Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Савонаролова

– Никифор Петрович, дорогой, где же вы ходите, когда вас из Покоев вызывают?! Они там спрашивают, поспеваем ли?..

В мастерскую заглядывала женская голова. На светлой кудрявом темечке каким-то чудом удерживалась черная тюбетейка, расшитая бисером. Женщина была та самая – которая некоторое время назад так споро делилась «Справедливостью».

Никифор досадливо поморщился.

– Пойдемте же, ждут вас! – дверь распахнулась и блондинка показалась целиком – ряженая в тесноватый розовый костюмчик, от чего желтые ее волосы будто еще больше побелели, а вздернутый нос, утопавший в безмерном море щек, вскинулся еще выше, притворяясь коротеньким веснушчатым рыльцем.

– Я, конечно, сказала, что все в ажуре будет, а сама изволновалась: вдруг неправду изрекла, служебный долг преступила, – придвигаясь к Никифору, и его тесня, толстушка в тюбетейке тараторила встревоженной сорокой.

Разномастные емкости в мастерской предупреждающе загудели, а клубы махрового трубочного дыма, испускаемые великаном, будто потемнели, суля громы-молнии.

– Я свяжусь, – пообещал Никифор, явно желая отправить болтушку восвояси.

– Когда? Надо срочно!

– Попозже, – отступил бородач. И куда девалась его прежняя строгость?

– Нельзя попозже, я свою профессиональную честь в залог оставила, что вы моментальный ответ дадите. Беспокоятся там! – белокурая толстушка звякала и толкалась, как зубная боль.

– Хорошо-хорошо, – виновато глянув на Майку, Никифор пообещал «на пять сек» и, мелькнув напоследок авоськой со «Справками», покинул мастерскую под конвоем приставучей блондинки.

– Верхоглядка, – произнес ей вслед мастер. – Только и знает, что кудахтать, – он передразнил, – «Верхи ждать не могут, низам поспешать велят».

Лысиков относился к толстушке без особой нежности.

– Она кто? – спросила Майка.

– Савонаролова? – мастер пожал плечами. – Ноль при палочке. Большой, круглый ноль. Официально значится помощницей Никишки, а на деле – служка при дворе Ея Преосвященства, первая крикунья и визжалка. Вечно сама не своя.

– Если она чужая, то ей, наверное, незачем здесь быть? – осторожно предположила Майка.

– Это ты, детка, пока чужая среди своих, – сказал мастер Леша. – А она уж давно среди чужих своя собственная. Давно и надолго, как зима на Северном полюсе.

Майка хихикнула. Пышущая здоровьем блондинка уж совсем не тянула на звание Снежной королевы.

– Савонаролова – тетка вздорная, но, увы, не случайная, – со вздохом сообщил Лысиков. – Приходится мириться.

От всех этих сложностей у Майки в голове завертелась вьюга.

Зрить в корень

– Ну, что ж, детка, пока шеф вершки тревожит, мы корешками займемся. Зрить в корень будем – огородик мой прополем. Редиске соками наливаться пора, сорняк колосится…

– У вас дача? – осведомилась Майка.

– Ага, на трех квадратных метрах, – хохотнул мастер. – Зреет ботаника, без всякой химии. Урожай невелик, да овощ неказистый бывает, зато каждому свое место определено. По справедливости.

– Огурцы-помидоры? – уточнила девочка. У нее был небольшой огородный опыт. Спросила то, что знала.

– И они есть, – подтвердил великан. – И огурки, и помидорки. Бывает к осени парочка наливается.

– Всего две штуки? – Майка удивилась.

– Отчего? Может и пяток. Мне хватает, я ж не жадный. Не за урожай тружусь, а за интерес.

Майке полегчало: огород у кудлатого гиганта, выходит, маленький, а значит и работы немного. Она никогда не пропалывала грядок, но от Верки слышала, что это страшно изнурительный труд.

– А что надо делать? Рвать чего-нибудь?

– Э, нет, торопыга, – сказал мастер. – Зачем рвать-калечить? Лечить будем.

– Кого лечить?

– Ясное дело кого, – сказал Лысиков. – Бурьяны разные, ковыль перекатный, чертополох…

Названия были такие колючие, что даже городской девочке стало ясно, о чем идет речь:

– Они же сорняки!

– Ну, это как сказать…

Сейчас – с трубкой-пыхтелкой, в потрепанной одежде, со взлохмаченными волосами и лукавой усмешкой – мастер-великан был похож на ярмарочного шутника, который всегда прячет шарик под другим наперстком – не под тем, на какой показываешь.

– Я перевоспитываю сорную траву в культурные растения. Прививаю подлинные ценности.

– Разве так можно?

– Почему вам можно, а нам нет? – мастер обиженно запыхтел трубкой. – Вы, вот, медведей на велосипеды сажаете, а я сорняк от злых привычек избавляю. Совершаю благое дело.

Он подошел к стене со звездным небом, толкнул ее в условленном месте, и та поехала наверх, открывая взорам небольшую каморку.

Внутри стоял стол из грубых досок, на которых в беспорядке высились коробки, горшки и ящики с разной зеленью. Низко подвешенные лампы, заливали грядки ровным светом.

– Милости прошу к моему шабашу.

Оглядевшись, Майка подумала, что дружными эти грядки вряд ли назовешь. Все росло и топырилось, – но не слаженным и красивым зеленым хором, как это бывает в природе, а вразнобой. Рядом с живым и зеленым торчало совсем бурое, а краснота соседствовала с тоскливой жухлостью. Казалось, осень смешалась с летними красками, превратив два прекрасных времени года в нечто одновременно-жутковатое. Здесь тебе и сочность июля, и умирание стылого ноября…

Майка чувствовала себя здесь лишней, а мастер, пыхтя трубкой, оглядывал растительный кавардак так заинтересованно, словно тот – живее всех живых.

Алексей Лысиков исполнял свой непростой замысел.

– Тут у меня озимые и яровые зреют. Там разнообразные специи. Рядом тыква золотая, редис наливной, кукуруза малорослая. Здесь полынь цветет, лебеда ликует, бурьян кудрявится. А вон видишь кружевные листики?

– Вижу! – обрадовалась Майка, разглядев знакомый контур. – Это петрушка. Ой, а вон укроп веничками мохнатится! Да и лук тоже там! Почти, как дома в холодильнике!

– Ну-с, раз-два, взялись! – мастер вручил Майке лейку, а сам удалился туда, где сорнякам было особенно вольготно.

Взялись.

«Дорогие мои сорняки!»

Майка поливала растения и старалась не дышать.

Едкая смесь, выпадавшая из лейки, пахла так, что если бы не пример Алексея Лысикова, она в один момент забросила бы и громоздкий сосуд, и вредные сорняки, которые не торопились окультуриваться. Перевоспитание трудных растений давалось Майке нелегко.

– Эк, незадача, – сокрушался на другом конце мастер. – Стручки гороховые сохнут, а чертополох знай себе, цветет и пахнет. Злое, гадкое семя. Ну, ничего, я тебя еще научу праведной жизни. Не на того напал.

– У вас уже получилось? – пыхтя с лейкой, спросила Майка. – Ну, хотя бы разок…

– Что? – отозвался из растительных дебрей Алексей.

– Это самое… В корень зрить… Ну… – запутавшись в словах, девочка смущенно умолкла.

– Коренное воспитание сорняков, – договорил за ребенка взрослый. – Рано еще об успехах судачить, я всего два десятка лет огородничаю.

Майка оторопела: эксперименту в два раза больше, чем Майке, и никакого толку?

– Когда же будет не рано?

– Миллионы лет сорняк в сорняк превращался, что ж ты думаешь, его за пару десятилетий окультурить можно?

– Так вы же не можете жить миллионы лет, – сказала Майка. Огородничать ей нравилось все меньше и меньше.

– Я еще в своем уме, – признал он. – За миллионы лет заскучать можно до смерти. Нет, уж, спасибо, мне и пары тысяч хватит.

– А зачем перевоспитывать плохое, если можно воспитывать хорошее?

– И ты туда же! – он грохнул. – Все путей легких ищете, как будто иных нет. Вон все восхищаются, что редкий оранжерейный цвет вырастили, а делов-то! Семечко посадил, да ухаживай себе потихоньку. А ты попробуй, возьми негодную былинку, да взрасти из нее хоть масенькую красоту. Тоже мне… Нашли козла отпущения! Придумали сорняк главным врагом считать и радуетесь!

– Да-да, они тоже красивые бывают, – поспешила согласиться Майка. – Когда мы в Сочи ездили, я любила зарисовывать разные поля.

Она надеялась, что ее лирическое воспоминание вернет мастеру прежнее дружелюбие.

– Не согласен. Сорняк есть сорняк, как его не малюй. Трудиться надо. Пот проливать. Спину гнуть, – мастер завозился в траве с удвоенным усердием.

Надо так надо – Майка продолжила разливать едкую вонь.

Не отвлекаясь на болтовню, задумавшись, девочка поймала интересную мысль. Не мысль даже, а крупную убежденность: сорняки пьют жизнь не из земли, а из соседей. Вот бедные огурцовые побеги вроде бы еще хорохорятся, но даже несмышленому глазу ясно, что скоро они сдадутся на милость победителя. В отличие от Алексея Лысикова, жить культурному овощу осталось не пару тысяч лет, а всего лишь неделю-другую.

Из зарослей сорной травы на Майку полился дивный густой бас:

– Распустились мои сорняки, – низким голосом запел Леша лирическую песню, —

 
Незаметно, как это бывает.
И уже с чьей-то легкой руки
Лебеду «злой бедой» называют.
 
 
И недобро косится бурьян,
Дикой тяги не переборов.
Для меня важен каждый изъян
Непокорных моих сорняков…
 

 
Сорняки вы мои, сорняки!
 

– на всю каморку затянул он припев, —

 
Я повыведу дикость лихую!
Дорогие мои сорняки,
Я привью вам привычку иную.
 

Лысиков ненадолго умолк, а девочке показалось, что разноцветные заросли ожили, закачались в такт проникновенным словам, заставляя воздух вибрировать нежными гитарными переборами… «Дзынь-брынь», – сообщали они что-то особенное.

 
– И совсем не его в том вина, —
 

продолжал великан чувствительную песню, —

 
Что сорняк трын-травой уродился.
Лихолетья прошли времена.
Окультуриться шанс появился.
 
 
Ваши станут добрей семена.
И огня никому не задуть —
И прославятся тех имена,
Кто наставил вас на верный путь…
 

Тут уж Майка не могла не поддаться общему настроению.

 
– Сорняки вы мои, сорняки! —
 

вместе с мастером Лешей запела она, —

 
Я повыведу дикость лихую!
Дорогие мои сорняки,
Я привью вам привычку иную…
 

Каморка полнилась созвучными чувствами, а былинки мастера-фантазера колыхались музыке в такт…

Спелись.

Топор дровосека

…Стена с нарисованным ночным небом вернулась на прежнее место. Майка Яшина и Алексей Лысиков вновь очутились в захламленной мастерской, перед креслицем непонятного предназначения.

– Что ж, детка, поработала, погорбатилась на чужого дядю, теперь твой черед заказы делать, – весело объявил мастер.

– А спросить можно?

– Давай.

– «Выход из себя» для кого делается?

– Для дароносцев.

– Для детей? – Майка не поверила своим ушам.

– И для них тоже, – Лысиков поморщился. Разговор, кажется, побежал в ненужном для него направлении. – Иногда приходится. Нам замеры крайностей нужны. Чтобы знать, где дар, а где все остальное. А ты поди пойми, если дароносец ленив, как медведь в спячке. Неохота ему выказывать себя во всей полноте, и хоть ты пополам тресни. Вот и вынуждаем.

– А давайте мы тоже устроим бурю в стакане воды?! – с азартом предложила девочка.

Уроков химии у Майки еще не было, и она не могла знать, чем это пахнет.

– Какая хитрая! – сказал Алексей. Уж он-то не раз обжигался. – А если опять жахнет? Потеряешься. Никаким фонарем тебя не найдем.

– Ну, вы же нашлись, – возразила она.

– Мне что, я к тяготам привычный, – мастер Леша попыхал трубкой, выгоняя на волю целое стадо дымчатых козликов. – А тебе нельзя. Извиняй, детка, не могу я «Выход из себя» сварганить. Полномочиями не вышел. Да и к чему? Твой случай, кажись, ясный.

– Какой? – девочка замерла.

– Такой, что прям секир-башка.

Из угла на Майку понесся топор.

Девочка взвизгнула, а холодное оружие, запущенное словом мастера, повисло в полуметре от ее головы.

– Нравится? – спросил великан.

– Не очень, – призналась Майка.

Она шагнула к топору и коснулась его лезвия. Надо же, бритвенной остроты.

– Топор, как топор. Только летающий, – тряхнула девочка косичками, не желая выглядеть трусихой.

– Да, староват друг. Сейчас другие стали делать. С мотором, сверхзвуковыми имитаторами, а он не такой.

– А зачем нужны летающие топоры?

– Затем же, что и другие доносчики. Чтобы благую весть доносить. Какой дар, такой и доносчик. Жукова Власа знаешь?

– Не знакомы.

– Не знаешь Жукова? – Алексей не поверил. – Самого знаменитого дровосека планеты? Чемпиона? Он же самого Баньяна заокеанского перерубил!

– Как перерубил? – испугалась Майка.

– На спор. Таких дров наломал, что ихний лесоруб весь от зависти зеленый был. Наш человек. Еще таким вот шпингалетом был, шесть годков, а топор в его руках летал, как пушинка. Гений, иначе и не скажешь. А ведь думали, конец мальцу, не спасем.

– Болел?

– Плакал. Детям же топоров не доверяют. Думали, дурачок.

– Кто думал? – Майка совсем запуталась.

– Родители, кто ж еще. Не видели в нем таланту никакого, пришлось нам помочь. Топорик ему призывающий смастерили, на «Блюбке» проверили – все честь по чести. Первый сорт.

Топор самодовольно блеснул.

– Теперь родители Власом гордятся, – сообщил мастер. – Лесорубного гения, говорят, взрастили.

– Вы, наверное, не только острые вещи делаете… – осторожно поинтересовалась Майка. Говорить про топоры ей не очень-то нравилось.

– Все делаем. И острое, и тупое, и лохматое, как медуза-горгона, и лысое, как яйцо. Недавно будущему хоккейному чемпиону клюшку говорящую начудили.

– Как зовут? – девочка навострила уши.

– Хохотушка. Смешливая получилась, да заводная. Прям, твоя вторая копия.

Он выдул клуб дыма, который стал на глазах складываться в призрачный стадион с высокими трибунами. Клок пелены просочился Майке в руку и вытянулся в хоккейную клюшку.

– Чемпиона как зовут, – уточнила Майка. Игривый дым рассеялся.

– Ну, до чемпиона ему подрасти надо. У него еще все впереди.

– Интересно, дровосеку – топор, чемпиону – клюшка, а мне почему-то жужики, – вслух задумалась школьница.

– У тебя, детка, особая стать, – Лысиков понизил голос. – И ключик к тебе нужен особый.

– Какой? – Майка замерла.

«Динь-дон», – звякнула в ее голове сладостная мысль, превратившись в образ юркой девчонки в короткой юбочке и с ракеткой в руке. Майка вообразила себя будущей звездой тенниса – она не знала еще, что этот дар обычно раскрывается не в десять лет, а гораздо раньше. Анечка Курникова, будущая теннисная топ-модель, была на год младше Майки Яшиной, а уже в том, 1995 году, выиграла свой первый юниорский чемпионат.

На мысль о теннисе, к которому, честно говоря, у Майки не было никаких способностей, ее навели сами жужики – Мойсла и Ратла отдаленно напоминали юркие теннисные мячи.

– Всему свое время и свой черед, – улыбнувшись, Лысиков щелкнул девочку по носу. На вид кудлатый гигант-трубочник был простой и открытый, однако, как и большинство местных обитателей, обожал говорить и не договаривать.

Таился.

– Теперь незачем спешить. Самое трудное уже позади.

– Что позади?

– Твой первый шаг. Твое призвание.

– А, вы про будущие планы… – с тоской протянула девочка.

Взрослые только и знают, что мучить маленьких этим призванием.

Кто ищет, тот найдет

Это был очень непростой вопрос – и про будущее, и про планы. Чтобы его решить, нужно было хорошенько подумать. Но чем больше Майка думала, тем труднее находилось верное решение. Будто нигде оно не находилось.

– Ты должна понять, что у тебя получается лучше всего. К чему лежит душа, – наставляла Майку мама. – Погляди, покумекай.

– Так я кумекаю, – уныло отвечала Майка, чувствуя себя какой-то «недотыкомкой».

– И однажды все станет ясно, – обещала мудрая мама. – Ты проснешься и поймешь: вот же оно, мое призвание! Сшитое, как раз по фигуре, носи и не снашивай. Не призвание у тебя будет, а просто сказка, – мама смеялась.

Ей легко, призвание отыскало ее само – мама иголку в руки взяла раньше, чем научилась говорить. В три года она сама смастерила полный гардероб свой единственной кукле – от летнего сарафанчика до пальтишка на зиму. В пять лет сшила свое первое выходное платье – без всякой помощи, наугад.

– Туалет был немного великоват, – вспоминала мама. – Но имел вполне сносный вид.

Зная ее скромность, Майка была уверена, что это был самый чудесный наряд, какой только могут придумать себе пятилетние девочки.

В детском доме мама, конечно, пришлась кстати. Тогда еще царил социализм, и мама, словно всамделишная Золушка, трудилась, не покладая рук – защищала «честь дружины» (тогда это так называлось). Она шила костюмы для утренников и школьных спектаклей, знамена для торжественных линеек, кофточки и юбки для подруг, блузки для учительниц, а в десятом классе (тогда он считался выпускным) расшила бисером парадное платье самой директрисы.

– Тяжелое получилось, как слон, – вспоминала мама. – Килограммов десять, не меньше. Но Таисия Ивановна была женщина крупная. Старой закалки. В военное детство она и не такое таскала. Вынесла и моего бисерного слона.

Однажды Майка попробовала просветить маму:

– Знаешь, мама, а применение детского труда наказывается по закону.

Но та лишь головой покачала: не знаю – не знаю.

– Тебя эксплуатировали, ты разве не понимаешь? – настаивала Майка.

– Мне нравилось, – пожимала плечами мама.

«Никакого карьеризма, – мысленно сокрушалась Майка, – несовременный она человек».

Мама всегда работала сама по себе. Ее называли волшебницей, звали в разные ателье, но она отказывалась.

– Мам! Неужто ты никогда-никогда не хотела стать знаменитым французским кутюрье? – девочка не раз задавала этот полный коварства вопрос.

– А зачем? – всегда одинаково отвечала мама.

– Чтобы стать знаменитой, получать много денег, – увлеченно перечисляла Майка. – Чтобы твои платья носили самые красивые женщины на свете… А тебя бы по телевизору показывали!

– Да, я б со стыда сгорела. Нет уж, давай-ка я не буду знаменитой, всех денег все равно не заработать, да и не в них счастье…

В общем, в выборе призвания мама была не помощница.

Папу Майка и не думала спрашивать – ясное дело, по его плану девочка должна стать барышней, выйти замуж за капитана, а потом, через множество лет и тягот, сделаться генералом в юбке. Он не раз вслух об этом мечтал.

– Будет династия, – говорил он.

Папины планы Майке нравились не совсем. Быть женой генерала, конечно, хорошо, но еще лучше быть генеральшей и самостоятельно, без всяких посредников командовать войсками.

На вопросы взрослых о будущих планах каждый раз она отвечала по настроению. Веселее всего было говорить так:

– Я стану защитницей женщин машей арбатовой.

Мама соглашалась. Она понимала Майку. А папа возражал:

– Защищать женщин должны мужчины.

– От кого защищать? – подзуживала мама.

– От вас самих, – сурово говорил папа. – Вы, как прекрасный пол, нуждаетесь в нашей защите, в крепком мужском плече. Что бы вы без нас делали?

– Пропали бы совсем, – плаксиво подтягивала мама, а глаза у нее смеялись. Как всегда.

Тут, конечно, папа был полностью неправ. Майка, как будущая барышня, точно знала, что должна сама уметь постоять за себя, а права у ее точно такие же, как и у мальчиков. А будут еще больше, если она и правда станет красивой. Но мама упреждающе глядела на Майку, та кивала папе, делая вид, что совершенно с ним согласна. И все были счастливы.

– Голубушки вы мои, – обнимал папа своих родных и близких.

И тогда, прижимаясь к папе и маме, девочка думала: да ну, его это призвание. Разве плохо быть просто вместе? Видеть, как все счастливы, и не ломать себе голову.

Все-таки права мама: пусть призвание само Майку находит, если ему хочется.

Кто ищет, тот найдет.

В тарантасе

– Ну-с, приступим?

В мастерскую мастера Леши влетел Никифор – встрёпанный и чем-то смущенный. «Взбучку получил», – подумала прозорливая девочка, одновременно решив, что блондинка в тюбетейке здесь ни при чем. Но тогда кто?

– За дело, корявка!

На возражения у Майки не осталось времени. Она мгновенно оказалась на лежанке. Никифор прикрепил ей ко лбу, запястьям и лодыжкам металлические кругляши.

Девочку собирались замерять. Неизвестно от чего и для чего, но Майка даже пикнуть не посмела.

Никифор встал у изголовья – так, чтобы Майка могла лишь ощущать его присутствие.

– Тебе удобно? – спросил он.

– Да, наверное.

И правда – кресло было будто специально для нее сделано. Она полулежала в нем, как на седьмом небе.

«Вот бы кровать себе такую», – принялась было воображать Майка, но огоньки перед ее глазами заискрились еще ярче и игривей. Они притягивали взгляд, вынуждая ни о чем не думать, а только внимать. Девочка попыталась понять, о чем они толкуют…

…и погрузилась в тарантас.

Внутренности у открытой повозки были розовые с неясным, расплывчатым рисунком. Невидимые скакуны несли возок по неведомым пригоркам, а Майка только диву давалась.

Мир, в котором она очутилась, был переливчато-подробным. Вот, кажется, где-то в далекой дали маячит темная точка, но стоит захотеть, как она сама собой укрупняется, оказываясь упитанным белым барашком невозможной четкости и полноты.

Тарантас мерно покачивался, а девочка могла играючи рассмотреть все, что находилось от нее на порядочном расстоянии.

– Ты видишь? – донесся до нее голос Никифора.

Глаза девочки послушно различили жемчужную пустыню, затем каменную гряду и наконец тот самый камень, подтолкнувший ее в нужном направлении. Его собратья были светлы, некоторые уже безлики, кто-то зиял в Майку пустотой, рассыпаясь на глазах, а он был еще полон собой, напоминая древнюю виноградину. Изумительный камень еще шевелил извилинами, неохотно расставаясь с жизненным соком – он еще жил.

– Нет, не туда, ближе, – направил Майку невидимый Никифор.

Девочка глянула. Среди яркой, живой зелени она различила крошечное белое пятнышко – самодельную корону на пупырчатой голове жабьей королевны.

Она была такой же улыбчивой, как и прежде, но цвет имела другой: шкурка королевны темнела на глазах, будто наряжаясь в особую шаль – затхлая бурая зелень расползалась во все концы рыхлого тельца. Болотную золушку душила настоящая жаба.

В следующий раз Майка обойдет болотце стороной.

Но вот где-то сбоку мелькнуло что-то яркое. Майка навела резкость.

– Галстух! Она видит галстух! – гналась за кем-то Лизочка, в этом Подробном мире похожая на рыжую лисицу.

Неподалеку гулял пропавший Сонька. Он собирал наливные яблочки, да и сам был похож на задорный, крепенький фрукт, который радует собой на весь мир. Вокруг него по кругу катались Толстый и Тонкий. Сидя один за другим, они выгуливались верхом на Меринокобыле, как в цирке… Все были счастливы: и Толстый с усами, и Тонкий без усов, и Кобыла в косичках, и Мерин с ежиком…

Тут Майка приметила одну странность. Путешествуя в тарантасе по Подробному миру, она легко узнавала лишь тех, кто был далеко от нее, а вблизи могла угадывать лишь смутные очертания. Девочка будто одела бабкины очки: дальнозоркость здесь сочеталась с близорукостью, создавая Подробному миру новый объем – он то показывал несказанную глубину, то был плоским, как картонка.

– Большое видится на расстоянии…

Говорить вроде бы начал Никифор, но закончила фразу женщина в просторном одеянии.

Она сидела рядом с Майкой на скамеечке тарантаса и разговаривала с ней, как с давней знакомой. Школьница была уверена, что знает ее, но, как ни силилась, не могла вспомнить ни имени, ни фамилии спутницы.

Особа – вот единственное, что могла сказать про нее девочка.

Женщина была так близко, что казалась сгустком цветного тумана.

– Сойди, – повелела знакомая незнакомка и канула вместе с тарантасом.

Майка оказалась в кромешной тьме…