Текст книги "Брат Гримм"

Автор книги: Крейг Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Крейг Расселл
Брат Гримм

Глава 1

9.30, среда 17 марта. Эльбштранд, Бланкенезе, Гамбург

Фабель легонько прикоснулся затянутой в перчатку рукой к ее щеке. Жест глупый и, возможно, неуместный, но он почему-то казался ему в этот момент необходимым. Когда пальцы скользили по щеке покойной, Фабель заметил, что они трясутся. Сердце замерло, а где-то в глубине души вспыхнул страх. Он вдруг осознал, что девушка чем-то похожа на его дочь Габи. Фабель, ухитрившись изобразить кривую улыбку, ощутил, как дрожат мышцы лица. Покойница смотрела на него своими большими глазами. Немигающими лазурными глазами.

Фабель почувствовал, что его охватывает паника. Ему хотелось обнять девушку за плечи и шепнуть, что все будет хорошо. Но сделать этого он не мог, понимая, что «хорошо» уже никогда не будет. Однако она не отпускала его, удерживая взглядом голубых, словно небо, немигающих глаз.

Фабель слышал за спиной дыхание Марии Клее. Он снял руку с лица девушки и выпрямился.

– Сколько ей, по-твоему, лет? – не оглядываясь, спросил Фабель, будучи не в силах оторвать от нее глаз.

– Трудно сказать. Пятнадцать, от силы шестнадцать. Ее имя мы пока не установили.

Утренний ветерок поднял столбик сухого песка и закрутил крошечным смерчем. Песчинки попали девушке в глаза, но она так и не моргнула. Фабель сунул руки в карманы пальто и, повернув голову, принялся внимательно изучать похожую на веретено красно-белую спираль маяка Бланкенезе. Маяк его не интересовал, но ему было нужно задержать на чем-то взгляд. Он повернулся к Марии и взглянул в ее невозмутимые светло-серые, с голубизной глаза, по выражению которых невозможно было понять, что она за человек. Тот, кто не знал эту женщину, увидел бы в ее взгляде холодную, лишенную эмоций рассудочность, но это было бы неверное впечатление. Фабель, словно пытаясь освободиться от нахлынувших на него чувств, вздохнул и сказал:

– Иногда мне кажется, Мария, что у меня не осталось сил все это выносить.

– Я вас прекрасно понимаю, – ответила Мария, глядя на девушку.

– Правда… Мария, так и есть. Я занимаюсь подобными делами почти полжизни и уже сыт ими по горло. Боже, Мария… девочка так похожа на Габи…

– Почему бы вам не доверить это дело мне, шеф? Хотя бы на время. Я могла бы поработать с экспертами.

Фабель отрицательно покачал головой. Расследование должен вести он. Он обязан, пусть это и больно, смотреть на нее. Он запомнит ее глаза, волосы и лицо. Не упустит ни одной детали. Ее личико слишком молодо, чтобы нести маску смерти, но оно останется в картинной галерее его памяти вместе с множеством других лиц, попавших туда за годы расследований. Это были разные лица – молодые и старые, красивые и уродливые, но их объединяло одно – смерть. Фабель давно потерял счет тому, сколько раз ему вопреки желанию приходилось узнавать об этих незнакомых людях все. Так и с этой девочкой. Он побеседует с родителями, поговорит с сестрами или братьями и узнает о ее образе жизни, о музыке, которую она любила, и о даривших ей радость хобби. Затем, начав копать глубже, он выудит у ближайших друзей ее самые сокровенные тайны, прочитает дневники, которые она прятала подальше от чужих глаз. Ему станут известны хранимые ею ото всех в секрете имена мальчиков. Одним словом, он получит исчерпывающее представление о надеждах и мечтах, о духовной жизни и характере личности этой девочки с лазурными глазами. Фабель будет знать о ней все. Она же его никогда не узнает. Его знакомство с девочкой началось после того, как у той отняли возможность с кем-либо или с чем-либо знакомиться. Девочка умерла, а работа Фабеля состояла как раз в том, чтобы знакомиться с мертвецами.

Тем не менее она смотрела на него, лежа на песке. Ее одежда видала виды. Не тряпье, конечно, но очень сильно поношенная. Мешковатый свитер с изрядно поблекшим орнаментом на груди, выцветшие джинсы. Одежда была дешевой с самого начала.

Она лежала на песке, слегка подогнув ноги. Ее руки покоились на бедрах чуть выше колен. Создавалось впечатление, что прежде чем упасть на спину и навсегда замереть в неестественной позе, она стояла на коленях. Фабель не сомневался в том, что умерла она не здесь. Он не знал лишь, случайна ли эта поза или телу предал такое положение тот, кто оставил его на песке.

От тяжких мыслей Фабеля отвлек Браунер – шеф команды технических экспертов. Он прошел по положенным на кирпичи доскам, обеспечивающим безопасный подход к телу, и Фабель, поприветствовав коллегу мрачным кивком головы, спросил:

– Итак, Хольгер, что же мы имеем?

– Не много, – уныло ответил Браунер. – Песок сухой и мелкий и легко переносится ветром. Так что следы сдуло в самом буквальном смысле. Впрочем, не думаю, что мы находимся на месте убийства. А что у тебя?

Фабель в ответ лишь покачал головой. Браунер мрачно смотрел на тело девочки. Фабель знал, что у Браунера есть дочь, и выражение лица коллеги говорило о том, что он испытывает ту же боль, которую ощущает и Фабель.

– Прежде чем передать тело на вскрытие Меллеру, мы как следует обшарим это место, – сказал Браунер.

Фабель молча наблюдал, как эксперты в белых комбинезонах суетятся вокруг трупа. Они чем-то напоминали готовивших мумию древнеегипетских бальзамировщиков. Специалисты осматривали каждый квадратный сантиметр и, обнаружив хоть что-то представляющее интерес, прикрепляли находку к клейкой ленте, фотографировали, нумеровали запечатывали в полиэтилен.

После того как труп и место вокруг него были исследованы, тело осторожно приподняли, поместили в виниловый, на молнии, мешок, положили на каталку, двое служителей морга с трудом потащили его по мягкому, податливому песку. Темный мешок на фоне желтого песка, светлых скал и униформы санитаров казался бесформенным мазком, и Фабель следил за ним взглядом до тех пор, пока он окончательно не скрылся из виду. После этого полицейский отвернулся и долго смотрел на маяк, на противоположный берег Эльбы и на далекие зеленые берега Альтесланда. Затем он перевел взгляд на ухоженные террасы Бланкенезе со стоящими на них элегантными и очень дорогими виллами.

Ему казалось, что никогда в жизни он не видел более унылого и безжизненного ландшафта.

Глава 2

9.50, среда 17 марта. Клиника Марияхильф, Хаймфельд, Гамбург

Старшая медсестра наблюдала за ним из коридора, ощущая свинцовую тяжесть в сердце. Он, не зная, что на него смотрят, сидел на стуле рядом с больничной койкой, положив ладонь на бледно-серый, изборожденный морщинами лоб старой женщины. Время от времени он нежно и медленно поглаживал серебристые волосы дамы, непрерывно нашептывая ей что-то почти в самое ухо. Это было тихое, ласковое мурлыканье, которое могла расслышать лишь больная. Старшая сестра почувствовала, что за ее спиной задержалась одна из подчиненных. Вторая медсестра улыбнулась горько и сочувственно, глядя на старую женщину и ее средних лет сына, полностью погрузившихся в свой собственный мир. Старшая медсестра, указав на сцену в палате едва заметным кивком, сказала с безрадостной улыбкой:

– Не пропускает ни единого дня… Случись со мной такое в ее возрасте, ни один из моих родственничков и задницы от стула не оторвет.

Вторая сестра негромко и коротко рассмеялась, целиком разделяя мнение начальницы. Некоторое время они стояли молча, погрузившись в сугубо свои, но одинаково страшные мысли о собственном, пока еще очень далеком будущем.

– Интересно, слышит ли она то, что говорит сын? – спросила через некоторое время вторая сестра.

– Каких-либо оснований считать, что пациентка не слышит, у нас нет. В результате инсульта женщину разбил паралич, и она утратила дар речи, но, насколько нам известно, все остальные органы чувств пока в порядке.

– Боже… Я предпочла бы умереть. Ты только представь… быть пожизненно заточенной в собственное тело.

– По крайней мере у нее есть он, – сказала старшая сестра. – Он каждый день приносит книги, читает ей, а затем сидит примерно час, поглаживая мать по волосам и что-то шепча. Хорошо, что у нее осталось хоть такое утешение.

Вторая сестра согласно кивнула и печально вздохнула.

Старая женщина и ее сын даже не подозревали, что за ними наблюдают. Она лежала неподвижно на спине, и сидящий рядом с ней на стуле сын видел ее не лишенный некоторого аристократизма профиль – высокий лоб и орлиный нос. Время от времени из уголков ее тонких губ начинала течь слюна, и сын промокал струйки сложенным вчетверо носовым платком. Он снова погладил ее по волосам и, склонившись так, что его губы почти касались уха, что-то прошептал. От дуновения воздуха волосы на ее виске чуть шевелились.

– Я сегодня еще раз говорил с доктором, мама, и он сказал, что твое состояние стабильно. Ведь это хорошо, Мутти, не так ли? – Зная, что ответить мамочка не может, сын без какой бы то ни было паузы продолжил: – Доктор говорит, что после первого тяжелого удара ты перенесла серию вторичных, небольших кровоизлияний… Они-то и причинили тебе больше всего вреда. Доктор сказал, что опасность новых ударов миновала и состояние не ухудшится, если я обеспечу тебе непрерывное лечение и уход. – Он помолчал немного, а затем медленно произнес: – Это означает, что у меня появилась возможность перевезти тебя домой. Когда я ему это сказал, он не обрадовался. Но ведь ты же не хочешь, Мутти, чтобы за тобой ухаживали чужие люди? Я сказал об этом доктору. Я сказал ему, что дома с родным сыном тебе будет гораздо лучше. Я заверил его, что обеспечу тебе уход на те часы, когда буду на работе, а все остальное время… а все остальные часы сам стану заботиться о тебе. Ведь ты позволишь мне это, не так ли? Я сказал ему, что в недавно купленной мной маленькой уютной квартирке тебя сможет навешать медицинская сестра. Доктор говорит, что я, если не передумаю, смогу забрать тебя к концу месяца. Разве это не замечательно?

Сын замолчал, позволяя мамочке глубже проникнуться этой мыслью. Он внимательно смотрел в выцветшие серые глаза на неподвижном лице, пытаясь уловить хоть какое-то движение мысли. Но если старая женщина и испытывала в этот момент какие-то эмоции, то прорваться наружу они так и не смогли. Он придвинулся еще ближе к кровати – ножки стула при этом заскрипели на полированном больничном полу – и продолжил:

– Мы оба, конечно, знаем, что все будет совсем не так, как я обещал доктору. – Сын по-прежнему говорил ласково и успокаивающе. – Но ты же понимаешь, что я не мог сказать ему о другом доме… нашем доме. Я не мог сообщить ему, что на самом деле ты будешь целыми днями валяться в собственном дерьме. Не мог я сказать ему и о том, что часами буду изучать, насколько сохранилась в тебе способность ощущать боль. Согласись, Мутти, что я не мог поделиться этими мыслями с достойным эскулапом. – Он коротко, как-то по-детски рассмеялся и произнес: – Не думаю, что доктор разрешил бы мне взять мамочку домой, зная, чт оее там ожидает. Но не тревожься, я ему этого не скажу, и если не скажешь ты, то… впрочем, подобное вряд ли возможно. Ведь ты ничего не скажешь ему, Мутти, не так ли? Господь обездвижил тебя, мама, и заткнул тебе рот. Это был знак свыше. Сигнал для меня.

Голова старой женщины оставалась неподвижной, но одинокая слеза, появившись в уголке глаза, покатилась по изборожденной морщинами коже виска. Еще сильнее понизив голос, сын продолжил заговорщицким тоном:

– Ты и я будем вместе. Только ты и я. Больше ни единой души. И мы будем говорить о прошедших днях. О том времени, которое провели в нашем большом старом доме. О тех годах, когда я был ребенком. Я был тогда слаб, а ты – сильна. – Его шепот перешел в шипение, и яд капал в ухо больной женщины. – Я снова сделал это, Мутти. Еще одна. Как и три года назад. Но поскольку Бог заключил тебя в темницу твоего омерзительного тела, ты на сей раз не сможешь вмешаться. Теперь ты не в силах меня остановить, и я буду продолжать и продолжать. Пусть это останется нашей маленькой тайной. Ты увидишь конец, мамочка. Обещаю. Но пока это только начало…

Стоявшие в коридоре медсестры не могли знать истинное содержание беседы между сыном и матерью. Женщины наблюдали картину, являвшую собой образчик вечной преданности. Размышляя об угасающей женщине и бесконечности сыновней любви, они отправились измерять температуру, поправлять постели и разносить лекарства – одним словом, делать все то, что и полагалось делать дежурным медсестрам.

Глава 3

4.30, среда 17 марта. Полицайпрезидиум, Гамбург

На смену свежему и ясному утреннему небу со стороны Северного моря приползли пропитанные водой, белесые облака, капли дождя застучали по стеклам, и Фабелю показалось, что из городского парка Винтерхудер за окном природа вдруг высосала все краски.

За столом напротив Фабеля сидели два человека: Мария и массивный, сурового вида мужчина лет за пятьдесят. Под короткой черной, с серебром, щетиной волос поблескивала кожа черепа. Криминальобер-комиссар Вернер Мейер дольше всех работал в команде Фабеля. Младший по рангу, но старший по выслуге лет, Вернер Мейер был не только коллегой Фабеля, но и другом. А иногда Вернеру приходилось выступать и в роли наставника. Вернер был в том же чине, что и Мария Клее, и они вдвоем служили главной опорой для Фабеля. Однако вторым номером в команде все же считался Вернер Мейер. Он обладал несравнимо большим практическим опытом, нежели Мария, хотя эта женщина в свое время считалась одной из лучших студенток юридического факультета университета и слыла образцовой слушательницей как Высшей школы полиции, так и Полицейской академии Гамбурга. Несмотря на крутой вид и внушительные габариты, Вернер отличался методичностью и тщательным подходом к деталям. Он всегда действовал «по инструкции» и частенько сдерживал шефа, когда тот чрезмерно увлекался, следуя голосу «интуиции». Вернер всегда считал себя единственным партнером Фабеля, и чтобы привыкнуть к совместной работе с Марией, ему потребовалось много времени, а всей команде – пережить ряд драматических событий.

Но в конечном итоге все получилось так, как и должно было быть. Фабель объединил Вернера и Марию именно из-за их непохожести. Эти люди принадлежали к разным поколениям полицейских и, объединив усилия, оказались отличным сочетанием опыта и знания, теории и практики. Но более всего их роднила одна общая черта, а именно их бесконечная и полная преданность своей работе в Комиссии по расследованию убийств.

Это было рутинное предварительное совещание. Все убийства можно разделить на две категории. К первой категории относятся расследования, которые ведутся по горячим следам. Так бывает, когда тело обнаруживают вскоре после смерти или когда имеются веские основания подозревать в совершении данного преступления конкретное лицо. Ко второй категории относятся преступления, где след успел остыть, преступник получил фору во времени или сменил место обитания, а большинство улик оказались утраченными, заставляя полицию создавать мозаику из мельчайших разрозненных кусочков, что требовало много времени и массы усилий. Убийство девушки, обнаруженной на берегу Эльбы, определенно подпадало под вторую категорию. След убийцы давно остыл, а само дело казалось туманным и аморфным. И для того чтобы оно обрело определенные формы, требовались время и рутинная сыскная работа. Масса работы. В силу этого обстоятельства дневное совещание являлось типичным предварительным разговором. Его участники оценивали немногие имеющиеся в их распоряжении факты и договаривались о времени очередных встреч, чтобы изучить результаты вскрытия и подготовленные техническими экспертами материалы. Тело как таковое служило исходной точкой расследования. Девушка перестала быть человеком, превратившись просто в хранилище информации о времени, способе и месте убийства. Труп предстояло исследовать на молекулярном уровне, и по результатам анализа ДНК попытаться идентифицировать убитую. Но главной темой совещания было распределение человеческих ресурсов в соответствии с основными направлениями расследования. На первом месте, и этим предстояло заняться практически всем, стояла задача определения личности мертвой девушки. Какой-то мертвой девушки. Фабель делал все необходимое, чтобы установить ее имя, но именно этого момента он больше всего и страшился. Ведь после того как имя установлено, труп снова становится личностью, а дело перестает быть простым.

Когда совещание закончилось, Фабель попросил Марию задержаться. Вернер понимающе кивнул и тем самым невольно подчеркнул неловкость ситуации. Мария Клее, облаченная в дорогую черную блузку и серые брюки, сидела, скрестив ноги и обхватив колено длинными пальцами. Женщина подчеркнуто спокойно и даже как-то формально ждала, когда к ней обратится старший по званию офицер. Вся ее поза выражала сдержанность и готовность отвечать шефу. Мария, как всегда, прекрасно владела собой, и лишь ее брови были чуть приподняты в молчаливом вопросе. Одним словом, Мария Клее была прямым олицетворением самоконтроля и уверенности в себе, которыми должен обладать каждый хороший офицер полиции. Но в этот момент Мария, как, впрочем, и Фабель, ощущала некоторую неловкость. Прошел уже месяц, как она вернулась на работу, но это было первое серьезное дело после ее возвращения, и Фабель хотел сказать все, что осталось недосказанным.

Обстоятельства сложились так, что Фабель и Мария стали чрезвычайно близкими друг другу людьми. И это было нечто гораздо большее, чем просто постельная близость. Девять месяцев назад они провели несколько минут в полном одиночестве под звездным небом в Альтесланде на южном берегу Эльбы на каком-то Богом забытом поле. Мария, казалось, тогда снова превратилась в крошечную девочку. В далекое детство ее вернул страх смерти. Впрочем, надо признать, что страшиться смерти у нее были все основания. Фабель держал Марию на руках, смотрел ей в глаза и непрерывно говорил что-то нежное и успокаивающее, чтобы не позволить ей уйти в сон, от которого она могла не проснуться. Он требовал, чтобы она не сводила с него взгляда и не смотрела вниз на рукоятку ножа, торчащую из ее подреберья. Это была самая худшая ночь за все время службы Фабеля в полиции. Они в ту ночь вышли на опасного преступника-психопата. Подобных чудовищ Фабель никогда не встречал. Этот монстр совершил серию мерзких ритуальных убийств. В результате преследования погибли два офицера. Фабель потерял способного молодого офицера по имени Пауль Линдеман, а Полицайкомиссариат района лишился патрульного. Последним человеком, вставшим на пути убегающего преступника, оказалась Мария Клее. Вместо того чтобы сразу убить Марию, психопат оставил ее лежать с потенциально смертельной раной, прекрасно понимая, что у Фабеля будет нелегкий выбор – продолжать преследование или спасать жизнь подчиненной. Фабель, естественно, сделал единственно возможный в этой ситуации выбор.

Как у Фабеля, так и у Марии этот тяжелый случай оставил шрамы – хотя и разного свойства. Фабелю до этого не приходилось терять людей в ходе операции, а в ту ночь он потерял двоих и едва не лишился третьего. У Марии была сильная кровопотеря, и она едва не скончалась на операционном столе. Затем девушка провела две мучительных для нее и всех недели в реанимационной палате, пребывая на ничейной, если так можно выразиться, земле между сознанием и беспамятством, между жизнью и смертью. Для того чтобы полностью восстановить здоровье и силы, ей потребовалось семь месяцев. Фабель знал, что пару месяцев перед выходом на службу Мария не вылезала из спортивного зала, восстанавливая не только физические кондиции, но и присущую ей ранее железную решимость, без которой невозможно представить эффективного и целеустремленного полицейского. И вот она снова сидела перед Фабелем, сомкнув пальцы на колене и глядя на него решительным взглядом. Несмотря на то что Фабель был совершенно уверен в здоровье подчиненной, он по-прежнему оглядывался назад, в ту ночь, когда он, сжимая ее холодную руку, прислушивался к слабеющему дыханию и к почти детской мольбе не дать ей умереть. Теперь им предстояло оставить все это в прошлом.

– Ты понимаешь, о чем я хочу с тобой потолковать, не так ли?

– Нет, шеф, не знаю… О новом деле? – говоря это, она обратила взгляд своих серо-голубых глаз вниз, дабы смахнуть с безупречно отглаженных брюк невидимую крошку.

– Думаю, что знаешь, Мария. А я, в свою очередь, хочу знать, полностью ли ты готова для работы в новом сложном деле?

Мария попыталась было выразить протест, но Фабель остановил ее движением руки:

– Послушай, я хочу быть с тобой предельно откровенным. Ты, как я надеюсь, понимаешь, что я мог бы просто промолчать и дать тебе задание где-то на задворках расследования. Ты бы оставалась в стороне от главных дел до тех пор, пока я не убедился бы в твоих возможностях, не понял, что ты полностью готова. Но я не привык действовать подобным образом. И тебе это прекрасно известно. – Фабель водрузил локти на стол, подался чуть вперед и продолжил: – Я слишком высоко ценю тебя как офицера, чтобы продемонстрировать по отношению к тебе подобное неуважение. Но, высоко тебя оценивая, я в то же время не могу ставить под угрозу как твое будущее, так и эффективность действий нашей команды, выталкивая тебя на передовую линию огня, к чему ты, возможно, пока не готова.

– Я готова, – со сталью в голосе ответила Мария. – И я буду делать все, что мне положено делать. Я ни за что не вернулась бы на службу, если бы думала, что могу плохо повлиять на эффективность действий команды.

– Пойми, Мария, я тебя ни в чем не обвиняю и никоим образом не сомневаюсь в твоих способностях… – Фабель взглянул в глаза девушки и сказал: – Той ночью я тебя едва не потерял, Мария. Я потерял Пауля и едва не потерял тебя. Я вас подставил. Я поставил под удар всю команду. А теперь я обязан убедиться, что с тобой все в порядке.

Лед в глазах Марии начал подтаивать.

– Вам не в чем себя винить, шеф. Я с самого начала думала, что во всем виновата сама. Недостаточно быстро реагировала или приняла неверное решение. Но это было нечто такое, с чем нам никогда не приходилось встречаться. Этот тип являл собой совершенно уникальное зло. И я считаю, что у нас практически нулевой шанс встретиться снова с кем-то… или чем-то подобным.

– А как ты относишься к тому, что он все еще разгуливает на свободе? – спросил Фабель и тут же об этом пожалел. От этой мысли он часто терял сон или его бросало то в жар, то в холод.

– Думаю, что он сейчас очень далеко от Гамбурга, – ответила Мария, – а может быть, и от Германии. Не исключено, что он вообще покинул Европу. Но если это не так и мы снова на него выйдем, то я готова.

Фабель не сомневался: Мария говорит то, что думает. Что же касается его самого, то он вовсе не был уверен, что готов снова встретиться лицом к лицу с Кровавым Орлом. Сейчас или когда-либо. Однако эту мысль он оставил при себе.

– Никогда не стыдно отступить в случае необходимости.

Девушка в ответ улыбнулась. Такой улыбки он раньше у нее не видел, и это говорило о том, что Мария внутренне изменилась.

– Я в полном порядке, Йен. Клянусь.

Она впервые назвала начальника по имени, находясь в его служебном кабинете. В первый раз она сделала это, лежа между жизнью и смертью в высокой траве на поле в Альтесланде.

– Ты не представляешь, насколько я рад твоему возвращению, – улыбнулся Фабель.

Мария хотела что-то сказать, но раздался стук в дверь, и в кабинет, не дожидаясь приглашения, вошла Анна Вольф.

– Прошу простить за вторжение, – извинилась она, – но я потолковала по телефону с техническими экспертами и узнала, что у них есть одна вещь, на которую следует немедленно взглянуть.

Хольгер Браунер ничем не напоминал ученого мужа. Это был человек среднего роста со светлой, песчаного цвета, шевелюрой и обветренным лицом любителя прогулок на свежем воздухе. Фабель знал, что в молодости Хольгер увлекался тяжелой атлетикой, о чем до сих пор свидетельствовало его мощное телосложение. Хольгер возглавлял экспертную службу вот уже более десяти лет, и взаимное профессиональное уважение, которое с самого начала испытывали Фабель и Браунер, постепенно переросло в настоящую дружбу. Хольгер по должности был главой управления ЛКА-3, входившего в систему уголовного розыска земли Гамбург, а если быть более точным, то в его городское отделение. Управление отвечало практически за всю криминологическую экспертизу. Штаб-квартира Хольгера находилась в Институте судебной медицины, но большую часть времени он трудился вне стен этого почтенного учреждения. Несколько подчиненных его службе лабораторий располагались и в здании Полицайпрезидиума. Когда Фабель вошел в кабинет Браунера, тот стоял согнувшись над своим письменным столом, изучая через лупу с подсветкой какой-то артефакт. Увидев Фабеля, он, вместо того чтобы, как всегда, приветствовать друга широкой улыбкой, поманил его пальцем, приглашая подойти ближе.

– Убийца вступил с нами в переписку, – мрачно произнес Браунер, вручил Фабелю пару хирургических перчаток и отошел в сторону, чтобы Фабель смог лучше изучить находящийся на столе предмет. Это был прямоугольный листок желтой бумаги со сторонами примерно в десять и пять сантиметров. Листок лежал на пластиковой подложке и был прикрыт сверху прозрачной, предохраняющей от внешнего воздействия пленкой. На листке имелась надпись, сделанная красными чернилами. Почерк был четким, ровным, а буквы чрезвычайно мелкими. – Мы нашли это у девушки в кулаке. Думаю, листок вложили ей в руку, а пальцы согнули еще до того, как наступило трупное окоченение.

Хотя почерк был мелким, прочитать послание можно было и невооруженным глазом, но Фабель тем не менее решил воспользоваться лупой Браунера со встроенной в нее лампой. Через стекло буквы казались очень большими. Каждая крошечная черточка превратилась в широкую дорогу на фоне желтого ландшафта. Стала заметна даже фактура бумаги. Фабель поднес лупу ближе к листку и прочитал:

Наконец-то меня нашли. Зовут меня Паула Элерс. Я живу на Бушбергервег, Харкшайде, Нордерштедт. Я долго пребывала под землей, но сейчас настало время вернуться домой.

– И когда же ты это обнаружил? – выпрямляясь, спросил Фабель.

– Мы доставили тело в Бутенфельд этим утром, чтобы герр доктор Меллер мог приступить к вскрытию.

Дорога, ведущая в Эппендорф, где располагался Институт судебной медицины, называлась Бутенфельд, и это слово на полицейском жаргоне означало институтский морг.

– Мы проводили обычный предшествующий вскрытию осмотр тела и увидели это в ее сжатой руке, – продолжал Браунер. – Как тебе известно, руки и ступни жертв мы помещаем в пластиковые пакеты, чтобы не потерять при транспортировке возможные улики. Но этот листок остался в ее ладони даже после того, как прошло трупное окоченение.

Фабель перечитал записку, испытывая легкую тошноту. Паула. Теперь у нее есть имя. Лазурные глаза, безмятежно взиравшие на него тогда, принадлежали Пауле. Фабель извлек из кармана блокнот и переписал в него имя и адрес. Он не сомневался, что записка написана не жертвой, а убийцей. Фабель не мог представить, что девушка могла сохранить хладнокровие и составить послание таким четким почерком – даже если преступник и пытался заставить ее сделать это.

– «Я долго пребывала под землей…» – произнес Фабель, обращаясь к Браунеру. – Означает ли это, что тело было эксгумировано и доставлено на берег Эльбы в Бланкенезе?

– Я тоже так подумал, прочитав записку, однако нет. Ничего подобного. Могу с уверенностью сказать, что тело ранее не подвергалось погребению. Более того, судя по трупным пятнам и состоянию трупного окоченения, она умерла чуть более суток тому назад. Это приблизительная оценка. Не исключено, что ее перед смертью держали в подвале. Сейчас мы изучаем одежду на предмет обнаружения земли, пыли или иных загрязнений, способных пролить свет на среду, в которой жертва пребывала в последние двадцать четыре часа своей жизни.

– Подвал или что-то иное в том же роде… Вполне возможно. Что еще вы сумели накопать?

– Ничего… – Браунер взял со стола папку и начал просматривать протоколы. – Герр доктор Меллер, конечно, поделится с тобой результатами вскрытия, но мы пришли к выводу, что побережье не является местом преступления. Девушку убили в другом месте и позже бросили труп на берегу Эльбы.

– Нет, Хольгер… – Фабель еще раз воспроизвел в уме утреннюю сцену. – Не бросили, а положили в определенной позе. Это, надо сказать, не отпускает меня с самого утра. Она выглядела так, словно отдыхает. Или ждет чего-то. Нет, тело вовсе не случайно оставлено в таком положении. Это своего рода сигнал… Только не знаю, что он означает.

– Возможно… возможно… – немного поразмыслив, произнес Браунер. – Но должен признаться, что вижу это несколько по-иному. Согласен, что труп не бросили, а аккуратно положили. Но какой-то специфической позы я не заметил. Не исключено, что он уже к этому времени сожалел о своем поступке. Впрочем, нельзя исключать и того, что мы имеем дело с полным психом, который так до конца и не осознал, что она мертва.

– Возможно, ты прав, – улыбнулся Фабель. – Но я тебя перебил, когда ты говорил, прости…

– Сказать особенно нечего, – произнес Браунер, возвращаясь к протоколам. – Одежда убитой отличается низким качеством и сильно изношена. Более того, ее нельзя назвать и свежей. Девушка не меняла верхнюю одежду и белье по меньшей мере четыре дня.

– Ее не насиловали?

– Ты же знаешь, что Меллер каждый раз приходит в ярость, когда я предваряю его заключение, и, отдавая ему должное, только он может дать окончательный ответ на твой вопрос, но я все же скажу… Нет. На теле я не увидел связанных с сексом травм. По правде говоря, мы не нашли никаких следов насилия, кроме странгуляционной борозды на шее. На одежде мы тоже ничего не обнаружили.

– Спасибо, Хольгер, – сказал Фабель. – Не сомневаюсь, вы должным образом изучите чернила и бумагу.

– Да. Я уже пытался найти водяные знаки. Безрезультатно. Я смогу сообщить тебе вид бумаги, ее вес и все такое прочее, но на то, чтобы определить ее изготовителя, потребуется время. – Браунер задумчиво поцокал языком и сказал: – У меня почему-то создается впечатление, что мы имеем дело с типовым образцом – продуктом, так сказать, массового производства, а это означает, что место производства нам не найти.

– Это также означает, что наш приятель заранее продумал, как лучше замести следы, – со вздохом произнес Фабель, хлопнул Браунера по плечу и продолжил: – Прошу, Хольгер, сделай все, что можешь. Пока ты будешь работать с носителем информации, я займусь посланием… Не мог бы ты заказать несколько фотокопий с трехкратным увеличением и прислать их нам в Комиссию?