Текст книги "Современная норвежская новелла"

Автор книги: Коре Холт

Соавторы: Сигбьерн Хельмебак,Финн Бьёрнсет,Юхан Борген,Ингвалл Свинсос,Турборг Недреос,Финн Хавреволл,Эйвин Болстад,Тарьей Весос,Аксель Сандемусе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

ОДД СОЛУМСМУЭН

Паркет
_{Перевод Т. Величко}

Чета Мубек давно была озабочена состоянием своего паркетного пола. Паркет у них был не какой-нибудь сверхдорогостоящий и даже не первой, а второй категории – второй же категории он был потому, что подрядчик им такой порекомендовал: рисунок живее, интереснее смотрится, как он выразился, – так вот, хотя это был паркет второй категории и обошелся не слишком дорого, чете Мубек вполне по средствам, чета была всерьез озабочена. Мубеки уже неоднократно покрывали свой паркет лаком, мазали большой и маленькой кистью, предварительно отшкурив наждачной бумагой, чтобы удалить неровности и загрязнения. (Их ведь столько все время образуется, этих неровностей и загрязнений, никуда не денешься, пол есть пол и приходится в известной мере пользоваться им.) Но как-то раз гостья прошлась по нему в туфлях на шпильках, в другой раз раскаленный уголек вылетел из камина и остался лежать, никем не замеченный, в третий раз ребенок с размаху запустил в него ложкой, не желая доедать оставшееся на тарелке раскисшее месиво из картошки с подливой…

Паркет был изранен, покрылся рубцами и шрамами. Вот почему возникла срочная необходимость заново покрыть его лаком. Однако чете Мубек не просто было на это решиться. Шутка ли – загромождать всю квартиру мебелью из гостиной, а то так и вообще выставлять вещи в сад. Полированные шкафы были водворены в спальню, что им явно пришлось не по душе, а они в свою очередь пришлись не по душе кроватям. Двум солидным кроватям, которые стояли, как и положено стоять кроватям в благопристойной спальне у порядочных людей, где эротике отводится свое законное, тютелька в тютельку отмеренное место. То, что чета именовала «холлом», было забито стульями, креслами и посудными полками, доставшимися в наследство от матери фру Мубек.

Такой пол, думали Мубеки. Зря мы только его завели. С нашими-то нервами! Но что было делать? Без пола ведь тоже не проживешь! Так скажите на милость, как они могли обойтись без этого пола, или прикажете вообще жить без всяких полов?! Они ужасно разволновались, на щеках у них горел лихорадочный румянец, и оба не сомкнули глаз всю последнюю ночь. В квартире было довольно-таки жарко. Ведь это обязательное условие, когда пол покрывается лаком. Чета Мубек отлично разбиралась в вопросах температуры, знала все за и против. В дверях смежной комнаты поставили рефлектор, а батареи включили на половинную мощность. Так полагалось в это время года. (Если не ошибаюсь, дело было ранней осенью, во всяком случае, ветер свистел и резвился в саду, а деревья покрылись желтыми пятнами, как будто у них вдруг печень схватило: то лето было необыкновенно сухое, зато уж в августе размокропогодилось.)

Мубек приберег для лакировочных работ один день от отпуска. Вдвоем они шпаклевали щели. Попутно обсудили, как образовались новые черные точки и что следует предпринять, чтобы в дальнейшем это не повторялось. Мазали от середины, каждый по направлению к своей двери. Когда вечерние сумерки прокрались в комнату через открытое окно, паркет был весь, полностью отлакирован. Блестящая гладь простиралась перед ними. Мубеки упали друг другу в объятия – всего на мгновение, а потом фру пошла на кухню варить кофе.

– Поди-ка сюда, – позвала фру Мубек мужа на следующее утро. – Смотри, что это там такое коричневатое, с пятак величиной, какое-то потемнение, откуда оно, мы же только-только положили новый лак?!

Она стала рвать на себе волосы, горе ей, ведь ее обязанность – держать пол в чистоте, а теперь муж вправе считать, что она отлынивает, в то время как сам он всегда, во всем неукоснительно выполняет свой долг. Так пусть он видит, она не хочет ничего скрывать, пусть он видит ее позор!

– Ах, дорогая, – ответил он ей, – ах, дорогая! Я и сам огорчен. Пятно действительно совершенно неприличное, его отчетливо видно, когда знаешь, что оно там есть, а мы ведь с тобой знаем. Пускай даже другие его не видят, от этого не легче, мы-то знаем о нем и видим его – теперь все мысли будут вертеться вокруг этого коричневого пятна, всю радость оно нам испортит. Но ты, жена, ни в чем не виновата! Это случайность, какое-то насекомое ночью увязло в лаке и сдохло, вот тут что, по-моему, произошло, непредвиденный несчастный случай – в жизни таких полным-полно!

Мубек был по натуре философ, но только, что греха таить, оптимистом он не был.

Паркет! Сильнее день ото дня завладевал он всеми их помыслами. Так уж получилось – с тех пор как они обнаружили темноватое пятно, – что, стоило им только оторваться от паркета, у них душа была не на месте. Они жили и дышали им, берегли его как зеницу ока. Всем на свете они бы пожертвовали ради его безупречного совершенства. Для супругов Мубек паркет сделался их болью и отрадой, альфой и омегой, началом и концом всего их бытия.

Казалось бы, покрыв его заново лаком, Мубеки могли вздохнуть свободнее: они ли не исполняли свой долг перед паркетом, сделав для него все, что было в человеческих силах? Но нет, чета Мубек была у своего паркета в неоплатном долгу. Увы, даже к войлочным тапкам может что-нибудь пристать. В этом мире никогда не знаешь, откуда ждать беды, проверяй не проверяй тапки перед тем, как надеть: ведь случилось же раз, что крохотная щепочка валялась, невидимая простым глазом – подобно тому как раковая опухоль может благодаря своему расположению быть недоступна рентгеновскому просвечиванию, и из-за этого пациент с опозданием ложится под нож хирурга, – вот так же, стало быть, валялась щепочка, и фру Мартинсен, сестра фру Мубек, занесла ее на тапке в комнату, следствием чего явилась царапина, не бог весть какая большая, но все же царапина, тут ведь дело-то не в величине. С тех пор чета перестала общаться с фру Мартинсен. Для фру Мубек утрата была особенно ощутима. Временами она забывалась – как вот теперь, когда они перекрыли паркет лаком, она забылась и сказала:

– Скорее бы Ольга его увидела!

На что Мубек строго возразил:

– Вспомни, что было в прошлый раз!

Фру Мубек вспомнила и умолкла. Царапина есть царапина. Теперь они ее замазали лаком. Но она никуда не делась. Царапина была, пожалуй, даже хуже, чем коричневатое пятно от насекомого, если конечно, это было насекомое. Царапина ранит в самое сердце, она терзает и выматывает душу. Но понять это способен лишь тот, кто сам надлежащим образом относится к паркету.

А тут еще из воздуха оседала пыль. Пыль – она ведь постоянно оседает. Пыль всегда будет оседать, во веки веков. Даже когда солнце потухнет и не станет в мире иного света, кроме мрака смерти, пыль и тогда будет оседать. Теперь же она – покамест – оседала в гостиной у Мубеков на шкафы и полки, на предметы украшения, а также на все прочие предметы, сеялась ровно и планомерно, упорно, настойчиво, неодолимо. Фру Мубек изо всех сил старалась, чтобы в гостиной не было пыли. Она пускала в ход щетки различной формы и величины. Она пользовалась всевозможными тряпками, сухими и более или менее увлажненными, все зависело от сорта дерева, был ли это клен или, скажем, вяз. Однако какая-то часть пыли неизбежно осыпалась с вытираемой мебели и падала на пол, несмотря на все предосторожности и скрупулезное тщание, с каким священнодействовала фру Мубек. Муж стоял, как правило, в дверях и оказывал ей посильное содействие советами и ценными указаниями, и фру испытывала чувство глубокой благодарности оттого, что у нее такой муж. Она думала о том, каким счастливым стало их супружество благодаря паркету, связавшему их неразрывными узами, паркету, который они делили друг с другом, который и впредь, в радости и в горе, будут делить, пока смерть их не разлучит. Мубек и сам был не прочь принять участие в вытирании пыли, но тут его жена была тверда, даже непреклонна: хватит и того, что одна пара ног топчет их паркет, если на то пошло, для него и одной-то пары многовато.

Блестящая гладь паркета светилась в темноте из ночи в ночь. И сплошь да рядом случалось, что чета стояла и просто смотрела на него впотьмах. В одну из таких ночей Мубек сказал:

– А ты замечаешь, как он все-таки раз от разу дурнеет… мы вот с тобой лакировали, так видели: и черных точек больше стало, и от угольков целых две метины – правда, одна-то, может, от сигареты, да ведь все равно хорошего мало! Вот и считай, два черных пятна плюс все эти темные точки, может, это просто втоптанные песчинки, разве человеку известно, какие бури проносятся над полом, будь это даже его собственный пол! Да ты и сама в ужас пришла, когда увидела…

– В отчаяние! – поправила его жена.

– Ну да, в отчаяние.

– Наверно, надо было все-таки брать первую категорию, – сказала она, – у нас вполне хватило бы денег.

– Денег! Денег-то, конечно, хватило бы! Но ты же помнишь, все говорили, что вторая категория по прочности не хуже, а по рисунку лучше, что она интереснее смотрится. Но спрашивается, почему же в таком случае первая категория дороже? Все нервы он нам истреплет, этот паркет! – возроптал он, потеряв терпение, что, вообще говоря, было совсем на него не похоже.

Но жена полностью с ним согласилась.

– Я совершенно с тобой согласна, – сказала она.

Они постояли еще немного, вглядываясь в паркет у себя перед глазами, а вернее, в сумрак, где, как они знали, находился паркет, потому что они скорее угадывали, чем видели его в ночной темноте.

Чета Мубек имела возраст довольно-таки неопределенный. И первая и вторая молодость, очевидно, остались у них позади. В то же время понятие старости как-то не вязалось с обликом четы. Можно предположить, что они, как говорится, достигли вершины своего жизненного пути. (Однако, чтобы утверждать это с полной определенностью, пришлось бы предварительно перерыть архивы.)

Один из них – не знаю кто, муж или жена, и не все ли равно, ведь по мере того, как текли их годы, они все больше срастались друг с другом, они уже были на пути к тому, чтобы стать единой плотью, да именно так они и выглядели, стоя рядом у дверного косяка, как уже не раз стаивали прежде, стоя в дверях пленительно тихим осенним вечером, когда лишь дальний звук пилы возвещал о скором приходе зимы, – так вот, один из них сказал:

– А что, если нам купить ковер и застелить паркет?

Другой откликнулся:

– И как нам раньше в голову не пришло!

В действительности им приходило это в голову, да они не решались друг другу сказать, единственно от смущения, от стыдливости, ведь хотя они, возможно, отпраздновали уже свою серебряную свадьбу – во всяком случае, могли отпраздновать, будь у них желание, – в отношениях между ними все еще сохранились следы неискоренимой (судя по всему) стыдливости. Ковер – это практически означает упрятать свой паркет, будто они не хотят его знать, не хотят знать красу и гордость своего дома! А быть может, им представлялось, то ли одному из них, то ли другому, а то так и обоим сразу, что, купив ковер, они обманут доверие паркета. Ведь они собираются его прикрыть – это ли не грубое оскорбление! И чтоб бросить его в лицо паркету, не сделавшему им ничего дурного!

Вот в какой они зашли тупик. И выхода они не видели. Чета Мубек переживала величайший кризис в своей жизни. В подсознании у них зашевелился импульс, подавленный восемь лет назад – когда им настилали паркетный пол: а не лучше ли было взять крокеройскую плитку или самый обыкновенный линолеум, что-нибудь прочное и солидное, чтобы сносу не было, чтобы можно было двигать шкафы и ходить на шпильках, да просто-напросто взять доски, сделать обыкновенный дощатый пол из еловых или сосновых досок! Сколоченных гвоздями и покрашенных в табачный, салатный, рыжий цвет! Ну уж нет, это не пол: импульс заглох и больше не шевелился. У такого пола не было шансов стать их, Мубеков, полом, будь эта пресловутая плитка сама по себе как угодно хороша.

Конечно, ковер нужен был не какой попало. Тут нужна была добротная вещь. А не третьесортное барахло. Ковер ручной работы. Настоящий норвежский ковер ручной работы и натуральной окраски. По счастью, в продаже оказалось достаточно вполне приличных ковров. Чета Мубек купила ковер размером четыре на пять метров и, стало быть, ручной работы. Чистая шерсть, краски растительные, глубокий синий фон и на нем желтые бомбы. Ковер такой красоты, что хотелось без конца скользить по нему влюбленным взором. Мубеки глаз не могли отвести, увидев его в магазине. Но, собственно, можно ли себе позволить топтать ногами такую красоту – вот о чем они себя спросили, когда ковер наконец-то был постелен. Стоил он дорого, но, право же, не слишком, если принять во внимание качество, а что, как не качество, и следует принимать во внимание? Но хождение по ковру, длительное хождение, неотвратимо должно привести к тому, что узор потускнеет, контуры расплывутся, бомбы на густом синем фоне поблекнут и утратят свою яркую выразительность. Ибо пыль, грязь и песок втихомолку делают свое черное дело, незримо и безостановочно.

В полном согласии Мубеки порешили – вопрос этот даже не выносился на обсуждение, – что им необходимо, и чем раньше тем лучше, купить еще один ковер, который послужил бы щитом и заслоном для первого ковра, ручной работы и натуральной окраски. Чета Мубек, которая вела умеренный или, лучше сказать, благоразумный образ жизни, вполне могла позволить себе истратить какие-то средства на ковры. Супруги отдавали себе отчет в том, что, сколько ни старайся защитить пол, паркетный пол, перестараться тут невозможно. При посредстве деловых знакомств Мубека они достали за границей бухарский ковер. Прямо они не спросили и поэтому не были стопроцентно уверены – да и можно ли в этой жизни быть в чем-то стопроцентно уверенным, – так вот, прямо они не спросили, настоящий ли это бухарский ковер, но цена вроде бы не вызывала сомнений, ну, на том они и успокоились, насколько, конечно, супружеская чета, для которой долг превыше всего, вообще способна на чем-то успокоиться.

Мубеки (на данном этапе представляется излишним это доказывать) считали делом своей чести во всем руководствоваться чувством справедливости, как принято писать в некрологах. При всей своей скромной неприметности они были истинными столпами отечества. И нате вам – попасть в такой переплет с паркетом! Кто-кто, а они этого не заслужили!

Бухарский ковер пробил некоторую брешь в их бюджете, однако они были единодушны в том, что это не суть важно, коль скоро это послужит на благо паркетного пола. Но разве из этого не следовало – так и просится на язык – как дважды два четыре, разве не было ясно как день, что теперь их прямой долг – защитить этот ковер ковром, я хочу сказать, новым ковром, то есть, я хочу сказать, третьим ковром?

Они купили грубошерстный ковер, прочный, такой, что на весь их век хватит и останется, как сказал продавец. Расцветка была тускловата, пусть так, зато можно было без зазрения совести ходить по нему. Этому ковру только нравится, когда по нему ходят, сказал им продавец. Он много наговорил такого, о чем чета сразу же позабыла, как только ковер был постлан. Тут Мубеков совесть стала грызть, зачем они купили дешевый ковер, ведь нет в мире ковра, который был бы чересчур дорог для их паркетного пола.

В городе, где жила чета Мубек, выбор ковров был все же небогат. Остальные товары имелись в изобилии, но по части ковров город явно был не на высоте. И Мубек поневоле нарушал трудовую дисциплину, урывая у фирмы принадлежащее ей время, чтобы искать ковры, приглядываться к коврам, разузнавать о коврах. Верным его спутником во всех скитаниях была жена. Казалось бы, после того как был приобретен грубошерстный ковер, чета Мубек могла отдохнуть. Казалось бы, она до конца выполнила свой долг по отношению к паркету – мог ли паркет еще чего-то требовать? Казалось бы, теперь-то уж цель достигнута. Казалось, да, казаться может все что угодно! Один ли ковер, много ли ковров, да сколько бы их ни было, это все равно не панацея, чуда-то они не сделают! Ну, отсрочат беду, ну, послужат заслоном, в известной мере, но полной гарантии они не дают, полной, абсолютной гарантии не будет никогда! К тому же ковры между собой не в ладах, завистничают, отбивают друг у друга воздух, верхний на какое-то время торжествует, пока не появляется новый. Каждый норовит задушить остальные, нет чтобы мирно уживаться и сотрудничать. Мубеки, конечно, тоже это видели и дрожали от страха за свой паркет, дрожали куда сильнее, чем когда он был голый и беззащитный. И о чем они только раньше думали!

Между тем шеф той фирмы, в которой служил Мубек, потребовал, чтобы Мубека рассчитали – «по причине психического расстройства». Так значилось в служебной характеристике, предъявленной на суде. Да, на суде, ибо Мубек вынужден был обратиться в суд, чтобы обжаловать несправедливое увольнение. Когда он давал показания, то и судьи, и присяжные заседатели, не говоря уже о некомпетентной публике, не удержавшись, заулыбались, стали постукивать себя пальцем по лбу и покачивать головой, потому что, как показал Мубек, паркет у него был застелен семью коврами, положенными один на другой, и Мубек даже стукнул кулаком по столу, чтобы подчеркнуть перед лицом правосудия (раз уж он стоял перед его лицом), что это было его, Мубека, – он чуть не сказал, законное – право, ха-ха!

Мубекам пришлось покориться судьбе. Проблески чего-то похожего на строптивость в поведении Мубека-мужа были, его выступление на суде не лишено было даже некоторой безрассудной дерзости. Но вообще и он, и его жена были нрава тихого и смирного. Ему назначили небольшую пенсию. На прощальном ужине, устроенном фирмой в его честь, он выразил шефу свою благодарность. Все прошло прилично и достойно.

Сколько ковров ни приобретали супруги Мубек и как щедро ни тратились, какие жертвы они ни приносили (да и то сказать, что у них осталось-то, кроме разве что собственных жизней), их не покидало необъяснимое чувство вины перед паркетом. Мало того, при всех этих коврах – куда подевалось прежнее благоденствие, уютное тепло домашнего очага, хранящего от грозных бурь житейских? Двери в гостиную совсем перестали открываться. Гостиная отвергла Мубеков, отвергла грубо, демонстративно, собственная гостиная не хотела их больше знать, а они-то так пылко ее любили! Безумная тоска по прошлому охватывала порою фру Мубек, тоска по тем далеким временам, когда их пол был просто полом и больше ничем, полом из паркета второй категории, потому что у второй категории рисунок живее. Даже и наплакавшись, она не могла уснуть, Мубеки теперь почти совсем не спали: ночи они проводили в прихожей, где просто сидели вдвоем и молчали, – в прихожей, куда собственная гостиная вышвырнула их.

Однажды явился инженер городской управы, чтобы ознакомиться с положением дел, как он выразился. Он был по совместительству начальником пожарной охраны города, и в этом своем качестве не мог не написать донесения в полицию. Ибо пол в квартире Мубеков представлял прямую угрозу для окружающих. Так он выразился. Окружающие? Чета никогда в жизни не лезла в дела окружающих и взамен требовала лишь одного: чтобы окружающие не лезли в дела Мубеков! Инженер городской управы, вернее, начальник пожарной охраны сказал:

– Ковры должны быть удалены из гостиной в недельный срок в количестве, необходимом для обеспечения беспрепятственных действий пожарной команды в случае возникновения пожара. Если данное предписание не будет выполнено добровольно, то по истечении вышеназванного срока ковры будут удалены насильственным путем, а именно с помощью полиции. Напоминаю, что провинность подобного рода карается по всей строгости закона и влечет за собой наказание в виде штрафа либо тюремного заключения сроком до трех месяцев. Прощайте!

В ту ночь чета Мубек была сама не своя от горя. Чтобы полицейские топтали их паркет, чтобы пожарники срывали с него ковры, какая наглость, какое бесстыдство, взять и обнажить их альфу и омегу, начало и конец всего их бытия!

Особенно фру Мубек была безутешна. В ней словно капля за каплей иссякал источник жизненной силы, иссякала сама воля к жизни. Всякий раз, как Мубеки теперь заглядывали в гостиную через отдушину в стене, выходящую в сад, – чтобы не дать любопытным соседям повода для их тупоумных насмешек! – они испытывали смешанное чувство любви и мучительной боли от сознания безнадежности этой любви, чувство нежности, как к ребенку, которому отныне суждено идти своим, непроторенным путем, между тем как родители в отчаянии ломают руки и заклинают судьбу или уж не знаю кого явить свое милосердие.

У фру начались приступы нервной трясучки, так что мужу приходилось стискивать жену в объятиях, чтобы удержать на месте ее дергающиеся члены. Непреодолимое желание увидеть паркет, прикоснуться, я чуть было не сказал, приласкать его, неукротимая, безудержная жажда погладить его своей ладонью снедала жену и была причиной пароксизмов трясучки, которыми и муж от нее заразился однажды в сумеречный, предрассветный час. И теперь уж он не мог ей помочь, он и сам нуждался в помощи, так он весь трепетал от страсти, от вожделения, от какого-то прямо-таки животного влечения к паркету, к их паркету, у которого никогда еще не было повода краснеть за них.

Они не принадлежали к натурам религиозным, но в последнюю ночь оба они из своей прихожей взывали к небесам, горячо моля Вседержителя сжалиться над их драгоценнейшим достоянием, униженно, кажется даже на коленях, упрашивая Господа открыть миру сокровенную суть того, что было основой основ их жизни, предметом их глубочайшей нежности!

А немного погодя их забрали. Причем не полицмейстер. Его люди явились во всеоружии закона, с печатями и штемпелями, но чета Мубек уже улетучилась. Не улетучилась – улетела на одном из своих многочисленных ковров. На персидском, утверждает языкастая людская молва.