Текст книги "Современная норвежская новелла"

Автор книги: Коре Холт

Соавторы: Сигбьерн Хельмебак,Финн Бьёрнсет,Юхан Борген,Ингвалл Свинсос,Турборг Недреос,Финн Хавреволл,Эйвин Болстад,Тарьей Весос,Аксель Сандемусе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

ТЕРЬЕ СТИГЕН

Кот тетушки Фелиции
_{Перевод С. Тархановой}

Настала осень, природа зачахла, и старая тетушка Фелиция тоже стала чахнуть. Порой она кашляла так глухо, что, казалось, это отзвук самой осени.

Впрочем, по ее виду никак нельзя было сказать, что она готова в скором будущем отбыть в мир иной. Она по-прежнему восседала, прямая, как свечка, в позолоченном кожаном кресле с высокой спинкой. На исхудалом лице горделиво выпирал нос, а глаза, хоть и слегка помутневшие, случалось, по-прежнему вспыхивали настороженно, словно она хотела сказать: «Меня не проведешь!»

Да и кто мог бы ее провести? Она жила совершенно одна в большом каменном доме, не общаясь ни с кем, кроме Шаха – безобразного старого кота, о котором соседи говорили, будто на самом деле это не кот, а человек: в молодости он был ее любовником, а она его заколдовала и обратила в кота, за то что когда-то, с полвека назад, он ей изменил.

Тетушка Фелиция была богата. Конечно, про старых бездетных теток всегда говорят, что они богаты, даже если у них нет ничего, кроме вязального крючка. Но тетушка Фелиция и правда была богата. Она владела ценными бумагами на огромную сумму, домом и земельным участком, дорогой мебелью и коллекцией картин, о которой какой-нибудь любитель живописи мог лишь мечтать. И притом, как уже сказано, она была одинока, бездетна, и ей уже совсем немного оставалось до девяноста лет.

Ближайшим наследником ее числился племянник, усердно навещавший ее в последние годы – после того, как он узнал, что она пригласила к себе врача… А вообще было очень мило с его стороны, как и со стороны всей его семьи, столь часто навещать тетушку Фелицию – ведь жили они очень далеко от нее: три часа езды, да еще с двумя пересадками.

Племянника звали Петер Грегерс; он заведовал отделением в фирме, которая торговала дегтем. Его жену звали Алисой. Алиса вечно была всем недовольна, она считала, что фирма, торгующая дегтем, платит Петеру очень мало денег. Да еще на кончиках пальцев у него всегда оставались липкие черные пятна, и каждый вечер Алиса вынуждена была выдавать ему порцию маргарина, чтобы с его помощью он мог счистить с рук деготь.

– Не понимаю, – говорила она. – Ты заведуешь отделением! Отчего же у тебя руки перепачканы дегтем?

Петер обычно ничего на это не отвечал, но, когда Алиса уж очень расходилась, он всякий раз давал себе слово, что завтра же купит целый килограмм сливочного масла и оставит у себя на складе. Перед тем как вернуться домой, он будет очищать пальцы сливочным маслом – и так отомстит жене.

Все же почему-то он ни разу этого не сделал.

В прежние времена Грегерсы никогда не докучали тетушке своими визитами. Но в последние три года они наведывались к ней каждое воскресенье – узнать, как обстоят дела.

– Как поживаете, дорогая тетушка Фелиция? Что говорит доктор? – всякий раз спрашивал Петер, поправляя у нее под затылком подушку.

– Ничего он не говорит!

Тетушка переводила взгляд на огромный холст Гюде. Больше из нее нельзя было вытянуть ни слова.

Всех раздражало, что тетушка не хотела сказать, насколько плохи ее дела. Семейство Грегерсов просто уже не могло мириться с этой неизвестностью.

– Неужели ты ничего не можешь сделать? – говорила фру Алиса. – Чего доброго, она так до ста лет протянет. Да сделай же что-нибудь! А то ты все только сидишь и трешь свои черные пальцы!

Петер не стал ей отвечать. Он взял шляпу и отправился к доктору.

– Доктор, – сказал он, – скажите мне, будьте добры, как сейчас здоровье тетушки?

Доктор загадочно улыбнулся.

– Трудно сказать, господин Грегерс. Болезнь вашей тетушки не поддается четкому определению. Я не могу поставить точный диагноз. Возможно, она будет жить, но возможно и обратное. Она, что называется, загадка природы, и разгадать ее нам не дано. Но конечно, я вполне понимаю вашу тревогу.

– Гм, – сказал Петер.

– Ну да, вашу тревогу за ее жизнь. Кстати, я вижу, у вас деготь на пальцах, какая неприятность!.. Могу дать вам совет, разумеется бесплатный, хе-хе… Попробуйте оттереть его сливочным маслом, свежим конечно. Все пятна тотчас сойдут.

Петер молча повернулся и ушел. На ходу он то и дело покусывал кончики пальцев, у него было такое чувство, будто он берет в рот резину.

Прошел год, два… Третий уже шел к концу, а тетушка Фелиция, прямая, как свечка, по-прежнему восседала в своем золоченом кожаном кресле. Грегерсы всем семейством, точно на смотр, являлись к ней каждое воскресенье с неизменно озабоченным, скорбным видом. Дети, прилизанные и принаряженные, выстраивались вдоль стен и стояли, благоговейно вытянувшись, с надеждой и любопытством взирая на старое чучело в кресле. В душе они ненавидели тетушку за то, что их заставляли проводить каждое воскресенье в ее доме, среди всех этих безделушек, этажерок, картин Тидемана и Гюде. Они не понимали, почему родители так почтительно толкуют между собой об этом старом хламе, собранном в большой уродливой тетушкиной гостиной с цветочными горшками на окнах и зеленым ковром, на который детям даже не разрешалось ступать: они должны были красться на цыпочках вдоль его краев. Во всем этом было что-то странное, почти зловещее. Но что поделаешь, уж таковы эти взрослые! Других детей зато каждое воскресенье водят в церковь. Может, тетушка Фелиция в своем кресле тоже служит своего рода обедню, просто детям все это непонятно. Да, не иначе, здесь свершается богослужение: недаром глаза родителей излучают неземное сияние, когда они снуют по большому тетушкиному дому, ощупывая то одну вещь, то другую.

Но самое непонятное творилось с Шахом, жирным старым котом, всегда лежавшим на подушке у тетушкиных ног. Когда Грегерсы приходили к тетушке в гости, Шах был «ах ты мой милый, ты моя прелесть, ты мой маленький котик», и папа с мамой бегали вперегонки, торопясь подать ему миску с молоком.

– Шах – тетушкин верный друг, – говорила мама, похлопывая по шкурке кота кончиками ногтей.

– Ах ты мой котик, – говорил папа и принимался так странно причмокивать, что Шах настороженно навострял уши.

– Тетушка, а сколько сейчас Шаху лет? – осведомлялась мама, силясь придать своему лицу мечтательное выражение.

– Не знаю, – коротко отрезала тетка, – много.

– Какая у него красивая шкурка! – говорил папа, стараясь, чтобы это прозвучало искренно.

– Шкура – дрянь, – отвечала тетка, – вся почти вылезла.

На этом разговор увядал. Тетушка Фелиция сидела в своем кресле прямая и важная, как какой-нибудь епископ, и по обыкновению вязала кружева. Странно, что она так хорошо видит, в ее-то годы. И руки у нее совсем не дрожат. Да и вообще, что можно знать?..

– Омерзительный кот, – говорила Алиса, когда Грегерсы возвращались домой от тетушки, – весь дом провонял этой тварью. Ни за что в мире не взяла бы его к себе, даже если бы из него сделали чучело и набили тысячекроновыми бумажками!

– Ну знаешь!.. – насчет последнего Петер был не совсем уверен. Потирая кончики пальцев, он скатывал деготь в крошечные комочки, которые потом щелчком незаметно сбрасывал на землю. – А скажи, как по-твоему, сдает она? – спрашивал он и тяжко вздыхал.

Его жена удрученно качала головой.

– Некоторые люди – загадка для меня. Ничто их не берет. А наша жизнь проходит. Это же неестественно, чтобы старая женщина была так бодра! А доктор, он-то что говорит?

– Да ничего…

Фру Алиса раздраженно отряхивалась.

– Несет от меня котом, понимаешь! Чувствуешь вонь? Хоть бы кто придушил эту тварь!

Петер молчал.

– А ведь она стоит верных полмиллиона, – говорил он потом и снова вздыхал.

– Кто?

– Да тетушка.

– Так я же про кота говорю, а не про тетушку! Ты даже не слушаешь, что я говорю! Полмиллиона… Какой от них прок, когда….

Фру Алиса, хотя внутри все у нее кипело, смолкала. Бывает, мысли человека умчатся своими, недозволенными путями. Нет, надо держать себя в узде и терпеть. Как-никак всякая живая плоть когда-нибудь да устанет цепляться за жизнь. Только вслух лучше ничего не говорить, лучше не выдавать своих мыслей.

Сзади шагали дети: они радовались, что с воскресной обедней у тетушки Фелиции на этот раз покончено.

И все же однажды наконец пришло известие. Да, пришло известие, что тетушка Фелиция и впрямь занемогла. Фру Алиса зазвала детей домой и строгим голосом приказала:

– Умойтесь и наденьте воскресные платья!

– Но сегодня ведь не воскресенье…

– Неважно. Тетушка Фелиция заболела.

Сами родители оделись во все серое. Облачаться в черное было еще нельзя: рано.

Они застали тетушку в постели. Да, теперь по всему было видно, что ей худо. Она казалась такой маленькой, жалкой, похожей на ощипанного цыпленка, и голос у нее был такой, словно она проглотила бритву.

– Как дела, тетушка? Болит у тебя что-нибудь?

Присев на край постели, Петер пытался взять ее руку в свои.

– Все хорошо. А твои дела как?

Петер слабо улыбнулся, его словно сдуло с кровати.

– Я думал, что, может, ты… это самое. Доктор сказал…

– Доктор ничего не понимает, – буркнула тетушка Фелиция, – я совершенно здорова.

– Я, конечно, останусь здесь и буду ухаживать за тобой, – сказала Алиса, снимая пальто.

– Не нужно, – сказала тетушка. – Справлюсь сама.

– Я ведь когда-то собиралась стать сиделкой, – продолжала Алиса, притворяясь, будто не слыхала ответа. – Это было еще до моего знакомства с Петером. Помнишь, тетушка, как-то раз я вытащила у тебя из пальца занозу?

– Нет, не помню. У меня не бывает заноз. Занозы бывают только у олухов.

К тетушке Фелиции не подступишься. Не человек – железо. Точнее, рашпиль.

– Дети хотят с тобой проститься…

У фру Алисы был такой ласковый голос… Она подтолкнула своих трех свежевымытых дочерей к кровати. Дети испуганно поклонились.

Но в эту торжественную минуту в спальню вошел тот самый омерзительный кот. Он прямиком направился к тетушкиной кровати, вспрыгнул на нее и удобно устроился на перине.

– Шахусик, – с нежностью произнесла тетушка, почесав кота под подбородком, – мы с тобой неплохо жили вдвоем, не правда ли? А теперь пусть все другие оставят нас, нам с тобой о многом надо поговорить.

Грегерсы покинули спальню больной. Фру Алиса была уязвлена и недовольно косилась на своих детей, в борьбе за тетушкину милость не выдержавших состязания со старым котом. Всей семьей они обошли большой дом и как следует все оглядели. Так много комнат в тетушкином доме: казалось, можно бродить по ним без конца и любоваться вещами.

Спустя час из спальни вышел доктор. На этот раз он не улыбался.

– Фрёкен Фелиции больше нет, – сказал он, поправляя очки. – Ее последняя воля – чтобы вы взяли на себя заботу о Шахе.

– Да, конечно, – сказал Петер растроганно, – конечно, бедный котик…

На кухне отыскали корзину и уложили в нее кота. Алиса и Петер понесли ее вдвоем.

– Возьмем такси, – сказала Алиса, – не пойду я через весь город с этой мерзкой тварью в руках!

Они терпели кота целую неделю. Но потом Алиса сказала «хватит».

– Всюду валяется его шерсть, – заявила она. – Вся квартира провоняла кошачьей мочой. Занавески мои он превратил в бахрому. Ни часу больше не продержу его в доме!

– Куда же нам его деть? – сказал Петер.

– А ты позвони в бюро услуг.

– Куда?

– В такое бюро, где умерщвляют ненужных домашних животных.

Они вытерпели еще два дня. Но бедный Шах линял теперь пуще прежнего, и глаза у него сделались тусклые и унылые, как у нищего старика из богадельни. Петер позвонил в бюро услуг, и там обещали прислать человека – забрать чудовище.

На другой день пришел человек.

– Можете оставить себе корзину, – сказала Алиса, – только избавьте нас от кота.

– Хорошо, – сказал мужчина и при этом как-то странно и недобро улыбнулся. – Мы, разумеется, умертвим его, если не найдется желающих взять его к себе. Прошу уплатить мне десять крон.

– Десять крон, чтобы задрать кота! – возмущенно воскликнул Петер, когда посыльный ушел, унося с собой Шаха. – Кое-кто неплохо умеет наживаться за чужой счет!

– Считай, что это налог за наследство! – сказала фру Алиса. – Но прошу тебя, отмой наконец свои ногти. Завтра ведь нам к адвокату.

– А все же он как-то очень странно улыбнулся, – сказал жене Петер, когда они остались одни.

– Фрёкен Фелиция желала, – сказал старый седой адвокат, смахнув с ресниц несколько слезинок, – чтобы коту Шаху на старости лет жилось хорошо. Поэтому ее последняя воля, изложенная в настоящем завещании, сводится к следующему: тот или те, кто возьмет к себе Шаха и сделает его как бы членом своей семьи, унаследует все ее имущество, как движимое, так и недвижимое, ценные бумаги и наличные деньги, короче – все. Но в случае, если такового или же таковых не найдется, все наследство должно быть передано в фонд для бездомных кошек, а самому фонду присвоено имя Шаха.

Фру Алиса икнула. И выругалась про себя. Потом они долго, разинув рот, смотрели на старого адвоката, который сидел по другую сторону стола и так загадочно им улыбался.

Петер не мог отвести от него взгляд. Что это? Ему отчетливо привиделось, будто адвокат вдруг начал преображаться у них на глазах: пальцы его превратились в крохотные коготки, сам он весь оброс шерстью, а уши переместились вверх и стояли теперь торчком…

– Видела ты это? – спросил Петер, когда они вышли на улицу.

Алиса чуть не плакала.

– Что такое?

– Разве ты не видела?.. – Петер сник, его знобило, хоть он и был весь в поту. – Понимаешь, мне определенно показалось, будто я кое-что вижу.

– Вечно тебе что-нибудь кажется! – пролаяла фру Алиса и всхлипнула. – Будь ты настоящий мужчина, ты потребовал бы, чтобы мы оставили кота!

– Будь я настоящий мужчина?

– Тьфу, ничего-то ты не понимаешь. Да перестань ты тереть свои пальцы!

– Он взял десять крон, – бессильно проговорил Петер, когда они уже шли домой.

– Какие еще десять крон? Кто взял? – зашипела фру Алиса.

– Да тот человек, что унес кота! – простонал Петер.

– Не мог ты, что ли, сказать ему, что у тебя нет денег. Тогда кот теперь был бы у нас! – крикнула фру Алиса и заплакала навзрыд. – Но ты же всегда швырял деньгами там, где не надо!

– Так это же ты хотела избавиться от кота!

– Замолчи! И спрячь руки в карманы! У тебя траур под ногтями, сейчас я просто не в силах на это смотреть!

Старый почтенный адвокат сидел у себя в конторе и улыбался. Когда дверь за супругами захлопнулась, он приоткрыл другую дверь – в соседнюю комнату – и зашептал во тьму:

– Кис, кис, поди сюда, Шах! Старый добрый котик Шах!..

Садовник
_{Перевод С. Тархановой}

Когда-то весь здешний край был сплошным садом. Здесь буйно цвели все цветы земли, которым никто еще не успел дать имя. Весной, когда оттаивала мерзлая почва, из нее высовывались тысячи крохотных бледно-зеленых ростков. Летом яркие цветки красовались на высоких сочных стеблях, а в сентябре цветы увядали и затем продолжали свою неистребимую жизнь под землей.

Однажды в этот край пришли люди. Они столько скитались по свету, что теперь им захотелось где-то осесть. Они вырубили лес и перепахали землю, построили дома и проложили дороги. И породили странную суету – у них вошло в обычай без устали сновать взад-вперед, и они уже подозрительно косились на всякого, кто вздумал бы, к примеру, присесть на пенек – разве что для минутного отдыха после тяжких трудов.

Таким человеком как раз и был садовник. Он один из первых пришел на это место: маленький, робкий, со смуглыми от загара руками. Еще ребенком он всегда боялся помять цветы и оттого ступал мелкими осторожными шажками, что, говоря по правде, вызывало у всех усмешку.

Он скоро понял, что цветы погибнут, если никто не возьмет на себя заботу о них. Как-то раз, отправившись в городской совет, он купил несколько молов[6]6
  Мол – 1000 кв. м., земельная мера в Норвегии.


[Закрыть] самой лучшей земли. Затем он обнес свой участок забором и посадил на нем столько цветов, сколько, на его взгляд, могло там поместиться. Когда пришло лето, весь сад был в дивном цвету; казалось, все земные и небесные краски собраны в одном месте. Садовник с радостью примечал, что в сад частенько заглядывает радуга, высматривая для себя новые оттенки красок.

Но скоро в саду стало тесно. То один цветок зачахнет, то другой: не хватало воздуха, света. Садовник снова пошел в совет – купить еще земли.

Нет, под цветы земли ему не дадут. Город должен расти – вширь и ввысь. Нужны новые улицы, новые, более высокие и просторные дома, для этого будут сносить старые. Совет с утра до вечера осаждают люди с солидными капиталами и не могут получить участков под свои фабрики.

– Да и вообще, к чему столько цветов? Не довольно ли по одному каждого вида?

Вернувшись домой, садовник призадумался: как теперь быть? На другой день с болью в сердце он начал разрежать грядки, вырывал с корнями самые хилые цветки и бросал в компостную кучу. А после, совсем потеряв покой, долго кружил по саду. В ту ночь до самого рассвета его мучили страшные сны. Выйдя наутро из дома, он стал укреплять забор: кругом поднялись громадные корпуса и число их росло.

«Они отнимут солнце у доброй трети сада», – подумал садовник и снова отправился в городской совет.

Самый главный в совете порылся в каких-то книгах и сделал важное лицо.

– Нет, здесь ничего не сказано про солнце и тень, – ответил он. – Не можем же мы, хи-хи, обязать домовладельцев устранить тень от своих домов. Всякий имеет право строить дом любой высоты: мы ведь живем в свободной стране. Вам, почтеннейший, следовало бы это знать.

Вернувшись домой, садовник сел на скамейку и начал думать.

«Летом… да, летом бояться нечего: солнце летней порой стоит высоко. А вот весной и осенью дело хуже. А если еще все дома по соседству будут такой же высоты, тогда и розы, и тюльпаны обречены. Но скажи я об этом в совете, мне прикажут посадить у себя папоротник и мать-и-мачеху. Значит, нужно найти цветы, которые не боятся тени. Правда, они почти лишены красок, да и запаха тоже, но зато выживут».

И садовник занялся поисками менее прихотливых растений. Он чувствовал себя так, словно его понизили в должности. Он ожесточился за этой работой, много ночей проводил без сна и даже досадовал на проклятые цветы, которые задали ему столько хлопот.

Да и город не давал ему уснуть. День и ночь напролет грохотали машины. Они взрезали и проглатывали землю за садовой оградой, и, проснувшись поутру, он всякий раз видел огромный кран с нависшей над садом разверстой клешней, похожий на динозавра доисторических времен.

Как-то раз он окапывал грядку, и тут к нему подошли два господина и сказали, что хотят с ним поговорить. Оба были большие и толстые, особенно ноги у них были большие, так что садовнику пришлось попросить их поосторожнее ступать. От них пахло железом и одеколоном, и говорили они сиплыми голосами, как все, кто изо дня в день старается перекричать шум машин.

– Мы хотим купить у вас два мола земли, – сказал один из них и что-то прочертил в воздухе пальцем. – Сколько вы просите за мол?

– Эта земля не продается, – ответил садовник. – Я посажу здесь цветы, которые могут расти в тени.

Оба пришельца удивленно переглянулись.

– Вы, наверно, не поняли нас, – произнес первый господин. – Вы можете запросить с нас любую цену – конечно, в разумных пределах.

– Все равно я не продам землю.

– Ах, вот как!

Оба господина ушли, но спустя два дня вернулись. На этот раз они запаслись бумажкой, которую показали садовнику. «Концессия», – было написано там. И еще: «Экспроприация».

Садовник с трудом разобрал мудреные слова, но никак не мог взять в толк, чего от него хотят.

– Это значит, что вы обязаны продать нам землю, – любезно разъяснили ему оба господина.

Садовник пошел в совет:

– Мы, кажется, живем в свободной стране, не так ли?

– Да, да, конечно, только всему есть мера, и свободе тоже, нельзя же мешать прогрессу!

– Но я не хочу продавать землю, – сказал садовник.

Услышав эти слова, члены совета покатились со смеху: такой великолепной шутки они, право же, не могли и припомнить. Да, да, но сейчас у совета больше нет времени с ним толковать: за дверями ждут приема промышленники.

На другое утро экскаватор высадил забор и с неуемной жадностью стал пожирать цветочные грядки. Садовник бегал вокруг машины, умоляя пощадить цветы, но грохот мешал чужим людям расслышать его слова. Сделав свое дело, они поставили новый забор. Потом подъехал огромный кран, который переносил в пасти бетонные балки; он так ловко их составлял, что спустя неделю уже возвышалось громадное здание.

Тень закрыла почти весь сад.

Садовник с досады начал кусать ногти, потом стал глохнуть от всего этого шума. На уцелевшем, залитом солнцем клочке земли он собрал, плотно посадив один к другому, столько цветов, сколько мог, и утром и вечером поил их водой. Мало того – он ежедневно обмывал каждое растение: не то песочная и цементная пыль забила бы пестики цветов и задушила бы завязь…

Снова прошло какое-то время. Садовник, как и прежде, трудился, не разгибая спины, пропалывал и удобрял грядки. По воскресеньям, когда кругом было тихо, он говорил с цветами на понятном им языке, который постиг еще в детстве.

Но однажды утром опять пришли те двое. Теперь они уже так раздобрели, что, шагая, по щиколотку увязали в земле. Оба страдали одышкой, а говорили так, будто в глотке у них застрял рашпиль.

Скоро стройка шагнет вширь, сказали они. Прогрессу нельзя мешать. Стоять на месте – значит идти назад. Пусть садовник продаст им остаток сада: они уплатят ему кругленькую сумму да еще соорудят для него киоск, где он сможет торговать искусственными цветами. Искусственные цветы сейчас все больше входят в моду, их не нужно поливать, они не вянут, к тому же химия может снабдить их любым ароматом.

Садовник покачал головой и взглянул на свои руки. Они были покрыты мелкими рубцами – следами царапин, оставленных осотом и шипами; в потрескавшуюся кожу забилась земля, которую – сколько ни три щеткой – все равно не отмоешь.

Оба господина побагровели от злости. Один из них обозвал садовника «реакционным сумасбродом», «камнем преткновения» и еще употребил много замысловатых выражений, которых тот не понял. Другой же заговорил с ним скорбным, вкрадчивым тоном: он подробно объяснил, как важен данный участок для роста и процветания города, сколько людей благодаря ему получат работу, как вырастет общественное богатство, жизненный уровень и товарооборот. Неужели садовник допустит, чтобы из-за десятка анютиных глазок остановился прогресс?

Но садовник опять покачал головой: процветание города его не волновало. Тогда господа посоветовали ему припомнить, чем кончился их первый визит, и, тяжко волоча ноги, покинули сад.

А садовник стоял, разглядывая следы их ног. «Для нашего брата садовника, – думал он, – такие большие ступни были бы сущей бедой».

Прошло всего несколько дней, и к садовнику явился представитель городского совета с приказом убраться отсюда в четырехдневный срок. Прогрессу нет дела до роз и тюльпанов, сказал он, пора наконец взглянуть в глаза самой жизни. Короче, если садовник не уйдет подобру-поздорову, придется выдворить его силой.

Такие слова садовник слышал впервые; он размышлял над ними весь вечер.

В последующие три дня он пересадил все цветы на одну круглую маленькую клумбу – уж ее-то они, во всяком случае, не тронут, думал он. Затем он принес скамеечку, на которой обычно сидел, пропалывая грядки, и поставил посреди клумбы. Придут – он сядет сюда и не сдвинется с места. Уж тут-то они поймут, что для него это не просто причуда, а вопрос жизни и смерти.

На четвертый день ранним утром машины, проломив забор, так что доски взлетели на воздух, въехали на участок. Четыре экскаватора набросились на сад, глотая грядки и клумбы. Ненасытные машины скоро взрыли весь сад вокруг маленькой клумбы, на которой укрылся садовник, как на единственном островке посреди пепелища.

– Послушайте, – сказал ему машинист экскаватора, высунувшись из кабины, – вам нельзя тут оставаться. Здесь будут строить двадцатиэтажный дом.

Но садовник не слышал его, он почти совсем оглох от шума. Водитель растерянно почесал затылок. Затем он запросил начальство, как ему быть, и вскорости явились те два толстяка. Они остановили работу, чтобы кругом стало тихо, и велели садовнику убираться: ведь теперь он сидит на чужом участке.

Садовник не пошевельнулся. Он сидел, опустив руки на колени, и никакими словами его нельзя было пронять, а к клумбе уже валил народ, женщины с детскими колясками, мальчишки, собаки…

– Мама, а что дядя этот – спятил? – спрашивали самые смышленые из ребятишек.

– Да, сынок, – шептали матери, – не иначе, он тронулся умом от всех этих цветов. Вот видишь, детка, все хорошо в меру. Жаль, конечно, таких чудаков, но что поделаешь: должен же он уйти!

– А может, поставить дом кольцом, чтобы клумба осталась посередине? – предложил кто-то.

– Садовник совсем рехнулся, – сказал один из толстяков. – Как же быть?

– А вот как: экскаватор захватит ковшом клумбу вместе с садовником, а потом мы свезем его куда надо, – отозвался второй. – Ждать, пока он околеет от голода, нам слишком дорого встанет.

Такой-то приказ и дали водителю экскаватора, и тот стал прикидывать, как подступиться к делу. Потом он включил мотор, рванулся вперед, опустил клешню и зачерпнув землю, поднял клумбу вместе с садовником высоко в воздух, дугой пронес ее над толпой и наконец аккуратно поставил в кузов грузовика.

К месту происшествия уже примчались газетчики: они защелкали фотоаппаратами и принялись быстро что-то строчить.

– Старик своим упрямством прославится на весь мир, – проговорил кто-то. – Теперь люди чего только не делают, чтобы попасть в газету!

Но старый садовник очнулся лишь тогда, когда его сбросили на землю. Он лежал на мусорной свалке, а пахло здесь всем чем угодно, только не цветами.

«Вот это, видно, и есть та самая жизнь, которой я должен взглянуть в глаза», – подумал он, с усилием поднявшись на ноги.

Тут вдруг откуда-то появились участливые люди в белых халатах и увели его. «Теперь ты заживешь на славу», – пообещали они.

И правда, так вроде оно и вышло. Но все равно, глубокая, неистребимая тоска не оставляла его, сколько он ни вышагивал по кругу в просторном белом зале вместе с другими людьми, тоже не разжимавшими рта.

Однажды, когда тоска стала совсем нестерпимой, он украдкой выбрался на волю и отправился искать сад, где провел всю молодость и зрелые годы. Но сада он не нашел, а увидел лишь стену, протянувшуюся ввысь на целых двадцать этажей. Он присел на ступеньку лестницы, размышляя, куда же подевалось все, что когда-то было, но тут пришли двое в белых халатах и увели его назад.