Текст книги "Сын эрзянский. Книга вторая"

Автор книги: Кузьма Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Часть вторая
Иду путь свой

Дома новость была одна – отец теперь был не возчиком, не в лесу, а рабочим на чугунке и домой приходил только по воскресеньям.

А в избе все, конечно, оставалось по-старому. В углу над столом – все те же закопченные лики Николы и Богородицы. На столе на опрокинутой чашке, все та же плошка с маслом и маленьким фитилем, дающим избе скудный свет. Только печь немного осела и прогнула толстые половицы да на лице матери вокруг глаз и рта прорезались первые морщинки. Маленький Миша ходит по полу на четвереньках и возит за собой старый изношенный лапоть на веревочке, – извечная игрушка маленьких детишек в их доме. Илька стесняется слазить с печи, делает вид, что он очень занят. Он ловит за трубой тараканов, отрывает им ноги и длинные усы и потом отпускает.

Но была, оказывается, новость в деревне.

После ужина Степан взял с гвоздя пиджак, оделся, решив пойти на улицу.

– И пиджак, Степан, тебе стал уже мал, надо покупать новый, – заметила Марья. – Знать, денег у тебя нет!

– Откуда мне выпадут деньги? – отозвался Степан.

– Куда собрался, отдохнул бы, уже поздно, – сказала Марья.

– Пойду пройдусь к Кудажам, проведаю Дёлю.

– К Дёле, сынок, ты опоздал. Ее проведать надо идти не к Кудажам. Дёля теперь Назарова сноха, жена Михала!

Степан присел на край коника. Слова матери отзывались в пем какими-то тупыми ударами, от которых рушились его первые светлые и радостные мечты.

2

Днями, пока было светло, Степан рисовал. Заново написал старые иконы, которые были принадлежностью избы с незапамятных времен. Сначала он смыл с них многолетнюю копоть и грязь, затем обновил. Они ярко засияли новыми красками, точно в темный угол заглянуло солнце.

Мать не могла нарадоваться.

– Помнишь, Степан, как маленький расковырял им глаза? – вспоминала Марья, не сводя восхищенных глаз с новой иконы. – Теперь эти иконы не узнать!..

– Помню, – отозвался Степан. – Отец потом замазал дырочки воском и заново пририсовал глаза сажевыми чернилами. – Степану тоже было радостно вспоминать – это утишало его боль о Дёле.

– Эти иконы, Степан, украсили не только угол, но и всю нашу избу! – сказала Марья, отходя к порогу и оттуда рассматривая и иконы, и Степана – он еще больше вырос в ее глазах. Был мальчиком, таким неслухом, а тут вот настоящий парень! И женить можно скоро, и любая девушка пойдет за него.

Степан попросил у матери кусок холста, натянул его на рамку, загрунтовал и поставил сушить. Марья никак не могла понять, для чего сыну понадобился холст, что он хочет из него сделать. Когда грунт подсох, Степан посадил Ильку на лавку и велел ему не двигаться. Тут только она сообразила, что он хочет нарисовать брата.

– Да что он у нас, ангел, что ли, собираешься его лицо изобразить на иконе? – спросила она с удивлением.

– Это будет совсем не икона. Я напишу его портрет, – сказал Степан. – Когда вырастет большой, посмотрит, каким был маленьким.

Внешне Степан ничем не выдавал своей печали и горьких мыслей о Дёле. Но время от времени те тупые удары, которые оглушили его в первый день, начинали долбить его с новой силой, точно хотели разрушить все до основания.

Если бы тогда сказали, что она умерла, ему бы куда легче было смириться с этим. В своей смерти человек не виноват. Она же вышла замуж, вышла по своей воле. Да за кого вышла – за Назарова Михала. Сама говорила, что видеть его не может... Когда Елена Николаевна разрушила его сладкую мечту, ему не так тяжело было, как сейчас. Тогда у него оставалась Дёля. К тому же Елена Николаевна – замужняя женщина. Теперь Степан осознавал это спокойно, и ему было даже удивительно, как это он мог желать «сдохнуть» Колонину. Но Дёля, Дёля!.. Неужели все она забыла: Бездну, родниковый бочажок в кустах, карусель?..

Писать портрет живого человека оказалось куда труднее, чем икону. Степан провозился с ним до самой субботы и ничего не сделал. Тут еще Илька не сидит, все время вертится и вскакивает с места: то у него зачешется спина, то ему захочется пить. Да и Миша мешает, то и дело заползает под ноги, хватает с лавки краски, кисти. Недоглядишь – масло прольет.

В субботу вечером с работы домой явился Дмитрий. Марья с Кудажиными женщинами ходила топить баню. Теперь у нее будут париться двое мужчин и сама с ребятами, так что надобно помочь истопникам. Тем временем Дмитрий и Степан убрали скотину, натаскали из речки воду. Скотины у них немного – лошадь, корова и три овцы. Дмитрий не спрашивал, отчего Степан ушел из города и долго ли собирается жить дома. Спросил лишь о том, как у него идут дела.

– Да так себе, – ответил Степан, пожимая плечами. Да и что тут сказать – про Колонина, про Елену Николаевну?..

Дмитрий долго молчал, потом предложил:

– Коли так, пойдем работать со мной на чугунку.

– Иван тоже зовет меня на чугунку, – сказал Степан. – Он ведь уже не столярничает.

– Теперь все работают там.

Немного погодя Степан заговорил насчет воза дров, который он должен отвезти в город. С матерью об этом он не решался говорить, она ведь обязательно захочет узнать, кому он повезет дрова. А отец не допытывался. Надо – так надо. Ведь Степан уже не маленький.

– Отчего же, если надо, – проговорил Дмитрий. – Завтра пойдем в лес, заготовим, которые посуше, в понедельник отвезешь.

Он думал, что дрова нужны Ивану, поэтому и спрашивать не стал. Но Степан не хотел обманывать отца и признался, кому их отвезет.

– Это все равно, – сказал он, махнув рукой. – Дрова всем нужны. Немного помолчав, сказал: – Дома будешь жить, матери станет легче. Она совсем извелась, кругом одна.

Степан смолчал. Он еще и сам как следует не знал, долго ли будет жить дома. Когда шел сюда, думал прожить в Баевке до весны. Но Дёля, Дёля!.. И вот теперь Степан не знает, как быть.

Илька и Миша в избе оставались одни. Они в темноте сидели на печи и плакали от страха. Степан достал из печи горящий уголь и на шестке вздул огонь. Дмитрий, не снимая старую овчинную шубу, в которой ходит уже не одну зиму, присел к столу. Вскоре из бани пришла и Марья.

– Сейчас поужинаете или после бани? – спросила она, обращаясь к мужчинам.

– После еды какая баня, худо будет париться, – отозвался Дмитрий.

Степан не хотел идти в баню. Там обязательно будет Назаров Михал, а он не желает с ним встречаться. Михал с отцом ходит работать на чугунку, сегодня они тоже пришли домой. Как он посмотрит на человека, который отнял у него Дёлю? Но Марья и слушать не захотела, собрала белье и сунула ему в руки.

– Привык в городе не ходить в баню. У нас здесь не проходишь немытым, – сказала она.

– Мы с Илькой после пойдем, сейчас там жарко. – Степан намеревался немного оттянуть время.

– Илька тоже сейчас с отцом пойдет. Прошло ваше время ходить в баню с матерью!..

Все было привычно, родно, уютно, и все эти подробности житейские как-то тихо и ласково утишали долгую тягучую боль в сердце Степана.

В бане Степан старался не сталкиваться с Михалом. Когда тот с шумным кряхтением парился на полатях, Степан сидел в предбаннике. Только тот вышел просвежиться, Степан заторопился в баню. Однако, как он ни старался, все же столкнулся с Михалом лицом к лицу: им пришлось вместе идти домой. И во всем виноват этот неповоротливый Илька, который никак не мог одеться самостоятельно, а Михал как будто нарочно спешил одеться, чтобы выйти вместе с ним. Он еще больше раздался вширь, голова совсем срослась с плечами.

– Не жениться приехал? – спросил Михал, когда шли по узенькой тропе.

– Если ты женился, то думаешь, все должны жениться? – ответил презрительно Степан.

– А чего же? Неженатыми остаются только монахи.

– Жениться, я думаю, можно и в городе, – сказал Степан. – Была бы только охота.

– В городе где возьмешь невесту, там все русские? – простодушно изумился Михал.

– А русские разве хуже эрзянских?

– Знамо, хуже. Говорить по-нашему не умеют. И дети пойдут наполовину русские, наполовину эрзянские – один срам.

Степан шел по тропе впереди, за ним, глядя себе под ноги, торопливо, чтобы не отстать от него, шагал Михал. Позади плелся Илька. Разговаривая с Михалом, Степан с болью в сердце думал, что Дёля сейчас сидит у Назаровых и ждет мужа. Ждет не его, Степана, а вот этого глупого медведя. «Знамо, хуже». Дурак ты, хоть и толстый, как боров. Когда они дошли до дома Назарова, Михал, прощаясь, сказал:

– Приходи завтра к нам, поговорим.

– Завтра мне некогда, – пробормотал Степан.

– В воскресенье какое может быть некогда?! – крикнул Михал вслед уходящему Степану.

Степан ничего не ответил. Да и о чем ему говорить с ним?

Улегшись на полати, он долго думал о Елене Николаевне и Дёле. И отчего-то назло себе думал, что Елена Николаевна лучше Дёли. И лицо у нее красивее, и голос. И она не оставила Колонина и никогда не оставит, пусть он пьяница и совсем не жалеет ее. А вот Дёля – оставила, вышла за Михала. Во сне Степан увидел себя у Колониных. Как будто Колонин поправился и опять учит его рисовать. Они рядом стоят у мольберта и пишут одну и ту же икону вместе. Елена Николаевна сидит тут же и вяжет кружева. Она смотрит на них и улыбается.

Утром Степан с отцом собрались в лес.

– Отдохнул бы, Дмитрий, ведь целую неделю работал, давай я сама схожу со Степаном, – сказала Марья.

– В лес ходить – не бабье дело, – ответил Дмитрий.

Уходя, Степан спрятал краски и масло на полати, чтобы их не достали Илька и Миша. Неоконченный портрет поставил на полку в предпечье. Дмитрий все поглядывал в угол на новые иконы и покачивал головой. Вчера вечером он в полутемной избе не обратил на них внимания.

– Ну, сынок, не зря ты жил в городе, – похвалил он, когда они вышли из дома. – Знать, и правда – твоими руками не тяжелые шпалы обтесывать... – Он был рад, что давно угадывал это мастерство в Степане и вот не ошибся.

В лесу они пробыли до самого обеда. Нарубили много сухостоя, перетаскали поближе к дороге, сложили в кучу.

– Если в один воз не уложим, потом привезешь домой, когда вернешься из города, – наказал Дмитрий. – Дома у нас тоже мало дров. С этой чугункой осенью не успел. – И добавил, улыбаясь: – Дрова хорошие будут учителю твоему.

Степан давно не был в лесу. Работая, он то и дело поднимал голову, поглядывал на заснеженные сосны и ели. Мороз, тишина, бледная бездонная синь неба!.. Удары топоров раздаются по лесу звонко, гулко, а когда падает тонкая сухостоина, будто кашляет большой сердитый человек. И почему не видит всего этого чуда Елена Николаевна?!

На обед Марья сварила мясные щи. Осенью зарезали молодого барашка, чистого мяса вышло двадцать пять фунтов, вот оно и хранится к рождеству. Мясные щи Марья варит лишь по воскресеньям, когда дома сам Дмитрий. Она же с ребятами все больше ест беленные сметаной щи и картошку. Хлеба у них осталось мало, до нового урожая не хватит. Эта забота теперь не только их – всех. Кудажи и Назаровы уже давно пекут хлеб с мякиной пополам, иногда добавляют в него тертого картофеля. Картофеля и у Марьи осталось не много. Здесь, на новых землях, он родится плохо. Картошка не любит песчаную землю и сухого лета. Все эти подробности Марья, довольная сыном, выложила ему за обедом.

Из леса Степан принес много сосновых и еловых шишек и принялся из них мастерить для маленьких братьев игрушки. Приделает к еловой шишке четыре тонких лучинки, и это – ножки, а небольшую сосновую шишку тонкой лучинкой приколет, и вот – голова. А на голове – рога. Получилась корова. Братья рады.

А если прикрепить к еловой шишке две лучинки подлиннее на одном конце, а покороче – на другом да сверху приладить маленькую сосновую шишку – выйдет человечек. Илька и Миша покатываются от смеха. Им кажется очень чудным, что старший брат умеет делать такие диковинные игрушки. Этому Степан, наверное, тоже научился в городе? Если так, тогда и Илька хочет в город ехать, он наделает много-много игрушек, нагрузит телегу и повезет весной на ярмарку.

– И я, я тоже! – верещит Миша.

– Молчите, чтоб вас громом расшибло, не разбудите отца, пусть хоть немного отдохнет! – тихо, беззлобно шипит Марья на малых сыновей.

По воскресеньям она не прядет, а работает по мелочи – штопает чулки, варежки.

Ближе к сумеркам она отправилась на беседу к Назаровым, с собой захватила и Мишу, чтобы он не мешал отдыхать отцу.

Степану идти некуда. Товарищей у него здесь нет. Такой уж он уродился, что никак не может обзавестись друзьями. До отъезда в Алатырь товарищем для него была Дёля. Теперь она жена Михала. Нет, он совсем забыл! Ведь у него есть друг – Елена Николаевна!.. Завтра он увидит ее!

3

В понедельник утром Дмитрий и Степан запрягли лошадь в дровни, кинули охапку сена и поехали в лес. Ехать было близко, и они быстро нагрузили воз. Дмитрий отправился в Алтышево на работу, а Степан поехал в Алатырь. Отец, провожая его, наказывал ему смотреть, чтобы в дороге не ослабли и не развязались веревки, а то воз развалится.

Понедельник в Алатыре базарный день, многие туда едут, и дорога хорошо наезжена. Лошадь легко катит большой воз. Степан сидит на дровах, и легкий ветерок морозом пронизывает его насквозь. Поверх пиджака у него отцовский чепан, но все равно это не спасает от холода. Он сидит на возу и не догадается пробежать пешком, – погреться. Он весь ушел в мечту о том, как приедет, как Елена Николаевна обрадуется и будет поить его чаем из большой белой чашки с легким золотым узором. И до Алатыря, может быть, совсем бы окоченел, если бы не случилась беда. На одном из поворотов воз сильно раскатило на сторону, сани перевернулись, и Степан полетел в снег. Пока барахтался в сугробе, путаясь в длинных полах чепана, лошадь с перевернутым хомутом на шее хрипела, билась, а у Степана дрожали закоченевшие пальцы, и он никак не мог отпустить супонь. И натерпелся же он страху!

Но проезжая дорога тем и хороша, что ты на ней не один, всегда попадется встречный или догонит попутный человек. Помогли и Степану – два мордвина, старик и молодой мужик, тоже везли дрова в город на базар. Они и помогли воз поднять, а старик посоветовал:

– Ты, парень, веди лошадь по краю ската, тогда у тебя воз не опрокинется. Видно, редко приходится тебе возить дрова на базар.

– Да я их везу не на базар, – сказал Степан, точно бы в оправдание – на базар бы, мол, вез, так не опрокинулся.

– Все одно, куда бы ни вез! – сурово сказал старый мордвин.

Опять забрался на воз и поехал дальше Степан. И опять скоро замерз, да еще крепче. И только на подъеме в город Степан слез с воза, снял чепан и пошел возле лошади. А ноги уж совсем не гнулись – до того замерзли. Но мало-помалу разогрелся, так что когда свернул на Троицкую набережную, щеки уже горели и сердце радостно заколотилось при виде знакомого домика. Только бы дома была Елена Николаевна!..

Она была дома.

Не успел Степан отворить ворота, как Елена Николаевна выбежала на крыльцо.

– Степан, это ты! Господи, что это ты привез?! Зачем?

– Дрова привез, – сказал Степан. – Печку будешь топить.

Елена Николаевна была все в той же облезлой беличьей шубке и платке, будто она с тех пор, как ушел Степан, и не раздевалась вовсе. И опять Степану стало так жалко ее, что заныло сердце. Он отвернулся и стал развязывать веревки.

– Зачем так много,– сказала Елена Николаевна, слабо улыбаясь.

Но разве это много? Тут и на месяц вряд ли хватит.

Степану хотелось спросить про Колонина, хотя он и сам не знал, чего желал бы услышать: что он совсем плох или что уже поправился. И он не стал спрашивать. Однако и Елена Николаевна ничего не говорила. Может быть, она все понимала своей чуткой душой и щадила Степана?

Между тем он развалил воз и стал таскать дрова в сарай. Елена Николаевна стояла рядом и с едва заметной нежной улыбкой смотрела на работу Степана.

А Степан, воодушевленный этой нежной улыбкой, этим взглядом, который он чувствовал на себе, как луч солнышка, вдруг все сам и нарушил: он спросил, все ли еще в больнице Колонин.

Елена Николаевна вздрогнула, нахмурилась, утвердительно кивнула головой и ушла в дом.

Работать уже не хотелось. Он бросил лошади освободившееся из-под дров сено, сел в сарае на дровосеку и подумал: «Сейчас съест, и поеду домой...» Лошадь хватала губами снег, и он подумал: «Надо напоить...» Но все сидел и не двигался. Потом взгляд его упал на топор. «Нарублю немного дров и поеду...» И стал не спеша рубить дрова, выбирая деревца потолще, а сам все посматривал, не вышла ли Елена Николаевна. Когда она выйдет, он простится с ней и поедет. В самом деле, что она ему, Степану?.. Но вот дверь скрипнула, показалась Елена Николаевна.

– Ну что, Степан, пойди попей чаю, отдохни, ты ведь устал... – А сама смотрела куда-то мимо.

Степан бросил топор.

В доме, таком знакомом и таком уже чужом, далеком, все было по-прежнему и так же холодно.

Елена Николаевна накормила Степана обедом, но, словно предупреждая всякие разговоры, все время уходила из кухни, чем-то там занималась, а потом сказала, что ей надо ненадолго сходить по делам. «Поеду», – подумал Степан.

– А если ты хочешь, – сказала Елена Николаевна, – посиди, отдохни...

– Можно, я затоплю печку?..

– Если не спешишь...

– Куда мне спешить, – сказал Степан. – И воды принесу, да лошадь надо напоить...

– Буду тебе очень признательна, – сказала Елена Николаевна. – Я скоро вернусь.

Но вернулась она не скоро. Степан успел и все тонкие дрова изрубить, и печку протопил, и лошадь напоил, и уже смеркаться стало, а Елена Николаевна все не приходила.

Что было делать Степану? – он ждал.

Наконец под окошками заскрипел снег под легкими быстрыми шагами.

– Ты здесь! – сказала Елена Николаевна, вбегая в комнату и быстро, часто дыша. – Как я рада!.. – Лицо ее разгорелось на холоде, глаза блестели. – Я задержалась и подумала, что ты уехал, а я так стала бояться этого дома, ужас! – Елена Николаевна говорила весело, радостно, и Степан подумал, что она была в больнице и ее любимый Колонин поправляется. Иначе чего ей радоваться? Но он теперь уже не спрашивал о Колонине.

– А тебя дома не потеряют? Не будут беспокоиться?

– Нет, не будут, – сказал Степан.

– Тогда давай пить чай! Знаешь, Степа, я как увидела, что лошадь стоит, так обрадовалась, так обрадовалась!.. Я ведь ужасная трусиха. А по вечерам так одной страшно, жуть! Ветер, холодно, мыши скребутся, – ну просто жить не хочется, такая тоска, такое одиночество!.. А тут иду и вижу – ты не уехал!.. Спасибо тебе, ты хороший мальчик...

Потом они пили чай, и Елена Николаевна налила ему в большую белую чашку. Однако ее веселость, ее радость скоро опять угасли, она молчала, о чем-то своем думая, и только ласково улыбалась, взглядывая на Степана.

Спать она постелила ему на его старое место – на узенькой кафельной лежанке, скользкой, как стекло. Она принесла ему большую подушку в белой наволочке, а когда он уже лежал, Елена Николаевна вошла к нему, спросила – удобно ли?

– Удобно, – сказал Степан, вытянувшись, как струна, готовая лопнуть от напряжения.

– Ну, спи спокойно. – Погладила его по голове. – Спи, мой мальчик...

У Степана от этого нежного прикосновения пресеклось дыхание, пропала усталость, отлетел сон, и почти до утра пролежал он с открытыми глазами. В голове его вертелись одни и те же назойливые мысли. Он, конечно, опять привезет ей дров, Елена Николаевна не будет жить в холодной избе. Когда он снова приедет к ней, она опять выйдет к нему навстречу с той же ласковой улыбкой. Он опять останется на целый день, изрубит все дрова, натаскает воды... Вечером она опять постелет ему, погладит по волосам и, низко склонившись, прошепчет: «Спи, мой мальчик...» А Колонин? – думал вдруг Степан. И, гоня жуткую, страшную надежду из сердца, он говорил себе, что Колонин поправится, не будет пить и они будут жить втроем, будут вместе с Колониным рисовать одну и ту же икону, а Елена Николаевна... Но вот опять куда-то пропадал Колонин, и опять Степан вез дрова, и Елена Николаевна опять склонялась к нему и шептала: «Мой мальчик...»

Уже тускло мутнело окно, когда он уснул, совершенно истерзанный воображением того, что будет, скоро будет!..

Но белый свет, свет дня, точно хороший доктор, лечит утомленные юные души, рассеивает в прах болезненно-яркие картины ночи, и они, как пепел ночных костров, отмечают только наши сокровенные пути.

Утром Степан напоил лошадь, запряг в дровни и, когда вошел проститься с Еленой Николаевной в дом, боялся поднять на нее глаза.

– Собрался уже? – спросила она.

Он кивнул головой.

– Не замерзнешь? Холодно очень, вон как окна застыли.

– Ничего, доеду.

– А то бы взял рукавицы.

Вязаные шерстяные варежки, которые Елена Николаевна ему подавала, были Колонина. Степан, поколебавшись, сказал:

– Нет, не надо, у меня есть.

– Ну, как знаешь. А за дрова тебе большое спасибо...

– Ты не жалей, я еще привезу.

Елена Николаевна засмеялась. Он понял, чему – он говорил ей «ты». Но говорить по-другому – выше его сил. Такой уж он уродился.

– А толстые дрова пускай кто-нибудь распилит и расколет тебе, – сказал он.

– Да, тут часто ходят под окнами с пилами и топорами, я попрошу.

– Ну, тогда я поеду...

Она вышла за ним на крыльцо.

– Степа!..

Он вскинул на нее глаза.

– Я не знаю, Степа, может быть, мне следует тебе заплатить... Ты не стесняйся, говори прямо, я заплачу...

У Степана язык словно прилип к небу, стоит и не может вымолвить слово, глазами бегает по ее шубке.

– Ты извини, я подумала...

– Зачем обижаешь меня, Елена... Николаевна? Разве я из-за денег...

Елена Николаевна смутилась. Она как-то неловко и смущенно обняла его и поцеловала в щеку.

Домой лошадь бежала прытко и весело. Степан окутался в чепан с головой и сидел спиной к ветру. Дорожные раскаты теперь его не волновали, и сани кидало на поворотах из стороны в сторону. На его щеке все горел поцелуй Елены Николаевны, и никакой мороз не мог его погасить. Он вытаскивал из рукавицы руку и трогал то место, куда поцеловала его Елена Николаевна. Когда он был маленький, его целовала сестра Фима – ведь Фима его очень любила. Теперь вот – Елена Николаевна, Еленушка. Значит, она его тоже любит! А иначе зачем бы ей целовать его? И недаром же она сказала вчера вечером «мой мальчик», а сегодня вот поцеловала на прощание. Конечно, она его любит! И ему бы надо поцеловать ее!.. И опять все мутилось в голове Степана. Нет, нет, он не будет ждать, пока истопит Елена Николаевна все дрова – ведь это же целый месяц ждать! Нет, он не выдержит. Да и чего ждать? Он завтра же сам пойдет в лес и нарубит один на целый воз и опять повезет Елене Николаевне! Повезет, а там будь что будет!..

Но тут он обогнал двух пешеходов – пожилую женщину и девочку. Они сошли с дороги и теперь стояли по колени в снегу.

Степан остановил лошадь. Женщина и девочка заторопились, побежали, подбирая полы своих худых тонких зипунишек, неуклюже залезли на дровни.

– Куда вам? – спросил Степан.

– Да алтышевские мы, сынок, алтышевские.

– А, это по пути, держитесь покрепче. – И лошадь опять резво побежала.

– Сбирать, наверное, ходили в город? – спросил Степан.

– Зачем же еще, сыночек, знамо, сбирать.

– Сама – ладно, а для чего водишь с собой девочку по такому холоду? Заморозишь, – сказал Степан рассудительно, словно большой.

– С ней, сыночек, лучше подают. Мне кусочек, а ей два...

– Много насбирали?

– Да где – много. Так. Теперь много не подают.

Там, где дороги расходились, он повернул лошадь на Алтышево. Лошадь нехотя затрусила, кося глазом на Степана – не ошибся ли он. Женщина тоже спросила, разве Степан алтышевский, что едет в их село?

– Я из Баевки, но мне надо заехать в Алтышево, там проживает мой дед по матери.

Женщина отвела от лица платок и внимательно посмотрела на Степана.

– Погоди, ты, чай, не внук Самара Ивана?

– Он самый!

– Вай! А я, парень, хорошо знаю твою мать, Самарину Марию. Мы с ней в девушках хорошими подругами были... Спасибо господу, что дал ей такого славного сына...

Домой Степан приехал далеко за полдень. Марья его встретила ойканьем и айканьем. – С ума сошел ты, Степан, два дня где-то держишь лошадь голодом. Смотри, как у нее впали бока.

– Почему где-то, я же ездил в город.

– За это время можно было дважды съездить.

Она помогла ему убрать лошадь, сама поставила в стойло, бросила большую охапку сена. Подошло и время расспросов – как поживает Иван, как растут ребятишки.

– Ивана я не видел, – сказал Степан.

– Его, знать, не оказалось дома? Что, он и не ночевал? – удивилась Марья.

Степан замялся. Нехорошо, конечно, обманывать мать. Ведь она все равно узнает, куда и кому он отвозил дрова...

– Я не был у Ивана.

– Постой, Степан, чего ты говоришь? Куда же ты ездил и где пробыл целых два дня? Кому отвез дрова?

– Дрова я отвез... Колонину, – сказал Степан. – Ведь я учился у них рисовать, они дали мне краски. Думаешь, краски ничего не стоят? Их так раздают, бесплатно? – И добавил, отводя глаза: – Краски дорогие, за них еще придется воз отвезти. – Степан поднял голову и смело посмотрел на мать. – А ты как думала?

Против этого Марье, конечно, возразить было нечего. Она поджала губы и притихла, однако сердце ее чуяло тут что-то другое. Она спросила:

– Почему же не сказал, что повез дрова не Ивану? Разве так хорошо поступать? – вновь заговорила она.

– Я сказал отцу, кому повезу дрова.

Марья вспыхнула.

– А мне, по-твоему, не нужно говорить? Мне тоже надобно знать, где пропадает по два дня мой сын!

И хотя мать скоро успокоилась и больше не расспрашивала его, Степан чувствовал, что мать относится к нему с недоверием, о чем-то хочет спросить, но не решается. И правда, спросить она не спросила, даже и не заговаривала о городе, но через день сама собралась туда.

– Надо проведать, как там живет Иванова семья, здоровы ли все.

Она собрала небольшой узелок – гостинцы для внуков, и отправилась пешком.

4

Два дня Степан оставался один с маленькими братьями. Сам топил печь, варил еду. Корову доить утром и вечером приходила Назарова Пракся, мать Михала. Без матери Степану не нравилось. Не успеешь взять в руки кисть, как надо идти задать корму скотине. Вернешься в избу – Миша капризничает, есть просит, канючит: «Дай!..» Илька совсем не слушается, с утра до вечера катается на санках, дома не помогает. Портрет Степан рисует по памяти: скучно Ильке сидеть истуканом, когда так хорошо на улице!

Да и короток день, а в сумерках рисовать нельзя. Соберет Степан краски, положит их куда-нибудь повыше, чтобы не достали братья, и усядется у конца стола. Нравится ему сидеть на месте отца. Здесь как-то и сердце успокаивается, и зло рассеивается. Злится он, конечно, все еще на Дёлю. Он еще ни разу не видел ее, но ни на минуту не забывает, что она рядом живет – вон он, дом Назаровых. Утром, когда Пракся приходила доить корову, начала было расхваливать свою сноху: «Уж так она ей полюбилась, так понравилась!.. И все-то она умеет делать, и заботливая, и во всем слушается старших. А уж как любит мужа, что не дождется субботы, когда он придет домой...»

Степан стиснул зубы, чтобы не закричать на Праксю, но вдруг сорвался с лавки и выскочил вон – пусть она рассказывает Ильке и Мише, какая у нее сноха.

Но как он ни злился, а чем дальше, тем все больше хотел увидеть Дёлю, поговорить с ней.

В первый раз Степан увидел Дёлю в сумерках, когда они с Илькой вышли нарубить хвороста. А сенный сарай Назаровых как раз неподалеку. Вот туда и шла Дёля с веревкой – за сеном корове. Она увидела Степана и остановилась точно вкопанная. Степан притворился, что не замечает ее, и яростно махал топором.

– Дрова разучился рубить, не можешь за один мах отрубить такую тонкую веточку! – засмеялся Илька. – Все мимо!..

– Ты помалкивай и встань подальше, – сказал Степан.

На Дёлю по-настоящему он посмотрел лишь тогда, когда она, склонив голову, быстро пошла к сараю – в легком зипуне, в бабъем кокошнике на голове, отчего казалась выше ростом. Она шла быстро и не оглядывалась, длинные полы зипуна разлетались, точно их раздувало ветром. Степан проводил ее взглядом до самых дверей сарая, потом снова принялся за дрова.

Илька прекрасно видел, куда смотрел брат, и сказал:

– Дёля на своей свадьбе мне подарила вышитый платочек!

– Отчего же не рубашку? – сказал Степан.

– Рубашки дарят меньшим братьям мужа. Ведь я не брат Михалу, я твой брат, зачем она будет мне дарить рубашку? – простодушно разъяснил Илька.– Вот если бы она вышла замуж за тебя, тогда она бы обязательно мне подарила рубашку.

Степан отчего-то очень рассердился.

– Я тебе сказал, встань в сторону, чего лезешь под топор! Уж очень много знаешь, кому чего дарят на свадьбах.

Илька дернул плечами – чего это брат взъелся на него?

– Я могу и совсем уйти. Думаешь, мне возле тебя охота стоять?

– Уходи, только сначала забери дрова и унеси в избу. Да посмотри, чего там делает Миша, – сказал Степан.

Илька не торопясь набирал дрова.

– Да скорей, заснул, что ли?

Скоро из сарая выйдёт Дёля, ему хотелось посмотреть на нее, а Илька тут будет мешаться.

Наконец Илька нагрузился и ушел.

Обратно Дёля прошла с огромной охапкой сена на спине. Она согнулась под тяжестью, голова низко опущена...

Степан не отрывал от нее глаз, пока она не скрылась в воротах. В его сердце медленно, холодной ящерицей, заползала тягучая тоска. Заползла и свернулась там в клубок.

Нефедовы и Назаровы за водой ходят на речку в одну прорубь. За ночь она обычно сильно примерзает, каждое утро ее приходится долбить пешней. К Степану неожиданно подкралась мысль встретиться с Дёлей на речке, когда она утром пойдет за водой. На другой день он поднялся рано, прихватил с собой ведро и пешню и пошел к проруби. Его желание исполнилось – почти следом за ним на реку пришла и Дёля, неся с собой два ведра на коромысле и колун. В первую минуту она растерялась, неожиданно столкнувшись здесь со Степаном. Она поставила ведра на снег и не знала, что делать с колуном. Степан пешней долбил прорубь.

– Выходит, это ты каждое утро здесь тюкаешь колуном? – сказал он, чтобы как-то начать разговор, когда лед был сколот.

– Все работают на чугунке, приходится самой, – ответила она, не поднимая головы.

– Кто – все? – с безжалостной усмешкой спросил Степан.

– Ну, все... – Она пожала плечами. – Мужчины...

– А, мужчины! – протянул он, желая еще больше досадить Дёле.

Ему казалось, что он должен отомстить за измену, но что-то вдруг сорвалось в нем самом, и тихо, еле слышно он спросил:

– Как живешь?

– Живу, – ответила Дёля и тяжело вздохнула.

До этого Степану казалось, что если он встретится с ней, то даже не взглянет на нее, а если она заговорит первая, ответит какой-нибудь грубостью. Но вот она стоит, опустив голову, и он может сказать все что угодно, да только хватает ртом холодный воздух и не находит никаких слов.

Утренний крепкий мороз уже тонким ледком заволакивал воду в их ведрах, точно затягивал прозрачной паутинкой.