Текст книги "Писательский Клуб"
Автор книги: Константин Ваншенкин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
Кто сочиняет анекдоты
В 60–е годы Булат Окуджава придумал анекдот: приезжаю отдохнуть на Ленинские горы, нет, на эти, как их… на Воробьевы. Хотя на Ленинские, на Ленинские. Сижу, подскакивает воробей, нет, этот, как его… Хотя воробей, воробей…
Тогда бы за такое не похвалили. Булат, понятно, рассказывал не всем.
А Сильва Капутикян в те времена сочинила свой: при коммунизме будет много стульев. Почему? Все очереди будут сидячие. Типичное «армянское радио».
Отдельное купе
В прежние благословенные времена московский поэт Николай Доризо гастролировал в Грузии. Утомленный выступлениями, встречами и сопутствующим гостеприимством, он, собираясь ехать поездом из Батуми в Тбилиси, заказал на себя одного двухместное купе «СВ».
Предвкушая ночной отдых, явился к самому отходу и обнаружил, что в его купе на обоих диванах сидят человек десять, кто-то с младенцем на руках.
– Я же оплатил эти места! – крикнул он наивно и растерянно, на что получил не менее эмоциональный, но суровый ответ:
– Что же, ты будешь лежать, а грудной ребенок стоять?!
«Волшебная пудра»
Михаил Дудин помимо прочего, то есть серьезной литературной работы, известен – правда, в сугубо писательском кругу – страстью к всевозможным рифмованным забавам: экспромтам, эпиграммам, не всегда невинным шуткам и шуточкам.
Однажды ему позвонили с ленинградской парфюмерной фабрики (он питерский) с просьбой.
– Михаил Александрович, – сказал ему милый и ответственный женский голос, – мы вас очень любим и уважаем. Сейчас мы выпускаем новую продукцию для наших дорогих женщин – пудру, которую мы решили назвать волшебной. «Волшебная пудра». И вот просим вас написать стихи, а мы поместим их на футляре – стихи, посвященные женщинам, всего четыре или, еще лучше, две строчки. Очень просим не отказывать. Когда вам можно позвонить, Михаил Александрович? Можно дней через десять?..
Миша ответил своим высоким, словно дурачащимся голосом:
– А уже готово…
Женщина изумилась:
– Как?
Он подтвердил:
– Записывайте! – и продиктовал:
Красавицей станет любая лахудра,
Ей в этом поможет «Волшебная пудра».
На другом конце провода помолчали, потом сказали: «Извините» – и положили трубку.
«И я бегу…»
Дудин был человеком с замечательно развитым чувством юмора. Он сыпал нацеленными в тот или иной адрес эпиграммами, а услышавшие восторгались, повторяли, запоминали: «Как, как?..» Однако иногда это чувство необъяснимо изменяло ему.
Известно, что он дружил с очаровательным Семеном Степановичем Гейченко, регулярно гостил у него в Пушкинском заповеднике. И вот однажды читаю в газете стихи Дудина, а внизу, как бывает, пометка – место написания: «с. Михайловское». Село Михайловское – ни больше и ни меньше! И хотя бы о Пушкине были стихи, что чуть-чуть бы сей пассаж оправдывало. Так нет – просто о себе. Я, помню, сказал тогда в компании: теперь будем ждать, чтобы Гранин поставил под какой-нибудь своей вещицей – «Ясная Поляна».
Но Богом данное чувство «Ю», к счастью, редко покидало Мишу Дудина. Он обладал и тесно связанной с этим качеством острой наблюдательностью. Вот его рассказ о том же Михайловском. Там работала уборщица (или сторожиха), следящая за домом поэта и домиком няни. В несезонное время, когда туристов почти не бывало, а сотрудники находились большей частью на главной усадьбе, она по собственному почину иногда сама встречала редких посетителей. Миша слышал, как она объясняла приезжей паре:
– Здесь он писал, здесь отдыхал. А бывало, скажет: «Арина Родионовна, сбегай за водкой!» И я бегу…
Она так внедрилась в ту его жизнь, что порою сама уже чувствовала себя его няней.
Певица в тюрьме
Замечательная наша певица Лидия Русланова сидела в тюрьме. И муж ее, генерал Крюков, друг маршала Жукова, сидел тоже. Умер Сталин. Их быстро выпустили.
Она с разрешения тюремного начальства дала на прощанье концерт для остающихся заключенных. Принимали ее восторженно: и знаменитость, и своя.
Она пела как никогда, и сама же объявляла каждую очередную песню.
Когда она произнесла звонко: «Помню, я еще молодушкой была», – из зала последовала громкая реплика:
– Во, бля, память!..
Она сама, смеясь, об этом рассказывала.
Артист и женщины
Мне поведал это мой друг, знаменитейший киноактер.
Еще очень давно он заметил, что женщины в самые сокровенные моменты ведут себя с ним как бы не вполне соответствующим образом. Даже самые умные из них глупо улыбаются, словно не могут поверить своим глазам. Они подсознательно наблюдают себя со стороны, почти из зрительного зала – на экране, в кадре.
Он быстро понял это, и причина слегка разочаровала его.
Знаменитые фамилии
А. Битов с откровенной нарочитостью проводит комментаторско-дикторскую линию: Набутов-Синявский-Левитан и иронически рассуждает о взаимоотношениях в нашем сознании Набокова с Набутовым, комментатора Синявского с Синявским-писателем, художника и диктора Левитанов. Но это что! Наиболее потрясающий, давно занимавший меня феномен: писатель с двойной фамилией, которого, по сути, никто не знал, а обе составляющие части фамилии были оглушающе общеизвестны: Шолохов-Синявский.
Столбовой
Когда-то выступал по ТВ новый генсек, и вся страна с интересом наблюдала, как он, собираясь перевернуть очередную страницу, слюнил палец.
А через короткое время состоялся писательский съезд, и один из наших руководителей, бывший высокий дворянин, читая доклад, точно так же перед каждым перелистыванием увлажнял палец о резиновую подушечку собственного языка.
Раньше за ним такого не водилось. Он помимо прочего был в быту достаточно брезглив, а тут совал палец в рот после сотни перекрестных утренних рукопожатий. Но очень уж хотелось ему во всем походить на Генерального, приобщиться, приблизиться.
В этом была его натура, суть. Столбовой лакей.
Непрактичность
Маргарита Апигер – единственная в нашем искусстве, не извлекшая для себя никакой последующей выгоды из топанья на нее ногами Хрущева.
Некоторые этим всю жизнь кормятся
В фойе
В фойе Колонного зала Анна Ахматова, старая седовласая матрона, только из президиума, – на писательском съезде (1965) перерыв. Кругом фотографы – снимают всевозможные искусно выстроенные «живые сценки» или стационарно запечатлевают наиболее вальяжных. Агния Барто подходит и говорит:
– Анна Андреевна, можно с вами сфотографироваться?
Та отвечает своим низким голосом, почти басом:
– Я сегодня не в лице.
Андроников в тифлисских банях
Ираклий Луарсабович в очередной приезд в Тбилиси, как всегда, отправился с местными друзьями – литераторами в знаменитые серные бани. Там одной из коронных услуг считался массаж.
Банщик бросил голого Андроникова на скамью и начал мять, – как тому показалось, излишне энергично. Тот даже застонал. Друзья (помню, что среди них фигурировал Георгий Леонидзе) стали подшучивать: мол, слишком нежный стал в Москве. Массажист еще более активизировался.
Андроников возопил от боли. В результате у него оказались сломанными два ребра.
Объяснение: банщики сюда традиционно, из поколения в поколение, поставлялись из одного села. А этот пошел по другой, партийной, линии и даже стал инструктором ЦК компартии Грузии, но проштрафился, был исключен и изгнан оттуда. Земляки, чтобы ему не возвращаться с позором домой, устроили его в бани. Он еще не овладел новой профессией и, подзадоренный подначками знаменитостей, перестарался.
Эту историю Ираклий Луарсабович рассказал на борту теплохода «Михаил Фрунзе», на Московском канале, во время празднования редакцией журнала «Юность» своего десятилетия. Андроников называл себя одним из фундаторовэтого журнала.
Тарапунька и Штепсель
Были знаменитые артисты эстрады Тарапунька и Штепсель (в миру Юрий Тимошенко и Ефим Березин).
Когда они только начинали вместе, дело не очень шло, и им помог старый администратор, эдакий эстрадный зубр с огромными связями. Он им устроил выгодные гастроли, нашел хорошую площадку и в Киеве. Их успех нарастал стремительно, и вскоре они уже были сверхпопулярны и всеми узнаваемы.
А года через два тот самый администратор звонит им из одной приволжской автономной республики и рассказывает, что взялся помочь тамошней филармонии, но у нее нет денег, чтобы пригласить видных гастролеров, а так публика не ходит. Замкнутый круг. Ребята, выручайте…
Они помнили добро, выкроили трехдневное окно и прилетели. Он встречал их у трапа, и они демонстративно расцеловались с ним. А рядом стояла молодая женщина, типичная деваха, в пальто и в платочке.
Администратор сделал в ее сторону рекомендующий жест и сказал:
– Знакомьтесь, это наша министр культуры…
Она зарделась, протянула ладонь дощечкой и представилась:
– Дуся.
Эйзенштейн и Крючков
Перед войной появился новый киноартист – Михаил Кузнецов в фильме «Машенька». Эта картина всех тогда задела, а иных потрясла щемящей правдой нашей близкой судьбы, пронзительностью и нежностью. И этот неведомый прежде трогательный актер оказался вдруг всеобщим любимцем, стал почти в один ряд с тогдашними кумирами: Алейниковым, Андреевым, Бернесом, Крючковым.
Впоследствии, после войны, когда он начал сниматься и в цветных фильмах, выяснилось еще, что у него редкостной синевы глаза. Но вот ведь как случается в искусстве – такой удачи больше уже не было. Не везло – роли хорошей не выпадало, режиссера. Снялся в нескольких средних лентах.
Он немало выступал на эстраде, был по – прежнему популярен, ездил по стране. Я познакомился с ним в связи с тем, что он читал мои стихи, и, нужно сказать, хорошо читал, – у него была целая программа. Вид он имел уже не такой, как когда-то, васильковые глаза его слегка выцвели.
Мы радостно встретились снова лишь через много лет, – наверное, за год или полтора до его смерти. Накануне Дня Победы нас пригласили выступить в Министерстве гражданской авиации. Был там еще, помню, космонавт Береговой.
Кузнецов оказался превосходным рассказчиком. Однако по порядку. Когда началась война, он собрался идти в армию, но его вызвали на студию и сказали, что на него есть бронь и требуется ехать в Казахстан, выпускать нужные фронту и тылу фильмы. Он поехал. Во главе отправляющихся стоял Эйзенштейн, тогда уже классик с мировым именем и непререкаемым авторитетом. Потом, как известно, он сделал фильм «Иван Грозный», резко, раздраженно не понравившийся Сталину. Эйзенштейн картину переделал, и вождь, кривясь, принял ее. Тогда многие поправляли свои вещи по державному указанию.
Большинство полагало или делало вид, что так и следует. Но не все!
В «Одном дне Ивана Денисовича» описывается, как герой приносит в контору своему соседу по нарам кашу:
«Цезарь трубку курит, у стола своего развалясь. К Шухову он спиной, не видит.
А против него сидит Х-123, двадцатилетник, каторжанин по приговору, жилистый старик. Кашу ест.
– Нет, батенька, – мягко этак, попуская, говорит Цезарь, – объективность требует признать, что Эйзенштейн гениален. «Иоанн Грозный» – разве это не гениально? Пляска опричников с личиной! Сцена в соборе!
– Кривлянье! – ложку перед ротом задержа, сердится Х-123. – Так много искусства, что уже и не искусство. Перец и мак вместо хлеба насущного! И потом же гнуснейшая политическая идея – оправдание единоличной тирании. Глумление над памятью трех поколений русской интеллигенции! (Кашу ест ртом бесчувственным, она ему не впрок.)
– Но какую трактовку пропустили бы иначе?..
– Ах, пропустилибы?! Так не говорите, что гений! Скажите, что подхалим, заказ собачий выполнял. Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов!..»
Но это когда еще будет! Однако – где!
Так вот, продолжает Кузнецов, прибыли в Алма-Ату. Приняли их там отлично, несмотря на тьму эвакуированных. Для наиболее выдающихся выделили целый дом. Эйзенштейн назвал его – лауреатник.
Сразу начали работать – для фронта ведь. С временем, естественно, не считались. Нужно – так сутками на съемочной площадке.
Эйзенштейн всегда подтянутый, корректный. Руководитель, художественный – и вообще.
И вдруг кто-то говорит ему:
– Сергей Михайлович, вот объясните, пожалуйста, – все к вам на «вы», и вы в ответ так же, а вот Крючков с вами на «ты». Чем объяснить?..
Эйзенштейн без улыбки ответил:
– Нужно знать Колю. Для него «вы» – это когда много…
Так рассказывал внимающему залу синеглазый когда-то Михаил Кузнецов, которого я всегда вспоминаю с добрым чувством.
Женский монастырь
Слышал по радио интервью с настоятельницей женского монастыря, расположенного вблизи Вышнего Волочка.
У святой обители множество проблем. Одна из первоочередных задач – выселение с монастырской территории воинской части.
Уникальный конферансье
Группа артистов готовилась к гастролям в Бразилии, где предполагалось дать ряд больших эстрадных концертов. Жанры самые разные, но все на высоком уровне: балетная пара, солисты оперы, знаменитый скрипач и тут же – иллюзионист, акробаты, кукольники, аккордеонист и, конечно, исполнители народных песен и танцев.
Но что значит готовились? Репетировали и размышляли – что́ взять с собой туда и что привезти оттуда.
По-настоящему готовился один – конферансье, ведущий программы. Это был тоже человек известный, остроумный, умеющий держать зал. У него были свои репризы, шутки, анекдоты, своя манера, и принимали его прекрасно. Но это здесь. А там? Конечно, с ними ехала переводчица, но ведь это же не парламентская делегация, чтобы переводить на сцене.
Короче, он отдал свой текст перевести на португальский, потом ему переписали перевод русскими буквами, и он выучил его. Да, наизусть, помня, конечно, о чем там идет речь, но все равно это было для него абракадаброй. Все театральные артисты знают назубок множество ролей, но ведь на своем же языке.
В самолете коллеги дремали, спали, расслабленно болтали, а он без конца повторял про себя совершенно чужие, но уже и чем-то странно близкие слова.
Первое представление в огромном концертном зале. Аншлаг! Он выходит к рампе и, мягко улыбаясь, начинает говорить.
Зал ахает. Через минуту зал уже покорен – замирает, аплодирует, хохочет. Рассказанные истории понятны всем. Здесь ведь тоже все так. Ну не все, но многое. И любовь, и другое. И качество юмора, конечно.
Концерт идет под аплодисменты, всех принимают замечательно, его – лучше всех.
В антракте он прячется, запирается в артистической уборной.
Но после концерта за кулисы врывается экспансивная южная толпа – местные артисты и импресарио, и прежде всего, конечно, пресса, репортеры. Поздравляют наших, благодарят, восхищаются.
И к ведущему: кто вы? Откуда? Женаты? Есть ли дети?..
Он мягко улыбается. Переводчица объясняет: сеньор не знает португальского. То есть как? Не может быть! Это шутка? Остроумно. Нет, серьезно? Но ведь…
И наступает тишина – изумления, восхищения, разочарования?
Впрочем, последующие концерты проходят с неменьшим успехом.
Это был покойный Борис Брунов.
Неосторожность
Л. заведовал в одной из газет международным отделом. Газета не государственная, не официальная, но тоже центральная, и дело здесь было поставлено крепко. Л. знал свою работу – саркастически клеймил, выводил на чистую воду, разоблачал.
Наступили хрущевские времена, обстановка помягчела, и, хотя навыки ценились прежние, забрезжили среди облачности голубые окошечки, участились визиты.
И в редакцию прибыла делегация журналистов из закоренелокапиталистической страны, среди них и двое международников, которые хорошо знали Л., а он их – по печати, разумеется.
Гости, веселые, подтянутые, некоторые с фотоаппаратами, сидели в кабинете главного редактора за длинным столом, и странно было видеть их здесь, идейных противников, пьющих боржоми, жующих яблоки и непринужденно болтающих.
Л., взяв слово, призывал их к правдивости и объективности в отражении нашей действительности.
– Пора уже вам перестать изображать коммунистов в таком виде… – Он зажал в зубах нож для фруктов, вытянул шею и выпучил глаза.
А они – щелк, щелк! – мигом сфотографировали его.
Как же он испугался! Он представил себе на первых полосах, крупно, этот снимок и подпись к нему: Л. – шеф международного отдела известной русской газеты.
Ему стало плохо. Он начал юлить, заискивать, заглядывать в глаза. Они сохраняли невозмутимость.
Делегация улетела, он каждый день стал ждать удара, похудел, осунулся.
Но прошла неделя, две – ничего. Может быть, хотят в журнале? Тоже нет. Он постепенно приходил в себя, опять писал суровые обзоры, одергивал. Но все-таки ощущение, что он у них на крючке, долго не отпускало.
Сотрудники газеты, рассказавшие мне об этом случае, стали со временем рассуждать о профессиональной журналистской этике и солидарности. Дескать, даже империалистические акулы, понимая, что публикация фотографии погубит Л., пожалели его.
Но причина, я это понял только впоследствии, была, конечно, в другом. Фотография просто не годилась для их газеты – Л. выглядел на ней слишком свободно, раскованно, по-американски, он мог себе позволить таксебя вести. Вот в чем фокус.
Сливки общества
Председатель Совета ветеранов нашего гвардейского Венского 38–го корпуса сказал на общей встрече:
– В воздушно-десантных войсках собраны сливки общества…
Никто из присутствующих в этой сентенции не усомнился.
Очередь за туалетной бумагой
Мой однокашник и ровесник Саша Николаев зашел с женой Женей в универмаг. А там продавалась туалетная бумага.
Прилавок был внизу, а очередь вилась по лестнице в середине зала, ее хвост терялся в верхних этажах.
Сашка был на войне командиром артиллерийского взвода, в жестоком бою против немецких танков потерял в сорок четвертом в Польше правую руку. Так и прожил по сути всю жизнь – ни ребенка кверху подбросить, ни женщину толком обнять.
Но парень веселый, остроумный. Как говорят нынешние радиожурналисты – юморной.
Он подошел к прилавку и вынул красную книжечку. Шаг, на который следует решиться: известно, как относятся у нас к инвалидам войны.
Сверху тотчас кто-то крикнул:
– А этот почему без очереди?
Другой голос разъяснил иронически:
– Инвалид!
Третий:
– Подумаешь, руку ему оторвало!
Тут Саша поднял голову и сказал громко и доброжелательно:
– Руку мне оторвало, но ведь задницу-то не оторвало!..
Ближние грохнули. Стоящие чуть выше заинтересовались причиной, тоже засмеялись. За ними – еще…
Через минуту вся очередь на лестнице корчилась от хохота. Под ее конвульсии чета Николаевых и удалилась с сумкой, плотно набитой нежными рулонами.
Виль Липатов и значок
Когда-то в переделкинском писательском доме была курилка под лестницей. Одни сидели на красных креслах и дымили, другие, облокотясь о перила, стояли на разных ступеньках и, свесив головы вниз, тоже участвовали в беседе.
Помню, кто-то обратил внимание, что к кожаной куртке Виля Липатова привинчен многослойный рельефный значок, и спросил – что это такое?
Виль охотно объяснил. Совсем недавно в Министерстве внутренних дел учрежден особый почетный знак. Редчайшая награда. Ее имеют пока шесть или семь человек: разумеется, Щелоков и еще самые достойные. В их числе и Липатов как любимый певец милицейской темы.
Он рассказал, что на днях, находясь за рулем, нарушил правила и не захотел выходить из машины. Разъяренные гаишники выволокли его, увидели знак и растерялись: то ли бить, то ли извиняться. А от него еще и попахивало. В результате один из них сел к нему в машину, отвез его домой, козырнул и попросил быть поаккуратней.
Присутствующие почтительно слушали.
Я дождался конца и спросил:
– Можно ли себе представить, чтобы до революции беллетрист, даже второстепенный, публично хвастался полицейским значком?
Наступила тишина. Липатов, однако, тут же нашелся. Он поднял голову, уставил в меня палец и сказал, заикнувшись, как Михалков:
– За-видует!
Италия
Когда внучке Кате было около пяти лет, она услыхала, что страны бывают капиталистические и социалистические. Однажды она поинтересовалась:
– Дедушка, а Италия социалистическая или капиталистическая?
Я ответил:
– Капиталистическая.
Она спросила снисходительно:
– Все еще?
Малдонис на празднике
Это рассказ литовского поэта Альфонсаса Малдониса, спокойного, доброжелательного, уравновешенного. Очень наблюдательного.
Мы несколько раз бывали с ним вместе в поездках (в Югославии, в Польше) и прониклись друг к другу взаимной симпатией.
Так вот. В Грузии проводились празднества в честь Шота Руставели (вероятно, 800–летие). Гости – со всего света.
Было два одновременных грандиозных пира под открытым небом в двух параллельно расположенных долинах – один писательский, другой на правительственном уровне. Малдонис, депутат Верховного Совета СССР, по должности (как руководитель Союза писателей Литвы) находился на втором.
Накрытые белыми скатертями, составленные вместе столы тянулись не менее чем на километр и терялись в легком тумане. Они ломились от яств и напитков: форель, осетры, икра в мисках, жареные барашки и поросята, зелень, фрукты, приправы и соусы. И, разумеется, бутылки, бочонки. А по обе стороны от столов, тоже до горизонта – вертелы, шампуры, мангалы, огонь и уголья, аппетитнейшие запахи, бьющий в ноздри волшебный ароматный дымок.
Стоящий рядом с Малдонисом человек, держа в руке стакан густого красного вина, сказал задумчиво, почти без акцента:
– Если бы моя республика устроила такой прием, она бы разорилась…
Невозмутимый Альфонсас посмотрел на соседа, желая определить его национальность. Помимо чистого говора его отличали изящество и еле заметная смуглость. Так, скорее всего, мог выглядеть таджик или молдаванин.
Малдонис все же поинтересовался вежливо:
– Какая республика?..
Тот ответил:
– Итальянская…
