Текст книги "Современная норвежская новелла"

Автор книги: Коре Холт

Соавторы: Сигбьерн Хельмебак,Финн Бьёрнсет,Юхан Борген,Ингвалл Свинсос,Турборг Недреос,Финн Хавреволл,Эйвин Болстад,Тарьей Весос,Аксель Сандемусе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

И. Куприянова. ПРЕДИСЛОВИЕ

Судьба норвежской литературы сложилось весьма своеобразно. На общеевропейском фоне литература Норвегии предстает удивительно молодой – ее исторический «возраст» едва достигает полутора веков. Географическое положение страны, находящейся на крайнем севере Европы, вдали от крупнейших культурных центров, сложные природные условия – преобладание гористых районов, мало пригодных для человеческого обитания, неблагоприятный климат, скудость жизненных ресурсов – все это привело к замедленному экономическому и социальному развитию Норвегии. Усугубляющую роль сыграла в этом отношении и многовековая политическая зависимость от Дании. В результате вплоть до середины XIX века Норвегия фактически не имела не только национальной литературы, но и единого национального языка. Да и сейчас, в наши дни, там на равных правах признаются две языковые нормы, первая из которых «букмол» («книжный язык»), – в значительной мере основана на датском литературном языке, а вторая – «лансмол», или «новонорвежский», – синтезирована на базе народных говоров.

Таким образом, норвежская литература невольно миновала в своем развитии целый ряд этапов, свойственных истории других литератур. И словно стремясь наверстать упущенное, реализовать накопленные в вынужденном молчании силы, она в первые же десятилетия своего существования делает могучий рывок, обеспечив себе почетное место среди более зрелых и умудренных опытом «сестер». Произведения Ибсена и Бьёрнсона, позднее – Кнута Гамсуна и Сигрид Унсет приковывают к себе внимание современников и прочно входят в сокровищницу мировой культуры.

Сегодняшняя Норвегия вряд ли может похвалиться столь громкими именами, хотя творчество многих писателей-норвежцев – Сигурда Хёля, Юхана Боргена, Тарьей Весоса и других – достаточно широко известно за пределами их родины. Но и в настоящее время норвежская литература живет яркой полнокровной жизнью, продолжая славные традиции прошлого и отыскивая новые пути, воплощая в себе тенденции, характерные для общего хода литературного процесса наших дней, но и не теряя при этом национальной самобытности.

За последние годы на русском языке было опубликовано немало произведений современных норвежских писателей, однако советский читатель еще далеко не достаточно знаком с общей картиной современной норвежской литературы. Настоящий сборник, как и вышедшая ранее антология «Норвежская новелла»[1]1
  Норвежская новелла XIX–XX веков. Л., «Художественная литература», 1974.


[Закрыть], призван углубить это знакомство, расширить круг имен, известных нашему читателю, дать ему возможность обрести хотя бы примерное представление о разнообразии, многокрасочности, сложности того явления, которое определяется понятием «современная норвежская проза».

В XIX и в начале XX века наиболее значительные завоевания были осуществлены деятелями норвежской литературы в области драмы и романа. Однако уже в этот период немалая роль принадлежит и жанру новеллы. Крестьянские повести Бьёрнсона, лаконичные, нередко горько-иронические рассказы Александра Хьелланна, поэтические зарисовки Гамсуна – вот та традиция, на которую опираются в своем творчестве новеллисты современной Норвегии.

Но хотя жанр новеллы плодотворно использовался норвежскими писателями на протяжении всего существования национальной литературы, особенно бурным его развитием отмечены последние десятилетия. Констатируя небывалый расцвет новеллистики в середине 50-х годов, норвежский исследователь Вилли Дал видит в этом отражение того мироощущения, которое характерно для человека, живущего в условиях современной буржуазной действительности. По мнению Дала, именно сложность обстановки и взаимоотношений, неуверенность, отсутствие ясной перспективы приводит к тому, что новелла становится преобладающим жанром в литературе этой поры. «Краткость, лирическая интенсивность, доступная хорошей новелле, воспроизведение отдельного обособленного момента человеческой жизни, яркого переживания может стать адекватным литературным истолкованием действительности, воспринимаемой как ряд изолированных мгновений»[2]2
  W. Dahl. «Fra 40-tall til 60-tall». Oslo, 1969, ss. 44–45.


[Закрыть]. Высказанное Далом предположение не лишено интереса, хотя оно вряд ли дает исчерпывающее объяснение популярности жанра новеллы в послевоенный период: ему противоречит хотя бы тот факт, что в эти же годы появляется немало значительных произведений, трактующих аналогичные темы на более широком материале.

Прочность реалистической традиции, заложенной корифеями литературы прошлого, сказалась в том, что норвежские новеллисты относительно мало склонны ко всякого рода формальному экспериментированию. При всем разнообразии предлагаемых читателю в настоящем сборнике новелл, нельзя не заметить, что их авторы стремятся к достоверности изображения, к воссозданию ситуаций и характеров конкретных, типичных, легко узнаваемых – даже в тех случаях, когда они прибегают к средствам гротеска (как Одд Солумсмуэн в новелле «Паркет») или стилизуют свои произведения в духе научно-фантастической литературы (Гуннар Люнде в новелле «Лобовая психическая атака»). И еще одну черту можно отметить как общую для всех новелл: в центре внимания писателя всегда находится человек, его внутренний мир, так или иначе раскрывающийся в соприкосновении с внешней средой – с буржуазной действительностью, с природой, с другими людьми.

В предлагаемом сборнике представлено творчество писателей, принадлежащих к разным поколениям, исповедующих различные взгляды, обладающих разными творческими индивидуальностями. Именно поэтому столь широк диапазон разрабатываемых ими сюжетов, позволяющий судить о том, какие темы, какая совокупность проблем волнуют умы норвежцев.

К «крестьянской литературе» начала XX века восходят такие новеллы, как «Бирте из Свейгенеса» С. Хёльмебакка, «Освобождение» Э. Экланда, «Обрыв Керсти-Майи» и «Нужда» И. Свинсоса. Суровые, почти жестокие в своем неприкрашенном реализме, эти новеллы рисуют беспросветное существование норвежского крестьянина, ожесточенного постоянной борьбой с силами природы, с нуждой, с проявлениями социальной несправедливости. В образе старой крестьянки Бирте запечатлены те характерные черты, присущие норвежскому народу, которые воспевал в свое время Бьёрнсон: трудолюбие, независимость, непреклонная гордость.

Гордость рабочего человека, сознающего, что его труд необходим другим людям, всему обществу, проходит лейтмотивом в новеллах «Телеграфная линия Соловоми» У. Нурдро и «Мы нефть возим» Гуннара Буль Гуннерсена. Во второй из этих новелл выражено и чувство социального протеста, ненависти к тем, кто неблагодарно и бездумно пользуется плодами невыносимо тяжкого труда других. Еще острее ставится социальная проблема в новелле Бьёрг Вик «Лив». Здесь автор разрушает официальное идиллическое представление о положении трудящихся в сегодняшней «благополучной» Норвегии. Героиня новеллы и ее подруги по работе не испытывают нужды, их существование можно назвать вполне обеспеченным, но существование это лишено радости, труд не приносит удовлетворения – однообразный и изматывающий, он высасывает из человека жизненные силы, превращая его в придаток к машине. Эксплуатация завуалирована, но от этого она не становится менее жестокой.

Проблема человеческой личности в условиях современной буржуазной действительности занимает многих норвежских писателей, и это, разумеется, не случайно. Отказ от участия в Общем рынке и открытие нефтяных залежей у берегов Норвегии сыграли положительную роль в экономике страны, упрочили ее позиции в мировой экономической системе, уменьшили опасность безработицы. Однако писателей глубоко тревожит погоня за материальными благами, характерная для «общества благоденствия». Человек превращается в раба вощи – в наиболее завершенном виде эта мысль сформулирована в гротескной новелле О. Солумсмуэна «Паркет». Жадность подчиняет себе поведение людей, разрушает семейные и дружеские связи. Об этом рассказывают в своих новеллах Терье Стиген («Кот тетушки Фелиции») и Эйвин Болстад («Лотерейный билет»). Преклонение перед вещью, ее обожествление искажает в представлении человека масштабы событий и явлений: небольшая вмятина на крыле автомобиля перерастает в трагедию, порождает ненависть и подозрительность («Вмятина» Ю. Боргена). Неуемная жажда наживы все больше вытесняет из жизни подлинные ценности – красоту и поэзию: это горько констатирует в своей символической новелле «Садовник» Т. Стиген. Само искусство становится орудием коммерции, спекулирующей на человеческом несчастье («На досуге» О. Эйдема).

Наблюдения над окружающей их действительностью внушают писателям острое чувство тревоги за судьбы отдельной личности и общества в целом. Об этом убедительно свидетельствует «фантастическая» новелла Г. Люнде «Лобовая психическая атака». Автор стремится предостеречь читателя, демонстрируя тот логический результат, к которому могут привести уже наметившиеся в настоящем тенденции развития личности. Перед нами встает зловещая фигура «сильного человека», сознательно и безжалостно попирающего достоинство окружающих, возведшего волчий закон борьбы всех против всех в ранг жизненного кредо. Тревогой за будущее всего мира пронизана и символическая новелла С. Кристов «А дети растут…», где появление все новых (и все более мощных) военных кораблей олицетворяет собой нарастающую опасность, грозящую столь мирному в своей подчеркнутой будничности существованию Матери.

Тема войны, ее жестокости и бесчеловечности настойчиво звучит в современной норвежской прозе: в памяти старшего поколения норвежцев еще достаточно свежи воспоминания о пережитом в годы немецко-фашистской оккупации. Именно как воспоминание о трудной юности, о трагических событиях, навсегда связавших между собой героев, возникает тема войны в новелле Н. Ю. Рюда «Они любили друг друга все дни». События военных лет определяют в той или иной степени судьбы героев в новеллах «Обломки» Ф. Бьёрнсета, «Счастье двоих мужчин» А. Мюкле, «Телеграфная линия Соловоми» У. Нурдро. Но особенно ощутим антивоенный пафос в тех произведениях, где жертвами войны оказываются дети, – «Мальчик и старик» Л. А. Холма, «Дети в развалинах» Н. Ю. Рюда. И дело здесь не только в полной беззащитности жертв – обрывая их жизнь в самом начале, оставляя несвершенными судьбы, война предстает в качестве силы, враждебной как настоящему, так и будущему человечества.

Судьба ребенка, роль детских впечатлений в формировании личности, существующая система воспитания – тема, уже много десятилетий волнующая норвежских писателей. Очень показательными примерами разработки этой темы являются рассказы «Дождь» Т. Недреос, «Вмятина» Ю. Боргена и «Самый интересный день» Ф. Хавревола, близко к ним стоит новелла О. Вингера «Юнга», повествующая о вступающем в жизнь подростке. Для всех этих произведений характерно, что авторы их рисуют внутреннее одиночество своих героев, показывают, как естественное стремление к общению, к контакту с окружающими – в первую очередь с родителями – наталкивается на стену равнодушия и непонимания, на непостижимую для ребенка душевную глухоту и черствость. И если в новелле Боргена все завершается благополучно, то в других случаях приобретенный горький опыт не может не способствовать растущей замкнутости маленького человека, закладывая в его сознании фундамент того, что в применении ко взрослым принято называть трагедией некоммуникабельности.

Попытку ответить на поставленный в названных новеллах вопрос о причинах разрыва между «отцами и детьми» предпринимает в своем ироническом рассказе «Хорошая память» М. Юхансен: отсутствие взаимопонимания между поколениями объясняется здесь тем, что старшие не могут и не хотят – а скорее всего, боятся – вспомнить о том, какими сами они были на заре жизни, когда не успели еще впитать в себя лицемерные условности морали общества, которые теперь готовы с пеной у рта защищать.

Тема разобщенности людей в буржуазном обществе, одиночества человека и его стремления найти какой-то выход из гнетущей изоляции разрабатывается и в новеллах, героями которых являются взрослые люди. Невозможность удовлетворить естественную жажду тепла и доверия во взаимоотношениях с себе подобными заставляет человека искать друзей в мире животных. Об этом красноречиво говорят новеллы У. Нурдро («Тюлень»), К). Евера («Необыкновенная охота Халдора»), Коре Холта («Кот и кофейник»).

Во всех упомянутых выше новеллах постановка той или иной проблемы, как правило, сочетается с тонким анализом психологии персонажей, с проникновением в скрытые причины и импульсы, диктующие им определенное поведение. Эта подчеркнутая фокусировка внимания на психологии, на душевном состоянии человека в различных ситуациях несомненно отражает неприятие писателями отношений отчужденности и равнодушия друг к другу, которые становятся нормой в современном буржуазном мире. Во многих рассказах исследование психического и эмоционального состояния человека, глубинных процессов, происходящих в его внутреннем мире, составляет основное содержание. Такова новелла Т. Весоса «Мамино дерево», в которой автор очень ярко передает душевное состояние человека, стоящего на грани жизни и смерти и поэтому особенно остро воспринимающего свою связь с животворными силами природы. Мастерски воспроизводится сложный комплекс переживаний находящегося в критической ситуации человека в новелле Вигдис Стоккелиен «Перед судом». Трудный путь исстрадавшихся в одиночестве и горе душ к взаимопониманию, к надежде на возможность возрождения и счастья фиксируется в рассказе Ф. Бьёрнсета «Обломки». Гимн жизнелюбию, помогающему человеку стать выше горя и самой смерти, звучит в новелле М. Юхансен «Вдова».

Мир надежд и стремлений человека, бесконечное разнообразие людских представлений о счастье и смысле существования представляет богатейший материал для мастеров психологической новеллы. Поэтическая любовь-греза, пронесенная героями через всю жизнь («В парке» А. Омре), резко контрастирует с убожеством духовного мира мещан, все чувства, переживания и стремления которых направлены на приобретение вещей. Злобным и мелочным мечтаниям мстительного обывателя («Рождество мстителя» А. Сандемусе) противостоит ослепительно прекрасная мечта о свободе и красоте, вносящая в жизнь человека неумирающую романтику («Леона» В. Стоккелиен). Столкновение двух представлений о счастье, эгоистического, утилитарного, с одной стороны, и буднично-непритязательного, но основанного на человеческом понимании – с другой, составляет основу сюжета новеллы А. Мюкле «Счастье двоих мужчин». Счастье – пусть даже выдуманное, существующее лишь в фантазии человека («Вы слышали про Лисабет?» Т. Недреос) – необходимо людям, составляет их неоспоримое право.

Известная общность тем и идейной направленности отнюдь не влечет за собой нивелировки художественной манеры. Сдержанный, подчеркнуто бесстрастный тон повествования, характерный для новелл Г. Беннеке, С. Хёльмебакка, У. Нурдро, Э. Болстада, сменяется взволнованным лиризмом новелл Т. Недреос и А. Омре; приглушенная, едва заметная ирония, звучащая в произведениях М. Юхансен, А. Мюкле, А. Сандемусе, перерастает в едкий сарказм О. Солумсмуэна, О. Эйдема, Г. Люнде. Индивидуальна не только авторская интонация: каждый писатель избирает свой ракурс, в котором освещается та или иная проблема, свой темп развития действия, свой арсенал художественных приемов, призванных вызвать у читателя определенное отношение к изображаемым событиям и людям.

Жанр новеллы справедливо принято относить к числу самых трудных: он требует от писателя умения безошибочно отделять существенное от необязательного, быть немногословным не в ущерб выразительности, экономным в использовании художественных средств, но не за счет полноты и яркости изображаемых характеров и явлений. Думается, что предлагаемые читателю в настоящем сборнике произведения служат неопровержимым доказательством того, что многие из писателей современной Норвегии в совершенстве владеют трудным и прекрасным искусством новеллы.

И. Куприянова

ГУСТАВ БЕННЕКЕ

Облеченные властью
_{Перевод Ф. Золотаревской}

В комиссии было три человека. Облеченные властью государственные служащие, которым предстояло расследовать несчастный случай с мастером-подрывником на строительстве железной дороги.

В тишине, наступившей после показаний свидетеля, они обменялись быстрыми взглядами. Все трое – сытые, солидные господа, облеченные полномочиями, а такие господа обязаны заботиться о том, чтобы в протоколы расследования не попал всякий неразумный вздор.

– Гм, – начал главный инженер, раздраженно постукивая карандашом по столу. У него был двойной подбородок и презрительно оттопыренные губы. – Последний абзац можете вычеркнуть, – проговорил он, обращаясь к секретарю, который сидел поодаль, у двери, и стенографировал. – Гм, так вы говорите, что услышали взрыв?

– Сперва почувствовал, – еле слышно ответил свидетель. – Пол под ногами задрожал, а после как грохнет – и весь барак зашатался.

– Ясно, ясно, – сказал полицейский инспектор. Голова его походила на грушу. Заостренная лысая макушка пирамидой возвышалась над широким подбородком и мясистыми щеками. – А наушники в это время были на вас. В них, я думаю, сильно трещало?

– Верно, – пробормотал свидетель, – трещало здорово.

– И в ушах раздавался гул, не так ли? – вкрадчиво спросил полицейский инспектор, а остальные члены комиссии впились глазами в свидетеля.

– Да, гул, – пробормотал тот, недоуменно глядя на инспектора.

– Стало быть, не исключено, что голос, который вам послышался после взрыва, был просто-напросто гулом в наушниках? Ведь мог же вам изменить слух из-за шума в барабанных перепонках?

Остальные члены комиссии одобрительно закивали.

Облеченные властью должны придать истине подобающий вид, вылепить ее, точно пластилиновую массу, и подогнать под рамки того, что признано разумным.

Свидетель растерянно посмотрел на членов комиссии. Часы на стене без устали отстукивали уходящие в вечность секунды. Если он сейчас утвердительно кивнет, господа будут довольны. Но разрази его гром, ежели он станет врать только ради того, чтобы на их сытых физиономиях появилась высокомерная улыбка.

– Нет! – он упрямо мотнул головой. – Это был не шум. Я слышал голос. Ясно, вот как вас слышу. Он сказал…

– Да, да, это у нас уже записано, – прервал его чиновник из министерства. Он был тощий и сухой, как трут, но министерская важность, разлитая во всем его облике, свидетельствовала о том, что и он – из облеченных властью, сытых, важных, самодовольных. Он тщательно просмотрел свои записи.

– Вот здесь вы говорите, что услышали слабый и далекий голос. Стало быть, вы не можете с уверенностью сказать, что разобрали слова. Да и был ли это голос вообще?

Члены комиссии снова одобрительно закивали.

– Я слышал его ясно, как… как… – подавленно прошептал свидетель. – Голос был очень далекий, но пронзительный и тонкий, словно нитка, – убежденно добавил он, подкрепляя свои слова энергичным ударом кулака о ладонь.

Члены комиссии вздохнули и безнадежно переглянулись.

– Минутку, – сказал главный инженер и опять раздраженно забарабанил карандашом по столу. – Вы утверждаете, что слышали голос. А не могло случиться так, что, вспоминая, вы перепутали последовательность событий? Что взрыв, так сказать, отшиб у вас память, а затем вы бессознательно спутали, гм, спутали карты? Вы понимаете, о чем я говорю?

– Но я слышал го…

– Ну да! Ну да! – Главный инженер громко стукнул карандашом по столу. – Однако если мы проследим по порядку все с самого начала, то вы и сами увидите, что по логике вещей этот голос…

Полицейский инспектор решил, что ему пора вмешаться. Он-то хорошо знает строптивцев этого сорта, из которых истину приходится клещами вытаскивать, во всяком случае, ту истину, которую властям хотелось бы занести в протокол. Если уж попадается такой упрямый осел, то первое, что следует сделать, – это разрядить атмосферу. Ликвидировать натянутость, холодную отчужденность между облеченными властью и народом. Приблизиться к свидетелю, стать с ним запанибрата, задеть в нем какие-то человеческие струны. Инспектор заговорщически подмигнул главному инженеру, и тот в ответ едва заметно кивнул головой.

– Ну, друзья, я думаю, нам надо перекурить, – добродушно заявил он и добавил, обращаясь к стенографисту: – Нет, нет, этого в протокол заносить не надо, хе-хе-хе! – А затем заключил потягиваясь: – Заодно и отдохнем немного.

Члены комиссии откинулись на спинки стульев и облегченно вздохнули. Полицейский инспектор протянул всем по очереди пачку сигарет. Чиновник из министерства сказал «нет, спасибо» и вынул из кармана кисет с табаком и короткую английскую трубку-носогрейку. Вычурную, изогнутую трубку, какую обычно солидно покуривают за роскошным письменным столом люди, которым нет надобности спешить.

– Сигарету? – обратился инспектор к свидетелю. – Да придвигайтесь поближе к столу, – демократично добавил он и дружески улыбнулся.

Свидетель, угрюмый и настороженный, придвинулся поближе вместе со стулом и заскорузлыми пальцами неуклюже выудил из коробки сигарету. Полицейский инспектор дал ему прикурить, протянув через стол зажигалку и украдкой разглядывая его. Крепко сбитый парень в рабочей одежде, костистый, рыжеволосый. Бледное, веснушчатое лицо человека, не знающего, что такое солнце и свежий воздух. На вид ему лет 30–35. Инспектор был пехотным офицером запаса и хорошо знал этот сорт людей. Они словно бы созданы для того, чтобы быть нижними чинами в армии и низкооплачиваемыми рабочими в гражданской жизни. Котелок у них не больно-то быстро и хорошо варит, но зато они старательны, исполнительны. И упрямы.

– Сколько вы проработали у нас на строительстве дороги, Лауритсен? – как бы между прочим спросил главный инженер.

– Полгода. Я работаю старшим подручным мастера-подрывника, – ответил свидетель, неумело затягиваясь сигаретой, которую он засунул в рот почти наполовину. Обычно он употреблял трубку и жевательный табак.

– Теперь, после этого, гм, прискорбного случая, вы как будто первый кандидат на должность мастера? – вполголоса проговорил главный инженер. – Может, и не следовало бы упоминать об этом сейчас, но ведь вы знаете: смерть одного – это хлеб другого.

– Кха, – кашлянул свидетель и растерянно заморгал. Слабая краска выступила у него на щеках. Губы полицейского инспектора тронула чуть заметная усмешка. У этих рыжих такая тонкая кожа, что прямо насквозь просвечивает. Парень покраснел, значит, и у него это было на уме.

– Нам нужен надежный, положительный человек, – вкрадчиво сказал главный инженер.

– А разрешение дает полиция, – вставил чиновник из министерства.

– Так что, если вы сейчас расскажете нам все, что знаете об этом деле своими словами… – многозначительно добавил инспектор, и сытые, облеченные властью господа обменялись быстрыми взглядами. Все эти люди занимали важные, высокие должности и были мастера давать обещания, которые им ничего не стоили.

– Провод был поврежден, он оголился, и вышло замыкание… пошел ток… – неуверенно начал свидетель.

– Мы знаем, что взрыв был вызван неисправностью. Это случайность, за которую никто не может быть в ответе, – сказал главный инженер. – А вы, значит, были в бараке мастера, когда произошел взрыв?

– Я у телефона был, когда Юн, мастер Юхансен то есть, пошел в выемку, чтобы заложить в скважины динамит. Мы тут, на стройке, никогда не взрываем, покуда народ с работы не разойдется. Мы с Оскаром, гм, это младший подручный, он провода соединяет… Так вот, мы с ним были в бараке. А мастер, значит, пошел в выемку с динамитом. У него на груди висит телефон, и, когда мы ему просигналим, что, дескать, все в порядке, в выемке никого нет, он начинает закладывать динамит.

– Кто это «мы»? – спросил инспектор.

– То есть я, потому как я – старший подручный. Как все из выемки уйдут, я ему сигналю, и он начинает соединять детонаторы с проводами. А Оскар соединяет их с батареей. Только мы ее не включаем, пока мастер из выемки не уйдет. Мы из барака заряды запаливаем, но только после того, как мастер приходит и говорит, что все готово.

– И вы все время поддерживаете связь по телефону? – спросил чиновник из министерства.

– Юн, мастер то есть, ходит с телефоном и тащит за собой шнур. А мы с младшим подручным в бараке сидим, у телефонов, и можем с ним все время говорить.

– Значит, вы и младший подручный поддерживаете с ним постоянную связь, – одобрительно закивал главный инженер. – Что ж, техника безопасности соблюдается безупречно!

– У нас в бараке два аппарата. Когда мастер говорит, что скважина номер один готова, Оскар соединяет этот провод, а потом номер два, и так все остальные.

– Ну а как было в этот раз?

– И вчера вечером так же было. Правда, пяти еще не пробило, но ребята уже все поуходили из выемки. Только один кто-то застрял там, мы видели из окна барака, как он инструмент на дрезину укладывал. Вот эта-то дрезина, видать, и повредила провод. Уже стало смеркаться, и мы видели только, как тень мастера маячит в темной выемке. А потом он зажег фонарь. Огонек сперва вспыхнул, потом пропал в глубине. Скоро мастер защелкал по трубке, сказал, что в выемке никого нет, спросил, есть ли кто снаружи и можно ли начинать.

– Защелкал по трубке? – нахмурив брови, переспросил главный инженер.

– Мы ногтем по трубке щелкаем, когда хотим что-нибудь сказать, – пояснил свидетель. – Звонить-то мы не можем, потому – трубка ведь снята! «Тут полный порядок», – сказал я мастеру, а спустя короткое время услышал, как он пыхтит, возится с первым проводом.

Тук-тук-тук! – застучало в трубке. Это он первый заряд в скважину закладывал, а потом я услышал его голос: «Номер первый готов!» Тут я кивнул Оскару и повторил, что первый номер готов, хоть и знал, что он сам слышал эти слова по своему телефону. И тогда Оскар соединил провод. А Юн тем временем возился с другой скважиной. В аккурат этот самый провод и был поврежден. Я уж привык к этим звукам по телефону и на слух могу сказать, что делает мастер. Слышу – он заложил динамит в скважину, вставил детонатор во взрывчатку. Тут я ему и говорю: поторопись, мол, а то Оскар на свидание с девушкой опаздывает. А он еще засмеялся и отвечает: «Ничего, подождет! Никаких свиданок, пока я не вернулся». Потом, слышу, он опять с проводом возится. И тут чувствую – пол подо мною задрожал, а потом как грохнет взрыв! Весь барак ходуном заходил, а в выемке – через окно видать было – белое пламя полыхнуло. Две вспышки – одна за другой, и два взрыва – один за другим. Я точно окаменел весь, вижу – что-то неладно. Сижу и слова не могу вымолвить. Потом все затихло опять, и тут я закричал в трубку: «Юн, Юн! – кричу я. – Как ты там? Живой?» Сперва в наушниках только треск да шум стоял, а потом… помирать буду, все равно скажу: слышал я голос мастера! Тонкий такой и перепуганный: «Да, да, Вальдемар, вроде живой!»

И так он ясно сказал это в телефон, что нас с Оскаром прямо в дрожь кинуло. Тут мы оба поняли, что мастер не погиб. Оскар скинул с себя телефон и побежал поднимать тревогу.

Облеченные властью переглянулись, а главный инженер устало пожал плечами.

– Но мы знаем, что мастера убило сразу. В ту же секунду! Его же в порошок стерло! Стало быть, вы не могли слышать. Вы никак не могли слышать голос в наушниках, Лауритсен! Это совершенно невозможно!

– Да ведь слышал я голос! – вскричал свидетель. – И Оскар тоже слышал!

– Ну ладно, спасибо! Довольно! – холодно произнес полицейский инспектор. – Вы настаиваете на своих словах?

– Да, – прошептал свидетель, растерянно стиснув руки.

– Благодарю вас. Можете идти, – сухо сказал чиновник из министерства. Облеченные властью не могут попусту тратить время и выслушивать всякий бред. Когда свидетель понуро выскользнул за дверь, он сердито переглянулся с членами комиссии:

– Неуравновешенный тип, верно?

– Ненадежен, – кивнул головой главный инженер. – Ему явно недостает твердости, необходимой для ответственной работы подрывника.

– Да и аттестата у него нет, – вставил полицейский инспектор, – придется вам поискать кого-нибудь другого.

Представитель министерства вытащил из жилетного кармана часы. Респектабельный и влиятельный чиновник никогда не позволит себе носить наручные часы.

– Пора кончать, – раздраженно бросил он. – Уже поздно.

– Пригласите второго подручного, – кивнул главный инженер стенографисту.

На этот раз опрос свидетеля шел гладко, без сучка без задоринки. Короткие, ясные ответы. Пока что они полностью совпали с тем, что говорили представители администрации.

«Ну, это человек совсем иного склада, – удовлетворенно подумал полицейский инспектор. – Надежный, уравновешенный. Этот твердо стоит на земле обеими ногами».

Младший подручный был высокий темноволосый парень с резкими чертами лица, в котором было что-то фанатичное. Такой будет пробиваться вверх, чего бы это ни стоило. Сметливый, расторопный, с ясным, звучным голосом.

– И вы оба слышали голос мастера в наушниках, пока не произошел взрыв? – спросил главный инженер.

– Да, – кивнул младший подручный.

– А после взрыва связь, наверное, прервалась. То есть… треск в наушниках исчез?

– Нет, – ответил помощник.

– Не хотите же вы сказать, что слышали что-либо после взрыва? А? – резко прервал его полицейский инспектор. Он уже был по горло сыт всем этим вздором.

– Да, шум мы слышали, – ответил свидетель. – Телефон подключен к трем линиям, к трем аппаратам. И даже когда выключишь его – все равно шум слышен.

– Ах, вон что! – с облегчением протянул представитель министерства. – Но голоса вы, само собой, не слышали!

На минуту стало тихо. Младший подручный смотрел на облеченных властью. Он переводил взгляд с одного на другого… и прочел на их лицах ответ, какого они ждали и добивались.

– Нет, – тихо сказал он. – Мастер-то ведь был уже мертвый, так что…

Члены комиссии перевели дух и удовлетворенно закивали. Вот это ясное и четкое показание! Без всяких глупостей.

– Большое спасибо! – с улыбкой проговорил главный инженер.

– Минутку! – дружелюбно сказал полицейский инспектор. – Сколько времени вы проработали здесь?

– С год, верно, или около того.

– Тогда вы, очевидно, умеете обращаться со взрывчаткой и могли бы занять должность мастера, – улыбнулся инспектор. – Практика ведь у вас есть!

Младший подручный вздрогнул. Должность мастера оплачивалась неплохо.

– Вроде так, – кивнул он.

– Спасибо, вы можете идти. Мы подумаем об этом.

Когда дверь за свидетелем закрылась, инспектор обратился к остальным членам комиссии:

– Эта стройка имеет очень важное значение. Мы не можем из-за несчастного случая приостанавливать работы дольше, чем необходимо. Лучше взять мастером одного из своих рабочих. Такого, который знаком с местными условиями.