Текст книги "Я — хищная. Ваниль и карамель (СИ)"

Автор книги: Ксюша Ангел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Он нервно улыбнулся, словно ему стало неловко за то, что только что сказал.

Я покачала головой.

– Когда любят, так не делают.

– Как, Полина? – Он шагнул ко мне и снова оказался близко, мне пришлось пятиться и в итоге упереться подколенными впадинами в кровать. Невыгодная позиция, отступать больше некуда.

Хочу ли я отступать? Изнутри, обжигая, слезами рвалась обида.

– Ты солгал. Там, в доме Гектора, сказал, что она… – рыдания подавить не удалось, и я всхлипнула. Казалось, не дам воли чувствам, они разорвут изнутри и оставят в груди дыру. – Заставил поверить, что любишь ее!

Эрика, казалось, даже не задело. Он пожал плечами и, не раздумывая, ответил:

– Когда мы с тобой стояли на том пустыре, который открывал портал в кан, ты сказала, что вернешься к Владу и любишь его. Я тоже тебе поверил. Так в чем разница?

Это было неожиданно, я даже растерялась. Стояла и глупо хлопала ресницами, пытаясь придумать достойный ответ. Его не было. Нечестно! Тот случай не в счет. Я ведь… я ведь… о нем думала… Разве нет?

– Я тогда тоже злился, но в итоге понял, почему ты так поступила. Это было глупо, но ты хотела мне добра. Как и я хотел сохранить тебе жизнь. Жизнь, понимаешь?! Разве что-то имело бы значение, если бы умерла? – Он глубоко вздохнул и опустил глаза. – Я бы сорвался, натворил глупостей. А кроме тебя, у меня есть еще и племя, мне нужно думать о скади. Я – вождь, Полина.

– Давай вышьем это на твоей майке! – выдохнула я остатки злости, хотя в душе поняла уже – он прав. Мне нечего ему предъявить. Эрик спасал меня, и я на его месте, скорее всего, поступила бы так же. Но обида иррациональна, а я иногда совершенно не умею контролировать собственный язык… – Не успел это повторять? Вы, вожди, думаете, мы забываем это!

Его глаза потемнели, мне показалось, что карамельная аура тоже, окутала его сгустками тьмы – беспросветной, пугающей. Руки сжали в кулаки, словно он готовился нападать. Нападать на меня.

– Я не все, Полина. Помни это!

Голос оставался спокойным, но лучше бы он крикнул, ей богу. Жар в груди тут же угас, затылок обдало холодом, а в горле застрял ком из невысказанных, обидных слов.

Я испугалась. Сильно. Впервые в жизни испугалась Эрика…

Страх вытеснил остальные эмоции, он был таким сильным, как в детстве, когда я встретилась на повороте на нашу улицу с огромной рычащей псиной. Тогда, если бы вовремя не подоспел хозяин, я могла пострадать.

Сейчас хозяина не было. Да и вряд ли Эрика смог бы кто-нибудь удержать. И так же, как тогда в детстве, не зная, куда деть собственную беспомощность, я разревелась. Села на кровать, обняла себя за плечи и плакала. А вокруг сгущалась, обволакивала, подавляла чужая аура.

Рядом со мной подавилась кровать, теплые руки легли на плечо, сгребли в охапку, приподняли, усадили на колени.

– Прости, малыш, я не хотел напугать… – Растерянный голос прячется в моих волосах, ладони неуверенно гладят по спине. А меня уже не остановить – плотина рухнула, освобождая все то, что копилось внутри все эти недели.

Боль. Обида. Разочарование. Страх неизвестности. Прошлые комплексы, от которых, казалось, я избавилась. Испуг от странного поведения Эрика.

А он словно сам испугался. Сидел, прижимал меня к себе и покачивал, как маленькую. По голове гладил, по спине, и от рук его – больших и сильных – по телу разливалось тепло. Грело. Убаюкивало. Утешало.

Слезы закончились резко, раз – и нет их. Я всхлипывала, уткнувшись Эрику в плечо. И только теперь, рядом с ним, обнимая его, вдыхая его запах, поняла, насколько мне его не хватало. Насколько жизнь без него стала бессмысленной и серой.

– Прости, – шепнул он и поцеловал меня в висок.

Поднять на него глаза я не решилась. Вцепилась еще сильнее и положила голову ему на плечо.

– Мне было больно. И да, есть разница. Тогда, у портала, я действительно сказала это. Но то были лишь слова. Ты же был с ней… и ту комнату я видела… и кровать, и…

– Полина. – Эрик слегка отстранил меня и заставил посмотреть в глаза. Покачал головой, словно я сказала огромную глупость. – У меня никогда ничего такого не было с Лидией. И с Гектором я говорил, что не стану. Пытался вразумить, а в тот день, когда ты пришла, мы договорились, что он не станет тебе вредить, даже если я вернусь. Я действительно хотел помочь Лидии, ведь она из-за меня такая. Приходил бы, навещал, но остальное… Она же безумная была, неужели ты действительно думаешь, что я мог… – Он громко выдохнул и грустно улыбнулся. – Глупенькая.

– Не было?..

Я боялась поверить. Хотела, но… Я ведь помнила: и комнату, залитую светом закатного солнца, и расстеленную кровать, и краски на полу. И Лидию, бледную, испуганную, цепляющуюся за Эрика, как за якорь. И его самого – заботливого, сильного, надежного.

– Конечно, не было.

Уверенный. В глаза смотрит. И на лице – ни тени лжи. И я снова чувствую себя дурой. Все это я время я считала, что он… а он нет… А я сама… И на Тибете, и вчера… Предательница!

– Почему ты не сказал? – вырвалось само, с обидой – теперь уже на собственную глупость. – Не пришел ко мне, не объяснил? Думаешь, я не поняла бы?

– Не поняла бы, – кивнул. Ссадил меня на кровать, а сам встал и подошел к окну. Плечи опустились, в воздухе мрачно клубилась безысходность – теперь уже его собственная. – И не поймешь. Глупо было надеяться, что прошлое можно забыть.

– Прошлое?

Я ничего не понимаю, но хочется, чтобы он говорил. Чтобы не замыкался. А он молчит. Смотрит в черноту ночи и думает о своем, а я жалею, что у меня нет дара – читать мысли. Как все было бы проще, если бы он был. И каким глупым кажется теперь мое собственное требование…

Сижу и жду, Эрик не шевелится, словно решает, стоит ли мне говорить. Светлые волосы рассыпаны по плечам, блестят и серебрятся. И я невольно любуюсь. Не хочется никуда уходить. Полчаса – это мало, остаться бы здесь навсегда.

– Все совершали ошибки в прошлом. – Он начинает говорить резко, и я вздрагиваю. – Мои нельзя назвать ошибками. Я много натворил, тебе говорили, наверное. – В голосе слышится ирония и горечь, отчего теперь уже мне хочется усадить его на колени и жалеть. – Дарья не могла промолчать. Так вот то, что тебе говорили – мелочи по сравнению с тем, что я делал. И с тем, что хотел сделать.

– Ты сорвался, – отвечаю, и голос дрожит. – После смерти мамы…

– Я стал чудовищем. И ненавидел весь мир. А девочка эта, Лидия, просто подвернулась под руку. Она была одной из, но она была особенной. Ее я ненавидел больше остальных.

– Она была похожа на Божену? – строю я догадки.

Эрик развернулся ко мне. На лице – непонятное выражение, то ли презрение, то ли жалость, то ли страх оттого, что он все это говорит мне.

– Нет, не была. Она полюбила меня. А монстров не любят.

– Ты не монстр! – Я встаю решительно и шагаю к нему. Вдыхаю карамельный запах, обнимаю за талию, и щекой прижимаюсь к груди. Его сердце стучит громко и быстро. Но обнимать в ответ Эрик не спешит.

– Вчера я снова почувствовал это – желание убивать. И сейчас чувствую. Я могу навредить тебе, Полина.

– Не можешь, – шепчу упрямо, и снова слезы текут. Горячие, крупные. Впитываются в ткань его свитера, и на нем расползается мокрое пятно. – Я не верю.

– Не тебе, так Владу. – Его голос теплеет, рука скользит по моим волосам, и я невольно жмурюсь от долгожданной ласки. – Он козел, конечно, но тебя любит. И, наверное, тебе действительно было бы лучше…

– Нет! – перебиваю я яростно и поднимаю на него глаза. – Не смей решать, что для меня лучше! Сама решу.

– Разве не решила еще? – горько улыбается, и улыбка эта значит что-то плохое, необратимое для нас. Но руку не убирает, и надежда есть.

– С чего ты взял, что решила?

– Я влез тебе в голову вчера, – беззастенчиво выдает он. – Извини.

Но в голосе раскаяния нет. Оно и понятно – ведь в голове моей вчера были весьма определенные мысли…

– О… – выдыхаю я и опускаю глаза. Щеки тут же вспыхивают, а в груди разливается стыд.

– Знаю, ты этого не любишь, но я не удержался. Свидание прошло бурно.

– Ты мог просто спросить. Незачем было лезть в голову.

– Ты сказала бы правду?

– Конечно!

– Хорошо, я спрошу. – Он приподнимает мой подбородок и фиксирует его ладонью – не отвертеться. Смотрю в глаза и замираю, как кролик перед удавом. – Когда вы менялись кеном, что ты чувствовала?

– Я… ну я…

– Тебе понравилось. – Кивает. – И вчера тебе понравилось тоже.

– Зачем спрашивать, когда знаешь ответ?

– В том-то и дело, что знаю. Всегда знал. Потому и поверил тебе на том пустыре. Потому и удивился, когда вернулся из кана, что ты живешь у скади.

– Мне было обидно, понятно! – перебила я. – Все это время. Я думала, ты спишь с другой женщиной. И мы больше никогда… и вообще…

– Знаю. Но и ты должна знать кое-что обо мне. О моем прошлом, потому что, кажется, оно возвращается. И я не уверен, что могу это контролировать.

– Эрик…

Хочется сказать правильные слова, но я не знаю правильных. Да и есть ли они? Есть я, и есть он, а еще понимание: он – тот, кого я всю жизнь искала. А прошлое есть у всех. Оно иногда возвращается, врывается в размеренную, устоявшуюся жизнь, искушает, пугает, возрождает старые комплексы. Но суть в том, что оно – прошлое. И туда, как известно, возврата нет.

Эрик хмурится и на меня не смотрит. Сомневается. И снова готов отказаться от меня – теперь уже в угоду собственным тараканам. Только вот я не готова. Я больше не ребенок и знаю: отношения создаются большим трудом. Нужно прилагать усилия, идти на уступки, быть терпимее и учиться понимать.

Поэтому я обнимаю его. Крепко. Прижимаюсь к влажному от собственных слез свитеру и шепчу:

– Мне все равно. Я люблю тебя.

Замер. Не верит. Наверняка думает, что ослышался или я соврала. Но я ведь не лгу. Действительно понимаю: он лучшее, что было со мной. А прошлое… оно и у меня есть. Зеленоглазое прошлое, заставляющее сомневаться. Только вот в жизни нужно идти либо вперед, либо никуда. Сольвейги не отступают.

– Люблю тебя, слышишь!

Он молчит еще около минуты. Дышит шумно, сжимает мое плечо, словно боится выпустить. Пальцы путаются в моих волосах, и я поднимаю голову. Хочу видеть его глаза. Нахожу. В них – надежда. И я верю – мы все переживем, со всем справимся. Мне надоело плакать и страдать.

Не помню, когда он поцеловал меня. Или то была я?

Треск одежды и барабанная дробь пуговиц по паркету. Теперь и блузу придется выкинуть вместе с туфлями. Прохладный шелк покрывала под обнаженной спиной. Горячее дыхание на ключице. Непроизвольный стон. Переплетение пальцев, жар ладоней. И карамель. Неразбавленная, сладкая, пьянящая.

– Не уверен, что мне хватит полчаса, – шепнул Эрик мне на ухо.

Мне уж точно не хватит: не то, что полчаса – жизни. И я уже никуда его не отпущу, никому не отдам. Потому что за счастье нужно бороться. Даже если бороться придется с собой.

Глава 10. Точки над «i»

Постельное белье пропахло карамелью. Сердце стучало, как сумасшедшее, дыхание сбилось. Кожа отливала синевой. Переплетенные пальцы, вспотевшие ладони. Приятная усталость. Двигаться совершенно не хотелось, даже глаза открывать было лень. Лежать бы вот так, в темноте, наслаждаться теплом и бездействием. Застыть во времени, зарезервировать себе секунду в прошлом. Остаться в ней навсегда.

– Уверена, что все еще хочешь к атли? – Голос Эрика спокоен, но чувствуется: он не хочет, чтобы я уходила. Я тоже не горю желанием, но обещала Глебу. Давно его не видела, а ему нелегко сейчас.

– Глебу тяжело сейчас. Из-за Ники.

– Пойти против Гектора для Вероники – все равно, что покинуть клан. Она и так рисковала, когда ты пришла.

– Знаю.

– Глеб взрослый человек, и поймет…

– Не поймет, – перебила я. – Если мозги не вставить. Глеб – идеалист, и Ника была его идеалом. Теперь нет. И ему нужно понять: идеальных не бывает. Если хочешь провести с человеком жизнь, нужно уметь принимать не только достоинства, но и недостатки.

– Жизнь? – усмехнулся Эрик. – Странно это слышать от тебя.

– Думаешь, я никогда не хотела? – обиженно поинтересовалась я.

– Думаю, хотела. Только боялась. Трусишка.

– Уже не боюсь.

– Вот как? – Он слегка отстранил меня и в глаза заглянул. Не верит. Хмурится. А я улыбаюсь, потому что поняла – действительно не боюсь. Готова. Хочу этого.

Улыбнулась неуверенно. По напряженному лицу Эрика в последний раз скользнула тень сомнения. Скользнула и рассеялась.

– Правда?

Я кивнула.

– Только… не делай больно.

Глупая фраза. Нельзя этого требовать, понимаю. В жизни может многое произойти. Но вырвалось – назад не заберешь.

Эрик прижал к себе так крепко, что думала, кости треснут. И шепнул одно слово:

– Никогда…

Ничего не значащее слово, которое обычно не оправдывает своего значения. Но в тот момент хотелось поверить. Нельзя оскорблять настоящее – оно может просто уйти искать лучших хозяев.

В мире хищных женщина вручает свою судьбу мужчине. Всегда. Сложно оставаться независимой, когда законы против тебя. Можно сколько угодно хорохориться и говорить, что можно поменять систему, но один в поле не воин. Живя в социуме, нужно считаться с его правилами. А систему можно изменить только изнутри…

Любить – значит доверять. Радоваться улыбке на родном лице. Думать о будущем, строить планы, даже когда знаешь: половина не сбудется. Не потому, что не сумеешь воплотить, а потому, что жизнь хищного опасна. И нередко коротка. Именно поэтому нужно жить настоящим.

Не могу сказать, что никогда не думала об этом. Не мечтала. Не представляла, как у очага Роб будет читать тайные заклинания. Как свечи вокруг, переплетение запахов, струящихся дымом из аромаламп. Танец теней на стенах. Волнение, что становится комом в горле.

Думала. И мечтала. Только тайно, по ночам, когда все спят и из свидетелей – лишь звезды, луна и скрипящие половицы чердака, где пылятся заброшенные картины. А по утрам говорила себе, что все это блажь, да и не мечтаю я об этом всерьез. Так, мысли…

А сегодня вдруг поняла – я готова.

Стать женой. Навсегда.

Полчаса нам не хватило. Нам не хватило и трех – когда я собралась, за окном была глубокая ночь. Бушевал осенний ветер, срывал последние листья с почти голых ветвей. Небо плевалось дождем, барабанило каплями по подоконнику. Уходить не хотелось, но Глеб звонил уже дважды. Кажется, я его разбудила, а теперь он не мог уснуть и злился.

Хорошо, что я не все вещи забрала из квартиры – блуза оказалась бесповоротно испорченной, а туфли совершенно не хотелось надевать снова. Никогда. Поэтому когда я нашла на нижней полке гардеробной старые потрепанные кроссовки, возникло желание их расцеловать. И джинсы в придачу. Брошь я оставила на тумбочке у кровати – на майке цвета хаки она смотрелась бы по меньшей мере нелепо. Заберу потом, все же теперь нет поводов обходить эту квартиру стороной.

Эрик собираться не мешал. Притих, думал о чем-то своем и ждал. Затем так же молча перенес меня на крыльцо дома атли.

Порывистый ветер забирался под тонкую куртку и заставлял ежиться. В свете фонарей, освещающих подъездной пути, тонкими нитями серебрился дождь. Многочисленными бликами отсвечивала плитка, блестели спины дремлющих машин.

Я обняла Эрика на прощанье и шепнула:

– Я ненадолго.

Он сдержанно кивнул, проверил амулеты, которыми я давно обвешена, как новогодняя елка. Затем поцеловал в лоб, отпустил и… исчез. А я осталась наедине с собственными мыслями.

Ключи у меня остались еще с тех времен, когда я была атли. Назад их никто не требовал, а я и вовсе забыла о их существовании, пока недавно не нашла, прибираясь в квартире.

В гостиной царил полумрак. В камине тлели почти полностью перегоревшие дрова. На диване скомканно притаился забытый кем-то пушистый плед. На журнальном столике лежал томик Дюма с закладкой посредине. Когда-то я вот так же читала здесь по ночам…

Воспоминания – горько-сладкие, острые, пряные – всем скопом обрушились на меня, словно из ведра окатили. И я поняла: никогда больше не буду я здесь читать. Не буду спускаться к ужину, болтать с Глебом на крыльце, кутаясь в клубы сигаретного дыма. Никогда не буду стоять на небольшом балкончике в своей спальне и смотреть на ночное небо. Возможно, скоро, я вообще не буду здесь бывать. Если я и Эрик… если мы…

– Поля?

Голос со стороны коридора, ведущего в кабинет, заставил вздрогнуть и обернуться. Вот она – главная причина того, что никогда уже не будет, как раньше. Глупо было позволять себе поверить – пусть и на миг – что можно войти в одну и ту же реку дважды.

Влад уже шагнул в гостиную, но замер, заметив меня. В руке – папка с документами, рубашка расстегнута. Непослушная прядь упала на лоб, мешая смотреть. Небрежно-очаровательный образ, который он так редко примерял.

И я призналась себе – не все перегорело. Но если я действительно хочу построить семью с Эриком, нужно сжечь дотла. Сегодня же. Облить напалмом и…

– Привет…

Полумрак. Света торшера не хватает, чтобы проявить настроение на лице, отчего оно кажется загадочным и опасным. Тени неизменно приносят с собой романтику недосказанности.

– Случилось что?

Я покачала головой и почувствовала, как меня затапливает вина. Та самая, что воском застывает вдали от тепла, а вблизи плавится и течет, обжигая. Хотя вина эта родилась исключительно благодаря моим комплексам – я ведь ничего Владу не должна.

– Я к Глебу.

Тени рисуют облегчение на его усталом лице. И надежда скользит в улыбке. Тишина гостиной четко выделяет его шаги – мягкие, крадущиеся, кошачьи. Треск поленьев в камине, извержение искр – как предупреждение.

Поздно. Он рядом.

– Ты дрожишь. Замерзла?

Обнял за плечи, по-хозяйски так, словно имеет право не только обнимать, но и все остальные права владельца прилагаются, только он не спешит их использовать, а только дает сигнал: смотри, мне все можно. А я осторожно, но настойчиво высвободилась, словно давая понять: нельзя. Уже нет, хотя еще вчера я сомневалась и думала, или не думала совсем, а творила глупости… Неважно. Вчерашний день был пропитан вседозволенностью, сегодняшний же вернул в реальность.

– Не стоит.

Удивился. Замер. Даже на шаг отступил, наверное, чтобы рассмотреть меня лучше. И лицо мое, скорбное и виноватое, хотя вину я отчаянно гнала. Моя жизнь. Мои решения. Сам ведь говорил: подумай. Подумала.

Несколько секунд, немая сцена в темной, пустой комнате, в которую сочится из окон свет фонарей, а на стекле – полупрозрачные точки сентябрьского дождя. Осень просится в дом, но ее не пускают. Осени нет места внутри.

Влад всегда мне нравился тем, что понимал многое без слов. Вот и сейчас понял. Отвернулся, глаза отвел и постарался придать лицу каменное выражение. Не вышло. Эмоции иногда берут над нами верх.

– Извини, – зачем-то шепнула я, хотя извиняться не должна была. Но другие слова на ум не приходили, а молчание – разрушительное бездействие.

– Ну почему? – Он вскинулся, ироничная улыбка добавила драматизма в не без того напряженный разговор, состоящий из коротких фраз. – Почему когда я хочу все сделать правильно, всегда остаюсь ни с чем?

– Правильно – это как? – нахмурилась я.

По полу ползли причудливые тени. Камин снова притих, отблескивая горячим желтым, а по подоконнику снаружи забарабанили крупные капли. Дождь усилился. Выйти бы наружу, а не задыхаться здесь в неправильных диалогах. Так всегда: опрометчивые действия оканчиваются сложными словами. Или еще чем похуже.

– Будь я понастойчивее у сольвейгов или вчера, ты была бы моей.

– Думаешь, все так просто?! – взорвалась я, снова чувствуя ярость, словно после разговора с Эриком она не ушла, а лишь притаилась где-то в глубинах сознания и ждала подходящего момента, чтобы вырваться наружу. Нежеланный пленник, от которого не избавиться. – Думаешь, я вещь, которую можно быстро схватить и владеть?

– Прекрати передергивать. Я совсем не то имел в виду.

– А что ты имел в виду? Считаешь, я буду счастлива лишь оттого, что прересплю с тобой? Если бы это было так, у меня в жизни не было бы проблем. Но мне нужно немного больше…

– И я могу тебе это дать!

Он шагнул ко мне снова. Глаза горят. И прядь эта непослушная… неужели не мешает? Убрать бы, только не имею права. Вообще нужно держаться подальше. А прийти сюда сегодня – плохая идея.

– Ты этого не знаешь… – Отступила на шаг и потупилась. Трещина на паркете, ее видно даже в темноте. Большая, изогнутая, змеей заползает под журнальный столик. Когда я была здесь в последний раз, ее не было. Или была? Как много я пропустила! И пора признаться себе: я тут чужая давно. Несмотря на комнату на втором, которую держали в идеальном порядке, будто я могу в любой момент передумать и вернуться.

– И ты не узнаешь, пока не попробуешь. Нужно уметь рисковать.

– Мы пробовали и не раз, – пробормотала я.

И диван новый. Кресла. Те, что я помню, были с высокими спинками. Лина сидела на том, что правее, держала спину прямо, а Алишер неподвижным стражем чуть позади. Давно. Еще перед войной…

– Чушь собачья! Стейнмод тоже облажался.

– Я ничего тебе не обещала, – сказала я вслух, словно озвучивание придаст большую значимость словам. Словно для Влада это станет облегчением.

Не станет. Он надеялся. И совершенно не умеет проигрывать. Никогда не умел.

– Я не сдамся так просто, и не надейся.

Я и не прошу. Понимаю, что бесполезно. Но вслух не отвечаю – молчу, продолжая рассматривать новые, чужие для меня детали. Стол с напитками убрали. И на камине статуэтка совы – красивая такая, с открытыми крыльями, в прошлом я бы восхитилась.

– Я устала, – сказала больше самой себе, чем Владу. – И пришла к Глебу.

Влад догонять не стал, но пока я поднималась, чувствовала, что спина горит от его сверлящего взгляда.

Некоторые люди не сдаются никогда. Наверное, это хорошо, ведь если сдашься, опустишь руки, к цели не придешь никогда. Только вот теперь мне точно легко не будет. Эти несколько дней изменили не только меня – наверняка Влада тоже. И в том, что он будет делать в дальнейшем, как поступит, есть доля и моей вины. Только бы глупостей не наделал, сейчас они нам ни к чему. Потому что именно сейчас, считая ступени, я почувствовала, ощутила в воздухе то, о чем говорил Барт.

Опасность. Незримую, пока еще далекую, но уже необратимую. И нет, дело не только в таинственном любителе ритуалов, хотя и в нем тоже, но он – частность, один пазл огромной, пугающей картины будущего. Как и я. Как и все мы.

И уже дойдя до комнаты Глеба, я поняла – оно наступит, это будущее. Сомнет наши планы, бросит в огонь и развеет пеплом. И все, что мы можем – дать себе насладиться тишиной.

Перед бурей всегда тихо.

Глава 11. Соринки и бревна

– Чо говоришь, ты сделала?! – Глеб окончательно проснулся и смотрел на меня так, будто бы я совершила самую огромную глупость из всех возможных глупостей. Это правда. Совершила. А теперь расплачиваться придется. – Совсем, что ли, мозги отключила?

– Отключила, – согласилась я и, едва касаясь, провела указательным пальцем по струнам его гитары. Расстроенная. За годы дружбы с Глебом я научилась различать. – Тогда я мало думала вообще. Разве что о том, что умру.

– Если Эрик узнает…

Он замолчал. То ли испугался, то ли сожалеет о том несбывшемся, что непременно произойдет, если Эрик узнает.

– Он знает. И о том, что на Тибете было, и о том, что вчера.

– Еще и вчера?!

Не выдержал – встал. Прошелся по комнате, взъерошил волосы, отчего они забавно топорщились в разные стороны. И футболка помялась – моя любимая, с красной надписью. Вернее, уже бледно-розовой от частых стирок. Лет этой футболке больше, чем мы с Глебом знакомы. Впрочем, как и шортам с потрепанными краями. Босые ноги шлепают по паркету, когда он ходит весь такой домашний и глубоко несчастный. Отшельник в раковине.

– Влад умеет убеждать, – пожала я плечами. Снова провела по струнам. Они жалостливо откликнулись отнюдь не гармоничным звуком. – Я это… наверное, замуж выхожу.

– За Влада? – ошеломленно спросил Глеб, даже не пытаясь скрыть обреченность в голосе.

– За Эрика.

Молчание. Тишина. Только часы на комоде тикают и занавески колышутся от ветра. И зачем только Глеб окно открыл? Холодно же. В такую ночь хорошо перед камином, когда поленья трещат и мягкий плед на полу. Вино. Сыр. Тихие разговоры ни о чем.

– Что-то я запутался. – Он внимательно на меня посмотрел. Пытать не будет, но я ведь и сама пришла рассказать. Нужно произнести вслух, чтобы поверить. Осознать.

Я. Выхожу. Замуж.

Нет, одного раза недостаточно. Наверное, нужно раз десять сказать, и лучше перед зеркалом.

– Ты уверена?

– На все сто.

– А с Владом зачем целовалась? Подразнить?

– Не хотела я никого дразнить! Я растерялась. Испугалась. Не знала, что делать. А Влад… он всегда знает.

А ведь и правда, всегда. Куда идти, кому звонить, с чего начать. У него нет неразрешимых проблем – только трудности. Он выживает всегда, а в тот момент мне именно это и нужно было – выжить. Выбор невелик: сдохнуть, сломаться или что-то делать. Не останавливаться, потому что если остановишься – начнешь сомневаться. Влад не сомневается никогда. Его решения порой бесчеловечны, но если понадобится выкарабкаться из дерьма, я пойду к нему. И неважно, что будет потом. Когда ты мертв, принципы не имеют значения – этому он меня научил. Он меня многому научил, и, если разобраться, не только плохому.

– У вас прошлое, Полевая. Это нельзя отбросить. – Глеб покачал головой, выражая неодобрение. Несколько раз запустил пальцы в волосы, стараясь разгладить. Тщетно. Такие же непокорные, как он сам. – Влад не скрывает, что хочет тебя вернуть – неважно как, главное – результат. И ты даешь ему надежду. Зачем?

– Я ему ничего не обещала, – пытаюсь оправдаться и стереть осуждение, с которым он смотрит на меня.

– А ты не думала, что Эрика это тоже нехило напрягает? Твои эти… метания? Только вот тебе он не выскажет – необъективен, а Владу прилетит ответочка!

– Влада никто не просил меня возвращать! И знаешь, если уж мы начали друг другу претензии высказывать и соринки в глазах искать, то в твоих глазах тоже немало бревен.

– Например?

Он все еще не понимает, к чему я веду. И когда я озвучиваю, хмурится. Глаза отводит, будто если я увижу их в тот момент, пойму то, чего не стоит понимать. То, что он хочет оставить себе. Такой себе маринад для души. Концентрация страданий и жалости к себе. Даже такие, как Глеб, себя жалеют. Редко. В одиночку. Пока никто не видит. Но я-то знаю, налет тоски не скроешь. Она сочится изнутри, покрывая тебя всего. Оседает серым на коже, делает глаза тусклыми, а движения вялыми. Она множит лень и бессилие, и раковина, в которой ты прячешься, становится плотнее, жестче. Так тебя не найдут, не достанут, не заставят вывалить содержимое души на смотровой стол, чтобы там могли его перебрать и вычленить гниль. Гниль пахнет сладко, но ничего хорошего не несет. Только разложение. И смерть.

У меня есть козырь – я поборола собственную гордость. Надеюсь, это поможет вразумить Глеба.

– Предательства не обсуждаются, – резко ответил он, отвернулся и шагнул к окну. Занавески качались и ласкали его напряженные плечи.

– А ты не предавал? Ее народ и ее, в частности, когда питался? Превращая ее собратьев в растения? Думаешь, ей было легко видеть Лидию каждый день? Других ясновидцев, которых теоретически ты мог выпить? Понимать, что ты, в принципе, не виноват, тебе жить надо, но все же… Ты мог выбирать! Они – не могут.

– Не надо…

– Нет, надо! – напираю я. – Ты говоришь о моих косяках, но сам косячишь. Нужно уметь принимать человека не только, как дополнение себя. Ника – личность, и у нее свои принципы. И да, они отличаются от твоих. Потому что вы разные, ты – хищный, она – ясновидица. Я говорила тебе, еще когда у вас все началось. Помнишь, что ты ответил? Преодолеем. Сможем. И что, смогли? При первом столкновении характеров ты прячешь голову в песок. Обидели тебя, понимаешь. А ее? Кто ее пожалеет?

– Я поверил ей! – Обернулся. Глаза лихорадочно блестят, а губы горечь кривит. Скулы четко выделяются, щеки впали. Трехдневная щетина. Волосы топорщатся. – Как тебе тогда, когда…

Замолчал и снова глаза опустил. То ли понял, что глупость сказал, то ли просто не хотел ссориться. Развивать тему. Тема стара, как мир. Плавали, знаем. Ничего нового он мне не скажет. И я ему.

– Так ты наказываешь Нику за меня? За Юлиану, до которой тебе якобы дела нет? Женщины лгут, значит, не заслуживают прощения, так?

– Я не то имел в виду…

– А что? Все лгут, Глеб. И ты, когда придется выбирать между ложью и жизнью, тоже солжешь. Ложь – не смертельный грех. А женщина эта… – Я вздохнула. Говорить было тяжело, ведь говорила я вовсе не своими словами. Повзрослела? Возможно. Мир таков, какой есть, и его не изменить. – Потеряешь ее, будешь жалеть. Но это твоя жизнь, решать тебе.

Глеб молчал, и мне говорить больше не хотелось. Хотелось домой. Туда, где камин в комнате, где в кроватке тихо посапывает Алан. Где Эрик неизменно бодрствует – ему ведь почти не нужно спать, чтобы восстановиться. Он увидит меня и улыбнется. Отложит планшет в сторону и похлопает ладонью по кровати…

– Лара пакуется, знаешь? – прервал мои размышления Глеб. Тему, видимо, решил сменить, но хоть успокоился. Не хотелось ссориться. Все же я приехала поддержать, а не ругать.

Кивнула. Разгладила покрывало и отодвинула подальше гитару.

– Не целуйся больше с Владом.

– Не буду, – пообещала я.

В окно серым заглянуло утро.

Мы немного постояли на балконе. Глеб курил, а я всматривалась в плотный, молочный туман, оседающий на траву. Дождь кончился, и плитка блестела в тусклом свете ночных фонарей. На ветвях застыли липучие капли. А на расстоянии пяти метров, все тонуло в белой беспросветной дымке.

У крыльца припарковалось такси. На красном его, блестящем корпусе лоснилась влага.

– За Ларисой, – подал голос Глеб и затушил сигарету. – Поезжай, нечего тут ошиваться и Влада дразнить.

– Уверен? Не хотелось бы прощаться с тобой на такой ноте…

– Все ок, не парься. Да и спать охота, ты же меня разбудила.

Закрылся. И разговаривать больше не настроен. Впрочем, я тоже устала и с удовольствием прилегла бы на пару часиков. Слишком насыщенная неделя выдалась, слишком много впечатлений и эмоций.

В гостиной царил полумрак. Огонь в камине догорел, торшер был выключен, и свет проникал только через окна.

Входная дверь скрипнула, выпуская меня на свежий воздух. Пахло почему-то дымом и прелыми листьями. Уже почти совсем расцвело, свет фонарей терялся в тумане, окрашивая воздух сиреневым. Небо – низкое, пасмурное, нависло и дремало.

На широком крыльце, если немного зайти за угол дома, есть небольшой уголок, где можно спрятаться от всех и просто подумать. Подышать, расслабиться.

Ладони упираются в перила, лицо обращается к небу, и то отвечает мелкой моросью. Спокойно. Тревоги постепенно покидают тело, мышцы расслабляются. Стою. Улыбаюсь, как идиотка, строю планы. Несколько минут всего, и домой. Полчаса напряженного молчания в машине, потому как с Ларой мы никогда не ладили. Надеюсь, Эрик дома, и не придется ждать до вечера, чтобы его увидеть.