Текст книги "Дьявол"

Автор книги: Ланс Хорнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Как? Да это же проще простого. В Танжере Рори купит на золото рабов‑мужчин. Вдобавок к тем, что купит Рори, Баба пошлет тех, которых собрал для замка Ринктум. Сильные, здоровые мужчины спокойно пересекут пустыню. И у Рори будет большая партия первоклассных рабов. Он перевезет их через океан, а все деньги они с Бабой поделят между собой. Рори никогда больше не придется продавать своих рабов за бесценок на побережье. Всю партию они доставят туда, куда решит Рори. Потом Рори отошлет корабль назад в какую‑нибудь факторию на западном побережье а у Бабы уже будет готова следующая партия для него. Они купят второй корабль, потом еще один и еще один. Рори сможет остаться по ту сторону океана, а Баба будет поставлять ему товар отсюда, и Рори будет его продавать там, и у них будет такое дело, что англичанам со всеми их делишками достанутся только яйца евнуха.

Такова, конечно, была воля Аллаха. Не просто так ведь встретились Сакс с Сааксом. Рори может послать корабль назад в Базампо и забрать Тима, при условии, конечно, что Тим останется в живых. Тим поедет вместе с Рори и станет его правой рукой. Мансур поедет со стариком Слайманом в Танжер, и позднее они организуют факторию на побережье. Баба прищелкнул пальцами. Ну, что об этом думает Рори?

Столько всего надо было обдумать, столько непреодолимых препятствий надо было преодолеть, что Рори не знал, что и ответить. Все казалось слишком фантастичным, слишком невероятным, и все же… Если люди приезжали из Англии, устраивали невольничьи фактории и покупали рабов в Африке, потом транспортировали их в Вест‑Индию и там продавали, почему то же самое не могли делать они с Бабой? Денег на это у них будет много. Тысяча рабынь даже по двадцать фунтов за голову составит двадцать тысяч фунтов, и, кроме того, оставались огромные ресурсы самого Саакса. Все будут вместе: Баба, Мансур, Слайман и, Бог даст, Тим, если он останется в живых, и, конечно же, Млика. И, раскинув мозгами, Рори пришел к выводу, что он сам тоже кое‑что значит. Черт возьми! Он уже больше не суперкарго на невольничьем судне дядюшки.

– Действительно, почему бы нет, Баба? – Рори пересек комнату, чтобы сесть рядом с Бабой. – По рукам. У меня на родине это называется джентльменским соглашением. Саакс и Сакс – достойное партнерство. Нам предстоит обговорить еще множество деталей, Баба. Когда начинаем?

Его рука застыла на мгновение в пожатии огромной темной руки, и ему показалось, что между ним и Бабой прошел какой‑то разряд, который связал их крепче любого контракта.

– Завтра, после первого возгласа муэдзина. И хватит о делах, брат мой. Нам необходимо развлечься.

– Да, – сказал Рори, вставая. – Теперь я вспомнил английскую девушку.

Баба взглянул на него.

– Если одно воспоминание так на тебя действует, – сказал он, – она твоя, если хочешь. – Он отодвинул диван, чтобы стать рядом с Рори. – Но помни о ее маленьком трюке, о котором я тебе рассказывал. Мне не хочется, чтобы ты стал таким же бесполезным, как Аль‑Джарир.

– Предостереженный – значит вооруженный, – улыбнулся Рори.

Глава XXI

Гораздо интереснее было волочиться за шотландскими Мэри и потом заманивать их под куст орешника, чем обладать этими чертовыми надушенными гуриями, ложащимися к нему в постель без каких бы то ни было усилий с его стороны. Все удовольствие пропадало, думал Рори, от того, что он единственный петух в курятнике с прирученными курами. Ему снова не терпелось строить глазки, волочиться и покорять; чувствовать, что обладает женщиной, которую покорил своими собственными чарами. Ему необходимо было восстановить веру в собственное мужское достоинство, стать победителем, а не побежденным. Английская девушка – это звучало многообещающе.

Баба, прохаживаясь по коридорам дворца, краем глаза следил за Рори.

– Все последнее время твои мысли были заняты этой нзрани, странными фантазиями о ней? Верно?

– А? Нзрани? – Рори смущенно заулыбался. – Ты прав, Баба, именно о ней я и думаю.

– Что ж, наконец‑то ты признался! Возвращайся к себе в апартаменты, а я прикажу прислать ее к тебе. Ты тоскуешь, как кобыла о пропавшем жеребенке. Конечно, она красива, как гурия, но строптива, как красный джин. Помни, что я тебе сказал: она все еще девственница и собирается таковой остаться. Будь осторожен, когда коснешься лепестков этой бледной розы: у нее шипы.

– Значит, ты не против, если я тебя покину?

– Не против? В таком состоянии с тобой нечего делать. Может, когда ты сломишь ее сопротивление, тебе вновь захочется поговорить со мной о делах, сейчас с тобой нельзя иметь никаких дел, пока эта сучка не вылетит у тебя из головы. А теперь иди! И если за ужином я увижу тебя с расцарапанным лицом, хватающимся за промежность, с широко расставленными ногами, то буду знать, что у тебя с нзрани получилось не лучше, чем когда‑то у моего отца.

Баба развернул Рори в направлении его апартаментов и слегка подтолкнул:

– Давай, проваливай!

– С удовольствием! – Рори махнул через плечо рукой и поспешил из зала, сопровождаемый Мликой. Вдруг он почувствовал, что усталость прошла и он готов к приключениям. У себя в комнатах он хлопнул в ладоши, чтобы позвать Альмеру и Ому. Хотя он только что искупался, он сбросил с себя халат и приказал Альмере растереть его тело мускусным маслом. Он приказал Млике найти ему самый элегантный кафтан, а Оме – обмотать ему голову много ярдовым отрезом прозрачного муслина, который совершенно скрыл его белокурые волосы. Быстрый взгляд в зеленоватое немецкое зеркальце убедил его, что, с загорелым лицом и руками, со спрятанными волосами, он вполне мог сойти за мавра или по крайней мере за голубоглазого бербера. Он занимался складками своего расшитого кафтана, когда дверной молоток сильно ударил во внешнюю дверь его апартаментов.

Млика бросился открывать тяжелую, украшенную бронзовыми клепками дверь и впустил Аль‑Джарира, большая черная рука которого крепко сжимала запястье девушки, которая стояла позади него в чадре и с опущенной головой. Сильным движением руки он вытащил ее вперед, и она остановилась в дверях; затем, отпуская ее, втолкнул в комнату, но, прежде чем он успел закрыть дверь, она внезапно выбросила ногу и лягнула его по голени. Несмотря на то, что на ней были всего лишь мягкие кожаные шлепанцы, Аль‑Джарир сморщился и хотел уже ударить ее поднятой вверх рукой, но тут вмешался Рори:

– Иди, я справлюсь с ней.

– Справишься с кем? – злобно огрызнулась девушка. – Тебе не справиться ни с кем, тем более со мной.

Она говорила по‑арабски с отвратительным акцентом, но понятно. Рори подождал, пока евнух закроет за собой дверь, и сделал знак Млике наложить засов и вставить в засов клин, который запирал дверь изнутри. Оставаясь в другом конце комнаты, он стал внимательно рассматривать фигуру в чадре. Англичанка была высокой, с гордой королевской осанкой, которая выгодно отличала ее от мавританских и негритянских девушек. По быстрым колебаниям ее маленьких грудей, слишком маленьких для такого высокого торса, думал Рори, и по сжатым кулакам он мог судить, что она была или испугана, или сердита. Возможно, и то и другое. Из‑под бирюзовой ткани паранджи свешивались две длинные косы, в которые был вплетен жемчуг, и косы были такого же цвета, что и его собственные волосы. Глядя ей в глаза, которые блестели сквозь тонкий шелк, он стал медленно подходить, пока не встал прямо перед ней, потом одной рукой быстро поднял паранджу и перекинул ей через голову.

Такой тип встречался ему раньше: алебастрово‑белые английские красавицы с тонкими чертами. Они приезжали в Шотландию на неделю поохотиться осенью, когда некоторые из больших замков (конечно же, не Сакс) были открыты для них. Да, он видел, как они скакали верхом в своих длинных бархатных костюмах для верховой езды и в шляпах с перьями, брызгая грязью на его поношенный плед и даже не удостаивая его взглядом, проезжали мимо. Это была одна из таких. Сейчас ее глаза ледяной голубизны смотрели на него с тем презрением, с которым они игнорировали бы его, будь он дома в Шотландии.

– Как тебя зовут? – спросил он по‑арабски.

– Они называют меня глупым именем Ясмин, но это не мое имя, мавр.

– Будешь называть меня «милордом», и если Ясмин не твое имя, то каково же оно?

– Я леди Мэри Фитцолбани, но тебе даже не произнести это имя – она помедлила, потом прибавила с презрительной усмешкой: – Милорд, если это придает тебе больше веса.

– Да, я могу сказать «Мэри».

Он притянул ее к себе, тело ее напряглось в его руках. Одной рукой он поднял ей лицо, ища глаза, но она тоже посмотрела ему прямо в лицо своими холодными голубыми глазами, почти бесстрашно. Его губы потянулись к ее, и на миг губы их соприкоснулись, но тут он взвыл, отталкивая ее от себя. Она укусила его за губу так, что теплая кровь заструилась по его подбородку. Его толчок отбросил ее на пол, и она посмотрела на него снизу вверх.

– Пошел к черту, мавр, – плюнула она в него. – Что же ты! Зови своих рабов! Прикажи им высечь меня. Меня уже не раз секли. Можешь содрать с меня кожу. Ни один мерзкий мавр не будет обладать мной.

– Ба! – отсосал он кровь из губы. – Обладать тобой не составит труда. Девственницы‑недотроги у меня уже были, и после того, как я обладал ими первый раз, они на коленях ко мне приползали, прося, чтоб я снова переспал с ними. Женская девственность меня не интересует. Это такой дешевый товар, что я могу купить его в любое время суток.

Он поискал в кафтане носовой платок, чтобы остановить кровотечение. Альмера дала ему батистовый платочек, и он приложил его к губе.

– Нет, лишить тебя твоей драгоценной девственности не проблема, – он с усмешкой ткнул в нее пальцем, – если я только этого захочу. Ты слишком костлявая для меня. Я люблю, когда мои рабыни в теле, и, – он сделал шаг вперед, чтобы взять в руку ее грудь сквозь тонкую драпировку робы, – я люблю, чтоб у них здесь было побольше. Но ты тоже сойдешь, мне кажется.

– Я просто счастлива, что не нравлюсь тебе, милорд мавр. Вы, варвары, думаете только о женском теле. И ни о чем другом больше.

– О чем же? – спросил он.

– О ее уме, любви и привязанности.

– Моя рабыня Альмера, – сказал он, указывая на нее, – умна. У нее острый ум, и она, конечно же, питает ко мне любовь и привязанность.

– Почему же ты ей неверен? Зачем тебе другие женщины, если ты нашел все, что тебе нужно, в одной?

Рори рассмеялся:

– Потому что я мужчина. Я люблю разнообразие. Твоя бледная кожа и золотистые волосы притягивают меня, даже если ты тощая и кости проступают сквозь кожу. Так или иначе, я намерен овладеть тобой даже ради простого любопытства. Иногда у фригидных женщин, вроде тебя, скрыт невидимый огонь, тлеющий подо льдом. Мне нравится воспламенять их, если получится.

Англичанка внимательно посмотрела на него.

– Изнасиловать меня не удастся, милорд мавр, но должна сказать, что выглядишь ты гораздо лучше, чем остальные сальные негритосы, которые пытались сделать то же самое. В самом деле, да ты и на негритоса‑то не похож.

Он повернулся на каблуках спиной к ней. Жестом он показал Млике, Оме и Альмере остаться. Когда он наконец повернулся, чтобы взглянуть на английскую Мэри, она все еще смотрела на него с пола. Бравада ее кончилась, и в глазах мерцал страх. Она поднялась на одной руке, не выпуская его из виду, как загнанный зверь.

– Что ты собираешься со мной сделать?

Он протянул ей руку, отвесив грациозный поклон, который, должно быть, унаследовал от своих благородных предков.

– Я мог бы произносить приятные слова, миледи, но галантные слова мне не идут. На простом английском мой ответ таков: я собираюсь тебя трахнуть. Это простое дело и не займет и часу вашего времени. Однако, если вы не желаете этого добровольно, тогда я собираюсь изнасиловать вас. Выбирайте, – сказал он по‑английски.

Машинально она протянула ему руку, и он поставил ее на ноги. Тут же она отшатнулась от него, мотая головой от недоверия.

– Что вы сказали? – Глаза ее расширились от удивления.

Нечаянно она тоже перешла на английский.

– Сказал, что собираюсь изнасиловать вас, хотя, надеюсь, этого не потребуется.

– Но вы говорите по‑английски!

– А почему бы и нет? – пожал он плечами. – Я шотландец, а большинство шотландцев могут связать пару слов на английском языке. Рори Махаунд, барон Саксский, к вашим услугам, миледи, хотя услуга, которую я собираюсь вам оказать, может вам не совсем понравиться.

– Не может быть. Нет, – она уставилась на него, ища глаза ими доказательств. – Вы брат этого мерзкого черномазого султана, по крайней мере, мне так сказали, когда тащили сюда.

– Это действительно так, но я еще и Рори Махаунд, лаэрд Килбэрни и пятый барон Саксский. Я не мавр и не мерзкий. Действительно, мой названый брат – мавр, но, уверяю вас, он тоже не мерзкий.

– Тогда спасите меня! Во имя Христа, в которого мы оба верим, спасите меня! Доставьте меня назад в Англию. – Вдруг у нее закралось сомнение. – Это ловушка? Вы морочите мне голову? Мне известно, что ты чертов мавр, который каким‑то образом научился бойко говорить по‑английски.

Он поднял вверх одну руку, вынул конец тюрбана и стал медленно разматывать его, пока не размотал весь и волосы не упали ему на плечи. Они были такими же красивыми и золотистыми, как и ее. Расстегнув кафтан, он выпростал одну руку из рукава. Белизна его кожи сияла в полутьме.

– Бойкость речи не имеет ничего общего с тем, что я картавлю как шотландцы, что у меня волосы того же цвета, что и у вас, и что моя кожа такая же белая, как и у вас.

– Я вам верю. Вы поможете мне?

– Возможно, леди Мэри, возможно. Но если я сделаю это для вас, что вы сделаете для меня взамен?

– Мой отец наградит вас.

Он рассмеялся, показывая пальцем на ожерелье из золота и жемчуга у себя на шее:

– Золотыми гинеями, подозреваю. Увы, леди Мэри, деньги мне не нужны.

– Что же тогда?

– Эх, да та малость, о которой мы говорили. Вы отказали в ней остальным, так что она сможет удовлетворить мое тщеславие. Гораздо приятнее будет отдать ее мне добровольно, чем если мне придется взять ее силой.

– Вы имеете в виду?..

– Именно.

– Ба! У всех мужиков одно и то же на уме, но для вас‑то какое это имеет значение? Мне кажется, как брат султана, вы можете выбирать из сотни девушек.

– Из трех сотен, если быть точным, – он махнул рукой в сторону балкона, выходящего на его гарем.

– Каждая из которых доставит вам удовольствие более профессионально, чем я.

Он кивнул головой в согласии и осторожно потянулся к ее руке. Она не отняла ее.

– Но почему? – настаивала она.

– Называйте это тщеславием, леди Мэри. Мой брат султан сказал, что ни один мужчина не сможет покорить вас. Мне бы хотелось похвастаться перед ним, что я добился успеха там, где потерпели неудачу беи и султаны.

– А если я откажусь?

– Вряд ли это пойдет вам на пользу. Я намерен овладеть вами в любом случае. Но если вы не захотите, мне придется позвать Млику и Ому, чтобы держать вас, – он взмахом показал на своих слуг. – Могу информировать вас, что мы составляем караван рабынь на рынок в Тимбукту. Там за вас предложат хорошую цену. Говорят, эмиры Аравии и шейхи Судана предпочитают блондинок.

– Я поклялась, что ни один мужчина не будет обладать мной, если только он не принадлежит к моей расе и не станет моим мужем.

– Я не хочу нарушать эту клятву. Согласитесь, что я отвечаю половине требований, если только вы не станете артачиться из‑за того, что я шотландец, а не англичанин. А что касается вашего замужества, то это тоже можно устроить. Я даже женюсь на вас. Это не Вестминстер с архиепископом Кентерберийским, но мы можем вызвать имама, и все свершится в соответствии со здешними традициями.

– Презираю вас. Ненавижу. Ох, вы даже не представляете, как я вас ненавижу! Если б я была в Англии…

– Знаю. Но вы не в Англии, леди Мэри. И ваши шансы когда‑нибудь попасть туда тают с каждой минутой. Ну сделайте хоть раз в жизни то, чего вам не хочется. Ну же, девочка! Все равно рано или поздно кто‑нибудь получит ту драгоценность, которую ты так прячешь между ног. Уж лучше тебе отдаться мне, чем какому‑нибудь черномазому эмиру, купившему тебя.

Она долго молчала, прежде чем ответить ему, снова и снова глядя на него оценивающе. Когда она наконец заговорила, затаенная вражда в голосе исчезла.

– Значит, вы таким образом делаете мне предложение. А откуда мне знать, кто вы такой? Вы назвались бароном Саксским?

– Это не я так назвался, а меня так зовут. Если когда‑нибудь вернетесь в Англию, то сможете найти меня вместе с титулом Саксский в альманахе де Гота. Это имя обязательно там будет, потому что Сакс – это старинная шотландская фамилия, хотя немного и потускневшая. Я тоже много славы ей не прибавил, но если я женюсь на вас, вы станете леди Мэри Саксской.

– Интересно узнать, как вы стали братом султана Сааксского? – Мгновение она была в нерешительности. – Сакс и Саакс? Здесь есть связь?

– Не будем отвлекаться. У нас есть дела поважнее, чем обсуждение фамилий, – он указал на диван.

– Нельзя ли подождать до того, как мы поженимся? – Она выдавила из себя улыбку; она просто тянула время. – Вы сделали мне предложение, но вы кое о чем забыли. Разве мужчина, делая предложение женщине, обычно не упоминает о любви?

– В отношении этого слова я полный невежда, миледи. Ближе всего я подошел к пониманию этого слова в Глазго, когда портовая шлюха приютила меня, поделившись со мной холодной бараньей ножкой и своей теплой постелью. И вообще, это слово меня мало интересует; оно никогда ничего для меня не значило; это слово, к сожалению, употребляют неправильно и без всякого на то повода. Я слышал, как его шептали под кустами в Шотландии, в черных шатрах Саакса и даже один раз его шептал молодой негритянский король, точно так же, как вот эта девушка.

Рори обхватил Альмеру за талию и притянул ее к себе.

– И все они, даже король‑мальчишка, имели больше оснований услышать это слово от меня, чем вы, потому что все они предлагали мне что‑нибудь с готовностью. Только не вы. Нет, леди Мэри, скажем, я пересплю с вами до того, как женюсь. И полагаю, что это ради любви, но ради любви к самому себе, а не ради любви к вам. Рори Махаунд никогда не знал любви к другому человеку.

Голос Мэри стал таким же ледяным, как и ее глаза:

– Вы никогда не узнаете любви. Чтобы любить, надо самому отдать что‑то. Любовь значит не только все время брать, но и отдавать тоже.

– Отдавать я тоже умею. Я предлагаю вам полную свободу и свое имя в придачу.

– Но вы не отдаете его мне. Вы продаете его. Я должна заплатить за него именно той монетой, которой вы желаете. Нет никакой разницы, хочу я отдать или нет. Вы требуете и настаиваете на том, чтобы взять. Задумывались ли вы когда‑нибудь, насколько благороднее было бы отдать бесплатно, даже не помышляя о вознаграждении?

Он отошел к дальней стене комнаты. Он был в полной растерянности, в которой следовало разобраться. Он с шумом поднял деревянные дощечки жалюзи и вышел на балкон, который выходил на улицу. Жизнь Саакса текла у него под ногами.

Он видел человека, пытавшегося сдвинуть с места осла, которому было слишком тяжело тащить огромную охапку хвороста. Кнут снова и снова опускался на бока бедного животного, которые и без того были покрыты шрамами от укусов слепней. Безногий нищий полз по уличным отбросам, выкрикивая: «Подайте ради Аллаха», но прохожие не обращали на него никакого внимания. Араб в белом бурнусе и в зеленом тюрбане, обличавшем в нем хаджи, гнал перед собой молодого негра в кандалах, ругая раба за его медлительную поступь. Кобель взгромоздился в пыли на суку, глаза животного блестели, пока он яростно работал всем телом, и тут набежала шумная ватага мальчишек и набросилась на спаренных животных с палками и дрынами. Проследовали носилки, несомые двумя вспотевшими нубийцами, один из которых хромал, и ему было больно семенить рысцой по улице. В тенистом углу между двух стен похотливый подросток одной рукой задрал свой изодранный халат до плеч, а другой пытался поставить перед собой на колени маленькую девочку, заставляя отдаться ему.

Рори отвернулся от окна и вернулся по полированным плитам назад, туда, где стояли Альмера и леди Мери. Он боролся с мыслями, которые шли из мозга в пах, но никак не мог от них избавиться.

Неужели он стал похож на мавра даже в своих помыслах? Неужели им тоже овладела жестокость, царящая в Африке? Эта женщина была не простой рабыней; она была его соотечественницей, и хотя ему хотелось унизить ее за высокомерие, он понимал, что не сможет этого сделать. Простое совпадение места рождения давало им слишком много общего. Нехотя ему пришлось признать, что его восхитила ее борьба с ужасной реальностью за свое право по рождению, тогда как он всячески пытался забыть про свое. Она говорила на его языке; ей были знакомы снега английской зимы и весеннее цветение яблонь; когда‑то она развешивала освященные ветки хвои в зале на святки и каталась на лошадях по коричневым октябрьским лесам. У них было общее наследие здесь, в этой жаркой жестокой стране. Он был в долгу перед ней, но не знал, в чем именно. Неожиданно он проникся к ней симпатией и стал щедрым. Да, он желал ее. Мысль о ее белой коже после стольких многих коричневых и черных тел воспламеняла его непреодолимым желанием. Это был его шанс доказать свое мужское достоинство, не ей, а самому себе. Она не была покорной жертвой, желающей ублажить его. Ее нужно было завоевать. Да, он проследит, чтобы она вернулась в Англию. Он в большом долгу перед ней. Он даже женится на ней в известном смысле. Но сначала… Он показал на диван.

– Вы выполните свою часть обязательств по сделке, миледи. А я выполню свои. Я женюсь на вас и отошлю вас в Англию, когда придет время. Но ваш аванс будет свидетельством вашей верности в будущем. Если вы не желаете этого, я позову Млику и Ому, чтобы держать вас, пока я буду получать удовольствие от вас таким образом. Я бы предпочел, чтобы вы пришли ко мне с желанием, но…

– Можете отпустить слуг, – она испепелила его взглядом.

Он так и поступил.

– Альмера, раздень ее, потом уйди.

– Да, господин. – Она стала расстегивать крючки, на которые была застегнута роба Мэри Фитцолбани.

Рори отошел и снова выглянул в окно. Картина за окном изменилась. Однако по‑прежнему в углу между стен оставалась маленькая девочка. Она всхлипывала. Из кожаного мешочка, висящего у него под мышкой, Рори достал серебряную монету и бросил ее девочке. Она слышала, как монета ударилась о камни, и перестала хныкать. Взглянув, откуда она прилетела, она улыбнулась Рори. Слезы прекратились. Он помахал ей рукой, прежде чем повернуться и подойти к белой фигуре, лежащей на диване. Альмера уже вышла. Они были одни.

Он сбросил с себя одежды и подошел к постели. Англичанка всхлипывала. Что ж, маленькая арабка тоже хныкала, но сребреник успокоил ее.

– Вы будете счастливы вернуться в Англию, Мэри. – Это была еще одна серебряная монета, которую он предлагал.

Она возымела действие. Мэри перестала плакать и легла на спину, раздвинув ноги. Она ему не сопротивлялась.

– Я буду счастлива вернуться в Англию, Рори Махаунд, но это не помешает мне ненавидеть вас. Ох, какой же вы дурак! Вы могли бы обладать всем, чем захотите, и любовью тоже. Но вы дурак, как все мужчины. Мысли ваши не в голове, а вот где, – она скользнула взглядом вниз по нему и вздрогнула от увиденного.

Он опустился на нее, и неумело она подстроилась своим телом под него.

– Вы почти убедили меня, – успел он сказать, прежде чем она завизжала.

Но после того, как все было кончено, она поцеловала его, и он был удивлен теплотой ее поцелуя.

Глава XXII

Рори добился своей цели с английской Мэри. Теперь, когда его мужское тщеславие было удовлетворено, он вспоминал об этом как о чрезвычайно невдохновенном исполнении. Никто из них не получил удовольствия от этого, хотя вздохи и ахи Мэри под конец слегка удивили Рори. Он почувствовал, что, как только огонь страсти растопит лед ее страха, она станет такой же чувственной, как и натренированные женщины из гарема. Поэтому сам он намеренно задержал собственную кульминацию, пока она не достигнет своей. Правда, тогда ему казалось занятным возбуждать ее, но после того, как все было кончено, он решил, что гораздо приятнее, когда женщина возбуждает его, а не наоборот. Он вынужден был признать, что желал кого‑то гораздо более примитивного и раскрепощенного, чем эта английская девушка, несмотря на ее последний поцелуй.

Рори не забыл про свое обещание. Он вернет ее в Англию, и в этом вопросе он был уверен, что сможет рассчитывать на Бабу. Не забыла и она про свое обещание ему. Она продолжала ненавидеть его за насилие, несмотря на тот факт, что она получила удовольствие. Он перевел ее в свой гарем, позволив ей даже роскошь – иметь собственные апартаменты, те, которые были предназначены для его главной жены. Каждый вечер он вызывал ее к себе в комнату, больше из‑за того, что ему хотелось поговорить по‑английски, и хотя во время встречи они сначала вели себя настороженно‑нейтрально, в конце визита они ругались, на чем свет стоит. Она обвиняла его во всех смертных грехах, и ему часто казалось, что она действовала скорее как ревнивая жена, чем как смертельный враг, потому что ее, видимо, возмущали его короткие любовные связи с другими женщинами гарема. Она обвиняла его не в чем ином, как в распутстве, безделье и в пристрастии к всевозможным извращениям. Так они могли ругаться и пререкаться до тех пор, пока он не терял терпения и не ударял ее, после чего она в него плевалась. Затем он начинал угрожать ей, что пошлет вместе с караваном в Тимбукту, она же парировала тем, что говорила, пусть он только посмеет, и каждый из них знал, что в конечном итоге он смягчится и отошлет ее к себе в комнату, подталкивая к дверям. Оба понимали, что были связаны чем‑то таким, что никакие оскорбления и угрозы не способны разорвать.

Как‑то вечером после особенно яростной свары Рори позвал Млику, приказав посадить Мэри в крохотную камеру с решетками, имевшуюся в гареме, куда время от времени сажали непокорных. Оттуда она прямым ходом направится в Тимбукту. Именно Млика, у которого знания английского постепенно пополнялись, вмешался на этот раз, впервые осмелившись не подчиниться воле и приказам господина. Он действовал как посредник и объяснил им обоим, насколько легче и приятнее была бы для них жизнь, если бы они смогли договориться о каком‑нибудь нейтралитете, который дал бы им радость от общения друг с другом и восстановил бы мир и спокойствие. Мэри согласилась первой и представила собственные аргументы в дополнение к словам Млики, чтобы убедить Рори, который в конце концов дал слово стать сдержаннее. С тех пор постепенно они стали привыкать друг к другу и получать удовольствие от общения.

Несмотря на ревность к Альмере, Мэри начала обучать ее английскому, и вскоре это стало традицией – проводить несколько часов каждый вечер в компании Рори, Млики и Альмеры, обсуждая прошедший день за стаканом горячего чая с мятой.

А обсудить было что. Во всем дворце происходили перемены. Рори был поражен новой чертой характера Бабы. Под личиной беззаботности у его друга оказался цепкий ум делового человека. Круговорот дел требовал внимания Рори и Бабы с утреннего призыва муэдзина и, как говорят арабы, до тех пор, когда станет слишком темно, чтобы отличить белую нить от черной. Мансур и старик Слайман получили тайные указания, и работа во дворце закипела. Баба потерял терпение из‑за общей нерасторопности, и весь дворец стал ходить по струнке. Это выражалось в том, что слуги стали бегать, вместо того чтобы бесцельно шататься по коридорам; охрана вставала по стойке смирно, когда султан входил или выходил из дворца, вместо того чтобы фривольно подпирать двери; а придворные вынуждены были давать отчет за каждый медяк, который проходил через их руки.

Была произведена полная инвентаризация дворцовых рабов и наложниц в гареме. Рори был поражен окончательным итогом. Каждый ребенок, родившийся во дворце, каким‑то образом оставался и рос здесь, в результате чего и для половины таких детей не было работы. Те же, у кого были обязанности, так ревниво их оберегали, какими бы незначительными они ни были, что никто другой не мог покуситься на их исполнение. В обязанности одного могло входить подметание половины комнаты, а другая половина была уже полем деятельности другого раба. При старом султане все постепенно приходило в негодность, теперь же при всевидящем правлении Бабы весь дворец был приведен в порядок. Снаружи он был заново побелен и сиял, как айсберг, а не как разбухшая куча грязи. Внутри грязь, скапливавшаяся в углах годами, была убрана; старые чехлы на диванах заменены, а подушки обтянуты заново, занавески выстираны, а цветные ковры, за годы потерявшие все цвета и рисунок под слоями глубоко въевшейся сажи, снова засверкали красотой ярких красок.

Довольно много времени ушло на то, чтобы переписать и оценить всех женщин, но когда вся масса была суммирована, их оказалось более восьми сотен, и каждая из них была обследована Бабой, Рори и молодым Мансуром, заседавшими, как комитет из трех членов, чтобы решить, кого продать, а кого оставить. Женщины постарше, в основном из гарема отца Бабы, стоимость которых была ничтожна, получили разрешение остаться во дворце, доживать свой век слугами. Те, что помоложе, подверглись отбору наравне со сверстницами из гаремов Бабы и Мансура. Сюда были включены и те, кто уже успел надоесть братьям, и которые никогда по‑настоящему им не нравились. Это была долгая и трудоемкая работа, потому что каждая женщина тщательно оценивалась по возрасту, красоте, здоровью и характеру, а также умениям, которыми она могла владеть, развлекая своего господина и повелителя. Во время осмотров и бесед приходилось выслушивать плачи, мольбы и даже скрытые угрозы, но Баба был беспощаден. Он грубо заявил всем, что они могут выбрать: либо быть проданными, либо задушенными, – и ни одна из них не предпочла последнее.

Затем наконец дошла очередь и до женщин из гарема Хуссейна, которым в настоящее время, пусть даже временно, владел Рори.

– Они твои, брат мой, делай с ними что хочешь. Я отдал их тебе насовсем, и, если ты пожелаешь оставить их здесь в Сааксе до своего возвращения, мы сохраним их тебе в удовольствие. Если предпочтешь задушить их, мы достанем достаточное количество шелковых шнурков. Или можешь продать их. Все деньги, которые ты за них получишь, будут твоими; мне не надо ничего из того, что принадлежало моему брату. Я предлагаю, чтоб ты выбрал себе несколько, чтоб они сопровождали тебя в долгом путешествии. Мужчина не должен долго оставаться без женщины. Как женщинам из наших гаремов нужны услуги наших евнухов, так и мужчине требуются женщины подле него, иначе он в отчаянии набросится на безбородых мальчиков, которые следуют за каждым караваном. Скажи, Рори, какое решение ты ждешь от меня в отношении твоего гарема?