Текст книги "На осколках гордости (СИ)"

Автор книги: Ксенольетта Мечтательная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Глава 21. Виновницы. Эпизод второй

Волтуар усадил меня на диванчик и попросил подождать немного. Из открытого окна доносилось пение птиц, легкий ветерок покачивал невесомую занавеску. Возле сиреневой орхидеи, стоявшей на тумбочке, кружил небольшой шмель, дополняя чириканье монотонным жужжанием. А еще тихо скрипела палочка для письма, скользя по плотному желтоватому свитку. Взгляд Волтуара мельтешил по строкам, а губы были упрямо сжаты. Он спешил завершить дела, чтобы уделить мне время. Несмотря на свою любовь и желания, правитель оставался прежде всего правителем, а уж после – влюбленным шан’ниэрдом. Я терпеливо ждала, не смея отвлекать его.

– Пойдем, – произнес он, спрятав свиток в верхнюю шуфлядку стола и поднимаясь с кресла.

Открыл передо мною дверь, осторожно подтолкнул в талию. В коридоре удивил, крепко взяв меня за руку и зашагав к широкой лестнице.

– Что говорил целитель? Как твое самочувствие?

– Все хорошо.

– Ты мало ела, а в первые дни ни на что не реагировала.

– Думаю, в моем мире это назвали бы шоком. Может, было бы другое название, но я не медик… – подумала немного и исправилась: – не целитель.

Волтуар остановился, повернулся ко мне и, посмотрев на мою голову, виновато опустил взгляд на наши сцепленные руки.

– Целители не обещают, что она пройдет, но алхимики сказали, что есть краситель, способный спрятать ее.

– Это всего лишь седина, мой правитель, – улыбнулась я. – Или в Фадрагосе это что-то неправильное?

– Это признак старения у людей, виксартов, васовергов и гелдовов, – посмотрел мне в глаза, а второй рукой прикоснулся к моей щеке. Стараясь не притрагиваться к буграм заживающих ранок, погладил скулу. – Асфирель, ты слишком молода для старости.

Хотелось хмыкнуть, но я удержала ленивую улыбку, погладив пальцами его тыльную сторону ладони.

– Не беспокойтесь, Волтуар. От седины еще никто не умер. А мне двадцать три…

Двадцать три ли? Сколько я в Фадрагосе? Время тут совсем спуталось, затерялось среди постоянной спешки и упрямого рвения к цели. Не страшно.

– Я не переводила свой возраст в периоды, но вам точно не о чем волноваться.

В змеиных глазах таилась тревога. Или я все еще не научилась видеть в них отражение человеческих эмоций. Зрачок дрожал, непривычно часто расширялся – наверное, все же волнение, тревога, легкий страх.

– Пойдем, – повторил он, потянув к лестнице.

До нее мы не дошли – остановились напротив двери очередного кабинета. К камню Волтуар не притронулся, а просто по-хозяйски толкнул дверь и жестом пригласил войти в полумрак.

Тяжелые темно-синие шторы мешали солнечному свету проникнуть внутрь, но тонкая яркая полоска вертикально сочилась в крохотную щель. Волтуар подошел к окну и раздвинул шторы. Я на секунду прищурилась, а затем с любопытством осмотрелась. Письменный стол стоял у окна, ничуть не хуже тех, что были в кабинетах у правителей. Массивное кресло с высокой спинкой было обито белоснежным бархатом, а может, схожим сукном. Позолоченная лепнина делала его похожим на миниатюрный трон. У стены, обшитой светло-голубыми обоями, примостился низкий белоснежный диванчик, а в контраст ему, рядышком – крохотный, темный столик. Из такого же темного дерева в углу, возле дивана, высился книжный шкаф; его полки уже плотно занимали свитки, стопки бумаг, книги, расписные статуэтки животных и несколько горшочков с пышными фиалками. Возле шкафа висела картина в красивой раме; пестрые цветы обрамляли водопад, срывающейся в зеленые кроны.

– Посмотри туда, – подошел ко мне Волтуар и, взяв за плечи, повернул в другую сторону.

Взгляд пробежался по еще одному шкафу напротив двери, мазнул по низкому ни то столику, ни то табурету, на который неплохо бы поместилась клетка с Кешой, а затем упал на Фадрагос. Эта стена была свободна от матерчатых обоев – всего лишь штукатурка небесного тона. И прямо на ней была нанесена карта Фадрагоса. Под ней осталось место для могучего древа Жизни, а сверху по разные стороны от карты висели луна и солнце. Между небесными светилами тянулись незнакомые символы.

– Кабинет еще не обустроен до конца, – прошептал Волтуар, касаясь дыханием моего уха. – Как только пожелаешь, отправимся с тобой в обитель. Сама выберешь письменные принадлежности и любую мелочь, какую захочешь.

– Зачем мне кабинет?

В голове не мелькнуло ни единой мысли, в душе не пробудилось ни единого чувства. Я повернулась к Волтуару и посмотрела ему в глаза. Он заботливо улыбнулся, обнимая меня.

– В твоей комнате могут отвлекать посторонний шум и снующие по коридорам слуги. Ты увлекаешься книгами и историей Фадрагоса. Необычный интерес для любовницы правителя, но я решил поддержать его. И я никому не позволю осудить тебя, даже если ты, – он замолчал и, склонившись ко мне, прижался щекой к голове, – когда-нибудь решишь стать супругой правителя.

Я нахмурилась и тихо спросила:

– Ей тоже много чего запрещено?

– Асфирель, у всех есть обязательства и запреты.

– Спасибо за подарок, – поблагодарила я, искоса разглядывая большое зеркало у двери.

Богатая позолоченная рама с филигранными узорами мерцала инструктированными изумрудами. На маленькой полочке под зеркалом кислица раскинулась множеством фиолетовых лжебабочек, в которых редкими каплями застыли белые цветочки. Отражение в зеркале навевало тоску. Пара в нем с осторожным уважением обнималась. Высокий темноволосый шан’ниэрд, одетый в черно-золотой костюм правителя, спрятал лицо в полуседых волосах девушки, которую я с трудом узнавала. Она вцепилась тонкими пальцами в черную ткань рукава и, прижимаясь щекой к сильному плечу мужчины, беззастенчиво и колко смотрела на меня. В карих глазах янтарным пламенем въелись укор и осуждение. Темные круги под глазами сильно выделялись провалами на бледной коже, но не сильнее чернеющей метки вины. Сразу под ней, на впалой щеке, истощенной долгим голодом, тянулись рваные шрамы, покрытые тонким слоем светло-зеленой мази. Рыхлые отметины непокорности напомнили о Вольном, и это воспоминание неприятно резануло по без того изнывающему болью сердцу. Перед тем, как я отвернулась от незнакомки, ее губы презрительно сомкнулись в тонкую полоску.

– Прекрасный кабинет. Спасибо, – повторила я.

Через несколько минут Волтуар уводил меня в жилую часть дворца. Мы совсем немного не дошли до лестницы, ведущей к этажу с моей комнатой, свернули по коридору и уперлись в другую широкую лестницу, застеленную черной ковровой дорожкой с золотым окаймлением. Поднялись на второй этаж, минули арку прохода, заставленную по обе стороны горшочными пальмами. Направились дальше по полуоткрытому коридору: слева была мраморная стена, украшенная неброскими красками фрески, а справа колонны подпирали высокий потолок. Между ними протянулись кованные белоснежные перила, увитые ползучими цветами. Внизу раскинулся тихий, скрытый от посторонних глаз, дворик с сочно-зеленой низкой травой, просторной беседкой и бассейном под открытым небом.

Волтуар остановился у первой темной двери с резными узорами, поднял мою руку и, не выпуская из своей, потянул к кругу замка.

– Потерпи немного, – попросил он, внимательно глядя на меня из-под челки.

Наши ладони легли на теплый круг. Символы под пальцами ощущались острыми углублениями, они же порезали их, жадно впитывая капли крови. Я вырвала руку из слабого захвата и отступила.

– Извини, – поспешно шагнул за мной Волтуар. – Это позволит тебе приходить ко мне, когда захочется.

Будто я захочу.

С улыбкой кивнула ему, стискивая исцарапанную руку в кулак и прижимая ее к груди.

– Проходи, – пригласил Волтуар, открыв дверь.

Я вошла. Спустилась по трем полукруглым ступеням лестницы в просторную комнату и остановилась, озираясь по сторонам. Матерчатые обои цвета вороного крыла ловили на себе свет, льющийся из застекленных окон; выпуклая черная вышивка свету поддавалась хуже – темнела узорами. Балкон тут тоже был, но, как и окна, закрытый плотной стеклянной дверью с золотой рамой и такой же ручкой. Легкие белые занавеси застыли в полном безветрии. Под потолком тянулись позолоченные плинтуса, над окнами – такие же карнизы, и даже мебель из светлого дерева отдавала начищенной до блеска позолотой. На черном мраморном полу отражались комоды, шкафы, этажерки, заставленные цветами, флаконами зелий, заваленные книгами. По центру комнаты на полу разлеглось орнаментом панно. Часть его спряталась под ворсистым темно-серым ковром, на котором стояла широкая кровать. Четыре золотых столбика вытягивались из ее углов, причудливо изгибались, скрючивались, местами крепко сжимая драгоценные камни и в конечном итоге формируя замысловатый балдахин.

– В этом углу, – Волтуар заскрипел подошвой сапог, направившись в пустующий угол комнаты, – был мой стол.

– Куда его дели? – спросила я, сцепив руки перед собой и медленно шагнув следом.

– Я заказал новую мебель. Хватит места на двоих, – с улыбкой развернулся он ко мне, чуть раскинув руки.

Вскоре его улыбка померкла. Он подошел, останавливаясь в полуметре от меня. Долго молчал, разглядывая мое лицо.

– Я смогу читать тебе вечерами, учить языкам… Ты совсем не рада? Что я могу сделать для тебя?

Заметив мелькание наших отражений, я опустила глаза к полу, почесала щеку и едва слышно произнесла:

– Я немного устала. Забыла, сколько пробыла одна. Теперь сразу столько встреч: Дариэль, Акеон, вы… Совсем чуть-чуть устала. Голова кружится.

– Тебя провести в комнату? – сразу же подставил он раскрытую ладонь.

– Благодарю, почтенный.

В моей комнате сквозняк привычно играл занавесями, а пение птиц и стрекот цикад, доносясь с улицы, ни на секунду не смолкали. Еще в обед я переоделась в обеденное платье, а ближе к вечеру – в вечернее. И даже не потому, что ждала кого-то в гости, или мне разрешили отправиться в столовую, а просто потому, что такими были правила проживания во дворце. За этот день я успела повидаться не только с правителями – после обеда меня порадовали встречей с Елрех. Огорчило только, что отвели на встречу совсем немного времени. Да и выбила она ее с трудом, напоминая, что я пока все еще принадлежу Дриэну, а у меня под боком находится Кеша, которого я якобы должна реабилитировать беседами и вернуть согильдийцам полностью исцеленным.

Елрех не улыбалась беспечно, рассматривая меня. Не подбадривала мудрыми речами, не успокаивала, что все будет хорошо у любовницы правителя. Сидя рядом со мной на кровати, долго держала мою руку в своих руках, а потом попросила:

– Потерпи еще немного. Ты не останешься тут навсегда. Дриэн знает о твоем даре, знает о том, что ты собираешься искать. Он слишком дорожит гильдией и жадно воюет за всех, кто ценен, а ты сейчас бесценна.

– Опять будто товар…

– Своенравная Асфи, – притянула она меня к себе и, крепко обняв за плечи, погладила руку, – ты же так стремилась поднять себе цену. А когда за тебя готовы воевать, опять недовольно бухтишь.

Хотелось ответить ей, что иногда людей ценят не только за полезный вклад, но она опередила, тихо проговорив:

– Извини меня. Я и подумать не могла, что во дворце у нас найдутся враги. Почтенных и небесных всегда ставили нам в пример, как тех, на кого нужно ровняться, – замолчала ненадолго, а затем добавила: – Дриэн будет бороться за тебя до последнего. Отказывайся от ис’сиары – это все, что тебе нужно делать. Не позволяй ее надеть на себя.

Она поднялась, а я поспешно спросила:

– Что с северянами?

– Вольный до сих пор во дворце, – нахмурилась Елрех. – Значит, северяне приедут. Подождем еще немного, и если они не объявятся, Дриэн вернет нас в Обитель гильдий. Вот увидишь: он Анью призовет, но вернет тебя. Я напишу ему сегодня.

Я вышла в коридор, желая проводить ее, но охранные духи, пробужденные просьбами Волтуара, а может, Акеона, угрожающе засияли, снова запирая меня внутри просторной клетки. Они же и контролировали отведенное на встречи время. Зато стража не давила безмолвными слушателями.

До самого вечера я рисовала все, что приходило в голову: папину машину; сенсорный телефон с кошачьей мордочкой и печатными русскими буквами на экране, сложившиеся в короткое имя «Женька»; многоэтажные дома с частыми антеннами; собственную кухню в однокомнатной квартирке, которая после покоев Волтуара казалась совсем нищей, но не становилась от этого менее родной; колесо обозрения в парке, находившемся в десяти минутах ходьбы от моего дома. Художник, как выяснилось, из меня отвратительный, но при взгляде на черно-белые каракули сердце билось чуть чаще, а на душе теплело. Кончиками пальцев я гладила рисунки на дешевой, шероховатой бумаге и мысленно просила духов переместить меня туда, где все еще упрямым пламенем жила память, но уже чахла. Где она медленно погибала…

Разве картинка с котенком светилась, когда звонил Женька? Вроде бы что-то другое. И ларек с мороженым точно стоял одиноко под кленом? Кажется, рядом с ним еще торговали попкорном. Или нет… Но сильнее всего напугало то, что я с трудом вывела забытые буквы, где-то глубоко внутри сомневаясь, что правильно пишу имя. И только прочитав его несколько раз, вытерла выступившие слезы и, тихо рассмеявшись, кивнула. «Женька» было написано правильно. Точно правильно! Откуда же взялись глупые сомнения?

– К тебе можно?

Я встрепенулась, рассыпав листы, и сжалась комочком в кресле. Для чего он пришел? И почему духи пропустили его?

– Ты очень плохо выглядишь.

– А ты до сих пор не научился делать комплименты.

– Почему их любят слушать? – спросил Кейел и, не дождавшись моего разрешения, вошел в комнату. Бесцеремонно добрел до стола и, присев на угол, сложил руки на груди. – Зачастую в них только лесть, а она убивает стремления.

– Не всегда, – чуть распрямила я спину, насильно расслабляясь. Спустила босые ноги на холодный пол и поправила платье. – И не совсем так.

– Объяснишь? – слабо улыбнулся он, внимательно разглядывая меня, будто изучал.

– Для чего ты пришел? – с ровной спиной облокотилась я на стол, отвернувшись от Вольного и вздернув подбородок.

Оказывается, после всего случившегося, я все еще не разучилась смущаться. И даже щеки потеплели, а руки стали мять палочку для письма.

– Я ненадолго.

– Иногда кажется, что ты не слушаешь. Я ведь спросила не о том!

Он хрипло рассмеялся, и я затаив дыхание повернула к нему голову. Смеется искренне – в теплых глазах веселье плещется. Негромко покашлял в кулак и мягко попросил:

– Не ругайся, Аня. Я заглянул проведать тебя, как только узнал, что запрет снят.

А раньше запрет его не волновал, и приходил он с балкона. Я не озвучила замечания. Улыбнулась ему так открыто, насколько могла. Он не забыл обо мне, и это безумно радовало. Огорчало только утомительное и грустное ожидание – готовность к тому, что он прямо сейчас попросит меня о какой-нибудь услуге. Это же Вольный. Разве с ним может быть иначе? Не поверю. С ним по-другому не бывает.

– Спасибо за заботу.

Его улыбка дрогнула, а он отвел взгляд, цепляясь им за рисунки, раскиданные на полу. Все же не в заботе дело… Я тяжело вздохнула, но повторять вопрос не стала. Если ему что-то необходимо, он обязательно об этом сообщит. Только бы ушел скорее, а еще лучше уехал, оставил меня в покое, и хорошо бы, чтобы мы никогда больше не встречались.

– Помнишь легенду Аклен и Ил? – спросил, опустив руки и взявшись за столешницу.

Ну вот… Все, как я и предполагала. А чего ты ждала от него, Аня?

– Запомнила, – сказала я, смахнув невидимую пыль со стола.

– Ты знаешь, что они чувствовали?

Я нахмурилась и замерла. Их чувства как-то связаны с Энраилл или тайной? А может, обычное любопытство Вольного?

– Почему ты спрашиваешь? – поинтересовалась, украдкой наблюдая за ним.

Пальцы елозили по отполированному дереву, а вдохи были неровными, зато выдохи – тяжелыми. Будто он собирался что-то сказать, но не позволял себе, а, возможно, просто не знал, с чего начать. Я гулко сглотнула, радуясь, что мы не в полной тишине. И думать нельзя, что он может что-нибудь испытывать ко мне. Тем более чувства Аклен и Ил… Размечталась. Хватит быть наивной чукотской девочкой. И без того поздно поняла, что совсем не повзрослела.

– Их любовь воспевают, – ответил он, быстро убрав за ухо выбившийся из хвоста локон.

– И тебе это не нравится?

– Они были эльфиорами, а не шан’ниэрдами, – сказал резко, будто осуждал. – И их любовь ставят в пример.

– Почему мы говорим об этом?

Волнение окутало, сковало ноги. Я отложила афитакскую палочку, чтобы не разломать ее.

– Аня, они ведь убили друг друга. – Под его руками заскрипело дерево.

Я напряглась, приподняла ноги на носочки, чтобы убедиться: они не такие тяжелые, как кажется. Дыхание замерло, а сердце сжалось. Что Кейелу нужно от меня? Я знала, что он не обидит, не ударит, но все равно словно подготовилась вскочить и бежать. Куда угодно, лишь бы подальше от него.

– Кейел, ты злишься? – еле слышно поинтересовалась. – Это все как-то касается спасения Фадрагоса?

Он вздрогнул, чуть приподнял плечи – застыл. Постоял так немного, а затем кивнул. Прядка снова выскользнула и упала на изуродованную шрамами щеку.

– Да, Аня. Я должен спасти Фадрагос.

Выдохнул и улыбнулся дружелюбно, будто перед ним Елрех. К ней он всегда относился мягче, с уважением. Айвин говорила, что Елрех спасла ему жизнь. Видимо, Вольный был благодарен ей.

– Не бойся, Асфирель. Как и обещал, я больше не прикоснусь к тебе. И обустраивайся тут, – нахмурившись, стал осматриваться.

«Асфирель» от него прозвучало совсем непривычно. Всего одно неважное слово разделило нас невидимой пропастью, наполненной вязким туманом, в котором застревают нужные слова, эмоции… правда. Между нами пласт вранья.

Кейел пересел удобнее, немного оборачиваясь. Долго смотрел на платья, и показалось, что в это мгновение его улыбка потеряла теплоту.

– Если привыкнешь к Фадрагосу и будешь послушной, Волтуар сделает тебя счастливой.

Опустив голову, легонько хлопнул по столу. Совсем неслышно, беззвучно, но во мне будто что-то треснуло. Что скрыто за этим жестом? По-прежнему улыбаясь, Вольный оборвал мое с трудом натянутое безразличие:

– Мне пора.

– Куда? Ты уезжаешь? – я едва не подскочила, но сумела усидеть, а вот голос подвел: прозвучал тоньше.

– Нет, – покачал головой, глядя мне в глаза. – Нет, но духи скоро прогонят меня. Я зайду к тебе снова.

– Обещаешь?

Отвернулась, сжимая кулаки, стараясь унять дрожь.

– Наверное, зайду, – неуверенно произнес он. Откуда взялось чувство, словно мы опять прощаемся? – Асфирель, скоро тебе разрешат выходить из комнаты. Ты сможешь видеться со всеми в столовой и в парке. Главное, больше не оскорбляй правителей, тем более при посторонних.

Во рту пересохло. Глаза резало, будто плакать можно даже тогда, когда слезы давно высохли. Я кивнула, аккуратно выдыхая. В висках и горле стучало быстро-быстро, но я старалась удерживать мысли стройными рядками – в полнейшем порядке, закрыв в плотную коробочку. Ничего нельзя делать необдуманно, а думать надо тогда, когда сердце спокойно, а кровь не кипит в венах. Нельзя, нельзя, нельзя…

Кеша молчал, растопырив крылья и розовым клювом прочищая белоснежное оперенье.

– Поправляйся, – тихо сказал Кейел, снова легонько хлопнув по столу. Выдохнул шумно и поднялся.

Я до скрежета сжимала зубы, стараясь не слушать свое судорожное дыхание, не замечать, как колотятся руки. Отвернулась к балкону, чтобы не смотреть в спину Вольному. Нельзя…

– Кейел! – и будто что-то рухнуло от моего голоса, зато позволило вдохнуть спокойнее, когда он остановился и обернулся.

Обхватив голову руками и зажимая ладонями уши, я застонала. Оправдания мельтешили в голове, выбравшись из коробки. Они путали логику, растормошили сомнения и подвинули-таки решительность.

– В чем дело?

Я помотала головой, но так и не произнесла: «ничего». Качнулась в кресле, когда Вольный снова шагнул к выходу. Длинные пальцы коснулись занавеси, а я задохнулась. Можно ли захлебнуться эмоциями?

– Ты справился, – просипела я.

Не услышал.

«Громче. Я не буду разбираться в твоем лепете».

– Ты справился! – звонко воскликнула.

«Ее имя Мертвец. Таких мертвецов я вижу ежедневно тут».

Цепляясь одеревенелыми пальцами за край стола, я поднялась. Пошатнулась, но устояла.

«Тут их несколько сотен. Почему не плачешь и не расшибаешь лоб об пол? Только что я сказал тебе, что в журнале имена сотни умерших детей».

– Что? – Кейел опустил занавеску, склоняя голову к плечу. – Аня, о чем ты говоришь?

– Я их не знаю. Мы незнакомы.

– С кем?

– С твоим народом. Я его не знаю, – выдавила из себя улыбку, но получилась кривая гримаса.

– Я не понимаю тебя, – ласково улыбнулся он. – У тебя под боком целая библиотека небесных. Если у меня получилось заинтересовать тебя Фадрагосом и его спасением… Аня, Волтуар познакомит тебя с нашим народом.

– Нет же, – я опустила голову, опираясь на костяшки согнутых пальцев. Они болели, но колючая острота, отдающая эхом в запястьях, немного возвращала порядок мыслям. Совсем немного.

Кейелу нельзя доверять. А кому можно? Дриэну? Дриэн заботится о гильдии, а Вольный обо всем мире. Чья забота важнее, чье стремление чище? Если Кейел уедет, то продолжит поиск сокровищницы, и я должна опередить его. Нужно исправить ошибки и вернуться домой! Или спасти Фадрагос?.. Если я помогу Кейелу, а потом вернусь домой, то он снова с самого начала будет бороться один. И если он проиграет неизвестному Убийце, умрет не только Тиналь. Тиналь…

Я запуталась.

– Аня…

– Я могу помочь тебе! – вскинула голову. Нельзя отступать. Хватит строить шаткие мосты над пропастью лжи, если ее можно заполнить правдой! – Река Истины. Она что-то дала мне. Какую-то силу, но она капризная и… с ней трудно, Кейел! Но она есть! Это твой подарок? Ты обещал, что подаришь мне что-то бесценное. Говорил, что с этим мне не придется думать о сокровищах Фадрагоса. Что ты подарил мне, Кейел?!

Кровь отхлынула от лица, когда Кейел побледнел и пошатнулся. Он рванул к проходу. Опираясь рукой на стену, высунул голову, видимо, убеждаясь, что в коридоре никого не было. Вернулся, задернул занавеску и быстрым шагом направился ко мне. Сердце ухнуло. Я медленно опустилась в кресло. Если сейчас Вольный убьет меня, значит, я совершила последнюю ошибку.

Во всем виновна.

– Посмотри на меня, Аня.

Кейел присел на корточки возле кресла, вцепился двумя руками в подлокотник. В глазах застыл страх. Вольный боится? Я помнила, как нас посадили в клетки. Тогда он был ранен и тоже боялся, но страх был злобным и с сожалением, а теперь – другой.

– Ты взволнован.

Он нервно усмехнулся, потерся щекой о плечо, убирая волосы, но подлокотник так и не разжал.

– Давно пробудилось?

– Сила? – нахмурилась я, глядя на взбудораженного Кейела. – Давно.

– Говоришь, оно капризное, – на пару секунд замолчал, покачивая головой, – но ведь ни тебя, ни себя не выдает.

Оно?..

– Зелья помогают.

– Зелья?

– И алкоголь… – поправилась: – вино. Наверное.

– Зелье и вино прячут или сдерживают?

– Отпугивают.

– Кто еще знает, Аня?

Я открыла рот, но испугалась: а вдруг он потом их тоже убьет? Меня сейчас духи охраняют. А может, никого не будет убивать, но я не хочу больше брать на себя вину.

– Никто, – снова обманула я, едва не скривившись. Какое бы решение он не предпринял насчет меня, но Елрех не должна пострадать.

Он опустил голову. Я разглядывала чуть лохматые темно-русые волосы; отблеск закатного солнца на них привлекал. Сжимала ткань платья в кулаке, чтобы только не потянуться к Кейелу. К нему хотелось прикоснуться: погладить щеку или плечо, взять за руку, ощутить, как наши пальцы переплетаются. В ту ночь он был рядом со мной просто так. Просто потому, что хотел поддержать меня, помочь справиться с ужасом. Позволил мне разделить с ним горе. А сейчас я снова не знаю, чего от него ждать. И зачем он приходил? Ведь и вправду ни о чем не попросил, а всего лишь болтал бессвязно об Аклен и Ил.

– Кейел…

– Помолчи! – съежился, словно от боли.

И чего добилась признанием? Всего лишь хотела, чтобы и сегодня он тоже помог.

– Аня, тебе нужно беречь себя, – не поднимая головы, проговорил он.

– Что?

Мои зубы мелко застучали, будто от холода, но в комнате было очень тепло.

– Никому не рассказывай о Единстве. Продолжай отпугивать его, слышишь? – посмотрел на меня. Он пытался улыбаться, но улыбка дрожала. У Вольного-то? – Если хоть кто-то узнает, тебя казнят.

Зачем врет? Дриэн и Елрех уже знают, а я все еще жива. А может, не врет…

– Я могу помочь…

– Не нужно, – отрезал Кейел, а затем тихо рассмеялся, снова роняя голову на грудь.

Смех его так же тихо исчез, оставляя в комнате только шелест ветра, пение цикад и ночных птиц. Я удобнее села в кресле, уже прекрасно понимая, что от меня отказались. Почему? Видимо, обуза. Или быть может, с тайной Аклен’Ил он найдет сокровищницу самостоятельно. Думать о том, что его озвученный недавно интерес к любви Аклен и Ил таит в себе больше недосказанности, совсем не хотелось. Мысли на эту тему разрывали душу в клочья.

Мы молчали, сидя рядом и не глядя друг на друга. Просто молчали. Как выяснилось, слова имеют срок годности. Когда он истекает, они становятся абсолютно бесполезными. Хотя, наверное, все же чрезвычайно вредными для сердца.

Духи-защитники угрожающе замаячили – Кейел тяжело вздохнул, покачнулся и хрипло произнес:

– Береги себя.

– И ты себя, – прошептала я.

Он кивнул, бросив на меня мимолетный взгляд. Поднялся, удерживаясь за подлокотник, а затем, сжимая кулаки, ушел.