Текст книги "Дьявол"

Автор книги: Ланс Хорнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Ланс Хорнер

Дьявол

Ланс Хорнер

Дьявол

(приключенческий роман)

Глава I

Рори Махаунд, наследный лаэрд Килбэрни и пятый барон Саксский, стоял перед разверзнутой могилой своего отца и чувствовал, как вода просачивается сквозь дырки в его башмаках. Его рваная шерстяная юбка насквозь пропиталась водой, и грубая мокрая ткань царапнула колени, когда он выпрямился, бросив первый влажный ком глины на сосновый гроб, наполовину залитый грязью на дне могилы. Громкие титулы, которые он получил после смерти отца два дня тому назад, мало что для него значили. Прямо сейчас он с удовольствием обменял бы их на глоток горячего сахарного напитка старика Джейми Макферсона, в который тот добавлял добрую порцию виски.

Слез об отце он не лил, отцу, несомненно, было гораздо лучше в своей грязной могиле, чем когда‑либо ранее, когда он вел постоянную борьбу за свое существование и обитал в мрачной сырости замка Сакс, в котором осталось всего четыре или пять комнат из сорока, пригодных для жилья. За последний год старик был истерзан кашлем и лихорадкой, и, конечно же, никто не мог желать продолжения его страданий; в особенности Рори, так как старый лаэрд никогда ни словом не обмолвился с ним: они общались только через старика Джейми в качестве посредника.

Теперь у могилы отца Рори едва ли прислушивался к словам молящегося священника. Он поднял голову и увидел, как дождь хлещет патера, струйками стекая по лицу и впитываясь в белый подшитый воротничок, так что крахмал стекал на черную робу, которая с годами стала цвета зеленой плесени. Он бормотал что‑то о прахе земном, а Рори казалось, что надо говорить о навозе и грязи. Затем он уловил поспешное «Аминь» и увидел, как священник повернулся и направился назад к кирке. Ушла кучка плакальщиков; Рори бросил последний взгляд на мокрый сосновый гроб, глину, сочившуюся из стен могилы, и сам пошел прочь. Так как до замка было добрых две мили, а верховой лошади у Рори не было, он натянул на голову берет, обмотал промокший плед вокруг шеи и одиноко побрел сквозь сгущающиеся сумерки. Кроме титулов лаэрда Килбэрни и барона Саксского отец оставил ему ровно три фунта четыре шиллинга и шесть пенсов, двух коров, свинью с поросятами, обваливающийся, без крыши, замок Сакс, серебряную брошь с дымчатым топазом, которая когда‑то принадлежала его матери‑датчанке, несколько расшатанных столов и стульев, Библию с недостающими страницами и крепкое, здоровое тело.

Впрочем, копна желтых волос, прекрасная кожа, темно‑голубые глаза и большие ноги и руки – все это наследство викингов досталось ему от матери, которая умерла, бедняжка, после того, как ее хрупкое тело истратило всю свою энергию, производя его на свет. Смерть ее стала причиной отцовской ненависти к малышу, поэтому единственные ласки, которые Рори знал за двадцать два года жизни, исходили от старика Джейми Макферсона. Отец совершенно игнорировал сына.

Именно Джейми разговаривал с ним, рассказывал сказки, натирал ему грудь гусиным жиром во время простуды и учил его всему, что знал сам, А это в самом деле означало немало, и хотя Джейми был не силен в арифметике и классических дисциплинах, он хорошо знал языки и географию. Долгие годы он плавал моряком по маршруту, лежащему между Африкой и Вест‑Индией, и потерял ногу, когда «красные мундиры» попытались растревожить гадюшник восставших колонистов в Бэнкер‑Хилле. Он родился в деревне Сакс под рушащимися стенами замка, куда и вернулся назад, ковыляя на протезе. В Саксе он взял на себя все хлопоты по замку, ухаживая за больной баронессой перед родами, кормя ее ячменной кашицей, чтобы поддержать в ней силы, а потом, выступая в роли акушерки, принимая крепкого вопящего младенца, который появился на свет и стал причиной кончины матери. Старый лаэрд бросил один взгляд на отпрыска, другой на мертвую жену и, назвав несчастного ребенка Родериком, перестал обращать на него какое бы то ни было внимание, будто его вовсе не существовало.

Джейми взял все заботы на себя и вырастил ребенка, которого нарек Рори. Он научил Рори всему, что знал сам, а это был довольно странный учебный план, потому что Рори рано научился говорить по‑арабски и на языке хауса, знал порты в Африке, по крайней мере те, что расположены между Конакри и Калабаром, а также такие северные порты, как Мазаган, Танжер и Триполи. В последнем Джейми три года провел в рабстве, прежде чем сбежать на Мальту.

Джейми рассказывал мальчику о сказочном городе Гавана на Кубе, процветающем Бриджтауне на Барбадосе, Порт‑о‑Пренсе на Гаити, о чопорном Ньюпорте на Род‑Айленде и о скудости серокаменного и краснокирпичного пуританского Бостона в Массачусетсе. С Джейми около тлеющего торфяника в камине, когда старый лаэрд уже ложился спать, Рори посещал Канары, и Мадейру, и Азорские острова; а когда мальчик подрос, Джейми познакомил его с портовыми тавернами Бристоля, Кардиффа и Ливерпуля и с публичными домами Порт‑Рояла и Нового Орлеана, хотя мальчик никуда не выходил дальше кухни замка Сакс. Он учил его драться на кулаках до тех пор, пока в деревне Сакс не осталось ни одного парня, который мог бы выстоять против молодого Рори Махаунда. Он учил его ставить силки на кроликов, убивать птиц из рогатки, умудряться стряпать из скудной провизии на замковой кухне. И когда Рори стукнуло пятнадцать, именно старик Джейми рассказал ему, что именно деревенские девчонки хранят пуще драгоценностей у себя под юбками и как наилучшим образом их задобрить, чтобы они с этим расстались. Короче, Рори был способным учеником, говорил с Джейми по‑арабски, чем вызывал сильное отвращение у лаэрда, силой доказывал свою правоту среди деревенских мальчишек и в особенности преуспел по части задирания юбок в густом кустарнике. Теперь, возвращаясь с похорон отца, Рори обдумывал еще одно отцовское наследство, хотя и косвенное. Это было письмо от брата отца из Ливерпуля, которое было получено за неделю до смерти старого лаэрда. Да еще билет на почтовую карету из Глазго до Ливерпуля, которым он так и не смог воспользоваться, потому что кто же оставит умирающего отца, даже если всегда его ненавидел? Но теперь билет мог пригодиться. Эх, да теперь его ничто не остановит. Джейми Макферсон сможет пойти жить к своему сыну, что он давно и хотел сделать, а что касается Рори – ему наплевать на Сакс: остатки крыши замка пусть рушатся, а сам замок пусть разваливается на куски. Глаза б его больше не видели. Никогда!

Они с Джейми прочли это письмо столько раз, что он помнил его наизусть. Это было первое и последнее письмо, которое он когда‑либо получал, так что оно стало важной вехой в его жизни. А теперь важность его еще больше возрастала. Дождь заливал ему глаза, вода хлюпала в башмаках, а он вслух повторял каждое слово, написанное неразборчивым косым почерком.

Ливерпуль 2 марта 1803 г.

Дорогой племянник Родерик!

Я прослышал от Джейми Макферсона о болезни твоего отца, и, хотя мой брат и я не разговаривали много лет, я не думаю, что эта вражда должна распространяться и на тебя, его сына и моего племянника, с кем у меня никогда не было никаких ссор.

Как я понимаю, ты достиг совершеннолетия, а Сакс – не место для парня с твоими способностями. После утраты семейных денег из‑за глупой и упрямой поддержки твоим отцом Чарльза Эдварда Стюарта, внука Иакова II, вряд ли что осталось от Сакса.

Оставив все претензии называться джентльменом и занявшись торговлей, я считаю, что быть богатым купцом гораздо лучше, чем жить обнищавшим аристократом, и советую такой же образ действия тебе. Сейчас я являюсь старшим компаньоном «Маккаэрна и Огилсви» в Ливерпуле с многочисленными процветающими предприятиями, не последним среди которых является прибыльная торговля рабами между Африкой и Американской Вест‑Индией.

Если ты решишь порвать с истасканным пэрством своего отца и загоришься идеей стать, со временем, преуспевающим купцом, предлагаю тебе приехать в Ливерпуль, воспользовавшись вложенным билетом на почтовую карету, и заняться этим делом. Тебе необходимо начать с самого низа и самому пройти весь путь в соответствии со своими заслугами, надеясь в своем продвижении не на меня, а только на собственные силы. Я не верю в кумовство и точно так же буду относиться к своим собственным сыновьям, когда они станут достаточно взрослыми, чтобы войти в дело.

С этой целью я резервирую за тобой место суперкарго на корабле «Ариадна» под командованием капитана Спаркса. Учитывая, что неделя уйдет на то, чтобы это письмо пришло в Сакс, еще неделя – на то, чтобы ты принял решение, и еще одна неделя – на твое путешествие в Ливерпуль, ты должен быть здесь за неделю до отправки корабля – 30 марта.

Я бы хотел, чтобы ты не появлялся в моем доме, а лучше всего – у меня в конторе, где можно распорядиться о твоем постое вместе с фабричными клерками. Зная о состоянии твоих финансовых ресурсов, я возьму на себя смелость поместить морской сундучок со всем необходимым для путешествия на борту «Ариадны».

Твой дядя

Джейбез Килбэрни Маккаэрн

Р. S. Как видишь, я сменил имя с Махаунда[1]

– В таком случае вы избавили меня от поездки в город, сэр. Я ждал утра, чтобы сообщить вам о преступлении.

– Чтобы сообщить об убийстве и сдаться?

– Сообщить об убийстве, но ни в коем случае не сдаваться. Что вы хотите этим сказать?

– Что вы убийца, и я здесь для того, чтобы вас арестовать, сэр Родерик Махаунд. Я официально арестовываю вас от имени его британского величества за убийство миссис Мэри Фортескью из города Порт‑оф‑Спейн.

– Вы не сделаете ничего подобного!

– Сделаю, и не валяйте дурака. Либо вы пойдете добровольно, либо вас отвезут, перебросив через седло, как мешок с зерном. А что касается того, виновны вы или нет, это будет решать губернатор. Он сейчас и судья и присяжный заседатель, пока у нас не появится полный суд в соответствии с английскими законами. Вы идете или, – он показал на нескольких служителей порядка, следовавших за ним, – нам применить силу?

– Смех, да и только. – Гнев возобладал над скорбью в сознании Рори точно так же, как скорбь возобладала над страстью, – Я сэр Родерик Махаунд, барон Саксский и принц Сааксский. Я нахожусь здесь, чтобы продать ценную партию рабов. Миссис Фортескью была моим лучшим и давнишним другом. Зачем мне надо было убивать ее? Я знаю, кто убил ее. Это – девка‑мулатка, рабыня миссис Фортескью по имени Марая.

– У вас есть доказательства этого?

– Нет, но мы все знаем, что именно она сделала это.

Фредерикс сдвинул треуголку на затылок и уставился на Рори, презрительно скривив губы.

– А не искажаете ли вы факты? Именно она обвиняет вас. Она сказала, что видела своими собственными глазами, как вы совершили это. Она прискакала в Порт‑оф‑Спейн, вытащила из постели нотариуса и под клятвой дала показания со всеми подробностями; и эти подробности весьма убедительно свидетельствуют против вас. Это правдоподобный рассказ, достаточный, чтобы санкционировать ваш арест. Так вы идете с нами или мне вновь придется угрожать вам силой?

Рори в задумчивости ходил перед констеблем взад и вперед короткими шагами. Он взглянул на Тима, безмолвно ища совета, потом на Маму Фиби.

– Лучше поезжай с ними, сынок, – сокрушенно мотнула она головой, глядя то на Рори, то на констебля. – Лучше поезжай. Они разберутся, что ты невиновен. Потом они разберутся с этой Мараей и посадят ее в тюрьму. Это она убила. Мы все об этом знаем. – Она подчеркнула свои слова, погрозив толстым, как сосиска, указательным пальцем констеблю.

– Я поеду, – покорился Рори. – Я прикажу слуге запрячь для нас лошадей. – Тут он повернулся к Тиму. – А ты поедешь со мной, Тимми?

– Конечно.

– Это необязательно и неположено, – слова констебля прозвучали как окончательный приговор. – Вам не понадобится слуга там, куда вы направляетесь. Мы не собираемся рисковать. Вы поедете один.

Подчиненные констебля согласно закивали головами. Им не очень‑то хотелось арестовывать белого человека, англичанина, со слов рабыни‑мулатки, но факты – упрямая вещь: миссис Фортескью мертва, и свидетельские показания со всей очевидностью бросают подозрение на Рори. Смерть Мэри Фортескью принесла им несчастье и неудобства, все они в свое время были ее клиентами и питали к ней дружеские чувства. Мэри была популярна и любима в Порт‑оф‑Спейне. Она была почти что общественным деятелем.

Рори с отвращением позволил надеть на себя наручники, когда садился на коня, чтобы ехать в Порт‑оф‑Спейн. Он не был обыкновенным преступником, и они могли бы поверить ему на слово, что он не будет пытаться скрыться, но ни его заверения, ни под конец унизительные просьбы на них не подействовали. На него с позором надели наручники, а поводья его коня взял всадник, ехавший перед ним. Рори ничего не оставалось, как следовать за ним, а позади Рори пристроился еще один всадник. Рори успокоил Кту, которого пришлось удерживать, когда он увидел, как обращаются с его господином; Рори заверил и Тима, и Маму Фиби, что в конце концов все образуется.

Но сам он в этом совершенно не был уверен. Рори уже почувствовал перемену в отношении блюстителей порядка к нему. Как только они покинули Мелроуз, они перестали проявлять к его титулу уважительное почтение, как вначале. Он понял, что они завидовали ему, и теперь их собственная важность увеличилась, потому что они почувствовали превосходство над этой неприкосновенной личностью – английским бароном. Сознательно или подсознательно они радовались: чертов франт в наручниках, под арестом! Да это было чем‑то совершенно новым, очень быстро они стали извлекать из этого преимущества, отдавая ему отрывисто‑грубые приказания, а один раз, хотя это и было представлено как случайность и непреднамеренное действие, он почувствовал жалящую боль от кнута на руке.

Утро было в самом разгаре, когда они въехали в Порт‑оф‑Спейн. Когда их маленькая процессия проходила по Шарлотт‑стрит, она привлекла большое количество зевак: белых, свободных негров и рабов – всем было интересно, почему хорошо одетого человека с длинными желтыми волосами водят по улицам как пленника.

Однако его ждал еще больший позор. Процессия, за которой теперь следовала целая толпа зевак, подошла к площади Брансуик, которая, несмотря на свое громкое название, представляла собой пыльный, лишенный растительности кусок саванны в центре города. Они пересекли площадь, сопровождаемые гиканьем и улюлюканьем толпы, и подошли к железной клетке, совсем недавно воздвигнутой там для содержания преступников. Она стояла пустая и мрачная, без потолка: девятифутовый куб из прочных железных прутьев, совершенно открытый со всех сторон, не дающий ни малейшего шанса несчастному обитателю его укрыться от посторонних глаз. Рори стащили с коня и поставили перед дверью клетки в ожидании, пока один из блюстителей порядка съездит к дому алькальда, одного из двух членов городского магистрата, за ключом. Через целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько минут, всадник вернулся, ключ был вставлен в замочную скважину, дверь из металлических прутьев открылась, и Рори втолкнули внутрь. Дверь закрылась с металлическим скрежетом ржавых петель и с грохотом, от которого содрогнулась вся клетка. Замок вновь защелкнулся, и констебль с охраной ретировались. Им не было никакой нужды оставаться, потому что часового не требовалось, Рори никоим образом сбежать не мог.

Хотя агуацил со своими помощниками ускакал, большая часть разношерстной толпы осталась, обступив клетку вплотную и прижавшись к железным прутьям. Рори и его судьба обсуждались на испанском, французском, итальянском и хауса. В него тыкали белыми, коричневыми и черными пальцами, сквозь решетку протягивались руки, хватали его и рвали на нем одежду, пока он не нашел спасения в самом центре клетки. Тут начался обстрел. Какой‑то мальчишка с переспелым плодом манго оказался первым, и его мишень была достаточно хорошей, хотя и защищенной железными прутьями, – в общем, фрукт попал Рори в висок. Гоготом, грубым смехом была встречена эта мальчишеская выходка, вдохновившая на поиски метательных снарядов других представителей толпы, и вскоре Рори превратился в мишень для огневого вала из гнилых плодов – подорожника, манго, авокадо, гуавы – вперемешку с гнилыми яйцами, раскисшей капустой и всевозможными разлагающимися овощами. Рори стоял лицом к своим мучителям сначала с одной стороны, потом с другой, безуспешно пытаясь увертываться от летящих снарядов. Признав в конце концов свое поражение, он сел в углу клетки и закрыл голову руками. Струйка теплой жидкости стала просачиваться сквозь материал его жакета и сбегать вниз по коже. Рори обернулся и увидел ухмыляющегося негра, который, опершись о клетку, спустил штаны и мочился на него. Взрыв улюлюканья приветствовал это поползновение, и тут же из желающих помочиться на него стала выстраиваться очередь. Как загнанный зверь, Рори уполз в центр клетки и упал там, глух и нем к ревущей толпе. Солнце палило его, вокруг стояли клубы удушающей пыли, сок гнилых плодов засох на его коже, а одежда источала запах мочи. Он умирал от жажды, изможденный бессонной ночью и мучительными манипуляциями Тио Карло. Расстроенный несбывшимися вожделениями относительно Мэри, ввергнутый в скорбь ее смертью, совершенно беспомощный, измученный, грязный и заброшенный, он готов был с радостью принять смерть.

Облака, пышные кучевые облака, стали собираться в голубизне чистого неба, проплывая по нему, как неуклюжие галеоны с белыми парусами. Двигаясь величаво, они закрыли солнце. Их белая свежесть сменилась отвратительной серостью и предвестием дождя. Этого было вполне достаточно, чтобы мучители Рори разошлись. Упали первые большие и жирные капли, и он остался один в посеревшем мире, слыша лишь шум дождя и шелест пальмовых крон. Потоки ливня пролились на Рори и принесли с собой некоторое облегчение. Он открыл рот, стараясь как можно больше захватить и проглотить влаги, затем подставил ладони и стал жадно пить. Ливень смыл грязь с его лица и одежд и охладил жар его тела.

Но по мере того как гроза усиливалась, дождь стал хлестать его по лицу, как кнут из грубой кожи. Одежда его превратилась в мокрое месиво, и если раньше он страдал от жары, то теперь ему было холодно и его трясло в лихорадочном ознобе. Но, по крайней мере, была вода для его пересохшей глотки. Он снял пиджак и выжал его, подставив под струю рот. Без пиджака Рори ощутил, как ливень хлещет по тонкой ткани рубашки. Не в силах больше держаться на ногах, он опустился на колени в липкую грязь между нижними прутьями клетки и при очередном порыве упал на живот, распростав руки в стороны.

Постепенно бушующая гроза стала успокаиваться, порывы ветра приносили все меньше и меньше дождя, наконец и они прекратились, и Рори почувствовал тепло на спине. Вновь светило солнце, и от его одежды поднимался пар, так что ему снова захотелось поежиться под дождем.

Прошло несколько часов. Тишина была нарушена цоканьем лошадиных копыт и стуком колес экипажа, остановившегося поблизости. Рори услышал голоса. Один из них был женским с налетом образованности, который показался ему знакомым. Другой голос был мужским, визгливым, скучающим и раздраженным. Похоже, они о чем‑то спорили.

– Говорю тебе, он убийца, моя дорогая, – говорил мужской голос.

– Ну, ну, неужели, сэр Бэзил? – спросил женский голос. – Где же наше хваленое английское правосудие, гласящее, что человек невиновен до тех пор, пока не будет доказана его вина? Что ж, пусть этот человек – убийца, как ты говоришь, но это же еще не доказано. Кроме того, он англичанин и, если не ошибаюсь, титулованный. Какой пример ты подаешь негритосам, обращаясь с ним, как с животным, у них на глазах.

Рори посмотрел сквозь решетку в направлении голосов. Леди Мэри с мужчиной, должно быть губернатором, сидели в коляске, окрашенной и украшенной хоть и грубовато, но так, чтобы она походила на государственный экипаж. Белая рука леди Мэри указывала на Рори через открытое окно коляски.

– Позволь им хоть раз кинуть отбросами в белого человека, и им взбредет в голову, что они могут кидаться тухлыми яйцами в тебя или меня. Ты должен показать им их место. Нельзя допускать, чтобы с белым человеком, англичанином, обращались с таким непочтением. Они перестанут испытывать благоговейный трепет перед нами, и все мы окажемся с перерезанными глотками, как французы на Гаити, если ты позволишь что‑нибудь подобное.

В голосе мужчины звучало терпение, как будто он давно привык слушать ее тирады.

– Но у нас нет тюрьмы, дорогая. Нам пришлось отказаться от нее, когда ты пожаловалась, что из камер в подвале Правительственного дома плохо пахнет.

– Да, пожаловалась, и из них действительно плохо пахло, но камеры‑то остались; и мой тебе совет – используй одну из них. Пусть этого человека посадят туда, пока ты не потерял то немногое уважение, которое питают к тебе эти тринидадские идиоты.

Сэр Бэзил поднял золотой лорнет, висящий на черной шелковой ленте, и удостоил Рори долгим и пристальным взглядом.

– Видимо, ты права, дорогая. Видимо, права.

– Конечно! – Поймав взгляд Рори, она приложила палец к губам, давая понять, что Рори не должен подавать вида, что знает ее.

Сэр Бэзил похлопал ее по руке и провел пальцами по ее коже. Она отодвинулась от его руки.

– Как ты прав, сэр, что согласился со мной. Ничего удивительного, что из тебя получился такой способный администратор. – Леди Мэри откинулась на сиденье, и экипаж укатил прочь.

Позже вечером, когда совсем стемнело, к клетке подошел взвод солдат под командованием сержанта; и они открыли дверь.

В грубоватых, но не лишенных почтительности выражениях Рори предложили выйти. Взвод сомкнулся вокруг него, и он зашагал вместе с ними по пустынной площади кратчайшим путем к Правительственному дому. Они провели его с заднего хода по каменной лестнице вниз к зарешеченной двери, которая со скрипом раскрылась, и Рори ввели внутрь. В конце узкого коридора он вошел в камеру. У стены, подвешенная на цепях, висела доска вместо кровати, но Рори заметил, что на доске лежал матрас, покрытый чистой простыней. На грубо сколоченном столе в оловянном подсвечнике горела свеча. На спинке стула висела пара чистых хлопчатобумажных панталон и рубашка. На столе стояла тарелка, покрытая глиняной миской, чтобы содержимое не остыло.

Заперев зарешеченную дверь, сержант ушел, не забыв приподнять шляпу и сделать почтительный кивок заключенному.

Сбросив с себя грязную одежду, Рори облачился в сухую и чистую. На полке под треснутым зеркалом он нашел расческу и увидел, что там же лежала и бритва. Но прежде чем воспользоваться ими, он повернулся к столу, приподнял миску и набросился на тарелку горячего мяса со специями и овощами. Он жадно ел, и пища, приятно согревая, оседала в желудке. Добравшись до кровати, он упал на нее и уснул, не обращая никакого внимания на старину Гарри, который, несмотря на треволнения Рори, снова требовал признания.

Глава XXXIX

Всю ночь Рори проспал без сновидений тяжелым, наркотическим сном изнуренного человека. Сколько он спал, Рори не знал, но когда наконец проснулся и открыл глаза, то увидел ярко освещенную камеру, в которую свет проникал через высокое зарешеченное окно в толстой стене, заросшее диким виноградом. Почти бессознательно его рука стала шарить в поисках пульсирующей опухлости на теле и схватила ее со вздохом облегчения и удовлетворения. По крайней мере, эта проблема была решена, и тепло схватившей руки спровоцировало такие приятные фантазии что доказывало, что сила его полностью восстановилась. Рори лениво потянулся, а затем, опять открыв глаза, оглядел свою камеру, с трудом вспоминая, как она выглядела перед его усталым взором прошлой ночью.

Все было, как и вчера, только сейчас, когда стоял жаркий день, в камере было прохладно и пахло каменной кладкой и прелыми листьями. Он оттолкнулся и сел на кровати, потом перебросил ноги через край и встал, потягиваясь, высоко подняв руки над головой, и посмотрел на потрескавшуюся штукатурку потолка. Стены были каменными, блестящими от влаги и переливчатой слизи улиток, тянувшейся по замысловатому рисунку их тропинок. Кровать, стол, стул, железная решетка вместо двери и огромный висячий замок были точно такими же, как прошлой ночью. Рори заметил только одну незначительную перемену. На столе стоял поднос, накрытый чистой белой салфеткой, а миска, покрывавшая рагу, на которое он с жадностью набросился прошлой ночью, исчезла.

Рори снова почувствовал такой голод, что даже не потрудился умыться в ведре с водой, стоявшем на полу у самой двери. Он сел за стол, снял салфетку и увидел компот из свежих фруктов: спелых бананов, ананасов и манго, нарезанных дольками и посыпанных сверху тертыми кокосами с сахаром; буханку хрустящего хлеба и глиняный горшочек все еще теплого кофе. Но больше, чем к еде, больше, чем к умопомрачительному аромату свежего хлеба или к желанию смочить пересохшее горло глотком кофе, его внимание было приковано к тонкому золотому ободку с висячими украшениями, который лежал на тарелке рядом с хлебом. Это была серьга Альмеры, безделушка, которую он купил ей как‑то на базаре в Сааксе. Рори вспомнил тот день, и волны ностальгии нахлынули на него. Он соскучился по Бабе, по глинобитному дворцу в Сааксе, по ночам в своем гареме с любой из красавиц, но больше всего – он взял серьгу, прислушался к еле слышному звону висюлек – по Альмере.

Так, значит… у Альмеры был доступ к его камере. Она вошла, когда он спал, и оставила поднос с завтраком. Он задумался: она, наверное, смотрела на него, спящего на жестком матрасе, и взор ее просветлел от увиденного. Ей не захотелось будить его. Единственное в жизни, на что он мог с уверенностью рассчитывать, была преданность Альмеры. Он стал перебирать пальцами серьгу. Бесспорно, раз у Альмеры были ключи от его темницы, он мог совершить побег. Но, жуя хрустящий хлеб и запивая его крепким кофе, он понял, как глупо это было бы с его стороны. Побег от чего? Он был невиновен в смерти Мэри; его освобождение было делом каких‑нибудь часов. У него же есть друзья в Тринидаде, которые уже пытаются доказать его невиновность. Джихью и Элфинстон к тому времени уже были проинформированы о его проблеме и прилагали все усилия к его освобождению. Был ещеТим. И леди Мэри! А она – друг? Это было неясно, но если б не она, он по‑прежнему сидел бы в этой дьявольской клетке, как пойманное живьем дикое животное. Леди Мэри должна быть его другом, несмотря ни на что. И скудные удобства его камеры, и завтрак, и оставленное Альмерой украшение – все свидетельствовало о ее влиянии на вздорного сэра Бэзила.

По‑волчьи расправившись с едой, он почувствовал себя лучше. Он снял с себя штаны и рубашку и начал мыться водой из ведра и небольшим кусочком мыла, которое нашел, потом расчесал свои мокрые кудри деревянным гребнем и, так как больше ничего не оставалось делать, стал ходить взад и вперед по камере, отсчитывая десять шагов в одном направлении и шесть в другом, пока наконец не насчитал несколько сотен. Устав от этого, несмотря на потребность в разминке после вчерашнего ползания и сидения в клетке, он подошел к двери камеры, положил локти на горизонтальные прутья и приподнялся, держась руками за вертикальные. Расстояние между прутьями было слишком мало, чтобы он мог просунуть голову, но тем не менее он увидел длинный, мрачный, выложенный камнем коридор с решетчатыми дверями, как и у него, в конце которого была открыта дверь, ведущая на свет. Никакого движения или звуков в коридоре не было: Рори был единственным заключенным. Жаль, ведь даже дыхание другого человека было бы приятным. Гробовая тишина камеры угнетала его. Чем бы ему заняться? Он повалялся на кровати, прежде чем встать; съел завтрак, умылся и причесался; ходил взад‑вперед по камере и пытался высунуться, как пантера; больше делать было нечего, и его охватила скука.

Рори никогда не оставался один и не любил одиночества; он всегда получал удовольствие от общения с другими. Можно сказать, что близость другого, мужчины или женщины, была ему необходима. Сейчас он остался один наедине со своими мыслями, которыми не с кем было поделиться. Черт! Он этого не вынесет. Ему необходимо было с кем‑то поговорить или хотя бы знать, что рядом кто‑то есть. Он сделал стремительный круг по камере, затем повалился на кровать, подпер щеки кулаками и уставился в пространство, стараясь справиться с беспокойством в мышцах, требовавших активности. Он с удовольствием бы опять заснул, но сон бежал его глаз. Черт! Что‑то должно произойти. Ему надо выбраться из этого места, стены давили на него. Дикий вопль подсознательного протеста родился у него в груди, но он подавил его. Это уж совсем было бы глупо. Если он хотел сделать свое пребывание невыносимым, он вновь, мог оказаться в клетке на площади. Какой бы одинокой ни казалась ему его камера, в ней было гораздо лучше, чем на растерзании у толпы, на виду у любопытных глаз и во власти враждебных рук, швырявших в него отбросами. Он попытался смириться со своим положением, но каждая минута заточения была похожа на час.

Прошло не менее нескольких часов, прежде чем он услышал желанные звуки – шаги по лестнице в конце коридора. Одним рывком он вскочил с кровати и уже вытягивал, как только мог дальше, шею, чтобы лучше разглядеть лестницу. Это была не Альмера. Атласные шлепанцы на высоких каблуках с пряжками, усыпанными бриллиантами, и кромка тафтяного одеяния, покрывавшего пену белых нижних юбок, никогда не принадлежали Альмере. Он подождал, пока ноги спустятся по ступеням, и увидел пышную, расширяющуюся книзу юбку, за которой последовала тонкая талия, затем полные груди, едва скрываемые корсажем, и молочная белизна рук. Наконец, розовая бледность лица и золотая копна кудряшек не оставляли никакого сомнения. Рори гадал, каким может быть результат этой встречи.

Внизу лестницы леди Мэри украдкой оглянулась, чтобы убедиться, что за ней никто не шел. Заметив просунутые сквозь решетку руки Рори, она подняла обе руки и помахала пальцами, потом приложила палец ко рту, чтобы он соблюдал тишину. Ее шлепанцы не производили никакого шума, когда она бежала по коридору, и когда она приблизилась к решеткам его камеры, то схватилась за прутья, чтобы удержать равновесие, а потом за руки Рори.

– Махаунд, черт бы тебя побрал, подлый мошенник. – Резкость ее слов не ослабила ее хватку. – Все‑таки перерезал глотку своей красавице, а? Что ж, она заслужила это. Обыкновенная шлюха, шлюхой и сдохла от рук одного из своих любовников.

Рори попытался освободиться от ее хватки, но она вцепилась изо всех сил. В то мгновение он был готов дать ей пощечину, забыв в гневе о том, как много зависело от ее расположения. Он подавил свой гнев.