Текст книги "Брат Гримм"

Автор книги: Крейг Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Глава 38

21.30, среда 14 апреля. Жилой квартал, Гамбург

Хенк Германн охотно откликнулся на предложение Анны немного выпить после работы, но в его взгляде можно было уловить некоторую подозрительность.

– Не беспокойся, – сказала Анна, – я тебя не изнасилую. Но оставь машину у Президиума.

Хенк смутился еще больше, когда Анна взяла такси и попросила шофера доставить их в Киц, к пабу «Белая мышь». Заведение обычно кишело посетителями, но был вечер рабочего дня, и они без труда нашли свободный столик. Анна заказала себе бурбон с «Джинджер эль» и, подняв глаза на Хенка, спросила:

– Пиво?

– Нет, я, пожалуй… – поднял обе руки Германн.

– Водка-мартини и пиво, – решительно произнесла Анна.

Германн не выдержал и рассмеялся. Сидящая напротив него изящная миловидная девушка могла быть кем угодно, но только не полицейским. У нее были большие черные глаза, глубину которых подчеркивали чересчур темные тени, а полные в форме сердца губы пылали ярко-красной помадой. Короткие черные волосы лоснились от геля и стояли чуть ли не пиками. Вся внешность Анны – бросающееся в глаза лицо в сочетании с шикарным ансамблем панков (футболкой, джинсами и громадной кожаной косухой) – казалась специально сконструированной для того, чтобы придать ей вид весьма крутой девицы. Если это действительно так задумано, то из затеи ничего не вышло. Все элементы в комбинации только подчеркивали ее женственность. Но до Хенка уже дошли слухи о ее «крутизне». Крутизне не внешней, а реальной.

Анна, ожидая прибытия напитков, старалась поддерживать хоть какую-то беседу, спрашивая Хенка Германна о том, что он думает о Комиссии по расследованию убийств, чем его прежняя работа отличается от сегодняшней, и задавая другие столь же необязательные вопросы.

– Тебе этого не следовало делать, – сказал Хенк, после того как официант принес заказ.

– Что ты имеешь в виду? – вскинув брови и придав своему лицу невинное выражение, спросила Анна.

– Я знаю, что ты меня отторгаешь… нет, это, пожалуй слишком сильно сказано… Я знаю, что ты не полностью одобряешь решение герра Фабеля пригласить меня в свою команду.

– Чушь, – сказала Анна, вылезла из кожаной куртки и повесила ее на спинку стула. Когда она снимала куртку, из-под футболки выскользнула нашейная цепочка. Анна откинулась на спинку стула и вернула цепочку на место. – Он – босс и знает, что делает. Если он говорит, что ты годишься для работы, то, значит, так оно и есть. И этого мне вполне достаточно.

– Но это тебя не очень радует.

Анна вздохнула, глотнула бурбон и сказала:

– Прости, Хенк. Я, конечно, понимаю, что не стелила перед тобой ковровую дорожку. Это всего лишь… Это говорит лишь о том, что мне трудно смириться со смертью Пауля. Насколько я понимаю, Фабель тебе все рассказал.

Хенк в ответ лишь молча кивнул.

– Я знаю, что нам нужен человек на его место. Но не для того, чтоб занять его место. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Понимаю. Очень хорошо понимаю, – ответил Хенк. – Но и ты, если быть до конца честным, должна меня понять. Это не моя проблема. Это уже история, к которой я не принадлежу. Ты должна осознать, что я пришел в команду, чтобы делать все в меру своих способностей. Я не был знаком с Паулем Линдерманом и в том расследовании не участвовал.

Анна снова отпила из бокала и, выждав, когда жидкость окажется в желудке, сказала:

– Нет. Ты не прав. Ты – часть нашей истории. Ты – часть нашей команды и имеешь прямое отношение ко всему тому, что с ней происходило. Той ночью в Альтесланде мы все стали другими. Я, Мария – лишь Богу известно, как изменилась Мария, – даже Вернер и Фабель. Мы тогда потеряли одного из своих и до сих пор не можем с этим смириться.

– О’кей, – сказал Хенк и, опершись локтями на стол, наклонился к Анне: – Расскажи мне, как это было.

Глава 39

21.30, среда 14 апреля. Эппендорф, Гамбург

Фабелю не надо было искать жилье Хайнца Шнаубера. Он отлично знал Эппендорф, поскольку именно в этом районе размещался Институт судебной медицины. Квартира Шнаубера находилась в одном из элегантных жилых домов девятнадцатого века на аристократичной и модной Ландштрассе.

Шнаубер его ждал, но, когда хозяин квартиры подошел к глазку двери, Фабелю все же пришлось показать свое удостоверение личности и овальный значок сотрудника криминальной полиции. Агенту Лауры на вид можно было дать лет пятьдесят пять. Они был невысок ростом, строен, но вовсе не хрупок. Шнаубер провел Фабеля в стильную гостиную, меблировка которой соответствовала времени строительства дома, но была значительно более комфортабельной, нежели мебель особняка Веры Шиллер в Хаузбрухе. Фабель никогда не знал, как следует себя вести с геями. Он любил думать о себе как о вполне современном человеке, не имеющем ничего против людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией, но из-за своего лютеранского воспитания чувствовал себя в их обществе крайне неуютно. Этот внутренний провинциализм его всегда раздражал, и это раздражение усилилось, когда он с некоторым удивлением обнаружил, что Хайнц Шнаубер ни внешним видом, ни манерой держаться вовсе не походит на гомосексуалиста. Все его поведение было чисто мужским. Когда Шнаубер заговорил о Лауре, Фабель увидел в его глазах подлинную боль и понял, что этот человек очень любил девушку. Это была почти отеческая любовь.

– Она была моей принцессой, – пояснил Шнаубер, – Я называл ее «моя маленькая несчастная принцесса». По правде говоря, она была для меня как бы дочерью.

– Почему «несчастная»?

– Не сомневаюсь, герр криминальгаупткомиссар, что вам приходилось сталкиваться с нездоровыми, разваливающимися семьями. В ходе вашей работы, естественно. Наркоманы родители, преступники дети, разного рода издевательства над членами семьи и все такое прочее. Но имеются семьи, которые ухитряются скрывать свой крах. В таких семьях все скелеты надежно заперты в шкафах. А при том богатстве и влиянии, которыми располагает семейство фон Клостерштадт, можно позволить себе обзавестись множеством шкафов.

Шнаубер уселся на софу и жестом предложил Фабелю занять большое кожаное кресло с высокой спинкой.

– Я хотел расспросить вас о приеме, – сказал Фабель. – О приеме по случаю дня рождения фрау фон Клостерштадт. Не случилось ли в тот вечер чего-то экстраординарного, не было ли каких-либо неприятностей? Не могли ли случайно прорваться на прием те, кто не имел приглашения?

– На тех мероприятиях, которые организую я, также как во всех других моих функциях, случайностей, герр Фабель, быть не может, – со смехом произнес Шнаубер, при этом особый упор он сделал на слова «не может». – Нет, нет, – переходя на серьезный тон, продолжил он. – Ничего экстраординарного не произошло, и ничего неприятного не случилось. Все было как обычно. Лед в отношениях Лауры с матерью был предсказуем. А это маленькое дерьмо Губерт как всегда демонстрировал свое высокомерие. Но во всем остальном прием был просто мечта. Мы пригласили кучу американцев из Новой Англии, занимающихся производством одежды для яхтсменов. Они хотели сделать Лауру «лицом» своей фирмы. Нашим друзьям пришлась по вкусу ее аристократическая внешность. – Его лицо обрело еще более печальное выражение, и он продолжил: – Бедная, бедная Лаура; в детстве все ее дни рождения были призваны отвечать великосветским планам ее матушки, а когда она стала взрослой, приемы по случаю дня рождения стали служить площадкой для поиска потенциального клиента. У меня от этого всю душу выворачивало. Но в то же время я, как ее агент, должен был постоянно искать точки приложения ее необыкновенной красоты. – Он посмотрел в глаза Фабеля так, словно хотел убедиться, что тот ему верит. Это почему-то было для него крайне важно. – Я старался как мог, чтобы сделать эти приемы чем-то большим, нежели костюмированные презентации. Я готовил для нее на день рождения маленькие сюрпризы. Заказывал особые торты и все такое прочее. Мне хотелось, чтобы это был ее праздник, чтобы ей было весело. Одним словом, вы понимаете.

– Прекрасно понимаю, герр Шнаубер, – улыбнулся Фабель и, прежде чем задать очередной вопрос, чуть выждал, чтобы собеседник немного успокоился. – Вы сказали, что у семейства фон Клостерштадт по шкафам рассовано множество скелетов. Что это за скелеты? И какие отношения существовали в семье Лауры?

Шнаубер отошел к бару, налил себе односолодового виски – порция, как заметил Фабель, была не маленькой – и вопросительно взглянул на гостя.

– Спасибо, не надо. Я на службе.

Шнаубер сел и, ополовинив одним большим глотком стакан, спросил:

– Вы видели ее родителей и брата Губерта?

– Да, – ответил Фабель. – Видел.

– Ее папаша – полный болван. Он скуден умом, но зато богат наличностью. Кроме того, этот человек не отличается скромностью. Вот уже лет пятнадцать он трахает всех секретарш города Гамбурга. Что, впрочем, извинительно, стоит лишь взглянуть на его супругу Маргариту.

– А мне она показалась очень привлекательной женщиной, – не скрывая удивления, сказал Фабель. – Когда-то была такой же красавицей, как Лаура.

Шнаубер понимающе улыбнулся:

– Иногда или, вернее, почти всегда я благодарю Бога за то, что он создал меня геем. Во-первых, это дает мне иммунитет против колдовских чар Маргариты. А вас, герр Фабель, как я вижу, она уже успела околдовать. Но не думайте, что сексуальные эманации, которые она источает, делают ее хорошей партнершей в постели. Всю свою жизнь Маргарита практиковалась в том, чтобы превратить мужчину в импотента, и именно поэтому папаша Лауры искал любую дырку, в которую можно бы было сунуть свой член. – Шнаубер сделал еще один глоток и, опорожнив таким образом стакан, сказал: – Но ненавижу я Маргариту фон Клостерштадт вовсе не поэтому. Я презираю ее за то, как она относилась к Лауре. Некоторые родители, как вы знаете, закрывают свое дитя на замок, держат на голодном пайке и лишают самого необходимого. Маргарита оставила Лауру без любви, близости и без тех многих тысяч нитей, которые связывают мать и дочь.

Фабель ответил на эти слова задумчивым кивком. Все то, что говорил Шнаубер, не имело прямого отношения к следствию, но выпитое виски и пережитое горе дали волю его гневу против смерти девушки, положившей конец ее горестному и несправедливому существованию. Голая комната и вид пустынного неба из окна бассейна начали обретать для него смысл. Шнаубер поднялся, подошел к бару и соорудил себе еще одну порцию. Но прежде чем вернуться на место, он с бутылкой в одной руке и стаканом в другой некоторое время смотрел через окно на Ландштрассе.

– Иногда я ненавижу этот город, – сказал он. – Иногда я испытываю ненависть к себе, как к проклятому северному немцу со всем его занудством и комплексом вины. Чувство вины – это нечто очень, очень страшное. Вы не находите?

– Да, вы правы.

Такое выражение лица, которое сейчас было у Шнаубера, Фабелю за годы службы приходилось видеть не раз. Подобная нервная нерешительность была свойственна тем, кто боролся с искушением выдать какой-то секрет. Фабель молчал, позволяя Шнауберу самостоятельно принять решение.

Шнаубер отвернулся от окна и, глядя на Фабеля, произнес:

– Думаю, что вам постоянно приходится с этим встречаться. Как полицейскому, естественно. Готов держать пари, что встречаются люди, которые совершили ужасные преступления – убийство, изнасилование, издевательство над ребенком – и не испытывают при этом никакого чувства вины.

– Да, к сожалению, такие люди есть.

– Больше всего меня выводит из себя то, что без осознания вины не может быть наказания. Старые нацистские мерзавцы, например, не видят в своих действиях ничего плохого, в то время как последующие поколения мучаются чувством вины за события, произошедшие еще до их появления на свет. Но у медали имеется и обратная сторона, – продолжил Шнаубер, снова заняв свое место на софе. – Есть такие, кто, совершив поступок, который большинство из нас посчитали бы легким прегрешением или банальным проступком, всю оставшуюся жизнь мучаются угрызениями совести.

– И Лауру фон Клостерштадт преследовали угрызения совести? – чуть наклонившись вперед, тихо спросил Фабель.

– Да, это был один из множества скелетов в шкафах семейства фон Клостерштадт. Аборт. Много лет назад. Лаура тогда едва вышла из детского возраста. Об этом никто не знал. Событие было окружено такой завесой секретности, по сравнению с которой федеральное казначейство выглядит открытым домом. Маргарита устроила операцию и сделала так, чтобы все осталось в тайне. Но Лаура мне об этом рассказала. Прежде чем она посвятила меня в тайну, прошли годы. И эти годы разбили ее маленькое сердечко.

– И кто же был отцом ребенка?

– Никто. И его главный грех состоял в том, что он был никем. Одним словом, Маргарита сделала так, что он исчез со сцены. И именно поэтому я назвал ее своей «несчастной принцессой». Длившаяся час медицинская процедура – и страдания на всю оставшуюся жизнь. – Шнаубер сделал еще глоток, и его глаза покраснели. Но не под действием виски. – И знаете, что сильнее всего меня угнетает, герр криминальгаупткомиссар? Больше всего угнетает и печалит то, что когда это чудовище убивало Лауру, то бедная девочка скорее всего думала, что заслуживает этого.

Глава 40

22.00, среда 14 апреля. Жилой квартал, Гамбург

Хенк Германн, откинувшись на спинку стула, слушал рассказ Анны об операции, в ходе которой был убит Пауль Линдерман, Мария получила ножевое ранение, а сама Анна едва не потеряла жизнь.

– Боже, то еще дело. Прекрасно тебя понимаю. Я об этом событии, как ты догадываешься, знал. Но без подробностей. Теперь я понимаю, почему та ночь потрясла всю команду. Не только потрясла, но и повлияла на ход всех последующих операций.

– Но сильнее всего это отразилось на Фабеле. Ты видел его реакцию, когда Вернер получил удар ключом по голове? Теперь при возникновении даже подобия опасной ситуации он держит нас на привязи, пуская вперед спецназ. Думаю, что ему следует… что нам следует вернуть уверенность в себе.

Над столиком повисла неловкая тишина. Хенк было вознамерился что-то сказать, но тут же передумал.

– В чем дело? – спросила Анна. – Продолжай. Ты хотел меня о чем-то спросить?

– Да, но это личное… Если ты не возражаешь…

– Валяй, – приняв заинтригованный вид, бросила Анна.

– Я только что видел цепочку на шее. Кулон, который ты носишь…

Анна перестала улыбаться, но во всем остальном ее лицо осталось совершенно спокойным. Она выудила из футболки звезду Давида и спросила:

– Этот? Он что, тебя раздражает?

– Нет… Боже мой, никоим образом, – смущенно произнес Хенк. – Мне просто интересно. Я слышал, что ты некоторое время жила в Израиле. Служила там в армии. А затем вернулась.

– А что в этом удивительного? Я родилась в Германии. Гамбург – мой город. И мое место здесь. – Она склонилась над столом и прошептала с заговорщицким видом: – Таких, как я, в городе почти пять тысяч. Только никому об этом не говори.

– Прости, – по-прежнему ощущая неловкость, сказал Германн. – Мне не следовало спрашивать.

– Почему нет? Ты удивлен тем, что я предпочитаю жить здесь? Находишь это противоестественным?

– Ну как тебе сказать… С таким ужасным прошлым. Я не стал бы тебя осуждать, если бы ты не захотела жить в Германии.

– Как я уже сказала, я прежде всего немка. И лишь после этого – еврейка. А тебе известно, что до прихода нацистов к власти антисемитизма в Гамбурге почти не было? Во всяком случае, его здесь было меньше, чем в любом другом городе Европы. По всей Европе для евреев существовали ограничения на профессии, их право голоса тоже было ограничено. Евреев притесняли во многих местах, но только не здесь, не в ганзейском городе Гамбурге. Именно поэтому до прихода Гитлера к власти в Гамбурге существовала самая большая во всей Германии еврейская община. Евреи составляли пять процентов населения города. Даже в самые «темные времена» моих дедушку и бабушку укрывали их немецкие друзья. А для этого требовалось немалое мужество. Больше мужества, чем, как я боюсь, могло быть в то время у меня. Как бы то ни было, но Гамбург тот город, где я чувствую себя вполне комфортно. Здесь я дома. Я вовсе не цветок пустыни, Хенк, и меня следует регулярно орошать.

– Не думаю, что я смог бы вот так простить…

– Речь вовсе не идет о прошении, Хенк. Надо думать о бдительности. Я не жила в то время, когда у власти были нацисты. Так же как и ты и как все наше поколение. Но я постоянно помню о том, что тогда происходило… – Она помолчала, вращая в руках свой стакан, затем рассмеялась и продолжила: – И кроме того, я не такая уж всепрощающая. Мне даже пришлось вступить… думаю, что ты слышал об этом… в… как бы получше выразиться… в некоторые противоречия.

– До меня дошли кое-какие слухи, – рассмеялся Хенк Германн. – Слухи о праворадикальных скинхедах и их разбитых яйцах. Это действительно так?

– Когда я вижу этих бритоголовых идиотов в зеленых летных куртках, я, мягко говоря, немного завожусь. Как здесь уже было сказано, я не теряю бдительности. А мой брат Джулиус, между прочим, является весьма заметной фигурой в еврейской общине города Гамбурга. Он специалист в области гражданского права и один из ведущих членов Германо-еврейского общества. Кроме того, он по совместительству преподает в «Школе Талмуда и Торы» в Гриндельфиртеле. Джулиус верит в строительство межкультурных мостов. А я же, как практик, хочу знать, что находится у меня за спиной.

– Судя по тону, ты считаешь, что твой брат идет неверным путем.

– Нам не нужны межкультурные мосты. Я принадлежу к германской культуре. Мои родители, мои дедушка и бабушка, так же как и их родители, принадлежали к немецкой культуре. Мы ничем не отличаемся от других жителей Германии. Если бы я считала себя другой, если бы ты относился ко мне как к кому-то другому, то это означало бы, что Гитлер в конечном итоге победил. Просто у меня есть кое-какое дополнительное наследие. И я горжусь этим наследием, горжусь тем, что я – еврейка. Но формирует мою личность… Германия.

Хенк заказал еще выпивки, и они поболтали, свободно перескакивая с одной темы на другую. Анна узнала, что у Хенка имеются две сестры и один брат, что на свет его произвели в Каксхавене, а когда он был еще ребенком, семья перебралась в Мармштроф, где его отец долгие годы работал мясником. «Мясная лавка Германна» – лучшее подобное заведение в южном Гамбурге; он хотел придать своим словам несколько издевательское звучание, но Анна улыбнулась, понимая, что Хенк в глубине души гордится отцом.

– Как и большинство гамбургских окраин, Мармшторф больше похож на деревню, а не на городской район. Не знаю, бывала ли ты там, но в его центре до сих пор полным-полно каркасных, наполовину деревянных домов, – неожиданно опечалившись, произнес Германн. – Я до сих пор чувствую себя виноватым, что не унаследовал мясной бизнес папы. Мой младший брат – студент Гамбургского университета. Собирается стать врачом. Сестер мясная торговля тоже не интересует. Одна из них – бухгалтер, а другая живет с мужем и детишками неподалеку от Кельна. Отец пока ведет дело, но с возрастом это ему дается все труднее. Мне кажется, он все еще надеется на то, что сын уйдет из полиции и займет его место.

– Насколько я понимаю, на это нет никаких шансов.

– Боюсь, что нет. Я с детства мечтал быть полицейским. И знал, что им стану. – Хенк помолчал немного и спросил: – Ну как, я выдержал экзамен?

– Какой экзамен?

– А разве наша встреча не была проверкой? Разве ты не хотела уяснить, сможешь ли со мной работать?

– Выдержал, выдержал… – улыбнулась Анна. – Но по правде говоря, я преследовала иные цели. Дело в том, что нам так или иначе предстоит работать вместе, а я повела себя, мягко говоря, негостеприимно. Прости. Но ты должен понять, что обстановка у нас все еще непростая. После смерти Пауля… Но как бы то ни было… – Она подняла стакан и закончила: – Добро пожаловать в Комиссию по расследованию убийств.

Глава 41

22.15, среда 14 апреля. Санкт-Паули, Гамбург

С того времени, когда Макс последний раз работал с этим человеком, прошел примерно год. Макс привык к длительному молчанию клиента, считая это проявлением захватывающего интереса к рассказу об искусстве татуировки.

И на сей раз великан, войдя в дверь, не произнес ни слова. Он стоял посередине студии, храня при этом полное молчание. Казалось, что его мощная фигура целиком заполняет помещение, господствует над всем окружающим. И дыхание гиганта только усиливало это ощущение. Дыхание тяжелое, медленное, размеренное.

– Что-нибудь не так? С вами все в порядке? – спросил Макс.

Молчание продолжалось еще довольно долго, но вот наконец посетитель заговорил:

– Когда вы работали со мной последний раз, я просил вас нигде этого не фиксировать. И никому об этом не говорить. За это я заплатил вам дополнительно. Вы сделали так, как я просил?

– Да, конечно. Я все сделал, как вы просили… и если кто-то сказал вам противное, то это наглая ложь!

Ему хотелось, чтобы здоровяк поскорее присел. От того, что, беседуя с гостем, ему приходилось задирать голову, у него заболела шея. Визитер жестом руки велел Максу умолкнуть и освободился от пальто. Затем он стянул с себя рубашку и продемонстрировал Максу его работу. Его большое мускулистое тело украшала татуировка, состоявшая из отдельных слов, предложений и даже целых рассказов, выписанных на коже старинным готическим шрифтом. При каждом движении, при малейшем напряжении мускулов слова, как бы оживая, начинали змеиться.

– Это правда? О работе, которую вы для меня сделали, никто не знает?

– Ни единая душа. Клянусь. Это вроде как бы отношения доктора и пациента… Вы сказали, чтобы я молчал, вот я и молчал. Хотя мне очень жаль, что я не имею права об этом рассказывать. Это лучшее, что я создал в жизни. И говорю я это вовсе не потому, что вы – мой клиент.

Посетитель молчал. Гробовую тишину крошечной студии нарушало лишь дыхание гостя. Глубокое, мощное, размеренное, оно, казалось, заполняло все помещение. Но вот дыхание участилось.

– С вами все в порядке? – спросил Макс писклявым голосом, что прекрасно отражало его состояние, что-то между беспокойством и откровенным страхом.

Ответа не последовало. Гигант потянулся к пальто и достал из кармана какой-то предмет. Это была каучуковая маска детского размера. Маска волка. Посетитель натянул ее на свое широкое лицо, и мягкая волчья морда, перекосившись, исказилась почти до неузнаваемости.

– Что это за комедия масок? – спросил Макс, но горло настолько пересохло, что он не узнал своего голоса. Ему казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. – Послушайте, я действительно очень занят. Я не закрыл студию только потому, что ждал вашего прихода. Ну а теперь, если вам что-то надо… – Он старался придать своему пискляво звучащему голосу оттенок властности.

– Умный Ганс… – произнес посетитель и, улыбнувшись, склонил голову набок. Это была детская поза, которая для человека такой стати выглядела донельзя странной и даже несколько сюрреалистической. Мощная шея гостя напряглась, а его слова, казалось, шли откуда-то из глубины горла.

– Что? Я вовсе не Ганс. И вы это знаете. Я – Макс…

– Умный Ганс… – повторил бывший клиент, склонив голову на другое плечо.

– Макс! Я Макс! Вы что, немного перебрали сегодня? Я не знаю, что с вами, но мне точно известно, что будет гораздо лучше, если вы вернетесь сюда, когда…

Гость шагнул вперед и, ударив одновременно обеими руками по ушам Макса, стал сдавливать его лицо.

– О… – не умолкал он. – Умный Ганс… Умный Ганс…

– Меня зовут Макс! Я не Ганс! – визжал Макс, а мир перед его глазами тонул в белом электрическом свете ужаса. – Я – Макс. Вы меня помните? Макс! Татуировщик!

Взгляд человека под гротескной маской вдруг стал печальным, а голос зазвучал умоляюще, и в нем можно было услышать неподдельную боль:

– Умный Ганс, умный Ганс… ну почему ты не положил на нее свой дружеский глаз?

Макс почувствовал, как его зубы впиваются в его же щеки.

Визг Макса перешел в звериный вой, когда монстр в волчьей маске надавил большими пальцами обеих рук на глазные яблоки сверху под бровями. Давление постепенно нарастало, и боль становилась нестерпимой. Большие пальцы погружались в глазницы все глубже и глубже. Вой Макса превратился в хриплое бульканье, а когда глаза целиком вылезли из орбит, его горло перехватил спазм.

Макс ничего не видел, а его тело бессильно обвисло в страшном захвате чудовища в маске. Перед его глазами, если так можно выразиться, пылали красные и белые всполохи, и ему даже казалось, что он видит очертания злодея словно в неоновом зареве. Но это было не так. Просто его оптические нервы и мозг пытались понять, что произошло с глазами. Затем на смену яркому сиянию пришла полная тьма. Человек в волчьей маске отпустил его голову. Но упасть на пол он не успел. Мощная рука схватила его за волосы и рывком подняла на ноги. После краткого мига тишины Макс снова услышал ровное, глубокое и ритмичное дыхание ослепившего его гиганта. Затем до него донесся странный звук. Так звучит извлекаемый из ножен металлический клинок.

Ощутив короткий удар в шею и по горлу, Макс конвульсивно дернулся. И едва успев удивиться тому, что человек не ударил его сильнее, начал терять сознание. Впрочем, прежде чем умереть, он все же успел понять, что теплая жидкость, ритмично капающая на грудь, есть не что иное, как его кровь. И еще он услышал, как низкий мужской голос с какой-то детской интонацией произнес:

– Умный Ганс, умный Ганс… ну почему ты не положил на нее свой дружеский глаз?