Текст книги "Кровавое копье"

Автор книги: Крейг Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

В ту ночь, когда за ним пришли, Ран услышал, как хозяйка открыла дверь на стук и изумленно вскрикнула, когда в дом ворвались неизвестные люди. Прежде чем они вломились в его спальню, Ран схватил форму и документы – больше ему ничего и не нужно было, – распахнул окно, сбросил вниз сапоги и одежду и рискнул спуститься по водосточной трубе. Никто не гнался за Отто, хотя они видели, как он убегает. Преследователи очень легко могли попасть в него, но не стреляли, и Ран понял: Эльза все сделала так, как он ее просил. Пока у Гиммлера оставалась надежда снова завладеть Копьем, Ран нужен ему живым.

Добравшись до подножия горы Вильдер-Кайзер, Ран переоделся в военную форму и спрятался вблизи от узкого уступа над пропастью, куда в древние времена сбрасывали пленных. В таком месте и подобало умереть воину.

Вильдер-Кайзер, Австрия

15–16 марта 1939 года

По приказу Бахмана гору окружили несколько отрядов. Как только начались поиски, он сделал все возможное, чтобы незаметно стянуть к деревне подкрепление. Он не хотел упустить беглеца, но в то же время не желал, чтобы жители деревни заметили, что в этих краях проводится военная операция.

Через час после полуночи нашли его гражданскую одежду, а двадцать минут спустя – самого Рана. Он был одет в форму гауптштурмфюрера, но прятался, будто беглый раб, в узкой расселине между скал. К тому времени, как подъехал Бахман, солдаты простояли почти целый час, окружив пленника. Беглеца было приказано только задержать, но все же с него сняли фуражку и перстень. Шарфюрер передал Бахману поддельные документы о переводе Рана на другое место службы.

Бахман посветил на бумаги фонариком и подошел к старому другу с улыбкой, в которой не было ни капли дружелюбия.

– У тебя ничего не получилось бы, Отто. Тебя арестовали бы сразу, как только ты показал бы эти документы. Розыск поручили мне! Мне ли не знать, что ты будешь делать! – Он немного помолчал и добавил: – Ты понимаешь, что мне придется убить тебя?

Ран усмехнулся.

– Лично? Или ты только отдашь приказ, Дитер?

– Думаю, для тебя большой разницы нет, но ты можешь выбрать себе смерть; легкую или нет – решать тебе. В этом смысле рейхсфюрер Гиммлер предоставил мне полную свободу. Я по-прежнему могу быть твоим другом, Отто. Я все сделаю очень быстро. Ты ничего не почувствуешь. Но для этого, друг мой, я должен получить то, что ты забрал у Гиммлера.

Ран посмотрел на людей, державших его за руки, и перевел взгляд на Бахмана.

– Поклянись жизнью своей дочери! Дай мне слово, что моя смерть будет безболезненной!

– Клянусь жизнью моей дочери.

Ран кивнул.

– Тогда я скажу тебе правду… но только тебе одному, Дитер.

Бахман несколько секунд молча смотрел на старого друга.

– Если ты лжешь…

– Я не лгу. Я задолжал тебе правду, Дитер.

– Оставьте нас наедине!

Солдаты отошли метров на пятнадцать и встали кругом. С трех сторон площадка была довольно ровная, поросшая деревьями. С четвертой стороны был обрыв. Солдат было двенадцать, и все они освещали Бахмана и Рана фонарями. Они стояли близко друг к другу, их лица озарял свет.

Ран потер руки и потопал ногами, пытаясь согреться.

– Где ты спрятал Копье? – спросил Бахман.

– Ты должен кое-что понять, Дитер. Как только я скажу правду, тебе придется солгать Гиммлеру. На самом деле лучше тебе ничего не знать.

– Очень трогательно, что ты так обо мне заботишься, но я все же рискну. Где оно?

– Ты говоришь об Антиохийском копье?

– О чем же еще?

– У меня его нет. Да и как я мог спрятать его? Я его в глаза не видел!

– Мы с тобой знаем, что это не так!

– Ах вот ты о чем! Ты говоришь о том, что мы привезли из Франции! Это не Антиохийское копье, Дитер. То, что ты счел реликварием, я заказал швейцарскому мастеру. Старинную шкатулку позолотили и украсили рубинами и жемчугом, которые я купил в магазине. Ты думаешь, зачем я тогда попросил у тебя денег? Достоверные подделки стоят очень дорого! А что до куска железа, который вы называете Антиохийским копьем, тут мне больше повезло. Я случайно выкопал его в твоем саду.

Бахман смотрел на Отто, вытаращив глаза.

– Что ты говоришь?

– Я говорю, что ты убил тех людей – мы убили их – ни за что! Я сам спрятал драгоценную реликвию Гиммлера в той пещере, Дитер. Поэтому я поехал туда заранее, до начала экспедиции, и направлял поиски в нужное русло. Все это было сущей ширмой, лишь бы только мы смогли привезти игрушку сумасшедшему и остаться его любимчиками!

– Я тебе не верю!

– Ты не хочешь верить, но я клянусь, это правда. Я клянусь в этом жизнью своего ребенка.

– Нет. – Бахман покачал головой и попытался улыбнуться. – Это просто твоя тактика… Ты лжешь. Ты скажешь что угодно, лишь бы тебя не пытали! Тебе известно, где оно.

– Антиохийское копье исчезло в Константинополе больше восьми веков назад, Дитер. Никто не знает, где оно. Что же до Кровавого копья катаров – оно в сердце каждого истинного рыцаря!

– Но ты говорил, что Раймунд отослал Копье в Лангедок с младшим сыном!

– Если он обладал Копьем и выбрал пытки вместо того, чтобы отдать его, то он был еще наивнее, чем Петр Бартоломью, но я знаю: Раймунд глупцом не был. – Видя, как обескуражен и растерян Бахман, Ран вдруг расхохотался. – Я все пытаюсь представить себе, как это воспримет Гиммлер, когда ты ему расскажешь. Он ведь станет во всем винить тебя? Никто не любит, чтобы его дурачили, а безумцы это любят меньше всех. Мой совет: скажи ему, что я унес тайну с собой в могилу. Обещай, что ты будешь продолжать поиски, но я погиб, а ты не смог мне помешать. Но ради всего святого, друг мой, не говори ему правду, иначе он прикажет тебя убить!

– Истинное это копье или нет, но я верну ему то, что ты у него украл!

– Я не могу позволить тебе сделать это, Дитер.

– У тебя нет выбора!

– У человека всегда есть выбор… даже если и не самый лучший.

В следующее мгновение Ран развернулся и опрометью бросился к обрыву. Солдаты рванулись наперерез, но остановить Рана было трудно. Он налетел на самого крепкого из них. Тот не удержался на ногах. Двое солдат попытались ухватить Рана за полы шинели, но он успел сделать еще два шага.

В следующее мгновение он исчез.

Вильдер-Кайзер, Австрия

16 марта 1939 года

Ран падал и слышал, как свистит в ушах ветер. Он видел проносящийся мимо черный горный склон. Отто думал об Эльзе. Она сидела рядом с ним неподалеку от Монсегюра. Он едва коснулся губами ее щеки, а она сказала ему, что всегда хотела бы вспоминать его таким, как в тот день, когда они сидели на траве так высоко, над всем миром, среди прекрасных призраков.

Берлин

11 апреля 2008 года

Через пару недель после возвращения в Цюрих Итан получил письмо от фрау Сары фон Виттсберг, одной из паладинов ордена рыцарей Священного копья. Она приглашала его в свои берлинские апартаменты вечером одиннадцатого апреля. Дама хотела попросить его о каком-то одолжении.

Фрау фон Виттсберг жила в старинной квартире, в доме постройки девятнадцатого века, не утратившем первоначальной прелести после реставрации. Он стоял на территории бывшего Восточного Берлина в симпатичном тихом квартале, выстроенном в богемском стиле, и Итан с удивлением обнаружил, что бывшая светская дама так хорошо себя чувствует в столь непретенциозной обстановке.

Ей было за семьдесят, и она до сих пор была довольно хороша собой. Серебряная седина, большие, круглые, внимательные, темные глаза. Аристократическая осанка и уверенность, манеры женщины, привыкшей общаться с дипломатами, и несгибаемый характер человека, выжившего в концлагере.

В холле и гостиной не висело ни одной фотографии в память о ее борьбе за освобождение Западного Берлина, продолжавшейся тридцать лет. Стены были украшены картинами германских художников, изгнанных из Берлина в тридцатые годы прошлого века. Нацистские власти заклеймили их как декадентов. Имена живописцев были знакомы Итану, но этих работ он прежде не видел, поэтому несколько минут с интересом изучал полотна, пока хозяйка заваривала чай.

– Джанкарло говорил мне, что вы похищали подобные картины и разбогатели на этом, – проговорила Сара фон Виттсберг, поставив серебряный поднос на маленький столик перед канапе.

Итан добродушно улыбнулся.

– Если вы опасаетесь, что я вернусь и ограблю вас, не бойтесь. С той жизнью покончено.

– Он мне так и сказал. Он говорил, что вы обрели веру, или что-то в этом роде. – Она обвела взглядом картины, словно увидела их впервые в жизни. – Знаете, я не слишком люблю подобное искусство. На самом деле я их не понимаю, но я люблю то, что они символизируют. Эти художники остались верны себе, хотя это стоило им жизни. А в наши дни живописцы продают свои полотна за деньги, которые им, в общем-то, и не нужны. – Немного подумав, она добавила: – Я побывала в концлагерях, вы это знаете.

– Да, мэм. Я читал об этом в одной из первых статей, опубликованных рыцарями.

– Мы с матерью почти год пробыли в Бухенвальде.

– А сегодня годовщина освобождения этого лагеря?

– Очень похвально. Очень похвально, мистер Бранд.

Она немного помолчала.

– Джанкарло говорил, что вы непременно произведете на меня хорошее впечатление. Теперь я начинаю понимать почему. Моя мать была еще очень хороша собой тогда, в самом начале, и ее превратили в проститутку для надзирателей. Через год, когда ее красота увяла, нас перевели в другой лагерь, где пытались уморить тяжелой работой и голодом. И им бы это удалось, будь у них чуть больше времени. Но все началось с Бухенвальда. Когда мне снится ад, я попадаю в Бухенвальд. Хотите узнать о потрясающе жестокой иронии? – спросила Сара после тягостной паузы. – Через несколько лет мать призналась, что мой отец служил в охране этого лагеря. Мы пробыли там с конца сорок третьего почти до конца сорок четвертого. А мой отец работал там несколько месяцев осенью тридцать восьмого. Он был одним из тех людей, кого Гиммлер пригласил на работу лично. На самом деле его можно назвать придворным историком, и в концлагеря его отправляли для острастки, в качестве дисциплинарного взыскания. Сначала я думала о том, что мой отец наверняка не мог быть похож на тех надзирателей, которые встречались нам с матерью. Мне он запомнился милым, ласковым человеком. Мать говорила мне, что он был самым благородным мужчиной на свете. Впрочем, когда я повзрослела, мистер Бранд, я стала считать, что он, наверное, вел себя точно так же, как все прочие. Когда я думаю так, у меня разрывается сердце, но, видите ли, в концлагерях работало много достойных и честных людей… и, глядя на каждого из них, Господь плакал. Я скажу вам, что отличало моего отца от остальных. Это факт, мистер Бранд, а не вымысел любящей дочери. Проработав три месяца в Бухенвальде, он подал прошение об отставке. Он покинул орден «Мертвая голова». Конечно же, Гиммлер не смог с этим смириться. Нацисты все обставили так, словно в горах произошел несчастный случай, но это было убийство. Они сообщили в газетах о его гибели и увенчали его славой, но при этом похоронили неизвестно где, даже не обозначив это место. Именно так Гиммлер относился к узникам концлагерей.

Фрау фон Виттсберг невесело улыбнулась.

– Вы знакомы с легендой о Парсифале?

Итан посмотрел на нее, удивляясь, почему она вдруг сменила тему разговора.

– Парсифаль был тем рыцарем, который увидел Кровавое копье и Чашу в зале замка Короля-рыбака, – сказал он, заметив, что фрау фон Виттсберг ждет ответа на свой вопрос.

Она кивнула и продолжила:

– Это красивая языческая легенда, которую присвоили себе христиане, но она, как я думаю, поучительна для всех. Когда Парсифаль увидел процессию рыцарей и дам, несущих Копье и Чашу, он должен был спросить: «Кому служит тот, кто следует за этим?» Если бы он задал такой вопрос, Король-рыбак исцелился бы от хромоты, а его умирающая страна вновь расцвела бы. Но Парсифаль не произнес ни слова, и его сковал крепкий сон, а очнулся рыцарь в одиночестве среди пустыни. Мой отец понимал эту легенду лучше всех людей своего времени. Он был ученым, он знал все, что только можно было, о Святом Граале, и все же он повторил ошибку Парсифаля. Он видел тот грандиозный спектакль, который разыгрывали нацисты: красивая военная форма, красочные флаги, величественные триумфальные процессии, но он забыл спросить: «Кому служит тот, кто следует за этим?» Наверное, как и большинство немцев в то время…

Фрау фон Виттсберг подошла к столику, налила чай в чашки и предложила Итану сесть рядом с ней.

– Я не собираюсь говорить с вами загадками, мистер Бранд, но, к собственному удивлению, я тоже повторила ошибку Парсифаля и моего отца. Называйте это грехом умолчания, если хотите. Что еще хуже, я не могу оправдаться, даже ссылаясь на молодость и неопытность, как могли бы сделать они, если бы искали для себя оправданий. Я была достаточно взрослой для того, чтобы во всем разбираться лучше, и к тому же помнила о моральном падении отца. Более того, я – дитя концлагерей. Мне знаком самый уродливый лик человеческой природы… и все же я не задала самый важный вопрос!

– Вы говорите о Совете паладинов?

– Я боролась за судьбу Западного Берлина с первого же мгновения, как только возвели стену. На самом деле это была двадцативосьмилетняя осада, но никто не ждал, что она завершится победой. Щедрой рукой я давала деньги на борьбу; фактически я растратила на это большую часть моего состояния. Обрабатывать политиков и дипломатов – работа не для бедных, мистер Бранд. Я вела войну на уничтожение, и меня нисколько не смущало то, какие по ходу дела приходилось создавать альянсы. Иначе ничего не получилось бы. У нас не было свободы в выборе друзей – лишь бы они служили нашей цели. Когда все закончилось и стена рухнула, я думала, что орден рыцарей Священного копья распадется сам собой. У нас больше не осталось причин для существования. На протяжении ряда лет я высказывалась о многом, но не об этом. Конечно, у нас были деньги, помещенные в разные компании, мы создали агентурные сети на местах; к этому времени коммунистический режим в Советском Союзе пошатнулся. Поэтому и после объединения Германии мы не могли сидеть сложа руки. А когда СССР распался, разгорелся конфликт на Балканах, и нам показалось, что нельзя поворачиваться спиной к геноциду, творящемуся там…

Фрау фон Виттсберг медленно покачала головой.

– Мне никогда не приходила в голову мысль о том, что моя война закончена и пора покинуть свое место в ордене. Я гордилась тем, чего мы достигли, потому что я знала: мы сопротивлялись величайшей тирании и выстояли в борьбе. Мое место среди паладинов означало, что я многого добилась. Свет моей зрелой жизни уравновесил мрак моего детства. Это означало, что я не просто осталась в живых, а что-то совершила. Вместо того чтобы совсем покинуть Совет, я устранилась и доверила свой голос Йоханнесу Дикманну. Я доверяла Хансу. Я знала, что он все будет делать правильно. Когда он состарился и уже не мог участвовать в работе Совета, я позволила ему передать мой голос его племяннику. Мы все так решили. Герр Олендорф оказался необычайным мастером убеждения, мистер Бранд. Потрясающе харизматичный, яркий человек… но при этом такой продажный – я подобных больше в жизни не встречала. А я была знакома с самим дьяволом. Мы превратились в гуманитарную организацию – творили добрые дела при свете дня, а уж что совершалось при луне, одному Богу известно. Девятнадцать лет я не требовала, чтобы мне показывали отчеты и счета, а ведь я имела на это полное право, и долг обязывал меня просматривать их. Я не вспоминала о вопросе Парсифаля, и вот теперь я очнулась посреди пустыни. Мы продавали оружие и поставляли наемников самым мерзким людям на земле. Мы подсылали убийц к демократически избранным лидерам. Мы украли огромные средства самыми разными способами. Ради выгоды мы торговали наркотиками, людьми – только для того, чтобы делать деньги, и в конце концов начали убивать друзей. Я говорю как одна из тех, кто занимался этим, потому что я могла попросить объяснений, но предпочла отвернуться и смотреть в другую сторону, а не на пляску чудовищ. Все это закончится сегодня, мистер Бранд. Я не могу нарушить молчание, но я намерена взять на себя ответственность.

Она кивком указала на старинный сундучок, стоявший в углу комнаты и служивший подставкой для комнатных растений.

– Загляните внутрь, пожалуйста. Там лежит то, что, как я думаю, вы оцените по достоинству.

Итан подошел к сундуку, снял с него горшки с цветами и открыл. Сверху лежал поднос с разными безделушками – монетками, кольцами, крошечными стеклянными кувшинчиками и маленькими фарфоровыми статуэтками.

– Поднимите поднос, – сказала фрау фон Виттсберг.

Сделав это, Итан увидел небольшой золоченый ларчик размером не больше музыкальной шкатулки, украшенный мелкими необработанными рубинами и жемчужинами. Он казался грубой поделкой – до тех пор, пока до тебя вдруг не доходило, что перед тобой реликварий, изготовленный в девятом столетии.

– Откройте. Только осторожно, – предупредила фрау фон Виттсберг. – Петли совсем проржавели.

Итан приподнял крышку и увидел кусок железа размером с его кулак. Вот почему ларец был таким тяжелым. В уголке виднелась карточка с напечатанным текстом и зловещим знаком свастики. На картонке было написано: «Антиохийское копье: найдено доктором Отто Раном в пещерах Сабарте, Лангедок, 1936».

Внизу стояла подпись Генриха Гиммлера. Не веря своим глазам, Итан посмотрел на фрау фон Виттсберг.

– Моя мать умерла в тысяча девятьсот шестидесятом году, и тогда я узнала, что с тридцать девятого года у нее имелась сейфовая ячейка в банке Цюриха; договор об аренде продлялся каждые десять лет. Естественно, я поехала в Цюрих, желая выяснить, что там хранится. Если честно, я надеялась найти там какие-нибудь древние акции, которые за это время подскочили в цене раз в сто, но там лежала только эта шкатулка и любовные письма от моего отца. Эта карточка была спрятана под шелковой подкладкой. Я даже не уверена, что мать видела ее.

– Вы не догадываетесь, зачем Отто Ран передал это вашей матери?

– Я не догадываюсь. Я знаю. Отто Ран был моим отцом, мистер Бранд. В моем свидетельстве о рождении написано, что я – дочь Эльзы и Дитера Бахман, но моя мать сказала мне, кто мой настоящий отец. И письма – тому подтверждение. Я уверена: в тот самый день, когда мой отец подал Гиммлеру рапорт об отставке, он пришел к нам домой и передал это моей матери. Я помню тот его визит, потому что тогда я видела его в последний раз. Был холодный зимний день; на отце была форма офицера СС. Я раньше никогда не видела его в этой форме и сначала даже не узнала. Для меня он был «дядя От» и, сколько я себя помню, являлся членом моей семьи. Если только я не тешу себя фантазиями, у него был при себе какой-то сверток, не больше того реликвария, который вы сейчас держите в руках. Я тогда подумала, что он принес мне гостинец. Он всегда что-то дарил мне, когда приходил в гости, а в этот раз забыл. С моей матерью они разговаривали шепотом. Жаль, что я не могу пересказать вам содержание беседы. Помню только, что они были очень серьезны и, пожалуй, напуганы. А потом мама плакала. Несколько недель спустя мой ненастоящий отец сказал мне, что дядя От умер – произошел несчастный случай в горах, в Австрии. Дитер Бахман погиб в Польше несколько месяцев спустя. Моя мать снова вышла замуж, а когда ее второго мужа убили на Сицилии, его родственники объявили ее еврейкой, чтобы завладеть ее состоянием. После войны у нас было то же, что и у других: мы оказались на пепелище и все начали сначала. К тому времени, как Берлин был отстроен заново, я вышла замуж, а моя мать умерла. Она так много повидала в жизни, но не увидела стену. Об этой шкатулке я узнала через несколько дней после ее похорон. Еще не прошло года с тех пор, как русские обнесли стеной Западный Берлин, когда Ханс Дикманн пришел ко мне и попросил меня помочь в организации защиты города. Я к этому времени уже привезла шкатулку из Цюриха и как раз читала об осаде Антиохии во времена Первого крестового похода. Объясняя то, что они задумали с сэром Уильямом, Ханс говорил мне, что мы в осаде и, несмотря на то что наше положение выглядит безнадежным, мы должны сохранять веру. Это заставило меня вспомнить о том, что произошло в Антиохии, и мне показалось, что этот разговор – знамение Божье. Я ответила Хансу, что сделаю все, о чем бы он меня ни попросил, даже буду соблазнять политиков, если это необходимо. Мой муж был богат. Мы завели множество знакомств среди важных персон. Меня осенило, и я предложила Хансу назвать нашу организацию орденом рыцарей Священного копья, поскольку наше положение казалось мне почти таким же отчаянным, как у крестоносцев в Антиохии. В то время мы все были весьма современными людьми, мистер Бранд, и Ханс не был склонен создавать рыцарский орден – по крайней мере, так скоро после гиммлеровского ордена «Мертвая голова», но тут я показала ему сокровище моего отца. После войны Ханс стал истовым христианином. Увидев Копье, он сказал мне, что теперь верит – у нас все получится. На этой реликвии мы, паладины, принесли клятву. Не могу сказать вам, каким огнем пылали наши сердца, когда мы передавали Копье из рук в руки и клялись его священным могуществом. Дав обет, мы повели бой в точности как крестоносцы в Антиохии – мы ни на миг не сомневались в том, что по Божьей воле в один прекрасный день сокрушим стену. А теперь послушайте меня, мистер Бранд. Паладины поручили мне распустить орден. Это нужно было сделать уже давно, и, как вы можете себе представить, предстоят немалые труды – включая продолжительные беседы с различными правоохранительными органами. Все это я улажу. Моя ошибка носила нравственный характер. В правовом смысле слова я не совершала преступлений. Впрочем, я не стану молчать, как прежде. Я не заслуживаю того, чтобы хранить это сокровище, и не стану искушать Провидение, притворяясь, что это не так. Теперь настал черед поговорить о вас. Джанкарло заверяет меня, что вы знаете, где место для этой реликвии.

Итан с трудом обрел дар речи.

– Должен признаться, мэм, – пробормотал он, – я понятия не имею, что делать с чем-то подобным.

– Тогда я предлагаю вам молиться и просить, чтобы Господь вас направил. Не торопитесь… а потом сделайте то, что должно. Я не собираюсь одобрять ваше будущее решение и не хочу даже знать о нем. Но помните вот о чем, мистер Бранд. Некоторые верят, что обладающий Священным копьем может определять судьбу мира.