Текст книги "Я — хищная. Ваниль и карамель (СИ)"

Автор книги: Ксюша Ангел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Я действительно сегодня сделаю это? Шаг, который невозможно будет отменить, переиграть. То, что навеки изменит меня. Эрика. Нас.

Готова ли я?

– Идешь? – окликнула меня Тома, и отражение без промедления кивнуло. Оно было готово. Оно рвалось к источнику силы скади.

– Не бойся, – шепнула Тома мне в самое ухо. И когда успела подойти, ведь только что у самой двери была? Легкое прикосновение к спине, успокаивающие поглаживания. Не помню, чтобы когда-нибудь видела ее такой терпеливой. – Эрик любит тебя. Ты будешь счастлива. Поезжай. А когда вернешься, я тебя разрисую. Это будет самый красивый рисунок из всех, что я наносила, обещаю.

Отражение еще раз кивнуло – на этот раз увереннее. Наверное, потому что я кивала вместе с ним.

Я никогда до этого не ездила с Тамарой. Тогда еще, во время беременности и после, с Аланом, нас всегда возил Роберт. Осторожничал, не гнал и постоянно смотрел по сторонам.

Тома лихачила. Резко выворачивала руль, с силой жала на газ и развивала бешеную скорость на центральных улицах. То ли это, то ли предстоящее венчание повлияло, но на крутых поворотах я зажмуривалась и от страха вжималась в сиденье. Мерцали огни ночных витрин, ветер врывался в открытое окно, и кожа от холода покрылась противными мурашками.

У дома, где находился источник скади, были припаркованы две машины – синий «Ауди» Роберта и внедорожник Эрика.

– Когда вернетесь, я тебя разрисую, – в очередной раз напомнила Тамара и изнутри открыла мне дверцу. Не разгибаясь, пристально осмотрела меня, словно пыталась выискать невидимый изъян в макияже или прическе, а когда не нашла, удовлетворительно кивнула: – Ступай.

На улице было холодно, даже морозно. Порывистый ветер пробирал насквозь, а тонкий шелк совершенно не защищал. Впрочем, я почти не чувствовала этого – разве что мышцы свело и идти было трудно. Или я настолько боялась?

Ошибка, если это она и есть, станет для меня фатальной. И слово «никогда», в которое не верила Лара, превратится для меня в палача.

Если это ошибка… Как понять?

Вдруг через несколько лет мы осознаем, что совершенно чужие друг другу? Вдруг Эрик полюбит другую? А если я полюблю не его? А может, мы оба… Что тогда?

У самой калитки я остановилась. Глубоко вдохнула. Где-то вдалеке включилась сигнализации, свет фонаря в двух метрах от меня погас, затем снова вспыхнул и замерцал.

Ты сама этого хотела, помнишь?

Теплые руки на плечах. Взгляд слегка ироничный, прищуренный, отчего в уголках глаз появляется сеточка мелких морщинок. И сами глаза редкого цвета – глубокие и прозрачные.

Я перешагнула границу, защищающую землю от чужаков, ступила во двор. Туфли на тонкой подошве совершенно не защищали от холода. Я судорожно терла пальцы рук, они онемели и не слушались.

Когда он спит, он милый. Раскидывается на кровати, так, что мне нет места. Я сижу в глубоком, мягком кресле и смотрю, не в силах оторваться, как он спокойно дышит…

Пересекла просторный двор, шагнула к дому. Пять ступеней. Дверь.

Трясущаяся рука легла на ручку…

Синий. Он любит синий. И морепродукты. Когда он нервничает, я могу успокоить. Сажусь сзади, распускаю мягкие, как шелк, волосы, и провожу по ним пальцами. Он закрывает глаза и жмурится. Громко дышит. А потом оборачивается, обнимает меня и мы молчим. С ним не нужны слова.

Я зажмурилась и потянула ручку на себя.

Он заразительно смеется – громко, раскатисто. А от его улыбки становится теплее. Шершавый подбородок с ямочкой. Большие ладони, в которых мои просто тонут.

В коридоре темно, и приходится идти на ощупь.

Я родила ему сына.

Я толкнула дверь и вошла в комнату.

Повсюду свечи. Скади очень почтительно относятся к огню, и он занимает почетное место в их ритуалах. Как и запахи. Сейчас тут особый букет. Иланг-иланг и лилия. Легкий сандаловый шлейф.

Роб одет в белое, как и я. В руках – распахнутая книга. Он вне круга, у стены, тени от огня заползают ему на плечи и цепляются за рясу гибкими лапами. Душно. Вокруг все в тумане от аромасмесей, что дымятся в углу, в старинной лампе.

– Сними обувь, – велит Роб, и я послушно разуваюсь. Влажный пол холодит ступни. Ступни – единственное, что я чувствую. Остальные части тела больше не подконтрольны.

Эрик в кругу. В черном, как и тогда, когда я впервые увидела его. Рубашка наполовину расстегнута, волосы распущены и отливают золотом в ярком свете ритуальных свечей. Он серьезен. Смотрит на меня, и по взгляду не поймешь, светлы ли его мысли. В потемневших глазах – что-то глубокое, опасное, обжигающее. И кожа горит там, где ее касается этот взгляд.

Он пахнет карамелью…

– Присядь в круг, – приказывает Роберт.

Я близко. Дыхание прерывистое, и руки дрожат. Вверх по коже ползет, извивается, впитывается в вены тепло. Я смотрю в глаза Эрику и стараюсь не потерять сознание. Все плывет – стены, потолок, свечи в витиеватых канделябрах, Роб в белом, до пола, балахоне. Очертания становятся нечеткими, голову заполняет туман, сандал проникает в мозг и дурманит.

– Ты очень красивая, – шепчет Эрик, и его голос дрожит. Все вокруг дрожит, даже воздух. Покрывается рябью и вибрирует.

Роберт говорит слова. Они сливаются в низкий, непрекращающийся гул. Колени давит жесткий пол, я смотрю на очертания круга и на знаки стихий. Вода на западе. На севере – воздух. Восточное пламя и южная земля. И вот уже не Роб – боги шепчут мне в уши, но я не понимаю ни слова.

Дыхание Эрика разрывает ткань реальности. Передо мной другой мир – весь в трещинах – и из них сочится кен. Его кен. Сладкий. Я вдыхаю эту смесь – благовония и тягучая карамель.

Хочется его коснуться – неудержимо, до покалывания кончиков пальцев. Но я понимаю: нельзя. Еще не время. Будут еще слова, и я их услышу. А пока сижу. Смотрю в пол, на белую краску и трепещущие кляксы теней.

А потом понимаю: они оба на меня смотрят. Роберт – выжидающе, и Эрик… почти испуганно. Боится, что передумаю. Дыхание затаил. Мир обретает целостность, давит, распирает меня изнутри.

– Нам нужно взяться за руки, – шепчет Эрик, и я уже потом понимаю, что губы его не шевелятся. Он говорит мысленно, его слова во мне, и я отвечаю – в нем уже: «Хорошо». Ладонь касается ладони, по коже – искры, и кен, кажется, стекает прямо на пол. Мой? Его? Он смешивается, мы исторгаем его, как ненужное, как то, что необходимо отдать. Кен клейкий и застывает на коже.

– Соедините свой кен там, откуда он выходит в мир, – наконец, я понимаю хоть что-то из того, что говорит Роб. Голова кружится от карамели, от горячих, обезоруживающих взглядов, которые заставляют раскрываться, распечатывать самые глубокие тайники. Хочется кричать и плакать, смеяться и танцевать. Мои ладони уже не единственное, что отдает кен. Он сочится, выступает потом на коже. Жила набухла и пульсирует. Эрик с силой сжимает мои руки, Роберт снова говорит тарабарщину.

Дышу. Стараюсь, во всяком случае, не потерять связь с реальностью. Мы у источника скади. В Липецке. За стенами – город. Магистрали и супермаркеты, кафе и спортзалы, офисы, парки, больницы. Но мир все равно ускользает, меняется, пол засыпает песком – теплым и мягким, в потолке – небо, голубое, без единого облачка. Мы с Эриком, не отрываясь, смотрим на неподвижную гладь воды.

– Соедините свой кен там, где он уходит в землю, – врывается в наш мир голос Роба. Эрик улыбается. Глаза все так же темны, почти безумны. Безумие завораживает. Пол уже не холоден. Нет, не пол – песок. Его греет солнце. Наши колени соприкасаются, жила исторгает очередную порцию кена.

Я должна сказать «согласна». Или не должна? Или я уже сказала?

– Запечатайте кен в жиле друг друга, – громогласно приказывает Роб.

Мутит. Голова кружится, перед глазами плывет, и я уже не отличаю видения от реальности. Где мы? На пляже в выдуманной хельзе или же у источника скади? Кто говорит с нами?

Кто мы?

Кто?..

Эрик кладет ладонь мне на живот и шепчет:

– Верь мне…

Я вдохнула, чтобы ответить, но не успела. Жилу обожгло, в нее хлынул кен, и она поддалась, открываясь. От кончиков волос до кончиков пальцев ног я больше не принадлежала себе.

Я больше не…

Смеюсь. И слезы текут. Глаза закрыты, но я знаю, что Эрик улыбается. Я знаю все о нем, а он – обо мне. Его кен говорит мне, что делать.

Я поднимаю руку, касаюсь его живота – в том месте, где напряжена и звенит сильная жила. Теперь-то я знаю, насколько она сильна… И равно перед тем, как провалиться в беспамятство, направляю в нее горячий поток кена.

Я дышала. Во всяком случае, старалась. Вдох-выдох. Свет золотом струился по стенам, стекал на пол, окружал. Проникал в нас, вспыхивал искрами на кончиках волос Эрика.

Он обнимал меня и улыбался. Моя голова лежала у него на коленях, его пальцы гладили меня по щеке. Амулет на груди нагрелся, но дискомфорта не доставлял. Тепло растекалось по коже – приятное и живое. Казалось, воздух вокруг пропитался жизнью. А еще карамелью и ароматом лотоса – сейчас я чувствовала и его.

Я лежала, старалась дышать и думала о том, что ни один священник ни одной религии не способен настолько связать двух людей, как обычный жрец любого племени. Мне повезло родиться хищной. Я испытала это. Моя жила трансформировалась в нечто новое, распирала, росла, пульсировала. Эрик держал ладонь у меня на животе, и это было самое прекрасное, что я когда-либо ощущала.

Принадлежность.

Слова перестали что-то значить. Зачем слова, если я и так знаю, о чем он думает? А вот прикосновения – их не хватало. Хотелось вжаться в него, втиснуться, стать его частью. Никогда не отпускать. Разве что… пусть Тома разрисует мне руку.

– Я переборщил? – встревоженно поинтересовался Эрик, и я попыталась сфокусироваться на его лице. Оно расплывалось светлым пятном, обретало четкость, вновь расплывалось.

– Мммм, – получилось сказать. – Нет…

Роберт ушел. Оставил нас вдвоем в этом волшебстве, среди догорающих свечей, наслаждаться друг другом.

– Если хочешь, можешь отдать немного. Я действительно перестарался. – Он аккуратно приподнял меня, прижал к себе и шепнул в ухо: – Ты моя.

Его. Полностью. Странно, но это не пугает меня больше. Меня вообще ничего не пугает, кроме одного: не хочу его потерять.

– Замерзла? – Эрик потер мои обнаженные плечи, пощупал ступни. Руки у него были теплые, в отличие от моих ног, так что, наверное, и правда замерзла. Я не чувствовала холода. Наоборот, жила источала тепло, и оно грело меня изнутри. – Поедем домой?

Я кивнула.

– Там Тома… ждет, – прохрипела ему в грудь, цепляясь пальцами за его рубашку. Рисунок хотелось, видеть Тому – не очень. И почему Эрик сам не может его нанести? – В твоей квартире.

– В нашей, – поправил он меня. – Ты точно не хочешь праздник? Потому что мы могли бы устроить его – через неделю, скажем.

– Не хочу. Вообще ничего не хочу, кроме тебя.

– Это нормально сразу после венчания, – улыбнулся Эрик и осторожно меня поднял. Пол качнулся, стены накренились, над головой опасно навис потолок.

– У меня всегда было плохо с чувством меры, – проворчал Эрик, поддерживая меня под руки.

– У тебя не может быть с чем-то плохо, – запротестовала я и обняла его за шею. Так пол качался меньше. – Ты идеален!

– Бесспорно…

Домой мы возвращались вдвоем. Роберт уехал раньше – когда Эрик вынес меня из здания, машины жреца уже не было. Сидя на сидении, рядом с Эриком, я насильно удерживала себя от того, чтобы его коснуться. Голова все еще кружилась и немного мутило несмотря на то, что он приоткрыл мое окно, и свежий, почти морозный воздух обдувал лицо.

Дальше все помнится туманно. Тома – радостная и оживленная, мягкая спинка дивана в квартире у Эрика, прохладная кисть, скользящая у меня по руке. Краска обжигала, будто въедалась в кожу, и на ней расцветал понятный только воительнице рисунок.

Эрик держал мою ладонь и улыбался. В нем тоже что-то поменялось, или же я раньше не замечала, а сейчас вдруг заметила. Хотелось кричать о том, что произошло. Чтобы весь мир знал, что сегодня я стала женой, что отныне моя жизнь полностью зависит от мужа. Теперь я понимала женщин-хищных. Это в нашей природе – принадлежать, и где бы мы не воспитывались, какие бы ценности не впитали, кен решает многое. Жила иногда говорит за нас, и рассудок не влияет на решения. Наверное, так правильно… Иначе как бы мы выжили?

– Эта линия символизирует любовь, – поясняла Тома, выводя широкую витиеватую линию посреди тыльной стороны моей ладони. Она извивалась, начинаясь от основания кисти и продолжаясь вдоль среднего пальца до самого ногтя. – От нее пойдут все остальные: достаток, плодородие, верность, здоровье.

– Это жила, полная кена, – вторил ей Эрик. Их голоса сливались в один, и мне снова казалось, что со мной говорят боги.

Тусклый свет ночных бра рассеивался по комнате, следом рассеивались мысли. Вначале я пыталась их собрать, но сознание заволокло туманом – густым и плотным. Все, чего мне хотелось, чтобы Тамара поскорее ушла, и мы с Эриком остались вдвоем.

Кровать. Провал окна за синей занавеской, покачивающейся от легкого сквозняка – Эрик оставил окно приоткрытым, чтобы я быстрее пришла в себя. Не пришла. Мне всего было мало – прикосновений, поцелуев, ласк. Я растворялась в воздухе, пропитанном ароматом карамели. Задыхалась от невыплеснутых эмоций.

Я не спала, но все было, как во сне. По-новому. По-особому. Ни одна наша с Эриком ночь не шла ни в какое сравнение с той ночью. Первой. Единственной.

Сама того не ведая, я вылечилась. Эрик стал моим лекарством от прошлого. Комплексы, обиды, недосказанность – все это исчезло, перестало иметь смысл. Эрик сформировал новую меня в тот момент, когда наполнил жилу кеном, и сейчас наносил последние штрихи.

Отныне и навек.

До самой смерти.

Мы – единое.

Глава 15. Разоблачение

Эрик обнимал меня расслабленно, по-хозяйски. Читал. Он часто читает, пока я сплю. Или работает. А иногда смотрит как-то по-особенному и тут же вычисляет, что подглядываю. Улыбается, целует в нос и шепчет:

– Хитренькая.

В окне серым просыпался рассвет. Веяло морозом, пахло палеными листьями и назревающим дождем. Сыростью. Зимой. Под плотным, широким одеялом было уютно.

– Поедем к скади? – лениво спросила я, плотнее прижимаясь к Эрику и пряча ладони под подушку. – Никто ведь не знает еще.

– Знает Роберт, – заметил он. – И Тамара.

– И больше никто, – кивнула я. – Мы так торопились, что никому не сказали.

– Чтобы сказать, не нужно много времени, малыш. Но есть люди, и есть их мысли. Не всегда хорошие.

Я нехотя выбралась из-под его руки. Плечо тут же окатило холодом – волглым, пронизывающим. Тут же захотелось залезть обратно, но я подавила это желание.

– То есть ты не сказал… намеренно?

Он кивнул.

– Почему?

– Дарья, – коротко пояснил он. – Извечный шпион атли. Она бы и об источнике разболтала, думаю. Слабое звено скади, и разговоры на нее не действуют. А наказать рука не поднимается – родная кровь.

– Это ведь наше решение…

Прозвучало неуверенно. Вообще после слова «атли» проснулось уснувшее вчера волнение и разворошило страхи. Теперь они кружили в воздухе, словно рой рассерженных ос. Нехорошо.

– Наше, – спокойно согласился Эрик. – Но кому-то оно могло показаться неправильным. Так сказать, поспешным. А нам сейчас нужны союзники гораздо больше, чем враги.

– Боюсь, постфактум ничего не решит, – мрачно сказала я и снова влезла под одеяло – туда, где тепло и уютно и где нелепыми кажутся угрозы будущих скандалов.

– Решит. Постфактум ничего не изменить.

Не изменить, верно. Разве что… Нет, Влад не станет вызывать Эрика – это глупо. Тем более, из-за женщины. Он слишком умен и расчетлив, чтобы так поступать. У Влада племя. Сын. Это ответственность. Этим словом он всегда умел упрекнуть.

– Мы скажем скади сегодня. – Эрик медленно поднялся, одеяло сползло, дразняще обнажая спину. Тут же захотелось вернуть его обратно. Я нимфоманка, определенно. Если все после венчания становятся такими, то как мужчин хватает на нескольких жен?

Чтобы отвлечься, я начала изучать брачный рисунок. Ржавые линии, одна из которых основная – та, что наполненная жила, от нее витки – лоза и розы, тонкие, острозубые листья. Рисунок преодолевал локоть и наползал на плечо.

Станет ли наш с Эриком брак причиной ссоры атли и скади?

С кухни доносился чарующий аромат кофе – единственное, что Эрик готовил замечательно. Я встала и прикрыла окно. За стеклом растеклась осень. Впиталась в асфальт, кору деревьев, стены домов, выступила серостью на крышах и меланхолией на лицах людей.

Ближе к обеду пошел дождь. Мелкий, моросящий и затяжной. Низкие тучи – сизые, сбитые на западе в темные комья – медленно наползали на небо. Росли лужи, и на них мелкими точками плясала морось. Прохожие под зонтами, улицы запружены машинами. Дворники методично счищали последствия непогоды с лобового стекла.

Должна признать, голова все еще кружилась. И вообще вылезать из кровати сегодня – плохая идея. Но у Эрика дела, я соскучилась по Алану, да и вообще лучше сейчас быть среди семьи. Смутные времена. Предчувствия перемен.

Ранняя осень…

Дома было тепло. Растопили камин, включили светильники. Пахло имбирем и корицей, а еще шоколадом и паленым деревом. Где-то наверху играла приятная музыка, из кухни доносился веселый гомон.

Отпустило. Тревоги ушли, вернулось предвкушение праздника. Хотя праздника мы не планировали, но скади будут рады. Соберутся вечером. Будут бросать на нас взгляды из-под ресниц, полузавистливые, полувосторженные. Будет ужин, вкусная еда, вино, воспоминания о прошлом. Улыбки. Посиделки на шкуре у камина. Смех. Беготня. Детские визги. А потом меня, разомлевшую и полусонную отнесут наверх, в кровать.

– Найду Антона, – сказал мне Эрик в гостиной. – Мы кое-что обсудим, а затем соберем всех. Идет?

Я кивнула.

– Идет. Я пока наверх, к Алану.

К Алану я так и не дошла – меня перехватили на лестнице. Коварно так. Вырулив из-за угла – еще несколько минут, и я бы скрылась в безопасном пространстве детской, прикрытая стенами и дверью от любопытных глаз. Но закон подлости работает всегда и везде – даже там, где остальных законы не действуют.

Даша сияла. Не знаю, что Влад ей рассказывал, но она цеплялась за его руку и заливисто смеялась, а он улыбался ей в ответ. Прекрасная пара из них могла бы получиться. Но увы, лишь френдзона. Жизнь несправедлива.

– Привет. – Защитница, казалось, смутилась, что я застала ее такую – раскрепощенную и открытую. Настоящую Дашу, которую она обычно прикрывала масками серьезности и мудрости, приправляя все это толикой недовольства. – Роберт сказал, вы сегодня в городе.

– Решили приехать, – уклончиво ответила я. Отчего-то пересохло во рту, а грудная клетка сжала легкие. И я вдруг поняла: не хочу, чтобы Влад знал. Продлить бы неведение, прикинуться, слиться со стеной – неважно. Только бы не говорить. И вообще, мы с Эриком планировали вдвоем, а не вот так, внезапно… в одиночку. Под внимательным прицелом зеленых глаз. В присутствии его союзницы. Один на один с…

– Мы чай пить, – радостно сообщила Даша и зачем-то взяла меня за руку. Дыхание сбилось окончательно, отчего сердце застучало аритмично. – Идем с нами!

Это был не вопрос. Меня буквально потащили вниз, во внезапно переставшую казаться уютной гостиную. Усадили за столик и, пока я не передумала, вручили вазочку с конфетами.

– Изумительные просто! – поделилась восхищением Даша. – Подруга прислала из Лондона.

Я кивнула и, кажется, буркнула недовольное «спасибо». Да, с вежливостью у меня сегодня не сложилось. А еще и Влад смотрит как-то странно. И молчит. Будто подозревает. Будто понял и ждет, что я озвучу. Что? Что я вчера… сегодня… всегда…

– Ты попробуй, а я принесу чай, – добила меня Даша и упорхнула на кухню. Все. Мы остались вдвоем. Влад, непринужденно сидящий в кресле, и я – растерянная и злая. Зачем только согласилась на это чаепитие?

– Боишься? – подозрительно тихо поинтересовался он после нескольких мучительных минут тишины, разбавляемой лишь треском поленьев в камине.

– Я? – вскинулась. – Чего? То есть… Разве я должна бояться?

По бесстрастному лицу всегда непонятно, что за мысли родятся в голове. А вдруг Даша как-то прознала о венчании? Роб сказал, например, или подслушала? За бесстрастным лицом частенько скрывается ярость…

– Убийца пока никак не проявил себя. Да и Альрик бдит. Не бойся.

– А, это… – облегченно выдохнула. Поставила конфеты на столик и взяла одну. Фантик противно зашелестел, когда я машинально ее развернула. – Как поживает Игорь?

– Хорошо. Передавал тебе благодарность и все такое.

– Атли мне не чужие, – пожала я плечами и завернула конфету обратно.

– Ты какая-то странная сегодня. Жмешься. Случилось чего?

Случилось. Я замуж вышла вчера. Только вот сказать об этом, выдавить из себя жестокие слова не получалось. Нужные никак не хотели подбираться, другие казались неуместными и пошлыми.

Меня спасла Даша. Грациозно вплыла в комнату с большим подносом, на котором дымился чай и удивленно заявила:

– Эрик сегодня странно-тихий. Даже на Антона не кричит, хотя он налажал. – Она аккуратно поставила поднос на столик, рядом с вазочкой, и начала разливать чай по чашкам, изящно придерживая крышечку заварника пальцем. – Он не заболел?

– Эрик умеет себя контролировать, – уклончиво ответила я, облегченно выдохнув. Все же она появилась вовремя. Думаю, лучше нам сообщить сначала скади, а потом уже… возможно, завтра или через неделю…

– Не скажи. Антону частенько достается. Эрик умеет поставить на место. – Она лучезарно мне улыбнулась и протянула чашку. – Правда, не всех.

Я машинально улыбнулась в ответ. Все же хорошо, что она вернулась и разбавила обстановку болтовней. Ей, наверное, и самой неловко из-за напряжения, что вечно царит там, где находимся мы с Владом. Да и вообще, ей не позавидуешь: все же Влад ее друг, а Эрик – родной брат. Обоих она, должно быть, любит. А они собачиться вздумали.

Чашка была приятно-теплой, и чай пах вкусно – лимонной цедрой и полевыми травами. Такой Эля часто готовит мне по утрам. Замечательно поднимает настроение. Я расслабилась и откинулась на спинку кресла.

Вообще, расслабляться иногда вредно, а то и вовсе нельзя.

Нужно было отказаться сразу, пойти к Алану и закрыться в детской изнутри. Там Тамара, игрушки, там пахнет детским маслом и присыпкой. Там все проще и нет подводных камней.

Но я не пошла. Это было ошибкой.

– Симпатичный рисунок, – как бы между прочим обронил Влад и кивнул на мою руку. Сам как ни в чем не бывало потянулся за конфетой и тоже зашелестел фантиком. Противный звук – мне он сразу не понравился. Думаю, эти конфеты я пробовать не стану. – Что он означает?

Я облажалась. Не надела перчатки, не засунула руки в рукава. Позволила себе беспечность просто быть счастливой. За такое не прощают. Особенно такие, как Влад.

Даша побледнела. Закусила губу. Ее руки нервно сжимали дымящуюся чашку. Она смотрела на рисунок и, казалось, хотела мысленно его стереть. Выжечь, как лазером выжигают татуировку. Отмотать назад время и сломать кисточку Томы. Сломать меня, чтобы не…

А потом она медленно подняла на меня глаза. Испуг. Злость. Обида. Что-то по-детски трогательное было в ее взгляде. А губы почти беззвучно прошептали:

– Когда?

– Вчера вечером, – выдохнула я сухое, пустынное. И замолчала. Бывают ситуации, которые объяснения опошляют.

Полено в камине треснуло и взорвалось тысячами ярких искр – мне хорошо их видно с кресла. Я смотрела туда, потому что нужно было куда-то смотреть. Застыла в межвременье, между «остаться» и «убежать». Между сказанным и утаенным.

– Что – вчера вечером? – поинтересовался Влад. Он пытался, наверное, оставить достаточное количество невозмутимости в своем голосе. Процентов семьдесят, не меньше. Уверена, даже лицо его сейчас одето в одну из популярных масок – интерес в зародыше, который проявляешь чисто из вежливости, услышав совершенно не касающуюся тебя новость.

В этот раз не вышло. Голос дрогнул, последний слог треснул, и фраза осыпалась осколками на пол.

Разоблачен.

Мне нужно на воздух, и я малодушно встаю. Ставлю чашку на стол – механическое движение. Шагаю к двери, оставляя вопросы без ответа – ответ на поверхности, настолько очевиден, что слепит. Сверкает гранями на песке – мое счастье. Это плохо. Кое-кому никогда не выбраться из тьмы.

На улице дышится. Дождь ластится к коже, оседает бисером на куртке. Кривые лужи я обхожу, трава между камней на мощеной дорожке елозит по светлым джинсам, бессовестно их пачкая. Мне все равно. Я так боялась высказать вслух, признаться, что просто забыла, как дышать. Вспомнила уже тут, в саду. С веток, покрытых редкими листьями, безжалостно капало за шиворот.

Не может быть, чтобы Влад не знал. Столько лет атли и скади вместе, наверняка он видел такие рисунки на руках их женщин. На руке Божены был и вообще…

Зачем он тогда спросил? Сам боялся поверить или…

Впрочем, гадать не имеет смысла. И я надеюсь, что он не найдет меня здесь, в зарослях, во влажном, холодном саду, за сомкнувшимися у меня за спиной ветвями.

Убежище оказалось ловушкой. Это я понимаю слишком поздно.

– Как же глупо… Почему ты всегда поступаешь так глупо? – Он появляется, как всегда, из ниоткуда. И слова его ледяные, острые, от них озноб и паника… должна быть, но нет. Лишь усталость.

– Я знала, что ты это скажешь.

– Я не о венчании. О том, что не сказала мне. – Его лицо портит эта саркастичная ухмылка. Трещина рта. – Чего ты боялась, Полина?

– Ничего. Ничего я…

– Врешь! – слова хлестают плетью наотмашь. Не дают опомниться, собраться, быть. Новая «я» замирает, выпихивая вперед другую меня – старую, ветхую, в шрамах от былых порезов. Она сильнее и привыкла к таким поворотам. В ней мудрость боли. Я думала, она умерла… – Ты боялась. Ты думала, я буду действовать, противиться. Помешаю.

– Боялась! – почти кричу. Ветер вторит мне возмущением, качает ветви, и с них сыпется горох ледяных капель. Волосы намокли и липнут к щекам. Вчерашнее счастье – неразбавленное, приторно-сладкое, воздушно-карамельное – горчит. – Ведь так и было бы. Ты… ты всегда…

– Неважно уже, – перебивает он. Выдыхает и опускает взгляд. Перебирает внутри варианты, просчитывает вероятности. – Неважно. Совсем. Такие, как Эрик, не погибают в битвах. Всегда выходят героями. Рыцари в сияющих доспехах. Таких печатают на обложках журналов и приводят в пример детям.

Он говорит, и горечь растворяется в воздухе. Вода, льющаяся с неба, отравлена. Отравлены мысли, слова, движения. Отрава сладкая и липнет к губам.

– Я не хочу, чтобы он погиб, – выдыхаю неуместное. Лучше бы молчала, право.

– Не хочешь. – Он кивает. На меня не смотрит больше, но я и рада.

Взгляды иногда тоже ранят. Я ранила его, он меня – разве не это зовется справедливостью?

– Я хочу, – признается он неожиданно спокойно. – А еще лучше, чтобы вообще не рождался.

– Не надо…

– Не буду, – соглашается он. – Это ничего не изменит. Ничего уже не способно это изменить. На твоей жиле его отпечаток, и ничто его не затрет.

– Прости, что не сказала.

Эти слова – шелуха. Ненужная, сухая. От них першит в горле, как от песка, который случайно вдохнул.

Влад выстрелил в упор коротким, ненавидящим взглядом.

Контрольный.

– Послать бы тебя к черту…

Небо прячет мои слезы в дожде. Мы еще долго в саду там втроем – я, он и небо. Извечный наш безмолвный свидетель.

Глава 16. Вести из столицы

– Совсем промокла, – ворчала Тома, растирая меня полотенцем. Щеки онемели, а еще ныло в груди, глубоко.

– Это мой защитник, от него не будет вреда, – вяло ответила я, глядя на синеющую дыру окна. Сумерки прячут тени. Дождь закончился, в широких лужах тонули желтые листья, погружаясь на мутное дно. Я мысленно хоронила их, когда шла обратно, к дому. Влад уехал, а я еще долго стояла там, где дождь размывал его следы.

– Был защитником, – поправила Тома. – Ты уже не атли.

Не атли.

Не.

Атли.

Перекатываю эту фразу на языке. У нее знакомый вкус. Терпкий вкус свободы от прошлого. Я все сделала правильно, говорю себе. Если долго говорить, то можно поверить. Даже доводы есть, например, своя рубашка ближе к телу. Я не обязана говорить Владу обо всем, что происходит в моей жизни.

Когда я вернулась в дом, Даша молчала и хмурилась. Обнимала себя за плечи, смотрела в окно и, казалось, вот-вот расплачется. Еще одна не рада. Ну и черт с ней! Зато Лара меня поздравила. Сухо, конечно, в ее излюбленной высокомерной и отстраненной манере, но все же. Неожиданно.

В целом вечер прошел тепло. Ужин, посиделки у камина, тихие разговоры. Только сон не шел. Перевалило за полночь, а мы все сидели: я, Эрик, Тома, Эля. А еще Даша в кресле, поджав колени к груди. Она не участвовала в беседе – только слушала и почти не шевелилась. Еще гипнотизировала экран смартфона. Смартфон молчал.

Эрик казался задумчивым и отстраненным. За руку меня, правда, держал и иногда прижимал к себе, целуя в затылок. Было тепло и спокойно, я куталась в пушистый плед и прижималась спиной к груди мужа.

В дверь стукнуло неожиданно и резко – я даже подскочила. Такое впечатление, что в нее бросили чем-то тяжелым, и оно, ударившись, рухнуло на крыльцо. Эрик тоже встал и крепко сжал мои плечи, Даша поднялась, Тома воинственно подалась вперед…

Я замерла. Внутренности сжались. Сердце заколотилось, как сумасшедшее, плед сполз с плеча.

– Дарья, – бросил Эрик, и она кивнула. Подошла ко мне и зачем-то обняла. Бледная, испуганная.

Перед глазами пронеслись картины – одна красочнее другой. Неизвестный убийца в черном плаще с ритуальным ножом. Кривая улыбка, прищуренные глаза, впалые щеки. И волосы темные развеваются.

Почему я его таким представила?

Эрик уверенно подошел к двери, открыл ее… и за шкирку втащил в дом мокрого Дэна.

Его светлая майка была полностью испачкана грязью, чуть выше локтя алела ссадина, а на лице застыло выражение удивления вперемешку с досадой.

– Предупреждать надо, что у вас тут такая защита стоит, – недовольно пробормотал он и настороженно покосился на Эрика. – Может, отпустишь уже?

– Эрик, отпусти, – облегченно выдохнула я и высвободилась из объятий Даши. Эрик выпустил Дэна, но косился на него все равно подозрительно. – Что случилось?

– Навел я, значит, прицел. Чувствую – ты внутри. Ну и телепортнулся. А тут защита. Меня об дверь и жахнуло. Летел со ступеней я знатно. То еще удовольствие, я тебе скажу.

– Что-то с Бартом? Он прислал тебя? – Я опустила его жалобы на недостатки защиты скади. В груди проснулась тревога – тягучая, как смола.

Дэн тут же посерьезнел и кивнул.

– Трое его людей мертвы, Полина. Альрик постарался. Уж не спрашивай меня, как он их нашел. Сначала выманил, так как в послеление не зашел бы даже он. А затем прибил.

– Альрик? – испуганно выдохнула я.

– Избавляется от сольвейгов, – мрачно предположил Эрик. – Умно.