Текст книги "Современная норвежская новелла"

Автор книги: Коре Холт

Соавторы: Сигбьерн Хельмебак,Финн Бьёрнсет,Юхан Борген,Ингвалл Свинсос,Турборг Недреос,Финн Хавреволл,Эйвин Болстад,Тарьей Весос,Аксель Сандемусе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– Что ты делаешь? – закричала Бирте и побежала через двор; когда она ухватилась за один из тюков, парень захихикал.

– Мне приказано их сжечь.

«Пусть сжигает, – подумала она, – мне нет до этого никакого дела, я получу то, что мне нужно». Но вдруг она поняла сущность происшедшего, подумала о хозяине, который сейчас упаковывает ее товары. Вспомнила его лицо, его голос, когда он попросил ее пойти за веревками. Он хотел, чтобы она видела, что солома ему не нужна! Она смотрела на костер, на два тюка соломы, и только сейчас увидела, какие они маленькие, в особенности тюк Сигвала. Они тащили их такую долгую дорогу, а теперь их сожгут, и она вернется домой как нищенка, с жалкими продуктами, которые ей даже не принадлежат. Ее охватила ярость, дело было не в ней и не в Сигвале, а в соломе. Она схватила каждой рукой по тюку, закричала:

– Убирайся, ты не смеешь их жечь!

Позже, когда они снова взвалили тюки на спину и направились к воротам, она поняла, что поступила неправильно, но было поздно сожалеть о сделанном.

– А продукты! – крикнул ей вслед хозяин, он даже вышел на лестницу.

«Мы положим ее где-нибудь за городом», – тупо думала Бирте, проходя мимо рынка. Она вспоминала пакетик с финиками и боялась заговорить с Сигвалом, но он не произнес ни звука, смотрел на нее без упрека, он был рад, что они возвращаются домой.

Около них остановилась телега. Это был тот самый человек, который торговал соломой. Он сидел, болтая ногами, на краю телеги.

– Не продали? Как жалко! – Бирте почувствовала, что он искренне сожалеет, в его голосе не было насмешки, поэтому она согласилась, когда он предложил им сесть на телегу.

– Вы можете сбросить тюки там подальше, – сказал он. – Жалко, что не удалось продать, – повторил он несколько раз, пока они ехали; он был в веселом настроении, наверное, выпил не одну рюмочку.

Съехав с проезжей дороги в сторону, он остановился и выбросил тюки. Вынул из кармана фунтик, хотел дать Сигвалу карамельку, но они посыпались одна за другой, и он отдал фунтик мальчику.

– Бери все, – сказал он и чмокнул губами, погоняя лошадь. – Пусть солома лежит здесь, – крикнул он, отъехав, – к весне сгниет!

Но Бирте не хотела, чтобы солома лежала здесь, она вынула из кармана нижней юбки спички и зажгла ее. Солома ярко вспыхнула, и Бирте с внуком постояли спиной к огню, чтобы согреться. Они были потные и озябли, сидя на телеге. Сигвал с удовольствием сосал конфету, она тоже взяла одну. Как странно, ей казалось, что ничто теперь не будет для нее иметь вкуса, а карамелька была вкусная, и, проглотив ее, она почувствовала себя лучше. Как легко идти, когда несешь одни веревки!

– Мы дойдем до дому засветло, – сказала Бирте, чтобы подбодрить Сигвала. Стоял еще день, прекрасный тихий зимний день. Обернувшись, они увидели большой столб дыма, поднимавшийся от костра. Они видели его даже тогда, когда уже были далеко на пустоши, когда миновали хутор Титланн.

– Это наш дым, – с вызовом сказал Сигвал. – Его, наверное, видно всему городу.

– Да, хорошо горит, – весело ответила Бирте. Она была рада, что уже миновали Титланн. Свен вошел в дом, заметив их приближение, а Бирте вынула конфету и дала Сигвалу, как раз когда они проходили мимо окон. «И вот я опять иду этой дорогой, – думала она, – и не в последний раз». Она пыталась вспомнить все происшедшее в городе, но вспоминалось это смутно – даже то, о чем она размышляла, когда они бродили там по улицам. Такие мысли надо гнать от себя подальше, они ни к чему хорошему не приведут. Теперь ее мозг был занят тем, что предстоит сделать. Нужно принести из сарая сельдь, она вполне съедобная. Она снова пересчитала все, что есть дома: картофель, несколько лепешек… перебьемся. В феврале отелится телка, будет молоко. Если бы Тунетте пожила еще немного. Они продадут теленка, но оставят овец. На похороны хватит и продажи сена.

Когда они подошли к озеру, почти стемнело, но все же можно было еще различить соломинки на темном льду. Она подняла одну и пожевала, чтобы не соблазниться взять карамельку из кармана нижней юбки. «Конфеты», – подумала она. Она несет домой настоящий гостинец, совсем как в старые времена. Керосиновый фонарь они взяли у камня, где спрятали его раньше, в нем осталось еще несколько капель. Но зажигать незачем, она знала дорогу, а небо было ясное, звездное.

ЛЕЙФ АРНОЛЬД ХОЛМА

Мальчик и старик
_{Перевод Ф. Золотаревской}

Старик вел мальчика за руку. Детская рука была маленькой, теплой и доверчивой. Мальчик шел с непокрытой головой, у него были черные курчавые волосы.

Они шли в первых рядах длинной колонны узников. Впереди показалась лужайка, на которой паслось стадо коров, и мальчик возбужденно указал на них пальцем.

– Дедушка, смотри, лошади!

Старик улыбнулся.

– Это не лошади, мой мальчик. Это коровы.

Мальчик родился в большом городе и все свои семь лет прожил среди серых каменных стен. Он никогда прежде не видел коров.

Старик сказал:

– Они дают нам молоко.

Это мальчик знал. Он долго смотрел на коров, а потом захныкал:

– Дедушка, я хочу пить.

Старик ответил:

– Знаю, мой мальчик. Мы все хотим пить. Потерпи, мы, наверно, скоро сможем отдохнуть и напиться.

Мальчик успокоился.

Осенний воздух был мягкий и влажный. Ночью шел дождь, и дорога, по которой они двигались, все еще не просохла. Старик заставлял мальчика обходить лужи: его ботинки прохудились и подошвы были скреплены узкими лоскутками.

С деревьев, растущих вдоль дороги, опадали желтые листья. Местами узникам приходилось брести по палой листве. Листья лежали толстым слоем, и мальчик забавлялся тем, что загребал их ногами и смеялся, зарываясь в них по щиколотку.

Но старик велел ему шагать как следует. Он сказал, что так можно стереть подошвы, а лоскутки, скрепляющие их, могут порваться.

– И тогда тебе придется идти босиком, – добавил старик.

Мальчик послушался и больше не загребал ногами листву. Чуть погодя он спросил:

– Дедушка, а почему папы тут нет?

Старик ответил:

– Папе пришлось остаться. Его взяли на работу.

– И мы больше не будем вместе с ним?

– Нет.

Мальчик подумал немного и спросил:

– А почему же мы ушли, если папа остался?

– Не знаю, мой мальчик. И не надо так много спрашивать. Солдаты не любят, когда мы разговариваем. Это запрещено. Если хочешь что-нибудь сказать, говори шепотом.

– Хорошо. – И мальчик прошептал: – Солдаты сердятся на нас?

Старик молча кивнул.

– Почему они сердятся? Мы же ничего им не сделали. Я все время старался быть послушным.

Старик ответил устало:

– Это потому, что мы заключенные, а они, солдаты, должны стеречь нас.

Мальчик помолчал немного, а затем спросил:

– А папа придет туда, где мы будем?

– Не теперь. Может, потом когда-нибудь. Не думай об этом. Мы еще увидимся с ним.

Старик говорил тихо и успокаивающе. Но мальчик захныкал:

– Я хочу обратно к папе.

– Нельзя, мой мальчик.

– Хочу!

– Нельзя. – Старик вздохнул. – Ты должен идти со всеми вместе. А не то солдаты заберут тебя.

– Я не хочу!

– Надо! – Старик крепче сжал маленькую ручонку. Мальчик тихонько заплакал.

– Где мама?

– Она на небе.

– У бога и ангелов?

– Да, у ангелов. Ей там хорошо.

Мальчик задумался и больше не спрашивал. Скоро он забыл об этом.

Старик думал: счастье его, что он еще ничего не понимает. Он даже не представляет себе, что такое смерть. А ведь он, наверно, сам скоро умрет.

Они шли с самого рассвета. В полдень миновали маленькую деревушку и вышли к реке. Деревенская пекарня стояла у дороги, и до них донесся запах свежеиспеченного хлеба. Мальчик жалобно сказал:

– Дедушка, я хочу есть.

Старик ответил:

– Потерпи. Нам ведь дали есть перед уходом из лагеря.

– Но это было так давно, и мне дали так мало!

– Мы, наверно, скоро опять получим еду. Думай о чем-нибудь другом, тогда забудешь про голод.

– Я не могу, дедушка. У меня живот болит.

– Ничего, скоро пройдет.

Жители деревушки стояли, сгрудившись небольшими кучками. Видно было, что все это бедняки крестьяне, они молча провожали колонну взглядами. На перекрестке играли две маленькие девочки. Нарисовали на песке квадраты и скакали на одной ноге, толкая впереди себя через линии маленький обломок красного кирпича.

Когда они двигались мимо угрюмых крестьян, мальчик спрятался за старика. Но играющие девочки его заинтересовали. Взрослых с ними не было, и девочки как ни в чем не бывало продолжали игру. Один из маленьких красных камешков, которыми они играли, лежал на обочине дороги. Мальчик быстро наклонился и поднял его. Но старик с испугом сказал:

– Брось камень!

– Нет, – ответил мальчик. – Не хочу. Он красивый.

– Нельзя этого делать. Нам не разрешено ничего поднимать на дороге. А это камень девочек. Зачем ты его взял?

– Я нашел его, – упрямо ответил мальчик. – Он мой!

– Выбрось его. Если бы солдаты видели, как ты его поднял, они могли бы застрелить тебя.

Но мальчик только крепче сжал камень в кулачке.

Дорога повернула на юг и пролегала теперь вдоль реки. Это была широкая многоводная река. Она текла на север.

Деревьев больше не было. По обе стороны дороги и реки раскинулись пашни и луга. Рожь стояла зрелая, золотистая, волнуясь на ветру. Они увидели крестьян, которые жали хлеб. Разглядывая лошадей, жатки и сноповязальные машины, мальчик ненадолго забыл о своих горестях. Затем он снова тихонько захныкал, потому что ему еще больше захотелось есть и ноги у него сильно болели. В башмаки набился щебень. Лоскутки перетерлись, и подошвы отстали от верха. Но старик не смел остановиться и чем-нибудь помочь мальчику. Солдаты следили за каждым их движением. Они не потерпели бы такого нарушения порядка. Черные дула автоматов были угрожающе нацелены на колонну. И старик знал, что это не пустая угроза. Он попытался утешить мальчика:

– Мы скоро придем, и тогда твои ножки отдохнут.

Мальчик заплакал. Успокоительные слова больше не помогали. Но у старика в запасе было еще одно, более весомое утешение. Он сказал:

– Если ты очень сильно проголодался, я дам тебе поесть. У меня в кармане ломтик хлеба. Он, правда, черствый, но у тебя ведь зубенки молодые и крепкие.

Мальчик перестал плакать, и старик улыбнулся:

– Может, разломать его и давать тебе по кусочкам?

– Да, дедушка. – И мальчик умоляюще спросил: – У тебя много? Ты мне весь кусок отдашь?

– Конечно. Только вытри сначала слезы. И ешь незаметно, чтобы никто не видел. А то солдаты могут отнять его у тебя.

Мальчик кивнул и вытер слезы грязным кулачком. Старик сунул руку в карман и стал отламывать кусочки черствого хлеба; мальчик поспешно засовывал их в рот.

Хлеба хватило ненадолго. Ломтик был тонкий и маленький, а мальчик ел жадно и быстро. Когда хлеба больше не осталось, старик кончиками пальцев собрал в кармане крошки, чтобы съесть их самому. Но мальчик протянул руку, и сердце старика дрогнуло. Он отдал ему и крошки. Утешение подействовало. Хлеб на какое-то время заставил мальчика забыть об израненных ногах. Но голод не утих, и, когда крошки были проглочены, мальчик умоляюще спросил:

– У тебя еще есть, дедушка?

– Нет, больше ничего нет.

Река текла спокойно и ровно. Местами дорога пролегала почти у самой воды. Старик знал эти места и сказал, что через несколько часов они выйдут к большому мосту.

Но мальчик хныкал, прося есть. И старик сказал:

– Вот выйдем к мосту и там наверняка отдохнем и поедим.

Вдоль берега росла высокая трава. В одном месте в воде плескались утки. Мальчик смотрел на больших птиц широко раскрытыми глазами, и старику пришлось рассказать, как утки плавают, загребая лапками воду, а иногда ныряют за кормом.

А когда они пошли дальше, старик рассказал мальчику сказку об утенке, который отбился от матери и остался один в целом свете. Он скитался все лето, побывал во многих удивительных местах и пережил много необычайных приключений. Но сказка кончалась печально. Утенок забрел в большой темный лес, и там его съела голодная лисица. Мальчику не понравилась эта история. Он захотел послушать другую сказку.

– Расскажи про Ниссе-Якоба, – попросил он. Старик улыбнулся:

– Но ведь это же не настоящая сказка. Историю про Ниссе-Якоба придумал я, твой старый дедушка, я рассказывал ее тебе, когда ты был совсем маленьким и сидел у меня на коленях. Но теперь ты уже большой и тебе это, наверно, не интересно… Может, лучше рассказать про что-нибудь другое?

– Нет, я хочу послушать про Ниссе-Якоба.

Голос мальчика звучал решительно, и старик усмехнулся:

– Неужто ты еще помнишь эту сказочку? Ведь с тех пор как я тебе ее рассказывал, прошло немало лет.

– Да, я помню ее и хочу послушать опять. Я хочу послушать про Ниссе-Якоба и про всех этих зверей, что жили в лесу.

– Да, да! Только напомни мне, с чего она начиналась. Я стал таким старым, и память у меня уже не та, что раньше.

Мальчик засмеялся:

– Разве ты не помнишь, где жил Ниссе-Якоб?

– Как же, помню. Он жил в лесу.

– В маленьком красном домике, – подсказал мальчик.

– Да, да, верно. – Старик кивнул. – Маленький красный домик… А в лесу было полно зверей… Ну конечно! Там были тигры, и слоны, и львы, и медведи, и обезьяны, и все звери, какие есть на свете. Верно?

– Да, дедушка. Но в сказке говорилось не про всех зверей, а только про черепаху, льва, слона и лося.

– Да, да, верно!

– Ну а теперь расскажи, дедушка.

– Попробую.

Старик подумал немного, а затем начал говорить. Он рассказывал сказку о маленьком гноме, который бродил по лесу, собирал ягоды и цветы и разговаривал со всеми встречными зверями. Мальчик весело смеялся, когда старик рассказывал про встречу с черепахой, она хромала и жаловалась, что у нее болит нога; про льва, который напугал малыша гнома; и про слона, который стоял у реки и поливал себя водой из хобота.

Но потом мальчик притих и, затаив дыхание, слушал рассказ о встрече с лосем, который позволил малышу гному сесть к нему на спину и поскакал с ним через весь лес к домику, где жил Якоб.

Когда старик окончил сказку, мальчик задумчиво проговорил:

– Если мы встретим лося, то, может, он и меня покатает.

– Очень может быть.

– А в лесу много зверей, дедушка?

– Да, много-много.

Мальчик сказал печально:

– А я никогда их не видел.

– Да, ты не видел их.

– Я бы хотел быть львом, тогда я съел бы всех солдат, которые сторожат нас.

– Тише, тише, малыш! Нельзя так говорить.

Мальчик замолчал. Но юноша с забинтованной головой, шедший впереди них, обернулся и сказал:

– Чего ты испугался, старик? Все равно они скоро нас всех убьют.

– Не говори так при мальчике, – ответил старик.

– Ничего. Он скоро сам все увидит. Или у тебя уши заложило? Разве ты не слышишь выстрелов позади нас? Это солдаты убивают тех, кто не может больше идти.

Старик сердито возразил:

– Я слышу и знаю, что это такое. Но незачем пугать ребенка.

Прошло некоторое время. Старик снова обратился к мальчику:

– Посмотри на небо. Какое оно красивое! Посмотри, как солнце выглядывает из-за тучек.

Мальчик посмотрел вверх. Но старику не удалось развлечь его. Мальчик сказал сквозь слезы:

– Я еще больше хочу есть и пить. И у меня болят ножки.

Старик вздохнул.

– Старайся ступать легко, – сказал он. – Мы скоро выйдем к мосту и отдохнем. Тогда я приведу в порядок твои башмаки. Там нам дадут поесть и попить.

Солнце передвинулось на запад. День близился к концу. И тучи на небе исчезли. Дорога теперь была сухой и пыльной. Облако пыли окутало колонну. У старика одежда до пояса стала серой. А ребенку, который был очень мал ростом, пыль запорошила все лицо. Он плакал на ходу, но не произносил больше ни слова, потому что пыль набивалась в нос и рот и от нее першило в горле. Потом он и плакать перестал. По лицу его все еще текли слезы, оставляя на щеках грязные полосы, но это были слезы от пыли, которая разъедала глаза. Старик посмотрел на мальчика, но не мог заглянуть ему в лицо, потому что мальчик шел, низко опустив голову.

Дорога все еще вела вдоль реки. Река стала уже и шумливее. Местами она катила свои воды через каменистые порожки. Они миновали еще одну деревню. Но мальчик не заметил этого. Пыль забила ему глаза и уши. Он ничего не говорил и не замечал людей у обочины дороги, которые молча глядели на колонну.

Они шли еще час, и после долгого молчания старик сказал:

– Я уже вижу мост, малыш. Скоро мы дойдем до него.

Мальчик не ответил, и тогда старик сказал чуть погромче:

– Скоро мы выйдем к мосту. Я уже вижу его. Осталось совсем немного. А по другую сторону моста – большой луг. Там мы отдохнем. Ты слышишь меня, мой мальчик?

Но ответа он не получил.

Если бы рука деда не поддерживала ребенка, он бы упал.

Они уже не шли в первых рядах колонны, и выстрелы позади них стали слышнее. Ноги мальчика преодолели последний пригорок у моста, дальше идти он не мог.

Старик снова попробовал ободрить внука. Но мальчик не слышал его. Тогда старик поднял ребенка на руки и понес его через мост.

Облако пыли теперь было далеко впереди. Окутывая колонну, оно продолжало двигаться вместе с ней по дороге, которая свернула к югу и все так же вела вдоль реки.

Старик нес мальчика на руках и шел усталыми, неверными шагами по зеленой траве. Он слышал позади себя топот солдатских сапог, но ни разу не обернулся.

Мальчик не слыхал выстрела и не почувствовал боли, когда горячие кусочки свинца впились в его тело.

В ту минуту, когда старик опускался на землю, пальцы мальчика разжались и что-то упало в траву. Это был маленький обломок красного кирпича.

КОРЕ ХОЛТ

Кот и кофейник
_{Перевод К. Телятникова}

Рассказывают, что много лет назад Енс предпринял далекое путешествие: в один из июньских дней он отправился в Тёнсберг. У Енса были больные ноги; он снял башмаки и шел босиком по обочине, но, когда кто-нибудь из проезжавших мимо останавливался и предлагал подвезти его, он благодарил и шел дальше. У него не было времени на пустую болтовню: в сущности говоря, он еще не решил, что ему делать в Тёнсберге. Он говорил с людьми, которые уже побывали в городе, и прекрасно знал, что ничего особенно интересного он там не увидит. Поэтому, направляясь в Тёнсберг, Енс с немалым удовольствием думал о том, что скоро вернется домой. Но когда он пришел в город, на глаза ему попался бездомный кот, который сидел на причальной тумбе и зевал, – робкое существо, и тем не менее он милостиво разрешил себя погладить другому робкому существу.

– Что ты здесь делаешь, киска? – спросил Енс.

– Он из Австралии, – ответил мальчуган, который сидел на краю причала, насаживая приманку на ржавый рыболовный крючок. – Он прибыл сюда морем и не захотел возвращаться на судно. Видно, рассердился на повара.

И вот, уходя из города – а ушел Енс в тот же самый вечер, – он взял с собой кота. Как оказалось, Енсу нечего было делать в Тёнсберге. Он боялся машин на улицах города, но, когда понял, что кот тоже их боится, это придало ему храбрости. Они шли весь вечер. И когда наступила ночь, они были еще только на полпути к дому. На севере виднелись синие горы, к подножию которых прижалась рыбачья хижина, где стояли кадка для засола рыбы, кровать, застланная старым одеялом, и ржавая печурка в углу, уже давно остывшая.

Енс стер себе ноги до крови. Многие, кто попадался ему навстречу, презрительно ухмылялись, глядя на пожилого человека, который нес кота, но первый раз в жизни Енс вдруг настолько осмелел, что свирепо советовал им не скалить зубы: после долгого путешествия кот не может больше идти. И насмешники тотчас же умолкали.

С наступлением темноты Енс решил отдохнуть. Сняв башмаки, он лег на траву и заснул. Кот тоже заснул, но скоро проснулся и начал лизать Енсу его израненные ноги. Потом они пошли дальше.

У летней ночи светло-голубое лицо. Своими мягкими руками она нежно гладит траву и медленно скользит вдоль речушек и ручейков, бесшумно ступая по земле в маленьких мягких туфлях. На севере над самым горизонтом протянулись два розовых облачка.

Человек и кот стали жить вдвоем в рыбачьей хижине у подножия горного хребта. Когда у них было особенно туго с деньгами, они зарабатывали себе на пропитание тем, что рубили лес, но в общем-то обоим, и Енсу и коту, было немного надо. Енс научил кота сидеть так же, как любил сидеть он сам. Он полагал, что кот видит все так же, как видит он: солнце над землей, отражение неба в ручье, облака, гонимые ветром. И был убежден, что кот слышит все то же, что слышит он, Енс: шум птичьих крыльев, шелест травы под ласковым дуновением ветерка и первый испуганный вздох огромного леса, когда приходит октябрь и скоро наступит зима.

Когда ударили холода, они спали в одной постели. И мило беседовали по праздникам, но только по праздникам: в будние дни Енс был неразговорчив. До самой субботы он молчал, как бы кот ни терся о его ноги, предлагая немного поболтать. Но в воскресенье с самого утра все было иначе. Енс зажигал трубку и заводил с котом беседу часа примерно на два, рассуждая о жизни вообще и своей жизни в частности. Он всегда твердо стоял на своем. И никому не давал сбить себя с толку. А кот из Австралии, объехавший чуть ли не полсвета, мудрый и добрый, сидел на краю стола, полузакрыв глаза, слушал, кивая головой в знак согласия, одобрительно мурлыкал в лицо своему хозяину и вежливо привставал, когда тот чесал его за ухом, а от пальца его исходил чудесный запах селедки.

Но кот умер. Возможно, он был уже старый, когда попал к Енсу. Он всегда был немного подслеповатым, а теперь спина его утратила гибкость, и в последние дни перед смертью шерсть его приобрела какой-то странный, седоватый оттенок. Кроме того, у него начался суставной ревматизм, и он уже больше не мог вспрыгивать на край стола, чтобы послушать Енса, когда воскресным утром тот произносил свои маленькие монологи. А однажды кот вернулся домой без усов с правой стороны. Возможно, их отъели какие-нибудь дерзкие мыши в отместку за гибель своих отцов и слезы матерей. И тогда Енс понял, что роковой час настал.

Все кончилось очень быстро. Они тихо простились, без надрыва и слез. Енс похоронил своего друга в лесу. Сначала он насыпал над его могилой маленький холмик, чтобы как-то отметить место, которое с этой минуты принадлежало ему одному, и только он мог приходить сюда, зная, кто здесь лежит. Но теперь это место стало заметным для посторонних глаз. А вдруг оно привлечет внимание кого-нибудь из прохожих, которые подумают, что тоже имеют право остановиться возле этой маленькой лесной могилы? И Енс разровнял землю над захоронением, но время от времени он все-таки приходил сюда, чтобы постоять возле могилы своего покойного друга.

Порой наступали мгновенья, когда грань между ними – между живым и мертвым, между живой плотью и прахом, между человеком и котом, между маленькими земными расстояниями и непостижимой бесконечностью смерти – эта грань вдруг исчезала. И тогда он снова мог разговаривать со своим другом, ощущая его присутствие, и никогда еще Енс не вкладывал столько смысла в сказанные им слова, как в эти удивительные мгновения. И никогда еще он не видел так далеко, никогда не мыслил так глубоко.

Но дом Енса стал ужасно тесным, после того как кот его покинул.

Енс перепробовал множество способов, чтобы сделать свой дом хоть немного просторнее, но у него ничего не получилось. Он распахнул все окна и вынес стол во двор, свои домашние туфли повесил на гвоздь, вбитый в стену. А однажды Енс сделал такое, чего никогда в жизни не делал: нарвал цветов и поставил их в чашке на подоконник. Он в жизни не убил ни одного цветка, весной осторожно обходил каждую ромашку, чтобы не помять ее, и никогда не ломал веток. Но тут оказалось, что цветы в чашке не умеют слушать. И ему пришлось их выбросить.

Однажды утром в воскресенье, когда Енс пришел к подножию холма, где был похоронен кот, он вдруг увидел, что над лесом стелется дым. Он сотни раз видел здесь дым, потому что лесорубы занимались в этих местах заготовкой леса, но почему они не ушли домой? Ведь сегодня воскресенье…

Енс не стал выяснять, почему лесорубы остались в лесу. Но в это утро у него не было покоя, не было слов, не было его собеседника. Он был один.

Енс вернулся домой. И движимый любопытством, за которое сам себя ругал, он отправился туда, откуда шел дым. У излучины ручья Енс заметил остатки небольшого костра, и там же лежал сломанный кофейник. Енс никогда не видел таких кофейников: он был маленький и изящный, как дамская туфелька, с острым, как кинжал, носиком, легкий, как наперсток, и блестящий, хотя сейчас был весь покрыт копотью. Один конец ручки болтался.

Енс перевернул кофейник. Сквозь копоть он прочитал: «Made in Australia». Он читал по складам, медленно, потом надолго задумался и пошел домой, не заходя больше к коту.

Енс починил кофейник. Но все равно он не стал таким, каким был раньше. Медная заплатка, которую Енс приклепал, весила больше, чем весь кофейник, и была как лоскут из домотканой материи, пришитый к модному платью.

В ту осень и зиму Енс много дней просидел за столом, задумчиво глядя на кофейник. И впервые ему вдруг захотелось куда-нибудь уехать. Он понял, что упустил что-то очень важное. Он, который имел так много, ибо всегда старался делать то, чего многие желали, но мало кто решался осуществить: просто стоять под деревом, быть травинкой среди моря травы. Но упустил он нечто большее.

Енс отломал ручку и приклепал ее заново. А в середине зимы, когда уже ударили холода и все было засыпано снегом, он вдруг собрался в дорогу и вторично отправился в Тёнсберг. Там он купил кусочек алюминия. Вернувшись домой, он в третий раз взялся за починку кофейника. Работая с какой-то совершенно особой нежностью, он проявил такую сноровку, какой сам от себя не ожидал. И все равно кофейник не стал совсем таким, каким был раньше.

А весной к Енсу пришла в гости она.

Получилось так, что, вернувшись домой после службы на судне, она почувствовала себя еще более одинокой, чем была в море. Вероятно, она очень много повидала на своем веку, больше, чем любая другая женщина, но все-таки меньше, чем многие мужчины. Она побывала в портовых городах всего мира, но ничего нового она там для себя так и не открыла. Везде было одно и то же: кровь и вино, ругань и драки, продашься за деньги – и сама станешь себя презирать, а не продашься, будешь обречена на одиночество. На судне она была официанткой. И каждую ночь, прежде чем ложиться спать, ей приходилось сначала забаррикадировать дверь, а утром в награду за добродетель созерцать кислые физиономии остальных членов экипажа. Если же дверь не запирать, то тридцать мужчин все как один будут презирать тебя, тогда как тот единственный, кого ты впустила к себе в каюту, скоро изменит тебе с другой. Таков был ее удел.

Она привезла домой немало тряпок. И когда подруги приходили к ней в гости, они восторженно осматривали и ощупывали каждую вещь, но стоило ей отвернуться, как они многозначительно перемигивались: все это она получила не за красивые глаза.

Она стала надолго уходить в горы, словно искала что-то. И в одно из воскресений она наконец нашла.

– Какой чудесный кофейник, – сказала она.

– Он из Австралии, – объяснил Енс. – Я купил его давным-давным давно, когда был еще молодой.

– Ты и сейчас еще молодой.

– Я купил его в Австралии и вернулся домой. Я не жалею, что побывал там. Я мог купить много кофейников, может быть тысячу, мог привезти их домой, продать и разбогатеть. Но в молодости мы никогда не загадываем так далеко вперед.

– Если бы ты завел собаку, то не был бы так одинок?

– У меня нет ни собаки, ни других животных. С ними слишком много возни. Они только мешают. Нет, с меня хватит моих воспоминаний о том, что я видел и узнал.

– А тебя не тянет обратно? – спросила она.

– Тянет, и довольно часто. Когда поездишь с мое по белу свету, потом трудно усидеть дома! – И вдруг он спросил: – А тебе хочется уехать?

– Нет, – ответила она и, взяв кофейник, налила ему кофе. – Мне не хочется уезжать. Но мне часто хотелось иметь собаку, которая бы сидела на столе и слушала меня, когда я говорю.