Текст книги "Кровавое копье"

Автор книги: Крейг Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– А что же произошло с настоящим Карлайлом? – спросил Итан.

Мэллой покачал головой.

– Дэвид Карлайл в девяносто четвертом году служил наемником на Балканах. Это последняя официальная информация о нем до девяносто седьмого года, когда он становится преемником Кеньона в Совете паладинов. Подозреваю, что он убит и похоронен где-то в Сербии или в Боснии. Кеньон присвоил себе его имя, потому что они внешне похожи друг на друга.

– Той ночью Роберт поднялся выше, – проговорила Кейт, не спуская глаз с фотографии человека, за которым она почти одиннадцать лет назад была замужем. – К тому времени, когда взошла луна, он добрался до Траверса богов. Наверное, к трем-четырем часам утра он уже был на вершине и до рассвета спустился с горы.

– Не понимаю, – покачал головой Итан. – Зачем Кеньону понадобилось отказываться от собственного имени?

Мэллой помолчал. Он ждал, что Кейт что-нибудь скажет, но молчала и она.

– На мой взгляд, есть одна веская причина, – сказал Мэллой. – Он попал в беду. Какие у него были неприятности, это еще вопрос, но тем не менее он получил время для того, чтобы поправить свои финансовые дела, поэтому для меня вся эта история выглядит некоей инвестицией в его дальнейшую деятельность.

– Шесть месяцев, – процедила сквозь зубы Кейт. – Шесть месяцев мы встречались, а потом поженились. Вот сколько у него было времени.

– Тогда же произошло приобретение компании, – отметил Мэллой.

– Схема подстроенного банкротства мне ясна, – сказал Итан. – Кеньону понадобились деньги, ему не хотелось слишком сильно наследить, но зачем нужно было вовлекать в это Кейт? Почему он на ней женился?

Мэллой снова посмотрел на Кейт. Ее слезы высохли.

– Всякий иллюзионист знает, – сказал Мэллой, что ключ к успеху фокуса в том, чтобы в самый важный момент отвлечь внимание зрителей. – В данном случае отвлекающим моментом был Айгер, вернее – неудача, постигшая Кейт. Широко освещаемый в прессе подъем на вершину в рамках медового месяца… Что может быть лучше? А когда восхождение сорвалось и двое австрийцев рассказали о том, что своими глазами видели, как Кейт, ее супруг и их проводник сорвались в пропасть, предполагалось, что потом только об этом все и будут говорить. О том, какое ужасное происшествие случилось в горах.

– Значит, австрийские альпинисты должны были просто стать свидетелями этой катастрофы? – спросил Итан.

– Это не просто свидетели, – сказала Кейт.

– Но их наняли потому, что за ними не числилось никакого криминала, их ничто не связывало ни с тобой, ни с Робертом, да и с вашим проводником, кстати говоря. Весь смысл был в том, что они обо всем расскажут и даже покажут место, где, по идее, лежат два трупа. Тело Кеньона так и не нашли – ну что ж, такое на Айгере не редкость.

– Наверное, о том, что случилось со мной, Роберт узнал буквально через пару дней, – проговорила Кейт.

– И когда он услышал твою версию произошедшего, она оказалась еще лучше, чем то, что задумал он, поэтому ликвидировать тебя не потребовалось.

– Я к тому времени все рассказала Джанкарло. Он меня выслушал, не моргнув глазом, а потом пообещал мне – пообещал! – что найдет убийцу Роберта, если даже это станет последним делом в его жизни.

– Он причастен к этому, – решительно заявил Мэллой. – Он, и Лука, и Джек Фаррелл, и Хуго Олендорф, и отец Джека Фаррелла – все активно действующие паладины.

– И что же нам делать? – спросил Итан. – Я имею в виду, что мы по-прежнему не знаем, как найти этого человека. – Он посмотрел на Кейт. – Ведь мы будем его искать?

– Непременно, – ответила Кейт, сжав зубы. – Мы обязательно найдем его.

– Но как? Непонятно, – пробормотал Итан.

– Джанкарло скажет мне, где он.

Берлин, Германия

1936–1938 годы

Поводов выпить всегда хватало. Выпивка сопровождала жизнь литератора. После часов корпения над текстами всегда возникала потребность пообщаться с людьми. Появились деньги и новые знакомства, но ничего хорошего это не обещало. Как раз наоборот.

Гиммлер заметил перемены в поведении доктора Рана в начале тысяча девятьсот тридцать седьмого года, вскоре после первого повышения в звании, и он позаботился о том, чтобы Отто намекнули на его ошибки. Летом этого года Ран опубликовал свою вторую книгу, «Слуги Сатаны». Возникли проблемы с корректурой, добавлениями и «разъяснениями», которые Ран категорически отвергал. Когда в книгу все же были внесены изменения в согласии с официальной точкой зрения на расовую чистоту, Отто больше не высказывался публично насчет правки, но в личных беседах с друзьями буквально пылал праведным гневом. В результате за ним установили наблюдение. Название книги тоже вызвало нарекания. Как ни старался Ран растолковать, что Люцифер – это носитель света в мире, сравнимый с Прометеем, неизбежно возникали опасения, что Ран туманно намекал на гитлеровский рейх… или, что того хуже, на СС Гиммлера.

Настала пора вернуть доктора Рана к реальности, и в сентябре Гиммлер отправил его в Дахау, где он до декабря проработал надзирателем. В Берлин Ран вернулся присмиревшим и послушным, но в это самое время Гиммлер прочитал несколько неприятных отчетов о поведении Рана в лагере, где упоминались некоторые замечания, высказанные Раном другому охраннику. Слова граничили с изменой. Так возникла необходимость в прослушивании телефонов Рана и перлюстрации его почты.

В январе тысяча девятьсот тридцать восьмого года один из адъютантов Гиммлера обмолвился о том, что Ран не заполнил формуляр о расовом происхождении. Все поступавшие на службу в СС, начиная с тысяча девятьсот тридцать пятого года, должны были заполнять соответствующую анкету. Правда, доктора Рана приняли в СС при особых обстоятельствах. К нему не предъявляли обычных требований, никому не приходило в голову усомниться в расовой чистоте нового «золотого мальчика» рейха. Что за вопросы? Но подчиненный Гиммлера не желал отступаться. Все верно, но пусть оформит свидетельство! Гиммлер сказал, что позаботится о том, чтобы доктору Рану сообщили о возникшем инциденте. Бумаги пошли по инстанциям. Просьба заполнить анкету была выражена вежливо, но твердо. Ран, уверовавший в свою роль примадонны, сказал, что все исправит. А потом он попросту ее проигнорировал, как и многие другие циркуляры.

Берлин, Германия

Осень 1938 года

Весной тысяча девятьсот тридцать восьмого года Гитлер осуществил аннексию Австрии. Произведено это было без единого выстрела, послужило подтверждением верности политики фюрера и навсегда заглушило робкие голоса протеста и призывы к умеренности. Продвижение на восток было не агрессией, а воссоединением. Австрия и Германия стали не двумя отдельными нациями, а одной, единой. И словно бы для того, чтобы еще нагляднее подтвердить этот факт, судьба в июле этого года забросила австрийскую и немецкую команды альпинистов на неприступный северный склон горы Айгер. Преодолев большую часть пути по скалам, у самой вершины спортсмены объединились и завершили восхождение единой командой. В ознаменование триумфа Гитлер лично пожал руки каждому и воспользовался этой победой, чтобы в очередной раз высказаться о судьбе Германии и, естественно, превосходстве арийской расы.

Произошло еще одно событие, мало замеченное в остальном мире, но внутри рейха отпразднованное с большой помпой: Гитлер дал распоряжение о переносе копья святого Маврикия из венского музея Шатцкаммер в кафедральный собор Нюрнберга, где оно когда-то находилось, будучи одним из символов Священной Римской империи. Некоторые полагали, что именно этим копьем был пронзен распятый Христос. Считалось, что копье найдено в Иерусалиме матерью Константина. Согласно преданиям, копье побывало в руках таких воинственных правителей, как предводитель гуннов Аттила, Карл Великий, Оттон Великий и даже Наполеон. Согласно легенде, тот, кто обладал этим оружием, держал в руках судьбы мира. Вернув копье в Нюрнберг, Гитлер фактически возвращал себе власть над давно забытой Священной Римской империей и ставил себя в один ряд со славными царями-воинами, пронесшими Копье судьбы от победы к победе.

Как только реликвия была помещена в Нюрнбергском соборе, Гитлер приказал ведущим ученым Гиммлера подготовить подробную историю копья, дабы те подтвердили истинность самых невероятных легенд. Гиммлер, естественно, обратился к своему лучшему специалисту. Доктор Ран провел тщательное расследование и на основании множества документов заключил, что новоприобретенный артефакт Гитлера, на протяжении многих лет не раз являвшийся собственностью представителей европейских королевских семейств, на самом деле был создан в период правления Каролингов, то есть во времена Карла Великого, примерно через восемь столетий после Рождества Христова. Ран написал о том, что копье Лонгина, хранящееся в Ватикане, гораздо древнее, а его подлинность является вполне обоснованной. Это копье, согласно разъяснениям Рана, весьма вероятно, является именно той реликвией, о которой сообщали паломники, побывавшие в Иерусалиме в седьмом веке. После того как Иерусалим пал под натиском войска Мухаммеда, копье было перевезено в Константинополь. Наконечник (почему-то сломанный) попал в Париж вместе с терновым венцом через Венецию в тринадцатом веке, когда император Константинополя Балдуин II продал несколько реликвий Людовику IX, ибо очень нуждался в деньгах для укрепления расшатанной обороны своего государства. Несколько столетий копье было предметом религиозного поклонения, но во время Французской революции, в конце восемнадцатого века, пропало. Древко копья было захвачено турками в тысяча четыреста пятьдесят втором году и послано в Рим в тысяча четыреста девяносто втором, когда султан Баязет подарил его Папе Иннокентию VIII. Также претендовало на подлинность, как отметил Ран, и так называемое Антиохийское копье, найденное и вновь утраченное во время Первого крестового похода. Он отметил, что это копье могло покинуть Иерусалим всего через несколько десятков лет после распятия Христа.

Гиммлер был человеком обстоятельным и, прежде чем представить результаты исследования Гитлеру, сам внимательно изучил их. Как только он с леденящим душу ужасом понял, что Ран счел драгоценную реликвию Гитлера средневековой подделкой, у него не было иного выбора, как только распорядиться, чтобы отчет исправил один из подчиненных доктора Рана. Из соображений престижа Гиммлер приписал этому документу авторство Рана, но дал приказ отправить историка в рабочий лагерь Бухенвальд.

Только страстные увещевания штандартенфюрера Бахмана убедили Гиммлера позволить доктору Рану служить надзирателем в этом лагере, а не стать узником.

Эльза впервые заметила перемены, происшедшие с Отто, во время Олимпиады тысяча девятьсот тридцать шестого года. Тем летом все пребывали в приподнятом настроении – кроме Рана. Вначале Эльза приписала эти изменения извечной склонности Рана к меланхолии. Такую же мертвенность в его взгляде она видела, когда он трудился управляющим гостиницей. Легкая депрессия после обрушившейся на него славы была объяснима. Но депрессия не проходила. Порой Эльза видела, как Ран смеется, но его смех не казался радостным. Даже на Сару, которую он просто обожал, Ран смотрел с какой-то тоской. Его ум заострился. Цинизм, естественно приходящий в зрелом возрасте, сделался более жестоким. Ран обрел энциклопедические познания в области эзотерики, но словно бы утратил эмоции, страсть.

После этого лета Ран стал еще чаще встречаться с женщинами. И некоторые его романы представляли собой настоящие грязные истории. Бахман сообщал Эльзе разные слухи и сплетни, и она всеми силами старалась не испытывать шока и отвращения. Она говорила мужу, что все происходит из-за того, что Ран слишком сильно пристрастился к спиртному, просила повлиять на него, но в душе понимала, что алкоголь – это всего лишь пусковой механизм. На самом деле проблемы Рана крылись гораздо глубже.

Отслужив поздней осенью тысяча девятьсот тридцать седьмого в Дахау, Ран очень старался стать прежним, но это были только попытки. Его веселость казалась чрезмерной и неуместной. Он говорил, что собирается писать не одну книгу, а сразу четыре или пять. Он даже вернулся к написанию романа, который начал несколько лет назад. Конечно, это осталось лишь планом, и через некоторое время его отчаянно ослепительные улыбки снова стали тоскливыми. Он как-то неестественно быстро старился, его волосы редели, кожа приобретала землистый оттенок, начала проявляться полнота. Он по-прежнему был красивым мужчиной, но в свои тридцать четыре вдруг стал выглядеть пожилым. Они с Бахманом перестали так уж сильно отличаться друг от друга и чем-то напоминали старых чудаков, сидящих порой за столиком в дешевых кафе и сутулящихся под грузом прожитых лет.

Когда-то в порыве страсти Эльза сказала Рану, что ей бы хотелось всегда представлять его на траве рядом с руинами Монсегюра и чтобы она сидела рядом с ним. Они слушали бы ветер, и им бы казалось, что он доносит до них голоса мучеников за веру. Теперь, когда она думала об Отто, воображение уже не дарило ей таких картин. Жизнь жестоко расставила все по своим местам. Эльза не забыла, как Рана не раз тошнило после попойки. Иногда она вспоминала, каким он был в то время, когда управлял гостиницей. В страшных снах она видела его стоящим на посту в концлагере. В более удачные дни он опять становился модным ученым и рассказывал берлинским дамам о Сатане, который, оказывается, очень пострадал в Риме, но в целом был очень забавным малым…

Когда Эльза задумывалась о причинах падения Рана, ей всегда приходил на ум Бахман. Пожалуй, это несправедливо. Ран сам сделал выбор, но когда-то он был настолько свободен, его так волновало… все на свете. Как же он все это утратил? Ответ ясен, и пусть он не слишком справедлив и точен. Бахман, словно вампир, высосал из него жизненную силу и сделал серым и дряхлым стариком – таким же, как и он сам. Эльза полюбила Отто, но его душу забрал Бахман. И во время их встреч, по воскресеньям, когда Ран приходил пообедать и повидаться с Сарой, Дитер словно бы демонстрировал свою победу – прирученного, полууничтоженного соперника.

Узнай Бахман о мыслях Эльзы – он был бы шокирован. Он ведь так сильно любил своего друга. Дитер никогда не сказал о нем дурного слова, по-настоящему переживал, когда поведение Рана вызывало недовольство у Гиммлера. Как-то раз, обуреваемый тревогой, Бахман сказал о Ране:

– Вся эта слежка! Почему они не видят, что он сам себя уничтожает?

Он говорил об отчете Отто, из-за которого его сослали в Бухенвальд, но точно так же мог бы сказать и о многих других случаях.

Январь 1939 года

Когда в январе тридцать девятого Ран вернулся из «командировки» в Бухенвальд, он не стал делать попыток углубиться в работу или вести себя прилично в обществе: он постоянно поднимал голос и произносил неподобающие речи. Некоторые высказывания Рана Бахман пропускал мимо ушей, но порой очень сердился. Неужели Ран хотел, чтобы его самого и его друзей убили?

– Теперь мы уничтожаем людей за их мысли, Дитер?

– Убивают за гораздо меньшее, Отто, и это тебе отлично известно! Повторяю: ты должен быть осторожен! Ты ходишь по краю пропасти!

– Из-за того, что я не говорю Гитлеру, что его копье подлинное?

– Твои неприятности не только в этом отчете, и ты очень глупо поступаешь, ставя истины выше здравого смысла.

– Он хотел получить историю своего копья, и я ее ему предоставил.

– Он хотел подтверждения своего собственного мнения! – с холодной усмешкой проговорил Бахман. – И кто ты такой, чтобы заявлять ему, что он ошибается?

– Я эксперт!

– Вот в этом ты весь, Отто! Ты сидишь по правую руку от второго по могуществу человека в Германии и ведешь себя так, словно для тебя это ужасное неудобство!

– А тебе не приходило в голову, что дело вовсе не в моем отношении к проблеме, а в реакции всех остальных?

– Выпей, Отто. Когда ты трезвый, ты меня пугаешь.

Конечно, так бывало не всегда. Если бы Ран постоянно был желчен и язвителен, люди бы просто перестали терпеть его общество. Иногда он рассказывал о девушке, с которой встречался. Утверждал, что подумывает сделать ей предложение. Ни Эльза, ни Бахман с ней не были знакомы, а встречи с ней Ран скрывал, но уверял их обоих, что она им понравится. А потом улыбался и говорил, что хотел бы пригласить на свадьбу Хайни. Хайни – так называли Генриха Гиммлера. Только его близкие друзья и полные идиоты употребляли это уменьшительно-ласкательное прозвище. Ран близким другом Гиммлера не являлся.

Бахман сказал Рану, что рейхсфюрер будет рад приглашению.

– По меньшей мере он порадуется тому, что ты образумился. Кто знает? Может быть, он даже удостоит тебя своим присутствием! Он не раз говорил мне, что все твои проблемы от одиночества. Тебе нужно жениться и обзавестись детьми. Иначе у твоих чувств не будет якоря.

– Астрид меня привяжет, уж это точно, – ответил Ран. – Я стану другим человеком, обещаю! Вот увидите!

– И когда ты собираешься сделать ей предложение? – поинтересовалась Эльза.

– Собираюсь с духом… но, думаю, скоро.

– Я бы на твоем месте поторопился, – сказал ему Бахман.

В его голосе прозвучало нечто вроде предупреждения, и Эльза заметила, что от Рана это не укрылось. Должно было случиться нечто ужасное.

В тот вечер, перед сном, Бахман сказал жене, что очень тревожится за Отто. Эльза попыталась его успокоить. Дела шли на лад. Ран стал меньше пить. И эта девушка, Астрид. Похоже, он питает к ней серьезные чувства. Эльза произносила эти слова, и вдруг ей пришло в голову, что Ран всегда говорит об Астрид с мрачной серьезностью. Эльза даже подумала, уж не дурная ли это шутка – какой-то зловещий намек на самоубийство. Когда Отто упоминал Астрид, в его взгляде сквозило что-то жуткое, и Эльзе стало тревожно. Она любила Рана, несмотря ни на что.

– Я вовсе не уверен, что в данный момент Отто может себя спасти, Эльза, – покачал головой Бахман. – Гиммлер дал приказ начать расследование. Мне велено ничего не говорить Отто об этом, но положение крайне напряженное, и наш друг может потерять все.

– Почему? Что такого ужасного он натворил?

– Дело не в том, что он натворил. Дело в том, каков он. – Заметив недоуменный взгляд жены, Бахман добавил: – Есть опасения, что он кое-что утаивает.

– Что он может утаивать?

– Во-первых, что он еврей. Отто очень долго отказывался заполнять сертификат о расовой чистоте, и у Гиммлера возникли подозрения, что он может что-то скрывать. Рейхсфюрер сделал запрос, и по особым каналам проверили историю семьи Отто.

Дальние предки Эльзы были евреями из Восточной Европы, у которых после переезда в Германию финансовые дела пошли в гору, и ей стало не по себе. Неужели дошло до этого? Нацисты уже копаются в генеалогии?

– Думаю, сегодня мы в последний раз обедали с Отто. Нужно немного переждать, – сказал Бахман. – Следует на какое-то время отдалиться от него – на всякий случай. Вдруг результаты расследования подтвердят худшие опасения рейхсфюрера.

– А что мы скажем Саре? Она ведь так любит своего дядю!

– Скажи ей то, что уже говорила раньше: что у него много дел и он не может теперь приходить к нам часто.

– Но дело в том, что он совсем не будет к нам приходить!

– Если окажется, что он еврей, Эльза, никто из нас не должен будет иметь с ним ничего общего. Особенно Сара!

Солио, Швейцария

Четверг, 13 марта 2008 года

Деревня Солио стояла на склоне горы над долиной Бергелль. Отсюда открывался вид на вечные ледники, покрывавшие вершины гор, среди которых выделялись Пицо-Ченгало и Пицо-Бадиле. Селение возникло триста – четыреста лет назад и почти целиком было выстроено из дикого камня и старого дерева. В центре находилась гостиница «Салис» – прежде палаццо Салис. Отель действовал больше ста лет, но фамилия Салис была одной из самых известных в этих краях. Когда-то это семейство разбогатело, посылая наемных солдат монархам Европы.

Единственная дорога петляла вверх по горному склону среди роскошных зарослей грецкого ореха и заканчивалась у обширной автостоянки на окраине местечка. Для въезда в деревню требовался пропуск. В это время года, в холодный мартовский день машин на парковке оказалось не так много, только автомобили местных жителей – порядка тридцати.

Отель «Салис» был, конечно, открыт. Бизнес есть бизнес, независимо от времени года. В этом палаццо семнадцатого века имелись комнаты для гостей, а ресторан славился утонченной кухней. У фасада здания располагалась площадь, к которой сходились три мощенные булыжником аллеи. За гостиницей находился сад, в котором росли два самых высоких дерева в Европе – секвойи, привезенные в Старый Свет в конце девятнадцатого столетия. За садом стояла высокая каменная стена, а за ней начинался поросший густым лесом горный склон.

В марте тысяча девятьсот девяносто седьмого года Роланд Уилер привез сюда свою дочь, чтобы встретиться с ее крестным, Джанкарло Бартоли. Отец и дочь остановились в гостинице на ночлег. Джанкарло пересек на машине итальянскую границу и на следующее утро встретился с ними в апартаментах Кейт.

На этот раз она сняла тот же самый номер и на удивление хорошо спала – наверняка этому способствовали свежайший горный воздух и тишина, редко доступная большинству людей в современном мире. Утром она встала рано, слегка позавтракала, прихрамывая и опираясь на костыли, вернулась в свою комнату и стала ждать человека, которому прежде доверяла, как родному отцу.

Джанкарло прибыл с водителем и телохранителем на темно-зеленом «мерседесе». У его машины не было пропуска, однако никто не сделал его шоферу замечания, когда тот остановил автомобиль прямо на площади перед гостиницей. Походка крестного, когда он пересекал площадь, показалась Кейт не слишком уверенной. Он послал в номер миссис Бранд одного из своих телохранителей. Она подумала, что этот парень может попросту пристрелить ее, но, конечно, это была чистой воды паранойя. Джанкарло не стал бы так пачкаться.

Охранник заявил, что должен осмотреть номер, прежде чем сюда поднимется синьор Бартоли. Кейт предоставила ему такую возможность. После того как телохранитель убедился, что ни на теле Кейт, ни в ее номере нет подслушивающих устройств и оружия, он проверил электронным сканером стены, разыскивая «жучки». Покончив с этой работой, он забрал у Кейт мобильный телефон и спустился вниз. Через несколько минут по лестнице поднялся Джанкарло и переступил порог открытой двери номера. Старик обвел комнату любопытным взглядом, словно бы проверяя собственные воспоминания, и кивнул, как бы оценив чувство юмора Кейт. Ведь именно в этом гостиничном номере он дал ей обещание разыскать убийцу Роберта Кеньона.

Они не поцеловались, как обычно бывало при встречах. Джанкарло остановился у двери и положил мобильник Кейт на стоявший рядом столик. Кейт не встала со стула. Ни улыбок, ни приветствий.

– Я убил Роберта? – чуть заметно усмехаясь, спросил Бартоли.

В сообщении Кейт, отправленном ею Джанкарло, было сказано, что она знает, кто убил Роберта Кеньона. Она написала, что хочет встретиться с крестным в отеле «Салис», Солио, в десять часов утра в четверг.

– Роберта никто не убивал, – сказала Кейт. – Ты это знаешь, а теперь знаю и я.

Старик улыбнулся – на этот раз почти искренне.

– Не самое ли время сказать, что я понятия не имею, о чем ты говоришь?

– Не надо, – покачала головой Кейт, чувствуя, как разгорается в сердце злость, вызванная предательством крестного. – Не лги мне больше. Убей меня, если тебе так хочется, но только перестань лгать!

– Хорошо. Роберт жив и здоров. Ты рада?

– Безмерно, – ответила Кейт. – Но я хочу знать, как это получилось.

Джанкарло покачал головой.

– Старые дела. Теперь это уже не имеет значения.

– Для меня имеет.

– В палате лордов были люди, которые начали расследование, направленное против него. Поползли слухи, что его могут обвинить в государственной измене.

– Ты позволил мне подняться на эту гору, чтобы я там погибла – ради изменника?

– Нет! Я помогал Роберту уладить его финансовые дела. Он мне не говорил, что ты будешь как-то причастна к его исчезновению.

– Это было убийство, а не исчезновение.

– Мы с Лукой знали про деньги, а все остальное Роберт делал сам. Если бы я предполагал…

– Ты знал. Я поняла это по твоим глазам на свадьбе. Я думала… я думала, ты просто расчувствовался! Но это не так. Ты все знал!

– Я знал, что он разобьет твое сердце! Я знал, что он собрался оставить тебя вдовой!

– Очень бедной вдовой.

– Ты никогда не страдала в финансовом отношении, Катерина, – проговорил Джанкарло и отвел взгляд.

– Все дело в деньгах? – спросила Кейт. – Он женился на мне из-за этого? Узнал, что ко мне переходит трастовый фонд с суммой в десять миллионов фунтов, и взял эти деньги, потому что мог!

– Роберт очень тебя любил.

– Роберт любит только себя. И я не могу понять, как ты этого не видел.

– Я видел любовь в его глазах! Я видел, как ему было больно тебя потерять!

– Давай-ка я расскажу тебе, как ему было больно. Он натравил на меня киллера в Гамбурге.

– Потому что ты не пожелала перестать искать его убийцу! Я же говорил тебе…

– Скажи, где я могу найти его.

Джанкарло покачал головой.

– Я не могу.

– Ты должен это сделать для меня!

– Я не могу нарушить клятву.

– Клятву?

– Я дал священную клятву. Обет. Как и сам Роберт. Это связывает нас, Катерина. Не уверен, что ты способна меня понять, но я не могу.

– А мне кажется, что обет ты нарушил именно сейчас. Ты должен помнить, как ты стоял в доме Божьем и присягал перед моими родителями, обещая защищать меня, что бы со мной ни случилось! Эту клятву ты помнишь?

Бартоли молчал.

– Мои отец и мать мертвы, Джанкарло. Кто же меня защитит?

– Катерина…

– Я больше не твоя малышка Катерина! Хватит! Исполни свой долг. Встань рядом со мной, как встает отец рядом с дочерью. Скажи мне, где он!

– Я не знал, что он собирается причинить тебе вред!

– Мы говорим о первом или о втором случае, когда он решил убить меня? Он был там? Он следил за нами в Цюрихе, когда мы с тобой говорили? Шпионил за мной?

– Позволь мне поговорить с ним. Если ты согласишься на это…

Кейт покачала головой.

– Нет. Ни за что. Его слово – его клятва – хуже, чем ничего! Просто скажи, где я могу найти его, и мы квиты. Поверь, я больше никогда ни о чем тебя не попрошу.

Старик молча стоял перед ней. Кейт подумала, что он похож на человека, замершего на распутье.

– Чего ты хочешь? – спросила она, поняв, что Джанкарло ничего не скажет. – Денег? Хочешь… скажем… десять миллионов евро? Двадцать? Я знаю, как для тебя важно иметь достаточно денег. Не дай бог тебе потерять все и остаться нищим!

В ответ на оскорбления глаза старика потемнели, его взгляд стал холодным.

– Это все?

– Нет. Разговор не закончится, пока ты не скажешь мне, где он!

– Ты мне угрожаешь?

– А ты действительно готов покрывать человека, который убивает своих друзей? Хочешь знать, почему я до сих пор жива? Потому что Роберт чересчур жаден. Он мог убить меня и покончить со всеми своими проблемами, но прельстился деньгами Джека Фаррелла. Просто не удержался. Он тебе об этом рассказал? Как убил своего кузена, чтобы получить полмиллиона долларов?

– Это неправда! Джек…

– Джек Фаррелл мертв. Ты не знал? Ты думал, он сбежал и где-то прячется? Позволь, я расскажу тебе правду про твоего друга, милого Роберта Кеньона. Если он решил, что ему все сходит с рук, он и за твоими денежками тоже может начать охотиться.

Бартоли промолчал. Кейт продолжила:

– Знаешь, что я думаю? Тебе хочется сказать мне, где он. Я думаю, Роберт тебя разочаровал – своим предательством, своей алчностью, своими попытками убить меня. Думаю, тебе даже забавно – как это Роберту не удалось убрать меня в Гамбурге. Я думаю, что ты верен ему ради какой-то клятвы, которая когда-то для тебя много значила, а теперь уже не значит ничего. Я думаю, что ты втайне ненавидишь и его, и свой обет!

Не сказав ни слова, Джанкарло развернулся и ушел.

Кейт встала у окна, чтобы крестный увидел ее, когда будет выходить из гостиницы. В тот момент, когда он появился, телохранитель и шофер вытянулись в струнку. Кейт провожала глазами высокого, поджарого старика.

Охранник открыл заднюю дверцу «мерседеса» и встал рядом. Прежде чем сесть в машину, Джанкарло снял пальто и аккуратно сложил. При этом он обвел взглядом площадь. Ожидал снайперской пули с крыши или давал сигнал своим людям? Кейт не догадывалась, что на уме у Бартоли, и со странной опустошенностью поняла, что уже никогда не узнает. Его любовь, как и любовь Роберта, была фальшивой.

Старик сел на заднее сиденье, а телохранитель – на переднее, рядом с водителем. Несколько секунд царила тишина. Но потом Джанкарло все же устремил взгляд на окно, у которого стояла Кейт. Их взгляды на долю мгновения встретились, и машина тронулась с места.

Кейт смотрела на крыши домов, на аллеи. В деревне по-прежнему было тихо. Через несколько минут, уверившись в том, что крестный отец действительно уехал, Кейт подумала, что ее мнение о том, что Джанкарло хоть чуть-чуть ее любит, было ошибочным, как и все прочие ее суждения. Она уже решила позвонить Итану и Мэллою, которые ждали ее возвращения у подножия горы, когда гостиничный телефон вдруг ожил.

– Да? – ответила Кейт.

– Я подумал, – сказал ей Джанкарло. – Ты много лет не бывала у меня на ферме на Майорке. Может, заскочишь туда на денек-другой подлечить ногу? Только постарайся приехать до понедельника. Похоже, потом погода может испортиться.

– Спасибо, – прошептала Кейт.

– Будь осторожна.

Майорка, Испания

Суббота, 15 марта 2008 года

Остров Майорка, известный своими пляжами, виллами знаменитостей и долгими вечеринками, оставался по большей части типично сельскохозяйственным регионом. По побережью было проложено несколько хороших шоссе, еще несколько приличных трасс связывали между собой деревни, но на большей части острова дороги были плохие и узкие.

Это был патриархальный мирок. Фермеры останавливали свои грузовички, чтобы потолковать с соседями. Тут шла неторопливая тихая жизнь, очень похожая на ту, какая была здесь в ту пору, когда отец Джанкарло Бартоли выстроил большой дом на высоком плато, над террасами оливковых деревьев.

Роберту Кеньону эта ферма никогда не нравилась. Тут было слишком тихо и уединенно. Когда в юности они приезжали сюда с Лукой Бартоли, они устраивали вечеринки, чтобы скрасить жизнь. Впервые приехав на эту ферму в новом качестве и расставшись с прошлым, Дэвид Карлайл понял, что так нравится здесь Джанкарло. Вскоре он взял эту собственность в аренду у одной из компаний Бартоли. В последние несколько лет он проводил тут столько времени, сколько мог себе позволить. Ферма была безопасным местом. Здесь можно не бояться случайных встреч с кем-то из прежней жизни, не нужно менять паспорта, пересекать границу. Если сосед не пройдет мимо ворот ровно в десять утра в одну сторону, а в обратную – в одиннадцать, то это событие. Вино тут превосходное. Скалистые горы манят к себе, а зной даже весной выжигает страхи, которые грызут любого беглеца.