Текст книги "Библиотекарь или как украсть президентское кресло"

Автор книги: Ларри Бейнхарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3

Джек Морган держался так, будто проглотил аршин, он, не мигая, смотрел прямо в глаза старика.

Глаза были серыми, серыми были и волосы, а лицо напоминало серо-белую безжизненную маску недавно почившего или живого, собирающего отправиться к праотцам в недалеком будущем. Но Морган, как и многие другие, считал его Кардиналом – настолько крепко казался он связанным с этим миром незримыми нитями, иногда им даже казалось, что он знается с иной, неподвластной человеку, силой..

Выглядел Кардинал ужасно – мышцы уже плохо служили ему, и походка была неровной, а вокруг рта залегли глубокие морщины, но глаза его смотрели пристально и гипнотически, как серые пушечные дула линкора «Миссури». Казалось, что он сам и не догадывается о своём физическом уродстве, со стороны, наоборот, казалось, что он с удовольствием пользуется своим богатством, властью, положением в обществе и радостно стремится к ещё большему богатству, власти и лидерству в любой обстановке.

– У старого дурака новый библиотекарь. Почему? – спросил Кардинал.

Его «Почему?» прозвучало как: «Какого чёрта об этом так долго никто ничего не знал? Как, чёрт его раздери, этот библиотекарь пробрался в дом без нашего ведома? Без твоего, Морган, ведома?»

– Я беру на себя всю ответственность – быстро и по-военному среагировал Джек, ответственность всегда лежит на начальнике. Да, когда он вернётся в свою часть, он устроит там разборку. «Часть» – это, конечно же, образное сравнение, никакой части на самом деле нет – но перед его начальством вся ответственность лежит на нём. Взгляд у Кардинала был таким тяжёлым и говорящим, что Морган чуть ли не в самом деле услышал его: «Дерьмо!»

– Я всё исправлю, сэр. Можете на меня положиться.

– Не пытайтесь прыгать через голову, но постарайтесь сделать всё возможное.

Кардинал частенько использовал такие «домашние» заготовки. С одной стороны, подчинённые получали руководство к действию, с другой стороны, что очень радовало, это давало ему свободу действий: если всё пойдёт как надо, Кардинал пожнёт лавры, если всё пойдёт не так, как задумывалось, – шишки полетят в его подчинённого. Эта манера привела его к власти, она помогла ему сначала в бизнесе, потом в политике и продолжала верой и правдой служить и по сей день. Метод, безусловно, заслуживал всемерного восхищения и почтения, но Джек, например, воспользоваться им не мог – для Джека, свято верившего в военную прямоту, он был слишком надуманным, слишком хитрым. Так что Джек по служебной лестнице взобрался не очень высоко.

– Вся заковыка в том, – объяснил Джек, – что мы не можем установить слежку за домом Стоуи. Целый день по имению шныряют его люди. Первоклассные спецы, конечно же.

– Ну, может быть, можно с ними договориться?

– Мы пытались, – Боже! Как же Джек ненавидел слово «пытаться», никогда не говори: «Я постарался, говори – я сделал». – Да и прислуга хранит ему верность. Да и вообще, не вижу в этом ничего страшного, мы же все по одну сторону баррикад. В смысле, я хочу сказать, что разве есть у нас более верный сторонник, чем Алан Стоуи?

– Он на своей стороне и только на своей – пробормотал Кардинал. – Поумнел с возрастом.

– Я заеду туда, – пообещал Джек. Они очень просто сумели разделаться с последним библиотекарем, даже слишком просто. Он и с этим быстренько справится. – Я возьму дело под свой личный контроль.

И тут Джека осенила гениальная идея. «Если уж Стоуи так помешан на своей задумке, предложу-ка я ему надёжного и верного помощника – вот мы и заимеем в доме своего человека».

Кардинал скорчил гримасу, его подчинённые знали, что эти опущенные вниз плотно сжатые губы должны были обозначать улыбку. Эта идея ему нравилась. «Любая безвыходная ситуация сама подскажет выход», – довольно пробормотал он.

Джек надулся от гордости, но не показал виду, вежливо кивнул и отчеканил:

– Есть, сэр.

Глава 4

– Вам нельзя работать на этого человека – выдала мне Инга Локисборг.

Прожив в Америке сорок семь лет, она всё ещё не избавилась от этого, словно рубленного, акцента.

Как главный библиотекарь, Инга отвечала и за само помещение библиотеки, и непосредственно за сохранность книг, и за книгохранилища на этом и на всех нижних этажах, и за работающий персонал. Решительная, если судить по библиотечным меркам, дама, всегда способная отстоять свою точку зрения. Словом, настоящая карга. Её лицо было похоже на кусок глинистого сланца, так много на нём было морщинок, глаза тоже напоминали цветом сланец: серо-голубые с маленькими голубоватыми точечками, словно тот голубовато-серый камень, которым когда-то давно были замощены нью-йоркские улицы. От этих глаз ничто не могло укрыться.

– Он – нехороший человек, – Инга трясла кистью, словно в ладони у неё были руны и она собиралась раскинуть их на столе, чтобы убедиться в том, что ей и так было известно, – ты ввязался в плохое дело.

– Он портит землю, – продолжала она. И она была права, если, конечно, придерживаться той точки зрения, что разрастание городов, увеличение количества торговых точек и восьмиполосные трассы на месте лесов и лугов – это плохо.

– Он старик. Не скажу, что он не может причинить вред, но позиции свои он сдаёт.

– Он портит людей, – рука Инги продолжала подрагивать, я почти физически слышал шум рунических камешков.

«Ну давай же, бросай уже, —

хотелось мне сказать про эти несуществующие камешки, —

напророчествуй всё, что хочешь, и покончим с этим». —

– Он нанимает людей, вводит их в искушение и разрушает как личность.

Тут я начал смутно что-то припоминать. Это было очень давно. Её муж, желая разбогатеть, заключил сделку, связанную с земельной собственностью, но не разбогател, а наоборот, потерял кучу денег и выслушал множество упрёков от всех, кого вовлек в это дело. Тогда ещё существовали Уолл-Март, Клуб у Сэма, Королевский гамбургер и Toys «R» Us, вокруг этих монстров влачила жалкое существование куча мелких магазинчиков, а три старомодных заурядных городка потихонечку, улицей за улицей сдавали свои позиции и как-то незаметно превращались в окраину огромного города.

Её муж, довольно известный преподаватель латинского и греческого языков, по наследству получил приличную сумму денег и смог вести несколько более изысканную, даже утонченную, жизнь. Он был женат. Когда-то и Инга была молода, её волосы, которые сейчас поблекли, поседели и стали жёсткими и ломкими, блестели в солнечных лучах, грудь, которую она теперь прятала в бесформенных свитерах, была упруга, её кожа нежно золотилась под лучами солнца, а голубизна глаз напоминала о морских волнах, насквозь просвеченных солнцем. Инга была настоящей скандинавской красавицей и, думаю, она многим кружила голову и многие были влюблены в неё. Во всяком случае, преподаватель древних языков был совершенно очарован своей студенткой (Инга приехала в Америку из Норвегии по студенческому обмену), разгорелся скандал, и преподаватель ушёл от жены, с которой прожил семнадцать лет (я, конечно, её не знал, да и было это давным-давно).

Ушёл от одной, женился на другой, впереди его ждали взлёты и падения. Я не знал подробностей, и не был хорошо знаком ни с Ингой, ни с её мужем, нас связывали только годы совместной работы. Он умер раньше, Инга осталась вдовой. После мужа она получала пенсию, жила в маленьком домике, куда переехала после продажи большого, так что зарплаты библиотекаря ей вполне хватало. Но несмотря на все свои морщины и седину, Инга, по которой никто больше не сходил с ума, была по-прежнему живой, решительной и очень любила совать свой нос в чужие дела.

– Непростое нынче выдалось лето, – попытался я переменить тему разговора. Каждое лето университет героически пытался продолжать свою бурную деятельность. За последние двадцать лет все бухгалтеры, все приглашённые на временную работу специалисты в один голос уверяли нас, что университет – это бизнес, и так к нему и надо относиться. Закрытие любого дела на три месяца в году ведёт к увеличению накладных расходов, и дальнейшие попытки получить прибыль с капиталовложений обречены на провал. Так что мы изо всех сил старались поддерживать жизнь в стенах университета: проводили семинары, конференции, сдавали комнаты в общежитиях. Пробовали мы проводить и спортивные мероприятия, три года назад, например, мы подверглись нашествию маленьких бейсболистов. Плохо, что организаторы не сообразили, что для ребят от восьми до двенадцати нужно гораздо больше вожатых, чем они наняли, и после всех скандалов, связанных с наркотиками, сексом, алкоголем, вандализмом и поджогами, с мероприятиями спортивного характера мы больше не связывались. В этом году у нас был даже менеджер, отвечающий за проведение конференций, и она уже устроила несколько: университет Трайстейт провёл встречу по проблемам питания, прошла ярмарка вакансий для выпускников по специальностям «философия» и «история искусств» и семинары «Хёндай» для менеджеров по продажам и для работников сервисных центров.

К сожалению, ни для одного из этих мероприятий библиотека не требовалась, так что в интересах экономии в летние месяцы часы работы библиотеки сокращались, как, кстати, и зарплата.

– Да и денег подзаработаю, – продолжил я объяснять Инге.

– А кто виноват в том, что тебе не хватает денег? Кто виноват в том, что у всех у нас такие низкие зарплаты? Кто виноват, а? Кто виноват в том, что университет вынужден постоянно экономить на учителях и библиотеках? А ведь университет – это и есть учителя и библиотека. Какой позор!

– Инга…

– Но, – оборвала она меня, – он же слон. Сумасшедший слон.

– Я тебя не понимаю.

– Нет, ты прекрасно понимаешь, о чём я.

– Ты о Золотых Слонах?

Стоуи был одним из отцов-основателей Клуба Слонов. Клуб Слонов – это группа людей, которые дают много денег партии республиканцев. Чтобы стать Золотым Слоном, надо найти по меньшей мере сотню человек, каждый из которых дал бы на проведение предвыборной компании две тысячи долларов, каждый Золотой Слон весом в двести тысяч долларов – это влиятельное лицо на американской политической сцене. Я ещё только начинал работать на ферме Стоуи, а уже успел пару раз услышать, как Стоуи пару раз обсуждал с кем-то предвыборные деньги. Политика – объяснял он потенциальным донорам – это один из видов бизнеса. Поставь правильных людей куда надо и будешь вознагражден сторицей. И тут же рассказал специфичный анекдот про то, как угольный магнат активно спонсировал первую предвыборную кампанию президента Скотта и взамен помощником министра внутренних дел был назначен удобный ему человек, который стал лоббировать его интересы.

– Ну вот, я же говорила. Вы прекрасно знаете, о чём речь.

– Но это совершенно не наше дело.

– Как это не наше дело? Очень даже наше! Сейчас в этой стране правят деньги. Каждый обязан активно высказать свою гражданскую позицию. Впервые у нас есть по-настоящему превосходный кандидат, она порядочный человек, она выступает за свободу личности, за то, чтобы библиотеки были бесплатными, её предвыборную кампанию спонсируют не только богатые организации, а её соперник тратит миллионы и мечтает удавить её этими своими деньгами.

Инга была ярой сторонницей Энн Линн Мёрфи, кандидата от демократов. По всеобщему мнению, миссис Мёрфи не имела ни единого шанса на победу, стать президентом она могла только если случится чудо.

– Инга, библиотекарь хранит и распространяет знания.

– Но только не для этих людей.

– А как же никсоновская библиотека? А джонсоновская? Мы почерпнули там множество новой информации.

Ингу это не убедило, но она не умела говорить красочно и убедительно, так что ограничилась тем, что придала своему лицу строгое, даже суровое выражение.

– А как же библиотеки фашистов? Ведь только потому, что немцы кропотливейшим образом вели летопись своих зверств, мы знаем об истинных масштабах Холокоста. Да даже если ты скажешь, что Стоуи – это новый Гитлер, я тебе скажу, что это не так, он просто старик и живёт на лекарствах.

Он и в самом деле постоянно держал при себе небольшую пластиковую коробочку. Коробочка длиной десять дюймов в длину и три дюйма в ширину была разделена на 12 отсеков, в каждом отсеке лежало своё лекарство, там же лежала записка – какие и когда лекарства надо принимать. Даже человек, сохранивший полный рассудок и трезвую память, вряд ли мог удержать в голове точное время приёма лекарств, так что записка была делом совершенно логичным – лекарств действительно было слишком много.

Было совершенно очевидно, что по меньшей мере треть этих лекарств надо было принимать от побочных эффектов, возникающих после применения первой трети, и как эти две трети будут взаимодействовать друг с другом, заранее сказать не мог никто, но я, человек, в медицине не разбиравшийся совершенно, мог сказать с полной уверенностью, что последняя треть была призвана сгладить последствия употребления первых двух. Я догадывался, что старческая деменция Стоуи обусловлена именно количеством принимаемых медикаментов. Вполне вероятно, что если бы он пил только воду, то чувствовал бы себя лучше и бодрее. А может, и нет.

– Это твое чудовище любит стихи, в которых говорится про людей, скачущих верхом и размахивающих пистолетами, а когда-то читал на память «Смерть работника» Фроста или «Анатею».

– Чудовища очень часто бывают сентиментальны.

– Он попросил меня рассказать, от чего ты отказалась.

– Всё, к чему бы этот человек ни прикасался, гибнет. Держись от него подальше.

– Не волнуйся за меня, – успокоил я её и взялся за ручку двери.

– Ну как ты можешь на него работать? Я не понимаю.

– Значит так. Я эту работу не искал. Элайна попросила меня заменить её пару дней, я согласился, она и тебя просила, но ты не согласилась. Через два дня Элайна не вернулась, они попросили меня снова заменить её, что я и сделал. Элайна до сих пор неизвестно где, а им нужен библиотекарь. Даже несмотря на то, что вот-вот начнётся новый семестр, они хотят, чтобы я продолжал на них работать, по вечерам, по выходным, в любую свободную минуту. Всё, тема закрыта. И вообще, это совершенно тебя не касается.

– А тебе это не кажется подозрительным?

– Что мне не кажется подозрительным?

– Ну то, что Элайна исчезла?

– Нет, не кажется. Она человек, которому непросто в реальном мире. Не удивлюсь, если она просто уехала куда-то далеко-далеко.

– Ах!

Глава 5

Энн Линн Мёрфи привыкла выходить из безвыходных ситуаций и преодолевать непреодолимые обстоятельства.

Впервые выход из безвыходной ситуации она нашла в свой самый первый день во Вьетнаме. В Сент-Луисе Энн ходила на курсы медсестёр, и когда в городе началась запись добровольцев в армию, она записалась, потому что ей сказали, что там она сможет приносить наибольшую пользу. Но они не сказали ей, что когда она сойдёт с самолёта, её посадят в вездеход и моментально умчат в полевой госпиталь. Они не сказали, что ей придётся колоть морфин умирающим мальчикам, почти ровесникам, иногда они будут чуть моложе, иногда чуть старше. Они не сказали, что ей придётся держать этих мальчиков, когда молодые доктора, только окончившие университет, будут аккуратно ампутировать пилой то, что осталось от рук и ног, промывать рваные раны, а кровь будет медленно сочиться, литься рекой, бить фонтаном, брызгать во все стороны, проступать крупными каплями, хлестать, а молодые доктора будут шить, и вводить обезболивающие, и орошать раны бактином, и закрывать культи кожными лоскутами. Они не сказали ей, что после того, как она проработает так весь свой первый день и первый вечер, их госпиталь окажется под обстрелом и этот обстрел превратит его в одну большую помойку, и что если она не захочет умереть, ей придётся бежать, скорчившись в три погибели. Ничего этого они ей не сказали.

Тем вечером в госпиталь доставили паренька по имени Кенни. Рядовой первого класса Кеннет Майкл Сэндаски. Ему ампутировали обе ноги, гениталии, одну руку. Один глаз видит, будет ли видеть второй – неизвестно. Помимо всего этого, в груди у него засела шрапнель, ну или не шрапнель, а что там кладут металлическое в бомбы. Хирурги рассекли посечённую кожу, вытащили обломки костей и зашили раны. Уставший хирург, что интересно, она и сейчас помнит его имя – майор Конингсберг – подошёл к ней и велел вколоть ему побольше морфина, так Кенни быстрее умрёт. Голос майора Конингсберга звучал очень мягко и по-доброму.

– Нет, – мгновенно среагировала Энн, ведь она была всего лишь юной и романтичной медсестрой. Ни одна молодая медсестра этого не сделает. Ни одна их тех медсестёр, о которых ей было известно, никогда бы этого не сделала. Позже, да, возможно, но позже… Позже она увидит, что подобное происходит чаще, чем она думала, позже, когда случай бывал по-настоящему безнадежным и когда она сама уставала так же, как Конингсберг, она и сама иногда думала, что на всё воля Божья и что это хорошо, потому что люди больше не страдают так ужасно.

Но в тот вечер, в свой первый вечер она твёрдо сказала «нет».

– Погода плохая – ответил врач. И в самом деле, лил сильный дождь, тысячи маленьких барабанных палочек отбивали дробь по брезентовым крышам палаток. Энн часто думала, что если какой-нибудь композитор решит написать песню о тяжёлой смерти военного, он обязательно должен включить туда этот шум. «Вертолёт не может взлететь из-за плохих погодных условий». А паренька надо было срочно везти в настоящую больницу, они не могли спасти его с тем, что было в их полевом госпитале, своеобразном перевалочном пункте между линией фронта, где врачи лечили больных прямо под огнём, и стационарным госпиталем.

– Нет, – повторила она и покачала головой.

И она просидела рядом с Кенни всю ночь, мыла его, вытирала, успокаивала, колола ему морфин, но ровно столько, чтобы он переставал чувствовать боль, но продолжал жить.

Когда рядовой первого класса Кеннет Сендаски пришёл в себя настолько, что был в состоянии понять, какую судьбу уготовили ему выстрелы противника и мина, лежавшая в чужой земле, он пришёл в ужас, в полный ужас. Что может быть страшнее для молодого человека, чем превратиться в беспомощное, никому не нужное существо, которое-то и мужчиной можно назвать с трудом, в человека, который всю свою оставшуюся серую жизнь будет зависеть от окружающих? Это хуже боязни оказаться трусом. Это хуже страха смерти. Он обматерил сестру с ног до головы: «Какого хера, ты, тупая ёбаная сучка, не дала мне умереть? Это всё херня, что если Господь хочет тебя забрать, он заберёт, а если ты остался жив, значит Он так захотел и ты должен радоваться этому».

Когда он смог говорить, он умолял всех убить его. Один маленький укольчик, милая, только один маленький укольчик. Дай мне уйти туда, куда рано или поздно уходят все. Помоги мне, милая, помогите мне, люди, пожалуйста, помогите мне умереть.

Но эта тупица, которая прямо с корабля впёрлась на этот адский бал долга, смерти, убийств и палёных шкур, не соглашалась помочь ему, она сидела рядом с ним, держала его за здоровую руку и даже иногда целовала.

Прошло три дня, Сендаски был по-прежнему жив и тут небо буквально на пару часов расчистилось и его смогли перевезти в Сайгон, где он провёл три недели, потом его перевели на Гавайи, в госпиталь для ветеранов войны.

Прошло пятнадцать лет. Кенни жил в госпитале для ветеранов войны и чувствовал себя препогано. За эти годы он полюбил рисовать и даже неплохо научился делать это одной рукой, рисование ему нравилось, но людей, которым было по-настоящему интересно то, что он делает, было немного. Однажды Кенни смотрел какое-то медицинское шоу по телевизору, в гостях у ведущего была женщина-врач из города Поданк, штат Айдахо. Это был повтор, и его показывали сразу по нескольким каналам.

Кенни показалось, что он узнал женщину, которую видел тогда в полевом госпитале, где он метался в беспамятстве. Он упросил санитара записать передачу и найти ему телефон, когда Кенни позвонил и сказал, что звонит из госпиталя для ветеранов войны, его немедленно соединили с той женщиной, потому что она всегда просила соединять её со всеми, звонящими из госпиталей для ветеранов в любое время дня и ночи. Тогда Кенни спросил её, не ошибся ли он.

Она подтвердила, что была сестрой во Вьетнаме, после войны она вернулась и поступила в медицинский университет. Она спросила, как его зовут, а когда услышала ответ, сказала, что прекрасно помнит его.

– Как вы?

– Погано. Я бы даже сказал – отвратительно.

– Ой, как это нехорошо! Чем живёте, Кенни?

– Рисую помаленьку.

Энн попросила прислать ей несколько его работ, он согласился и послал. Через некоторое время она позвонила и спросила его, не хочет ли он работать над оформлением её шоу. Ей понравилось то, что он нарисовал одной здоровой рукой, «в этом что-то есть», – сказала она.

– Идите вы к чёрту со своей жалостью. Вы просто пытаетесь загладить свою вину за то, что тогда спасли меня, а не дали мне спокойно умереть.

– Я показала ваши работы своему начальнику. Ему они тоже понравились. Вы будете с нами работать или нет?

И Кеннет Сендаски нарисовал программе новую эмблему. Потом ему заказали целую серию работ. Через два года он стал зарабатывать столько, что смог переехать из госпиталя для ветеранов войн в отдельную квартиру и нанять сиделку.

Человеческое тело не приучено жить, когда ему не хватает стольких частей, оно становится подверженным различным заболеваниям, инфекциям, у человека начинаются многочисленные неполадки в самых разных частях организма. Кенни прожил ещё пять лет. Он застал первую предвыборную компанию Энн. Он даже рисовал для неё. Он поздравил её с избранием в Конгресс и сказал, что миру нужны такие люди, как она, и перед смертью поблагодарил её за подаренные годы жизни.

– Я много лет думал иначе, но жизнь есть жизнь и лучше уж прожить чуть-чуть подольше, чем умереть.

Так что, когда Энн Линн Мёрфи сказали, что президентом ей не стать ни при каком раскладе, и что выиграть она может только если случится чудо, а в наши дни чудес не бывает, она ни капельки не расстроилась. Такая мелочь остановить её не могла.