наши.

МакКой прекратил тереть запястье с красной полосой на нём и уставился на Джима. А Кирк чувствовал, как перехватывает горло. Боунс тоже полудохлый, сейчас он своё прозвище оправдывает на все сто. Джим ясно видел, что он сидит-то едва-едва, и то на силе злости на Хана, кажется. Кровь сверхчеловека срастила ему крылья, но панацеей, как сыворотка, она не была, и выглядела последняя надежда Джима очень хреново.

– Боунс, я понимаю, ты сейчас не в том состоянии, но ты мне нужен как друг и как врач, – Джим смотрел на него в упор. Болезненный ком в горле мешал говорить. – Пожалуйста.

МакКой выдохнул и обессиленно привалился спиной к подушкам, осторожно полураскрыв крылья.

– Как врач я вижу, что ты без пяти минут в панической атаке. Про себя вообще молчу, через минуту-другую просто вырублюсь. Джим, какое «нужен»? Я щас один конец гипо от другого не отличу.

Джим продолжал смотреть на него. Сейчас он понимал, что поступает жестоко, но страх за Спока был сильнее.

– Пожалуйста, Боунс. Ты меня вернул с того света. Ты же чудотворец. Споку всё хуже. И никто не может понять, что с ним случилось. Я говорил с Кристин, они там сделали все анализы, какие могли, а загруженность медиков сейчас такая, что... никто не будет тратить кучу времени на одного Спока. Ты моя последняя надежда. Пожалуйста.

МакКой молчал, машинально потирая костяшкой пальца переносицу. Сил встречаться взглядом с Кирком не было. Крылья всё ещё ныли, да и в целом он ощущал себя древней развалиной на забытой богом и колонистами планете.

– А ты… вводил ему… ампулу?

Кирк мотнул головой отрицательно.

– Он же вулканец. Вдруг бы…

– Ну хоть это сумел вложить в твою бедовую голову. Всё правильно, она на людей рассчитана, без всяких гоблинских примесей.

МакКой понял, что рассиживаться ему не дадут. Джим из последнего пуха лез от страха за ушастого. Боунс сел на кровати, запахнулся в халат, поморщился, спустив ноги на пол. Пол был тёплым, но ощущение всё равно отозвалось холодком в крыльях. Крылья... Оторванное крыло на полу. Боунс помотал головой. Голова ожидаемо закружилась.

МакКой поспешно влез в тапки.

– Позови мне кого-нибудь адекватного. Пусть принесут рабочую форму и дадут падд с доступом, посмотрю, что с твоим гоблином. И... Джим… если мы на корабле флота, тут медики из бюро. Вряд ли я знаю и могу больше, чем они. Понимаешь?

Джим не ответил. Поднялся, сделал шаг по направлению к двери, но оглянулся.

– Да, и... Хан, кажется, очень хотел с тобой поговорить. Просто напоминаю.

– Зачем? – резко отозвался МакКой, титаническим усилием соскребая себя с кровати. Голова всё ещё кружилась, да ещё, видимо для пущей красоты картины, начало подташнивать.

Джим пожал плечами.

– Если Хан чего-то хочет, он добьётся. Лучше сразу с ним разберись, иначе… не отстанет.

И ушёл, только крылья мелькнули.

МакКоя подорвало. Он, оскальзываясь больничными тапками на непривычно гладком полу, выбежал следом в коридор, схватив Джима за маховые перья. В своё время в академии он здорово приноровился хватать беспокойную капитанину за крылья, удерживая от влипания в неприятности. Но теперь, сжав пальцы, снова вспомнил кровавые разводы на прозрачном полу и, передёрнувшись, выпустил крыло. На миг даже перед глазами потемнело.

– Можешь передать этому больному ублюдку один раз, потому что повторять я не буду. Первое и последнее, что я для него сделаю – выступлю в его защиту в суде. Это всё.

– Не всё, Леонард, – послышалось негромкое и как будто даже грустное за спиной. – Поговори со мной. Я прошу.

Хан стоял у стены, дожидаясь, пока капитан выйдет из палаты. Он не собирался отказываться от намерения поговорить с Леонардом и хотел добиться разговора через взаимодействие с капитаном.

Судьба, однако, благоволила ему, и Леонард вышел сам.

Сейчас он стоял перед Ханом, кое-как держась прямо, и на его измождённом лице читалась упрямая злость. Он был худ, сер и устал, и ему сейчас следовало отдыхать и лечиться… А Хану хотелось бы оберегать его покой во время этого.

Склонив голову, он сделал шаг от стены по направлению к Леонарду.

– Не приближайся, – сказал доктор, сощурившись. – Я выразился предельно ясно насчёт твоего присутствия в моей жизни.

– Но я не исчезну из неё, душа моя, – мягко напомнил Хан. – Ты так и останешься доктором, который сумел найти со мной общий язык. И мне не назначат другого куратора.

– Вот сейчас время для этого, да? – зло вступил в беседу капитан. Он был взъерошен и несчастен. – Хан, мать твою, ты вообще в курсе, что происходит?

Хан выпрямился и сложил руки за спиной.

– Силовое поле для очистки планетоида в стадии разработки. Вы ждёте официальных распоряжений от командования на предмет дальнейших действий. В том числе и на предмет того, что делать со мной и моими людьми. Но также я знаю, что вас сейчас интересует не это, а судьба вашего коммандера. Что из ситуации мне не должно быть понятно?

Капитан шагнул к нему, встряхнув крылья.

– А то, чернокрылый ты засранец, что сейчас не до твоих сердечных проблем!

– Вам бы отдохнуть, капитан, – Хан равнодушно окинул его взглядом и обернулся к Леонарду в ожидании ответа.

– Заткнись и исчезни с глаз моих, – тихо и угрожающе произнёс доктор, глядя на него в упор. Крылья, бессильно опущенные, еле встопорщились отдельными перьями. – Иначе клянусь, я снова воспользуюсь парализатором, и никакая грёбаная медицинская этика меня не остановит.

– Уверен, так и будет. Однако, Леонард, я никуда не исчезну. Я так и буду рядом. И я всё ещё нужен тебе. Я могу быть полезен даже сейчас.

Но доктор уже повернулся к нему спиной, положил руку между крыльев капитана, подталкивая его в спину, и что-то негромко заговорил о рабочем падде, которого, чёрт возьми, лишился, и это было «хреново», и нужно срочно достать новый. Судя по всему, он принял решение с этого момента игнорировать Хана. Что ж…

Хан нагнал их, чтобы идти вровень. Крылья чуть подрагивали от недовольства – он не любил, когда его игнорировали.

– Я знаю, как помочь коммандеру, – заметил спокойным голосом.

Первым, конечно, среагировал капитан – попытался броситься на него, но в итоге только вжал доктора в Ханово плечо.

– Угомонись! – рявкнул Леонард, тут же закашлявшись. Скорее всего, регенерация не до конца восстановила его сорванные связки.

– Что такое, капитан? – Хан в упор посмотрел на Кирка. – То, что я достаточно умён, для вас новость? Предлагаю сделку – разговор, который мне нужен, в обмен на помощь.

Теперь они оба смотрели на него, и на лице Леонарда расцветала ненависть. А Хан всё ещё чувствовал к нему тепло и приязнь.

– Хорошо, – он жестом остановил Кирка. – Говори, что со Споком. Капитан передаст эту информацию медикам и без меня. Я останусь. Поговорим.

– Я не говорил, что знаю, что с ним, Леонард, ты невнимательно слушал. Я сказал, что знаю, как ему помочь.

Измученные крылья доктора подрагивали, и как же хотелось объять их своими, успокоить. Капитан же наоборот, застыл и весь обратился во внимание. Только на последней фразе Хана снова дёрнулся, будто желая ударить его.

Хан не дал ему времени на новый бессмысленный рывок.

– Вы ищете болезнь вулканца среди людей. Удивительно, что ещё никто не додумался связаться с его сородичами и спросить у них.

Сначала ему показалось, что капитан всё же бросится на него. Но нет – прошипел: «Я убью тебя, сволочь», – и умчался прочь. Только белоснежные крылья мелькнули.

Теперь Хан остался наедине с Леонардом. Как и хотел.

Доктор тяжело навалился на стену. В этом коридоре они стались одни, и, кажется, он наконец-то перестал скрывать свою усталость.

– Чего ты хочешь? Чего ты хочешь от меня, Хан?

– Чтобы ты не оставлял выбор только за собой. – Хан приблизился к нему, перехватил руку, которой доктор то ли оттолкнуть, то ли ударить его хотел, и прямо встретил его взгляд. Тёмные круги под глазами и болезненная серость кожи делали его старше.

Они были рядом и наедине впервые с тех минут в туалете, в полутёмном коридоре, и Хан слышал, как с тревожной гулкостью бьётся сердце в человеке напротив. Будто в усилии жить.

– Выбор? – Леонард не стал вырываться. Он заговорил тихо, медленно, кажется, едва ворочая слова. – Ну что же, давай поговорим про выбор. Когда ты только попал сюда, я мечтал уничтожить тебя. Сделать так, чтобы ты ответил за то, что пережил Джим, когда радиация заживо его разъедала. Я грезил этим каждую ночь. Поверь, у врача с моим опытом достаточно вариантов убить – заметно или не очень, быстро или... не совсем. Никто не сказал бы ни слова. Экипаж молча бы одобрил мой поступок и защитил от любых подозрений. Думаешь, у меня дрогнула бы рука? Ошибаешься. Думаешь, меня остановила бы мораль и прочая собачья чушь? И снова промах. Джим – самое дорогое мне существо в этой вселенной, и ты чуть не отнял его навсегда. Поэтому у меня, Хан, тоже был выбор: оставить тебя в живых или убить, пока ты был беспомощным, в тесной лаборатории наедине с резиновой свиньёй, в моей полной власти. Я переступил через себя не потому, что это мой долг, не потому, что я давал медицинскую клятву. А потому что ни у кого, ни у одного существа в этой вселенной нет права решать за другого, жить тому или умирать. Оправданных убийств не бывает. Когда ты отрывал крыло, у тебя тоже был выбор. Но ты предпочёл дать себе право. Я доходчиво объяснил?

– Конечно. – Хан чуть погладил его костяшки. – Леонард, ты удивительно сильный и цельный человек. Ты сияешь перед моими глазами подобно солнцу. Моя душа, моё крыло, ты стал близок мне, ты стал частью моей семьи. Я не могу просить у тебя прощения, потому что сейчас ты не готов меня простить, и я не стану извиняться, так как вины не чувствую. Я лишь прошу – не отвергай меня, не гони. Я нужен тебе, Леонард.

Доктор высвободил свою руку.

– Лучшее, что ты можешь сейчас сделать – перестать отнимать моё время. Мне надо работать.

Он протиснулся мимо Хана и ушёл. А Хан не стал его останавливать, лишь стоял, прикрыв глаза, и вдыхал едва уловимый медицинский запах – Леонард оставил его здесь после себя. Им успела пропитаться ткань больничного халата, и слегка – его крылья. Этот запах сейчас был больше наносным, оставшимся от лечения, но… Хан помнил, что и раньше доктор пах похожим образом: лекарствами, медицинским спиртом, своим медотсеком. Запах медотсека как будто сроднился с Леонардом и пропитывал всё, чего тот касался. Например, этого воздуха.

Леонард больше не доверял Хану Нуньену Сингху. А Хан всё сильнее влюблялся в этого удивительного и непокорного человека. Терял расположение Латы, помогал людям, которые не имели никакого значения, даже испытывал щемящую и горячую боль за рёбрами, как сейчас. Готов был преподнести своё сердце и свой ум в служение. Даже несмотря на то, что ничего из этого Леонард не принимал.

Весть о том, что Спок болен, и скорей всего, неизлечимо, быстро разнеслась по “Корунду” среди спасённого экипажа.

Отголоски бури всё ещё мешали связи, и Джим, пропав на два часа, вернулся, нашёл МакКоя и сообщил, что связаться с Новым Вулканом сейчас невозможно.