Текст книги "Современная норвежская новелла"

Автор книги: Коре Холт

Соавторы: Сигбьерн Хельмебак,Финн Бьёрнсет,Юхан Борген,Ингвалл Свинсос,Турборг Недреос,Финн Хавреволл,Эйвин Болстад,Тарьей Весос,Аксель Сандемусе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

АРТУР ОМРЕ

В парке
_{Перевод Ю. Яхниной}

Жили в большом городе одна-единственная девушка и один-единственный юноша. Их райским садом был громадный парк на городской окраине, и здесь по четвергам в пять часов пополудни юный Франческо встречался со своей Лаурой. Они говорили только о любви и поминутно целовались, но встречи свои держали в тайне от всех. Она была почти принцесса, а он беден как церковная крыса, однако они уже порешили, что вдвоем приведут свою ладью к счастливому берегу, но, впрочем, сошлись и на том, что ладью эту совсем не худо заблаговременно оснастить земными благами.

Расставшись с юношей около половины седьмого, девушка выходила из парка и садилась в трамвай, который шел в северную часть города, юноша чуть позже садился в трамвай, который шел в южную часть города, но иногда он предпочитал добираться до дому пешком, и тогда компанию ему составляли грустные раздумья. По правде говоря, у него иной раз просто не было денег на трамвайный билет.

Но в следующий четверг они снова встречались в пять часов у старого дуба, и в следующий тоже, и в следующий опять, и так тянулась бесконечная череда четвергов.

Девушка говорила:

– Послушай, Луис, ты знаешь, что я люблю тебя, и никогда, никогда не полюблю другого, но…

– Мария! – восклицал молодой человек. – Настоящая любовь не знает никаких «но». Если любят, то любят, если нет, то нет. Я понимаю, что ты хочешь сказать, но ты знаешь, я давно уже тщетно бьюсь в поисках выхода. Лучше мне и в самом деле исчезнуть из твоей жизни, тогда ты сможешь обручиться с богатым женихом, ведь они увиваются вокруг тебя, словно мухи вокруг сахара. Эх!..

Девушка закрывала ему рот ладонью, потом долго-долго целовала его, потом опять говорила.

– Любимый, – говорила она. – Сегодня минуло ровно пять лет с тех пор, как мы познакомились, но что правда, то правда – за это время мы не сдвинулись ни на шаг. Ты должен поскорей что-нибудь придумать, чтобы мы могли поселиться вместе. Я много размышляла над этим в последнее время. Мы снимем где-нибудь две комнатки и станем жить по-спартански. Моим родителям еще далеко до старости, и взять из дому я не смогу ничего, кроме одежды и моих собственных драгоценностей, а за них много денег не выручишь. Конечно, в будущем я, может, и получу что-нибудь. Но ты должен найти выход. Ведь и я могу наняться на работу…

– Все это не так просто, – задумчиво возражал юноша. – Моего жалованья хватает лишь на уплату за комнату, а на одежду я еле выкраиваю. Видов на будущее у меня мало, я самый младший служащий у торговца Линдстрема. Я пробовал найти другую работу, но молодым всюду платят гроши. А ты ничего не умеешь делать. Представь, а вдруг у нас будет ребенок?

– Ребенок у нас будет обязательно, – говорила девушка и целовала юношу.

– К тому же, – продолжал он, – я и подумать не могу, что мы будем ютиться в одной комнатушке с кухней, выходящей на лестницу, где спертый воздух и, куда ни глянь, всюду дети и убогие старухи. Тогда, может статься, ты в один прекрасный день проклянешь меня и захочешь вернуться в отчий дом к привычной роскоши.

– Как тебе не стыдно! – восклицала девушка. – Значит, ты совсем меня не знаешь.

– Подожди, я скоро найду выход, обязательно найду, – заверял ее юноша. – Потерпи еще немного.

– Я потерплю, – отвечала она. – Только постарайся, чтобы это было не очень долго.

Время шло. Год проходил за годом. Юноша и девушка встречались раз в неделю по четвергам в парке, бродили по его аллеям и тропинкам и возвращались каждый к себе домой. Мало-помалу на лице девушки появилось выражение тихой покорности. Однажды в четверг она сказала задумчиво:

– Видно, такова моя судьба.

Прошло еще некоторое время, и она сказала своему другу:

– Знаешь, Луис, скоро меня станут называть старой девой. – И она засмеялась коротким невеселым смехом.

Мужчина обнял женщину за талию и сказал:

– Любимая, мне кажется, я нашел выход и придумал, как заработать деньги. Правда, на это нужно время, но не такое уж долгое.

– Ах, Луис, тому, у кого ничего нет, всегда нужно время, чтобы скопить деньги, – ответила женщина. – Но ведь я тебе уже говорила, я, наверное, могу взять ссуду под залог будущего наследства, хотя, конечно, не очень большую, я ведь младшая из семерых детей, а отец уже не так богат, как прежде. Но нам двоим для начала хватит.

– Нет, – возразил мужчина. – Во-первых, тогда все скажут, что я женился на тебе из-за денег, а я этого не хочу. А во-вторых, нам придется уплатить вперед большие проценты, и мы на этом прогадаем. Лучше потерпеть еще немного, пока я сам накоплю денег.

– Странный ты все-таки человек, – сказала женщина, – но ничего не поделаешь, я люблю тебя таким, какой ты есть. Только бы не пришлось ждать слишком долго…

– Надеюсь, что не придется, – ответил мужчина. – Быть может, мне надо будет уехать на время, но зато какое счастье – встретиться снова.

– Ой, мне страшно! – воскликнула женщина. – Я буду очень скучать без тебя. А впрочем, может, и впрямь так лучше. Время бежит быстро. Ты будешь мне часто писать, я дам тебе надежный адрес.

– Может статься, я напишу не сразу, – сказал мужчина. – Не беспокойся, я просто хочу сначала осмотреться и поглядеть, как пойдут дела. А в один прекрасный четверг ты придешь сюда, спустишься с этого холма и вдруг увидишь, что я сижу на скамье…

– Ой, в самом деле, – воскликнула женщина, сияя от счастья. – А может, наоборот: ты будешь спускаться с холма и вдруг увидишь, что я сижу на скамье и жду. Говори же, говори еще…

– В будущий четверг я расскажу тебе весь свой план.

Но несколько дней спустя женщина получила письмо, из которого узнала, что ее друг находится на пути в Америку, где какой-то родственник обещал взять его к себе на службу и платить хорошее жалованье. Может, ей придется подождать года два, на худой конец три. Но зато потом…

Прошло два года, потом три, и еще много, много лет, и двадцать, и тридцать, и… Женщина не получила больше ни одного письма, а самой ей некуда было писать, потому что родственники молодого человека не знали его адреса. Они в первый раз слышали о том, что у него в Америке оказался богатый дядюшка. Юноша вообще казался им чудаком, да к тому же был очень замкнутый, женщинами не интересовался, и близких друзей у него не было.

Много лет спустя в июле месяце в большой город приехал на поезде пожилой человек. Он поручил свой багаж носильщику, а сам отправился сначала в гостиницу, а потом бродить по городу. Все осталось прежним и в то же время стало чужим. Из его немногочисленных приятелей кто умер, а кто уехал, но он не стал разыскивать оставшихся в живых, потому что ни один из них не был его задушевным другом. Правда, он встретил своего бывшего сослуживца, но тот был уже совсем глубокий старик, и к тому же оба плохо слышали.

Дом приезжего давно уже снесли. Пожилой человек сел в трамвай и поехал к городскому парку, чтобы побродить по его аллеям, предаваясь воспоминаниям. Он так мечтал увидеть этот парк, страну своих воспоминаний. А потом он хотел попытаться разыскать женщину, если только она еще жива. Вероятнее всего, она давно замужем и у нее есть дети и внуки. Он вдруг сообразил, что сегодня как раз четверг и сейчас пять часов, и это его растрогало.

В большом парке все осталось как прежде, спокойным и величественным. Солнечный свет проникал сквозь листву, и приезжий заметил, что деревья, которые он так хорошо знал, заметно выросли. Стволы молодых ясеней сделались толще, а тополя, росшие по склону холма, стали великанами. Когда он видел их в последний раз, им было всего лет двадцать. Только старый дуб совсем не изменился – так, во всяком случае, ему казалось.

Вдруг к приезжему подбежала маленькая черная собачонка и сердито залаяла на него. Пожилая женщина, сидевшая на скамье, подозвала собаку, и та вернулась к хозяйке и улеглась на траву под скамьей, ворча на мужчину.

– Боб совсем не злой. Он просто играет, – сказала женщина. – Делает вид, будто стережет меня.

Сев на скамью, мужчина приложил ладонь к уху, и женщина повторила свои слова громче. Мужчина объяснил, что слышит совсем не так уж плохо, он лишь немного туговат на ухо.

– Вам бы надо завести себе слуховой аппарат, – громко сказала женщина.

– Вот еще, – буркнул мужчина. – Стану я корчить из себя дурака. Когда люди говорят раздельно и внятно, я прекрасно слышу.

Женщина вгляделась в него, улыбнулась про себя и что-то пробормотала. Слово за слово между ними завязалась беседа. Он прикладывал ладонь к уху, и ей часто приходилось повторять одно и то же. Ему нравилась эта красивая женщина, он сразу почувствовал, что у нее доброе и отзывчивое сердце, и, так как они оба были стары, у них нашлось о чем поговорить. Мало-помалу она стала расспрашивать его о нем самом. Он стал рассказывать, и, как все старые люди, рассказывал не спеша и обстоятельно.

Он рассказал о своей юности, и о девушке, с которой бродил по этому парку, и о своей жизни в Америке, трудной жизни в течение многих, многих лет. Перед отъездом он сказал девушке, что нанялся за хорошее жалованье к родственнику, но это была выдумка. Он надеялся, что сам, без чужой помощи, скопит в Америке деньги, ведь надо же было придумать какой-то выход, но оказалось, что и в Америке деньги на земле не валяются, да к тому же он был не из тех, кто умеет ловко обделывать дела. Он трудился в поте лица за скудное жалованье, которого еле хватало, чтобы сводить концы с концами да откладывать небольшую сумму в банк. Только в последние годы у него наконец начали водиться деньги, и теперь он может безбоязненно думать о старости. Он надеется прожить еще много лет и хочет провести остаток жизни здесь, в своем родном городе.

– В сущности, я по-настоящему жил только в этом городе. Да и правду сказать, счастливые часы я знавал только здесь, в этом парке, но они были коротки и было это давно. Время бежит так быстро, оглянуться не успеешь. А годы, что я провел в Америке, это были годы ожидания, и я их попросту вычеркнул из жизни. Мне теперь почти не верится, что я жил там, хотя это было совсем недавно.

– Жизнь состоит из коротких счастливых часов и долгих, долгих лет ожидания, – сказала женщина.

Женщина и мужчина сидели молча, любуясь парком. Солнечные лучи просвечивали сквозь деревья, дуновение летнего ветерка едва проникало сквозь листву. Собачонка вылезла из-под скамьи и снова начала тявкать.

– Боб волнуется, – сказала женщина. – Мы обычно уходим отсюда в половине седьмого, а сейчас уже больше семи, и он это чувствует.

– Вот как, ему больше семи, – сказал мужчина. – Я не думал, что он такой старый.

Женщина с улыбкой покачала головой.

– Луис, – сказала она, – уже поздно. Мы засиделись. Я всегда ухожу отсюда в половине седьмого, как в былые годы. Пора домой.

– Да, правда, – сказал мужчина, – парк большой.

Он стал клевать носом, закрыл глаза.

Женщина с улыбкой покачала головой, придвинулась к нему ближе и взяла его под руку.

– Луис, – громко сказала она, – уже поздно, пойдем домой, выпьем по чашечке кофе. Теперь ты смело можешь прийти ко мне. Комната у меня небольшая, но зато живу я совсем одна. Чашечка кофе тебя подбодрит.

Мужчина пробормотал:

– Чашечка кофе и в самом деле мне не повредит, я устал с дороги.

Он опять стал клевать носом, склонив голову на плечо женщины.

– Послушай, Луис, – сказала женщина. – Не думаешь ли ты, что теперь уж нам пора поселиться вместе?

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – пробормотал мужчина сквозь дремоту. – Лучше тебе выйти замуж за богатого жениха, ведь они увиваются вокруг тебя, словно мухи вокруг сахара. Эх…

Женщина закрыла ему рот ладонью, потом поцеловала в щеку и, обвив рукой его шею, стала ждать, чтобы он проснулся. А потом она заговорила.

ЭРНСТ ОРВИЛЬ

Ничтожные измерения
_{Перевод К. Телятникова}

Я увидел его морозным утром, когда он сидел на скамейке в совершенно пустом парке. Он был бледный, как небо пробуждающегося дня.

В такую погоду город стыдливо опускает глаза. Ибо борьба в этой игре идет жестокая. А в памяти вдруг оживают минувшие поражения.

И хорошо тому, кто отправляется на работу ровным деловым шагом: это приносит облегчение.

Но отнюдь не у всех есть работа, которая укрепляет наш дух. На скамейке в парке сидел человек. Я не смотрел на него.

– Видели? – спросил он.

Что я там должен был увидеть? Что-то в газете. У газет есть своя тайная сила. Маленькие события, которые совершаются с утра до вечера. А потом с вечера до утра.

– Сегодня ночью, – сказал он.

– Что случилось сегодня ночью?

– Вот, посмотрите.

На губах у него застыла какая-то странная улыбка, которая вдруг заинтересовала меня.

– Газеты постоянно напоминают мне о том, чего мне ни в коем случае не следовало бы писать, – сказал я виновато.

– Вы пишете в газетах?

– И да и нет.

– Вы пишете о боге?

– И о боге тоже. А вы напоминаете мне о том, чего мне ни в коем случае не следовало бы писать о боге, – сказал я.

Он умел как-то удивительно трогательно поворачивать уши, так, чтобы лучше слышать. Он сказал:

– Каждую пятницу я хожу слушать, как читают Библию.

– Это видно по вашим ушам, – ответил я.

– Чтение Библии – суровая штука. Я люблю Ветхий завет. Люблю возмездие. Настоящее мужское возмездие.

– Это еще что такое?

Он подозрительно посмотрел на меня и смотрел так долго, что у меня вытянулось лицо, и я перевел взгляд на обнаженные кроны деревьев, для которых лето уже утратило свой истинный смысл.

Между тем день промозгло вползал в опустевший парк. Я решил отдать ему свой галстук, который купил во Флоренции, однажды, когда весна, словно песня, разлилась по ее старым улицам.

У незнакомца не было галстука. И я решил отдать ему свой. Кому не хочется иногда сыграть роль господа бога и навести порядок в том, что испорчено другими. В движениях незнакомца была какая-то неловкость и, пожалуй, даже обреченность.

У меня вдруг возникла потребность поведать ему о том, что, будучи мальчишкой, я умел кукарекать, как петух. У него вытянулось лицо. Тогда я пришел к выводу, что он битком набит всевозможными комплексами.

– У вас, наверное, было трудное детство, – сказал я. – Вот вам тридцать пять крон, чтобы начать новую жизнь.

Он помахал вслед последней птице уходящего лета, потому что в ней была жизнь. Он махал в такт свободным взмахам ее крыльев.

– Тридцать пять крон тоже деньги, – сказал я сердито. – Многие миллионеры начинали с меньшего.

Он пропустил мимо ушей мои откровения. В это утро он явно никуда не торопился. И я сообщил ему, что моя жизнь тоже лишена всякого смысла.

– Тридцать пять крон! – сказал он и засмеялся, уткнувшись в газету.

Но у меня не было ни малейшего желания читать эту дурацкую газету. Я тоже дурно спал эту ночь и не хотел растратить понапрасну свое высокое стремление помочь этому несчастному.

– Не всякое утро прекрасно, – заметил он назидательно.

Мне стало обидно оттого, что он вдруг перехватил у меня инициативу.

– Не всякое, – согласился я сдержанно. – А иначе откуда бы взялись тяжелые дни?

– Что? – спросил он.

– У вас очень подвижные уши, – заметил я, – но вы явно не находите им надлежащего применения.

Он хрипло рассмеялся и в то же время с восторгом указал на какой-то материал в газете.

Я посмотрел на его стоптанные ботинки, на его клетчатую рубашку и сказал:

– Честно говоря, ваши башмаки слишком уж бросаются в глаза.

Это была истинная правда. Но он не ответил мне, что я паршивый сноб. Напротив, поджал под себя ноги.

В душе моей все еще не рассвело. Меня ужасно раздражали эти мерзкие анемичные башмаки с узелками на шнурках.

– На вас домашние туфли?

– Да, – ответил он. – Я вышел рано утром.

Я хотел извиниться, но не извинился.

– Раз уж вы вышли так рано, я, пожалуй, дам вам пятьдесят крон, – сказал я.

– Я предпочел бы получить ваш галстук, – возразил он.

– Вы получите галстук. Поверьте, я выбирал его очень тщательно. Наш выбор вообще никогда не бывает случаен.

– Что? – спросил он.

Всякий раз, когда я пытался обобщить явления бытия, он спрашивал: «Что?»

– Вообще, – сказал я, потому что всегда говорю «вообще», когда прихожу к определенным выводам, – вообще, возможно, это и есть радикальное решение всей проблемы преступности.

От беседы с этим человеком промозглое утро в душе моей становилось все теплей и теплей.

Он сухо усмехнулся. Преступники ведут такую же сложную игру со своими преступлениями, как писатели – со своими книгами.

Для него преступление было лишь средством к существованию, как книга для писателя. Парк по-прежнему был пуст. С востока дул пронизывающий холодный ветер, моросил дождь.

– Действительно радикальное, – сказал он, сунув мне в бок револьвер.

Сначала я искренне обрадовался, так быстро получив весьма реальное подтверждение своим несколько умозрительным построениям.

– Если вы можете так просто отдать пятьдесят крон, значит, у вас с собой гораздо больше денег, – сказал он.

Писатели нередко становятся активными участниками действия, развивающегося в их книгах. Этот человек собирался с помощью револьвера разбить в пух и прах мою теорию об отсутствии у преступников всякого логического мышления. Я сделал хорошую мину при плохой игре и сказал:

– Вы обязательно получите мой галстук. Я купил его во Флоренции. Флоренция находится на берегу реки Арно, прекрасной зеленой Арно.

Я тут же начал рассказывать ему о Ренессансе, о заговорах 80-х годов XV века и о Лоренцо Медичи, которому все-таки удалось спасти свою жизнь.

– И еще жил во Флоренции монах по имени Савонарола.

– Что?

– Его звали Савонарола, и он был доминиканец.

Незнакомец засмеялся.

– Смех – главный враг логики, – заметил я. – Савонаролу сожгли на костре, кажется, в тысяча четыреста девяносто восьмом году.

И внезапно я подумал, что гибель Савонаролы, может быть, спасет от гибели меня.

Утренний воздух был словно пропитан черным оцепенением смерти. Надвигающаяся развязка окрашивала эти мгновения в назойливо драматические тона.

Незнакомец больше никак не реагировал на мои разглагольствования. Я понял: что-то тут не так.

Жажда жизни кипела и бурлила во мне, кипела и бурлила каким-то совершенно удивительным образом.

В моих жилах текло так много горячей крови, и вдруг – ничего… А сердце все стучало и стучало. Я полез в карман, чтобы найти там чего-нибудь пожевать. Чего-нибудь обыденного – например, табаку. И тщательно пытался придумать хоть какой-нибудь выход из создавшегося положения. Моя милая банальная жизнь, казалось, уходила от меня все дальше и дальше.

– Давайте сюда деньги, – приказал он.

У меня были только эти пятьдесят крон, и я смертельно боялся, что он мне не поверит. Выстрел в парке. Случайный выстрел сумасшедшего. Полицейские. Возможно, с огромными, мокрыми от дождя псами. Но слишком поздно. Дождь уничтожил все следы. Тогда зачем все эти усилия? Пуля, словно свинцово-голубой амулет, засела в сердце…

– Можно мне стереть пот со лба? – спросил я.

Он молчал.

– Вот, кстати, о чем нет ни слова в Ветхом завете, – начал я в порыве отчаяния. Мне было трудно дышать, словно пуля уже пробила мои легкие.

– Вы проповедник? – спросил он.

Я взял себя в руки и решил умереть с достоинством.

– Вся моя жизнь неразрывно связана со словом, – ответил я, – на веки вечные со словом.

– Значит, вы проповедник, – сказал он, сразу опустив револьвер.

– Что вы хотели показать мне в газете? – мягко спросил я.

– Вот!

Я увидел, что руки его вдруг обрели силу, а в глазах сверкнул божественный огонь. Да, его безумие питалось сенсациями, вычитанными из газет. Свою силу он черпал в деяниях других людей.

Я прочитал:

Смелое ограбление совершено сегодня ночью, примерно между двумя и тремя часами, сразу же после того, как охрана, патрулирующая здание, сообщила о том, что не заметила ничего подозрительного.

– А вот еще, – сказал он, разворачивая другую газету.

Грандиозный путч осуществлен сегодня ночью!

– Но путч вообще не может быть грандиозным, – сказал я. – Газета просто дезинформирует читателя.

Незнакомец только повел ушами, явно не проникнув в смысл моего высказывания. Он был слишком поглощен мыслями о своем воображаемом величии.

– Ограбление тоже не может быть смелым, – продолжал я, – потому что по самой своей сути ограбление есть не что иное, как самая трусливая афера. Это мелкая и грязная работа, которую самый заурядный конторщик может выполнить лучше любого взломщика. Но конторщики не грабят. Они сидят в своих конторах. Потому что они разумнее. Потому что в конечном счете самое разумное – это уважать чужую собственность.

– Вот, посмотрите, – сказал он, сунув мне в физиономию третью газету.

Великого взломщика сейфов преследует полиция с собаками, но пока что безрезультатно.

– Нет ничего великого в том, чтобы взламывать чужие сейфы, – заявил я. – А вы взломали когда-нибудь хоть один сейф?

– Ни одного, – ответил он, тяжело дыша.

– Дайте мне револьвер.

– Какой револьвер?

– Будьте благоразумны и отдайте мне ваш револьвер.

– У меня нет никакого револьвера.

Мы оба засмеялись, хотя и не очень уверенно, так как каждого из нас удивляло отсутствие у собеседника элементарной сообразительности.

– Вы хотели выжать из меня деньги, что было крайне нелепо, – сказал я, чтобы прервать натянутое молчание.

– Я просто хотел получить ваш галстук, – ответил он. – Вы сами обещали мне свой галстук.

– Вы получите мой галстук. Сколько вы отсидели?

– Одну ночь.

– Не так уж долго.

– А дольше за пьянство и не сидят.

– Но ведь вы сидели не только за пьянство? – сказал я, несколько смущенный обилием уже допущенных мною промахов.

– Да, сидел.

Что ж, могло быть и хуже. Слава богу, я не ошибся: он все-таки сидел. Оказалось, что за ним числится длинный перечень мелких краж из незапертых складских помещений и пустых квартир. Он был рядовой труженик на этом поприще.

Когда я объяснил ему, что во всем виновата пресса, придающая романтический блеск этим неразумным деяниям, он сразу как-то поник под бледным осенним небом.

Я говорил с таким чувством, что у меня стоял комок в горле. Я даже снял галстук, который мешал моему красноречию.

Когда он зарыдал, я понял, что он уже получил мой галстук.

А тем временем я рассказывал ему о том, что по городу ходят десятки тысяч людей, которые при желании могли бы очень неплохо взламывать сейфы. Но они понимают, что это унизит их в собственных глазах. Когда газеты окружают ложным ореолом какого-нибудь великого преступника, для преступников помельче это становится мечтой и одновременно признанием их профессии. Но преступление не может быть великим; великим оно бывает только на страницах газет. Нет ничего позорнее, чем жить грабежом.

– Почему вы сказали, что у меня есть револьвер?

– Я почувствовал, как что-то уперлось мне в спину.

– Это был мой большой палец.

Мы оба засмеялись, каждый на свой лад. Мне показалось, что стало немного теплее. Но я остался без галстука.

Мы встретились с ним через шесть лет в лифте. Он был лифтером и носил униформу.

Стоял серый, пасмурный день. В это утро я долго рылся в огромной куче галстуков, стараясь найти что-нибудь поярче.

Он как зачарованный смотрел на мой галстук.

– Хотите, я отдам его вам? – спросил я.

– Не понимаю, почему вы должны его отдавать, – ответил он.

– Вы не узнаете меня?

– Я вас не знаю.

– Пятый этаж, – сказал я.

– Пожалуйста.

Он ждал, пока я выйду из кабины.

– Вы читали в газете, – спросил я, – о неслыханно смелом ограблении, совершенном сегодня ночью?

– Ограбление – жалкая работа, недостойная настоящего мужчины. Но пресса, пресса, увы, способствует росту преступности, усматривая романтику там, где ее нет и в помине, – сказал он.

Он расправил плечи в своей униформе.

– Газеты создают романтическую атмосферу вокруг каждого сейфа, взломанного в нашей стране. Я знаю, о чем говорю, – продолжал он. – Это самое настоящее преступление против человечества, и в этом преступлении виновна пресса. В большей или меньшей степени.

Он буквально загнал меня в угол своими разглагольствованиями.

Он заявил, что очень глупо быть нечестным. Неумно зарывать в себе то доброе начало, которое в каждом из нас заложено. Каждое преступление где-то по большому счету коренится в узости кругозора у того, кто его совершил.

Между тем пресса поднимает нездоровый ажиотаж вокруг великих воров, великих аферистов, великих взломщиков сейфов.

Вор не может быть великим. У каждого преступника свои мелкие, ничтожные измерения.

– Вы не могли бы мне помочь в обосновании этого очень простого факта? – спросил он, и на его плоском лице вдруг появилось выражение какой-то удивительной человечности. Новое измерение.

Я с изумлением смотрел на него. У него были умные глаза. Он возил людей вверх и вниз, с этажа на этаж, легко и умело управляя лифтом. Он был великим водителем лифтов.