Текст книги "Современная норвежская новелла"

Автор книги: Коре Холт

Соавторы: Сигбьерн Хельмебак,Финн Бьёрнсет,Юхан Борген,Ингвалл Свинсос,Турборг Недреос,Финн Хавреволл,Эйвин Болстад,Тарьей Весос,Аксель Сандемусе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

ГУННАР БУЛЬ ГУННЕРСЕН

Мы нефть возим
_{Перевод И. Стребловой}

Танкер. Дедвейт шесть тысяч тонн. Полностью загружен сырой нефтью, густой и черной. Сейчас стоит у причала. Час назад началась перекачка нефти на нефтеперегонный завод. Рейс длился шестьдесят семь суток. С причала моряков зазывают таксеры: в ближнем городке вечером танцы, английские девушки. В один конец семь шиллингов. Через час откроются пивные, через три – распахнутся двери танцевального зала. Швейцар, важный, в ливрее, к иностранцам с улыбкой: городок невелик. А из зала – улыбки девушек. Сидят уже парочками, четверочками, десятками вдоль стен, с равнодушным видом ждут.

Кому-то оставаться на борту, следить за насосами. Слава богу, качает хорошо. Завтра к вечеру закончим. А там опять рейс. Шестьдесят семь, а то и шестьдесят восемь, и шестьдесят девять, и все семьдесят суток в море – пойдем назад за нефтью. Там уж на берег не отпустят. Время дорого, нефть дорога. За насосом следит старик механик. Он останется с помощниками капитана и с кем-нибудь из матросов зарабатывать сверхурочные. В машине надо вынимать поршень. Дело спешное, к утру надо все кончить. Нужны люди – рабочие руки. Им за все заплатят: налоги вычтут по таблице – все как положено. Жаловаться не на что. Тем, кто постарше, не впервой проводить в море по шестьдесят семь суток. Им все равно. На танкере даже привычнее, в море лучше, чем на берегу, потому что нет того шума и грохота. Они еще не раз проведут в море по шестьдесят семь и по семьдесят суток, пока не сойдут наконец на берег, получат пенсию и будут доживать свое в ожидании смерти. На берегу их никто не помнит, кроме учреждения, в картотеке которого записаны их фамилии и где им выдают все, что полагается, за вычетом налогов. Значит, есть чего ждать от будущего, и, пожалуй, этого довольно.

Имеется здесь народ и помоложе, готовый на все махнуть рукой – на сверхурочные и на сон, лишь бы сойти на берег. Жизнь ведь там идет. А им надо жить быстро, на жизнь им отпущена ночь, одна ночка. Как знать, когда вернемся, вернемся ли. Времена меняются, меняются фрахт и рынок.

Современный нефтеналивной танкер. Большие и светлые помещения, на корме у команды своя кают-компания. По стенам картины и репродукции – красота! Все продумано, полный комфорт. И каюты просторные, с кондиционерами. Судовладелец – душевный человек, доброжелательный, сам не плавает, зато знает, что нужно для блага нефти, судна и людей. На корме – умывалка и душевая. С одной стороны – для матросов, с другой – для механиков. Молодежь моется. С ними боцман и кое-кто из пожилых. Пожилые сойдут на берег, выпьют по кружке или, скажем, по четыре пива и довольны, им больше ничего и не требуется. А там – назад, на танкер. Разве что прогуляться, чтобы ноги размять, и сразу в такси и назад. Не слишком поздно, чтобы выспаться хорошенько. Это солидный народ, положительный, знают свое место. Уже ученые.

Молодежь уже намылась. Этих жизнь еще не выучила. Не хотят они, не могут, не набрались еще ума, чтобы задушить в себе жажду жизни. Она в них бродит, мутит рассудок, она говорит, что в такую единственную ночь жить надо на всю катушку. Английские девушки – чем плохо? Испанки? О’кей. Тоже хорошо. Немки? Все один черт. Была бы удача. Удалось бы только оказаться тесно рядом с такой, которая сама того же хочет. Чтобы было тепло и близко. Давать и брать. Чтобы и ей и тебе – тепло. Давать и брать. Пока не прошибет пот и жажда жизни на миг не уймется. Любовь? Может, и любовь. Как хочешь, так и называй. Ночь-то коротка, а дни долги.

– Ну, ты готов?

– Сейчас.

– Я подожду.

– Как хочешь.

– А ты пойдешь?

– Куда?

– А куда мы тогда решили, помнишь?

– Ну, помню.

– А тебе разве неохота?

– Не знаю. Может, лучше возьмем сразу такси, как все наши?

– Так наши-то сперва в пивную отправятся. И танцы еще не скоро. А у меня и выпить есть. Бутылка, которую мне стюард на рожденье подарил. Слушай, ведь ты же сам говорил, что хочешь!

– Ну, говорил. Так это когда было!

– В мое рождение.

– Ага. Было дело. Так ведь то в море, а в море мало ли чего захочется.

– А я-то и бутылочку нарочно для этого случая берег.

– Ага. Это верно. А может, лучше прихватим ее, когда на танцы пойдем? Глядишь, познакомимся с девчонками – и угостить чем будет. А?

– Ну как знаешь. Я тогда один пойду.

– Ну чего уж ты сразу так. Раз я сказал, значит, пойду с тобой. Я только подумал, что, может, тебе и самому теперь расхотелось. Велика ли радость – забраться на горушку, сидеть на травке и вдвоем виски тянуть.

– А помнишь, как мы с тобой тогда говорили и как нам это хорошо показалось?

– Когда ты про Канаду рассказывал, и правда хорошо показалось. А теперь я и позабыл уже, да тут ведь тебе не этот… как его там…

– Сент-Джон. В Сент-Джоне это было. Рейс у нас тогда был в Сент-Джон. И мы с одним парнем так сделали – как сошли на берег, купили бутылку – и айда за город. А там, за городом, то есть прямо как у нас на родине – кругом холмы, лес, за оградами выгоны. Уселись мы с ним вдвоем на опушке, греемся себе на солнышке, ну, из бутылки не спеша потягиваем, толкуем себе о том, о сем… И вдруг глядим – большое стадо овец…

– Ну да. А следом две девчонки. И очень с ними весело стало, как вы их тоже из бутылки угостили. Теперь-то вспомнил.

– Они сразу, как увидали нас, так давай смеяться.

– Не знаю только, кому тут смеяться, на нас глядя. Тут ведь тебе ни опушки, ни выгона, кругом вон одни только нефтехранилища торчат и трубы тянутся.

– Ну, быть не может, чтобы не нашлось какого-нибудь пригорка или на худой конец простой лужайки, чтобы нам с тобой посидеть и спокойно выпить, а там и на танцы можно. Глянь, как солнышко светит, – самое милое дело сейчас на травке посидеть, тогда только и почувствуешь по-настоящему, что ты на берегу.

– Ну ладно. О’кей. Пошли. Бутылку-то не забудь.

– А она – вот, при мне.

– Слушай, а может, лучше возьмем такси, чем пешком твою горушку искать?

– Не надо. На такси мы и сами не заметим, как в городе окажемся.

– Ну и упорный же ты!

– А разве плохо пешком прогуляться? Вот плотник, тот, например, на берегу – только пешком.

– Сказал тоже – плотник! Он же импотент.

Пошли. Старший матрос нехотя, младший весело, опережая товарища на несколько шагов. Однако скоро он остановился и подождал своего спутника, испугавшись, как бы того не сманил какой-нибудь таксер. Дальше пошли рядом и вышли на асфальтированное шоссе, ведущее в город. Справа и слева от дороги – башни нефтехранилищ, трубы нефтепровода, железнодорожные пути с длинными вереницами нефтяных цистерн. Старшему лет двадцать с небольшим, младшему в сентябре, несколько дней тому назад, исполнилось девятнадцать. Оба шли по дороге, никуда не сворачивая.

Наконец набрели на пригорок у самой дороги, поросший до того зеленой травой, какой нигде, кроме Англии, не увидишь. Взобрались наверх. Младший сбросил плащ, расстелил его на траве, достал из-за пазухи бутылку виски и протянул старшему.

– Ну, будь здоров, приятель! Поздравляю.

– Это с чем же?

– Так выпивка-то у нас в честь твоего рождения.

– А! Тогда спасибо. Ну и ты будь здоров. Спасибо стюарду за угощение.

– А он всегда даст, если его вежливо попросишь и пообещаешь, что будешь осторожненько.

– Не очень-то удобно отмечать рождение в рейсе – то тебе вахта, то еще что…

– Да уж. Наотмечаешься так, что потом, пожалуй, и сам не обрадуешься.

– А так-то лучше – сидишь себе, не спеша из бутылки потягиваешь, никуда не торопишься.

– Ага. Наверно.

Вокруг не росло деревьев, ни одного не было сколько видит глаз. Только за проволочной сеткой на много миль тянулись метровой толщины трубы нефтепровода. А дальше со всех сторон – большие круглые блестящие башни нефтехранилищ, и железнодорожные пути с цистернами, и несколько заводских труб, из которых вверх, в безоблачную пустоту, факелами вырывались языки бездымного пламени.

– Денег, поди, тут уйма вложена.

– Должно быть.

– Это надо же выдумать – из труб так и пышет, а людям внизу и сигаретки закурить нельзя.

– Так это же вон как высоко. И потом, лучше все-таки сжигать газ, чем людям дышать этой отравой.

– Если бы не вон эти две башни, нам все было бы видно внизу, даже наш танкер.

– Ага. Наверно.

Две автоцистерны с рокотом проехали на второй скорости, оставив позади растекающийся черный хвост выхлопных газов.

– Фу ты черт, пакость какая! Навоняли-то как.

Нетерпеливый двухместный автомобильчик загудел, обгоняя их. За ним проехало от причалов такси.

– Вот уж если ребята нас заметят, подумают, что мы совсем свихнулись.

– Не заметят. Когда в такси едешь, ничего не замечаешь. Плотник вот тоже всегда говорит…

– Да ну его, твоего плотника, он же…

– Ну ладно, ладно… Выпьем давай!

– Давай.

Оба отхлебнули из горлышка. Старший матрос икнул.

– Хорошее у тебя виски.

– Правда же – так пить гораздо лучше, как мы сейчас? Остальные наши ребята платят в пивной за каждую рюмку по два шиллинга, а там и всего-то капля на донышке. А мы вот спокойненько пьем, и настроение для танцев подходящее будет, а все задаром.

– Ага. Наверное.

Отпили еще по глотку. Младший матрос поперхнулся, закашлялся и икнул. Глотнул еще. Поглядел на старшего и передал ему бутылку.

– Ты давно плаваешь?

– Пятый год пошел.

– И все на танкерах?

– Ага.

– И сколько же ты их переменил?

– Четыре. А может, пять.

– Тебе нравится?

– Что – нравится?

– Да на танкере. Ведь лучше на танкере, чем на сухогрузе, правда?

– Не знаю. Ни разу на сухогрузе не плавал.

– А я в прошлый раз – на сухогрузе. В первый раз тогда плавал. В порту дольше стояли. Так вроде бы и шансов больше.

– Зато небось и вкалывать больше приходилось.

– Ну еще бы.

– На танкере лучше.

Опять отхлебнули по глотку, уже без тостов, оба вынули из кармана по непочатой пачке «Честерфилда» и закурили. Старший помалкивал, зато младшего тянуло на разговоры.

– А ведь нам тут неплохо.

– Ага. Конечно.

– Интересно, можно ли тут вообще курить?

– Можно, наверно. За загородкой нельзя, а тут снаружи можно.

Помолчали. Младший подыскивал, о чем бы поговорить, и вдруг вспомнил где-то вычитанное:

– Как по-твоему, мы многим жертвуем ради моря?

– Как – жертвуем?

– Ну так. В смысле – семья там, друзья и прочее.

– А я холостой.

– Ну пускай. А остальное? Ведь вот вернемся мы домой, и все будет точно чужое. Если бы мы не уезжали, так ведь этого бы не было – друзья бы у нас были и вообще…

– Друзей с меня и на танкере довольно.

– Ну а если ты рассчитаешься и поступишь на другой, так встретишь там уже других людей, и, может быть, не найдется ни одного, с кем бы тебе…

– Подумаешь. Не все ли равно. Главное – знай делай свою работу.

– Ну а если бы у тебя была семья или хоть один близкий человек на берегу…

– Ну чего ты ко мне привязался! Если ты затем меня сюда тащил, так мне это ни к чему. Ерунда все это. Я-то знаю, раз проплавал уже чуть не…

– Да что ты, что ты! Давай поговорим лучше, о чем тебе самому хочется.

Солнце скрылось за одним из нефтехранилищ, на которых большими красными буквами написано было «Шелл», а под буквами – гигантская раковина.

– Мы на «Шелл» работаем?

– Ага. Конечно.

И снова молчание. Наконец младший матрос напал на новую тему:

– А ведь здорово, как подумаешь, что это мы нефть возим.

– Как это – мы?

– А кто же ее привозит сюда и в другие места? Мы.

– Мы с тобой никакой нефти не возим, а разве что грязь, которая под ногтями застрянет. А нефть другие возят, кто поважнее, – судовладелец.

– Так ведь без нас как же ему возить!

– Что с нами, что без нас – прекрасно бы обошелся. Нашел бы кого другого.

– Но другие-то ведь все равно что мы, а мы все равно что те, другие. Мы – это все мы вместе.

– Ну знаешь, больно ты что-то мудреное загнул!

– Я говорю, что мы это, значит, все вместе делаем.

– Чего мы там еще вместе делаем! У меня есть работа, у тебя есть работа. Вот и все. Ты драишь и моешь – и я тоже. Делаем, что нам укажут, и все тут. А отработали свое время – ведро и швабру в сторону. И какое нам дело, что там в трюме. Ты бы точно так же мыл бы, и драил бы, и вкалывал бы, если бы там была ворвань или хоть моча – не все ли тебе равно, что там под палубой.

– Но ведь я же знаю, что там нефть.

– Ничего ты не знаешь, потому что не твоего ума это дело. Танкер твой, на котором ты плаваешь, просто бидон, здоровенный бидон с нефтью. Если бы там было молоко или спирт, так мы бы хоть зачерпнули себе по литру, или там ворвань – ее на худой конец тоже пить можно, моча и то сгодится, когда дело дрянь. Ну а нефть – черная чертова нефть-сырец, – на что она тебе? Ни на что она не годится – ни мне ни тебе. Наша забота – в трюм не соваться, пока там есть газы, потому что это для жизни опасно.

– Ну, ведь, во всяком случае, нефть – горючее для танкера.

– Ага. Правильно. Только тебе-то какое дело? Ты-то точно так же мыл бы, и драил, и вкалывал, если бы танкер стоял на месте.

– Но тогда не надо было бы ни мыть, ни драить.

– А это не твоя забота.

– А если бы не было нефти, никто не мог бы ездить. Машины, автобусы, такси – все бы остановилось.

– А тебе-то какое дело, раз ты все равно в море. Пора тебе знать свое место. Нефтяной рынок, во всяком случае, не твоя забота. Твое место на палубе, ведро да швабра – вот твое дело.

Матрос разгорячился, кровь ударила ему в голову. Младший протянул ему бутылку. Он отпил несколько глотков и замолчал, уставясь неподвижным взглядом в пространство. Он чувствовал, как в нем разливается безразличие. Он успокаивался. Солнце, скрытое нефтехранилищем, спустилось совсем низко. Младший матрос посмотрел на бутылку с остатками виски и почувствовал, что уже хватит. Надо оставить немного, чтобы выпить после танцев.

– Сколько времени?

– Не знаю.

– Пойдем, а? – Младшего матроса потянуло на танцы.

– Подождем немного. Может, поймаем такси.

Старшему уже было все равно.

– Как ты думаешь, есть там подходящие девчонки?

– Да так, ничего себе попадаются.

– Шикарные?

– Разные, наверно, как всюду.

– Поди, в этом городишке и шлюх-то нету.

– Думаешь?

– Да. Тут, наверно, просто девчонки, с которыми смотря как повезет. Пойдет с тобой, если ты ей понравишься.

– Ага. Это верно – уж как повезет. Зато уж если согласится, так потому, что ей самой того же, чего и тебе, хочется.

Матрос вяло хмыкнул.

– Тогда они, значит, не просто так?

– Как это – не просто так?

– Ну ее же нельзя просто увести и прямо сказать, чего тебе надо, как в борделе. С ней надо потанцевать, потрепаться, ну и, если она потом согласится, значит, решила, что ты для нее – о’кей.

– Это всюду так. Девчонки всюду одинаковы. Всем им того же надо, да и нам тоже.

– Только не в борделе.

– А это отчего же?

– А там они это – просто так.

– Ну и какая разница?

– Нет. Это все-таки не то.

– Чего-то не замечал.

– Так там ведь они это по обязанности.

– Ясно. Это ж их работа.

– Ну вот. Значит, для них – просто так.

– А тебе-то не все равно? Главное, чтобы знали свое дело и ты получил бы все, что полагается, за свои денежки. А если ты будешь искать такую, для которой это не «просто так», то и попадешь в такой переплет, что… Потому что нарвешься в конце концов на такую, которая решит, чтобы оно и вправду не просто так было, и тут ты у нее попляшешь. Нет уж, спасибо. По-моему, так лучше заплатить, сколько положено, и тогда уже никому не надо раздумывать – просто так оно или не просто так.

– Эти, поди, и денег-то не возьмут.

– Ага. Так прямо они не возьмут, зато любят, чтобы ты денежками швырялся, в кино бы их сводил, в ресторан, а ты при этом и знать не будешь – получишь ли за это что-нибудь или нет. Я тебе одно скажу: с этими девчонками надо быть начеку, они только и смотрят, как бы тебя на крючок подцепить. Им бы только детей нарожать, замуж выскочить, а там ей каждую получку от тебя денежки пойдут. Вот ты и влип. Тогда и думай – просто так оно или не просто так.

– Ну нет уж! С какой это стати! Конечно, надо быть начеку. Не потому чтобы… Детишки – это даже здорово, когда поженишься, в том смысле, если поженишься с той, которую сам выберешь.

– Здорово, по-твоему? Кому, по-твоему, от детишек веселье? Детишек наживают оттого, что люди, как поженятся, так сразу забывают про осторожность. Тогда уж все как будто позволено, ну вот они и думают, что теперь у них все не так пойдет. Ан нет! Детишки все равно и тут появятся, как ни вертись.

– Ну а как же другие? Сколько людей для того и женятся, чтобы детишки были.

– Ну, для этого и жениться не обязательно. Мало ли холостяков, которые, как дурачки, влипли.

– А я вот знаю одного, которому очень хотелось детишек, а у них никак не получалось, так они чужих себе взяли, двоих сразу.

– Ну значит, он был не моряк.

– Моряки тоже детишек любят. Не видал разве мальчишку помощника? Когда он приходил на танкер, как с ним все носились, зазывали к себе! А как ему плотник улыбался, когда он уходил.

– Тоже мне! Плотник! Он же…

– Слушай, ты тогда про него что-то такое сказал. Что это слово значит?

– Я сказал, что он импотент, а это значит, что он не может ничего.

– Господи, да он же самый дельный человек у нас на танкере!

– Я не про то. Это значит, что он с бабами ничего не может.

– А ты почем знаешь?

– Его жена сказала.

– Так чего ж она – сама такая молодая, а вышла за старого, который уже ничего не может.

– А он был старый холостяк, деньжат прикопил порядком. Ей-то теперь что! Деньги есть, отдыхай себе, знай только бери, когда надо.

– И она так тебе сама и сказала, что он – это самое…

– Да нет, сказала одному парню. Он спал с ней, когда она в Роттердаме на танкер приходила.

– Да ты спятил…

– Я-то нет, а вот плотник – да, раз так влип.

– Фу ты, пропасть!

– Вот-вот. Так-то и бывает, когда оно «не просто так».

– Ну а как же такие, как мы с тобой? Ведь когда постарше будем, неплохо, чтобы детишки были. Свои, конечно.

– Ну ладно, хватит тебе, а то заладил про семью проповедовать. Ну на кой черт нам все это, если вдруг придется плавать на востоке и годами домой не попадешь? Тогда только и шли переводы, да писем жди, да волнуйся, почему их нет. Я-то уж, пока плавал, насмотрелся, сколько из-за этого бывает всяких гадостей. Твое здоровье, парнишка.

Старший матрос задумался, с трудом соображая, что бы сказать забавное:

– Эх ты, ложка нефти! Ха-ха!

Внизу на дороге, как раз под ними, остановилась легковая машина, две парочки в ней принялись целоваться и обниматься. Младший матрос вытянул шею, чтобы получше видеть.

– Нет, ты только погляди! Ну и бесстыжие!

Старший не отвечал. Он, не двигаясь, смотрел на автомобиль, потом отпил три глотка из горлышка, при этом немного пролилось на землю. Еще некоторое время он смотрел.

– Небось они и не знают, кто тут сидит, – промолвил он наконец.

– Им нас не видно.

– Так пускай посмотрят получше.

Голос его стал вдруг громким и хриплым:

– Это ведь мы здесь сидим. Слышите вы там, окаянные! – Он никак не мог найти нужного слова. – Окаянные! Это мы тут сидим. Слышите! – Он теперь орал, грозя тем, в машине, кулаком.

– Ну, будет тебе, будет. Они же нас не трогают.

– Ах, не трогают? Что ты в этом понимаешь! – И снова заорал: – Слышите вы там, окаянные! Тут мы сидим! Мы нефть возим!..

Голос у него сорвался.

– Послушай, ты же сам говорил…

– А ты плюнь, что я говорил. Эти, в машине, только катаются, а теперь вон расселись и… А тут мы сидим, мы нефть возим… А они не знают ничего, черти окаянные… Ездят тут… Катаются себе… А тут мы сидим… Мы нефть возим… Ну уж я им покажу, окаянным…

Он схватил бутылку за горлышко, завертел ею над головой – быстрее, быстрее – и вдруг, сам не зная как, выпустил, и бутылка полетела прямо в переднее боковое стекло машины и раздробила его в мелкую стеклянную крошку.

– Да что же ты, несчастный…

С двух сторон распахнулись дверцы машины, и два молодых человека бегом помчались на холм, где сидели приятели.

– Я им покажу. – Матрос хотел встать, сжал кулаки.

Но тут на них уже накинулись. Подмяли. Старший матрос молотил кулаками, но все мимо, и кричал младшему:

– Ты их ногами, ногами лягай.

Он и сам лягался, но без толку. Младший матрос лежал на земле, закрыв лицо руками, и только всхлипывал. Ему надавали по шее, но он и не сопротивлялся.

Потом приехала полиция. Трое полицейских вышли из большой закрытой машины с решеткой на задней дверце. Старший матрос сопротивлялся. Двое полицейских схватили его и держали, пока третий спускался к машине за наручниками. Наручники надели, и он не мог уже ничего поделать, только орал и ругался. Разгоряченных кавалеров наспех допросили, и сразу обоих матросов – в закрытую машину, первым старшего. Он бушевал, скандалил, но его все же усадили на скамейку. Младший матрос, рыдая и всхлипывая, уселся напротив. Один из полицейских сказал ему что-то приветливое, похлопал по плечу и сел рядом. Третий полицейский запер снаружи дверцу и сел в кабину. Поехали.

Но старший все не мог утихомириться. Он повернулся к сидевшему рядом полицейскому, сунулся было к самому лицу, но его удержали.

– Ах ты мозгляк! В мундир вырядился! – Затем к остальным: – И вы тоже. Какого черта вы вмешивались. Мы тут сидим, отдыхаем на травке, а тут эти приехали и давай прямо у нас перед носом безобразничать. Они на нас даже не смотрят, не смотрят, видишь ли! А ведь это мы нефть-то возим! Мы самые! Тут мы сидим. А тут они приехали… Ездят себе… Ездят на нашей нефти. Вот именно… Носятся как черти… А мы нефть возим… Мы… Нефть…. Мы…

И тут он остановился. Он замолк и сидел, уставясь перед собой широко открытыми глазами, но ничего не видя, как слепой. Вдруг на глаза его набежали слезы, и он начал молотить себя по коленям скованными кулаками, бил все сильней и сильней. Младший матрос все время сидел, закрыв руками лицо, и не поднимал головы. Старший матрос бил, бил, бил…

– Ну зачем ты заладил эту дурацкую проповедь? Зачем бередил, зачем навел меня на эту окаянную… – Он колотил себя по коленям, как будто для того, чтобы заставить младшего поднять наконец голову. – Ну зачем? Какой бес тебя подзуживал?! Зачем?

Он привстал было, но его тут же грубо толкнули на скамейку. Тогда он весь точно обмяк и отчаянно разрыдался.

– What did he say?

– Something about oil.

– And what’s wrong with that?

– I don’t know[4]4
  – Что он сказал? – Насчет нефти что-то. – А в чем там загвоздка? – Не знаю (англ.).


[Закрыть].