Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

«Дедский мир»

Гудки повторились. Один короткий, два длинных, и еще три длинных.

– О-ко-ло ви-да-ла, – сложились в голове девочки странные слова.

Детина-мальчик-Васенька объявлял тревогу.

Лампа на письменном столе лихорадочно замигала, незаметные прежде створки в центре стола откинулись, расталкивая бумаги и книги, из круглого отверстия выехала подставка с металлической чашей, полной белоснежной пены.

«Как взбитые сливки», – подумала Майка.

Никифор дернул за веревочку, болтавшуюся справа от него, за спиной Майки что-то грохнуло, вызвав дрожание оконных стекол и книжных витрин.

Девочка испуганно обернулась. Дверь директорского кабинета лежала на полу, а проем оказался затянут тонкой переливчатой пленочкой, похожей на молочную пенку.

– «Показуха» – пояснил ученый бородач. – Показывает все, что хочешь. Ну, в пределах разумного, конечно.

Он зачерпнул пену из чаши и залепил ей уши, сделавшись похожим на обмороженного чебурашку.

Майка хотела прыснуть, но не посмела: директор Пан был серьезен.

Склонившись над горкой пены, он кивал, будто кому-то внимая, а сам изредка приговаривал.

– Да… взлом… так… понимаю… продвинулись?.. далеко?.. потери?.. Двухголовая копытом бьет? Пусть бьет. Она за себя постоит… Кто еще? Кто?!! – Никифор заволновался. – Ее надо изолировать. Она нам очень нужна. Повторяю: нужна очень! У нее еще полуглавный выход в последней части. Плачет-рыдает? Пускай. Она по-другому не может. Да! Такая у нее роль… Куда девать? Куда-куда, да хоть под лестницу… Что еще?.. Ясно… сейчас уловлю…

Никифор поглядел на экран и повелел:

– Гражданка «Показуха», явите входной сектор.

Белое пространство пошло рябью – Майка увидела полчища серых ежей со зверскими физиономиями. Клацая острыми зубами, они лезли из небольшого темного отверстия и заполняли собой гладкое белое пространство, похожее на кухонную раковину.

«Зараза! Зараза! Зараза!» – мигали в углу экрана тревожные слова.

– Обзор ясен. Высылайте «бригадира», – Никифор опять говорил в пену. – Нет, шестерка слабовата. Седьмого давайте. Да, его, – по раздельности продиктовал главный начальник «Детского мира». – На старт! Внимание! Марш!

В тот же миг на экране полчища ежей накрыла мохнатая белая тряпка. Она закружилась, завертелась, вбирая серость и оставляя после себя яркое белоснежное пространство.

– Что ты видишь? – спросил у Майки Никифор.

– Ветошь и злых ежиков из трубы.

– Кто побеждает?

– Чистота.

– А у меня «наши», – сообщил директор, с интересом глядя в «Показуху». – Вот еще немного и Штирлиц окончательно перехитрит Мюллера.

Майка сверилась с экраном: там тряпка домывала кухонную раковину. От серости не осталось и следа.

– Мы разве не одно и то же смотрим?

– В «Показухе» каждый видит то, что ему удобней. Картинки разные, а смысл один.

– Какой?

– Победа будет за нами.

Горнист вновь подал голос: два коротких, один длинный.

– У-нес-ло, – распознала девочка.

«Чистота! Красота!» – тут же замигали в углу экрана успокоительные слова.

– А с кем мы воюем? – спросила Майка.

– С «Дедским миром».

– С кем? – Майке показалось, что она ослышалась.

– С «Дед-ским ми-ром», – по слогам произнес Никифор. – У хитрованцев небогатая фантазия и большое желание играть против наших правил. Так и повелось: мы – «Детский мир», а они – «Дедский».

– Забавно.

– Иногда забавно, – признал директор, стряхивая пену с ушей назад в чашу. – Вот как сегодня, когда проблема оказалась пустяковой: хитрованцы подделали доносчика и вторглись на нашу территорию.

Чаша скрылась в отверстии стола, створки сомкнулись.

– Но мы победили, – полуутвердительно сказала Майка.

Теперь «Показуха» являла сияющую кухонную раковину. Пропала и тряпка, и серые ежи.

– Мы отстояли свою неприкосновенность, – сказал Никифор и щелкнул пальцами.

Посудина с пеной опустилась вглубь стола, створки захлопнулись.

– У нас с хитрованцами такой давний конфликт, что уже трудно сказать, кто первый начал, – сказал Никифор. – Проще считать, что конфликта нет, а есть непростое соседство и вечное противостояние.

– Единство и борьба противоположностей, – само собой соскочило с Майкиного языка. Лопоухий «вундеркиндер» Минька все-таки чему-то ее научил.

– Точно так. Плюсу полагается минус, а умножению – деление. Не бывает света без тени, не бывает дня без ночи. Если мы считаем себя солнцем, то противная сторона именуется луной. И наоборот.

– Это с какой стороны посмотреть, – кстати ввернула Майка любимую папину фразу.

– Гражданка «Показуха»! – выкрикнул вдруг Никифор. – Модель мироздания, пожалуйста.

На экране прорисовался круг, разделенный пополам извилистой линией. Одна часть круга была белой, другая – черной. А в каждом поле красовалось по пятнышку: на черном – белое, на белом – черное.

Майка знала его. У них дома висел календарь с таким знаком. Он обозначал что-то мудрое и вечное.

– Красиво.

– Правильно, – сказал Никифор. – Мы – с одной стороны, они – с другой. А вместе мы образуем круг.

– А что означают эти пятнышки?

– Контрольные кляксы? Это наблюдатели. Ведь каждая сторона в праве знать, что происходит в стане противника. Так нам удается удерживать равновесие. Ни вашим, ни нашим.

– Как же? Мы ведь только что победили?!

– Мы удержались в границах, – поправил Никифор. – В масштабе мироздания победителей нет. Каждому свое. Детям – «детское», дедам – «дедское».

Майка перебрала все вышесказанное в уме. Непросто, но, кажется, понятно. Непроясненным оставался лишь один очень важный вопрос.

– А кто такие хитрованцы?

Хитрованцы

Было видно, что вопрос не очень приятен Никифору.

– Сначала хитрованцами назывались те, кто использует дароносцев в своих темных целях, – с усилием произнес он. – Те, кто вынуждает их до времени растрачивать свой дар, а когда талант иссякает, они бросают обнищавших на произвол судьбы.

– Разве так можно?

– Нельзя. Но если кому-то очень хочется, то получается, что можно.

– А какие они?

– Разные. Очень разные. Среди них много тех, кто не слышит.

– Ушей нет? Инопланетяне? – ахнула девочка.

Никифор подавился смешком.

– Нет, конечно. С ушами у них все в порядке. Беда с внутренним слухом. Они слушают, но не слышат.

– Не могут?

– Или не могут, или не хотят, а чаще всего вначале не хотят, а затем уже не могут. Хитрованцем стать не так то легко. Нужен особый склад характера, своя конфигурация ума, чрезвычайные обстоятельства. Редко кому настолько не везет, – Никифор кое-чего недоговаривал, но десятилетнему ребенку это было необязательно знать.

– А можно их узнать? Есть у них какой-нибудь знак особый? Глаза красные или, может, зубы, как у вампиров.

Никифор улыбнулся: ну, дитя, ей-богу.

– Нет, ни рожек у них нет, ни хвоста. Да и копытца отсутствуют. У них другая печать, – директор понизил голос.

– Печать? – Майка затаила дыхание.

– У хитрованцев другие глаза.

– Какие?

– Никакие.

– Какие «никакие»?

– Мертвые.

– Они – мертвецы! – воскликнула Майка и едва не захлопала в ладоши, – «Кладбище домашних животных-раз»! «Живые мертвецы возвращаются-два»! «Кошмары на улице Вязов – раз-два-три»! Помните, как там Фредди Крюгер, весь красный, как вареный рак, с бензопилой! Жух! Жах! Тра-та-та! – тараторила девочка. Майка страшно боялась фильмов ужасов и потому страшно любила их смотреть.

Никифор побледнел:

– Будет тебе наговаривать. Хитрованцы живые. Нормальные живые люди с нормальными мертвыми глазами.

– Как живые могут быть мертвыми?

– Они пустые, ничем не освещенные, как дерево с трухлявым нутром. Вроде бы растет дерево и цветет даже, а внутри, кроме жучков и пыли, ничего. Мертвые глаза, как два дупла, ничего не выражают: в них нет ни печали, ни радости, ни сочувствия. Зависти – и той нет.

– Они злые? – уточнила Майка. В устах Никифора нехорошесть хитрованцев была какой-то неубедительной. Ну, глухие у них внутренности, так и что ж с того?..

– Опустошенные. А ведь от внутренней пустоты можно много дров наломать. Им все равно и одинаково – ведь они только свою пустоту и могут слышать.

– Почему их в тюрьму не посадят? Взяли бы и отправили их куда-нибудь далеко, чтоб не мешали.

– На сто первый километр? В Сибирь? В Саратовскую глушь?! Молодец! – он хлопнул в ладоши. – Вот и сошлют одной из первых Майку Яшину. А следом – ее маму, папу, ну и бабку-соседку в придачу, чтоб неба не коптила.

– Нас-то за что? Мы – хорошие!

– А как узнать, хорошие вы или трухлявые хитрованцы?

– По глазам, – неуверенно предложила Майка. – Они же у нас живые.

– Так хитрованцы тоже себе на уме. И они тоже умеют читать по глазам. А еще они могут пускать пыль, наводить морок и вынуждать других закрывать глаза на самые очевидные вещи. И вот представь: увидят они светлого ребенка с хвостиками-косичками, да и объявят его «врагом народа».

– За что? – впечатлительная девочка мигом представила себя в далекой дали, в зле и холоде, и чуть не всхлипнула. – Я не виновата!

– Ты – другая, на хитрованцев не похожая. Рядом с тобой их трухлявость яснее и заметней. Чем ярче свет, тем чернее тени… – Никифор выдержал многозначительную паузу, чтоб девочка прониклась, а затем продолжил. – И вообще, кто сказал, что они не могут жить там, где хотят? Они тоже люди, и имеют все человеческие права. Ну да, глаз тухлый, так ведь за это не сажают. Кстати, не всякий хитрованец совершает дурные поступки, многие просто бездействуют. Ничего не делают. Ни плохого, ни хорошего. Как колода посередь дороги, – Никифор усмехнулся. – Глупость ты сказала, корявка. Тюрьма-сума и прочая ерунда нашему подлунно-подсолнечному миру не подходит.

– Что же миру делать?

– Шить сарафаны, кружить, веселиться, – пропел чудак. – Бегать, смеяться, играть, кувыркаться…

Он не умел подолгу быть серьезным. Не директор, а просто чудо.

Запорное слово

– Что делать-то?! – теперь Майка рассердилась почти по-настоящему.

Она тут судьбы мира решает, а этот дурак-директор песенки поет. Как маленький, ей-богу.

– Ничего! – сказал Никифор. – Тебе не надо делать ни-че-го. Пока. Только избегать. Не попадаться хитрованцам на глаза, раз еще не дозрела.

– Откуда мне знать, кто хитрованец, а кто хороший человек. Сами же говорите, на лбу у них не написано, – буркнула Майка.

Никифор огляделся по сторонам и прошептал:

– У них запечатаны уста.

– Печатью? – съехидничала девочка. – Или клеем?

Ее проводник явно валял дурака, и мириться с этим она не собиралась.

– Словом. Чтобы никто не разглядел их внутренней трухи, они запираются, прячутся, с помощью особых Запорных Слов.

– Плохих слов? – уточнила Майка.

– Разных. В том и сложность. Плохими словами запираться ненадежно – их мы вмиг распознаем. Куда чаще запираются красивыми словами. Нет ничего опаснее зла, которое выдает себя за добро. Ты ему доверяешься, тянешься за ним, а оно – раз! – и ударит исподтишка.

– Ну, нет, я так не играю, – заявила девочка.

– И правильно делаешь, – похвалил Никифор, а далее заунывно пропел: – И сказал упырь упырю:

 
«Я тебя сейчас запорю».
«Запори!», «Запорю!» «Запори»,
– друг на друга кричат упыри… —
 

Никифор тосковал не на шутку.

Майка потрясла головой: печальные знания в нее плохо помещались. Попрыгать бы надо, чтоб утряслось как-то.

– Ну, попрыгай, – повеселев, предложил Никифор.

Майка хихикнула и для приличия скакнула пару раз.

Помогло.

– Ну-с, гражданка «Показуха», а теперь явите-ка нам пособие из шестой части тринадцатой речи, – повелел экрану директор.

Там побежали задумчивые темные волны.

– Да, ту самую. Про слова. Красивые и некрасивые, – уточнил он.

«Показуха» разукрасилась цветочками и травкой, изображая веселую полянку.

– Корявка, скажи плохое слово, – попросил Никифор.

Майка покраснела: «неужели он думает, что я…».

– Знаешь-знаешь, – поторопил ее Никифор. – Ну, любое!

– Мормышка! – наобум ляпнула девочка.

На рисованной полянке возникла женщина с маленьким ребенком. Они сидели на травке и блаженно жмурились солнышку.

– Мама! Мама! Я хочу летать, как птица! – закричал ребенок.

Женщина ласково ему улыбнулась и протянула руки:

– Ну, иди же сюда, мормышка ты моя…

Движение на экране замерло.

– Какой отсюда вытекает вывод? – спросил Никифор.

– Мормышка – хорошее слово, – предположила Майка.

– Да, не такое уж оно плохое. Гражданка «Показуха»?! – директор поглядел на экран.

История продолжилась. Женщина взяла ребенка на руки, тот, готовясь к полету, раскинул руки и счастливо засмеялся.

– Чего раскричались! – на экране явилась новая женщина.

Она была одинокая и от света веселого солнца выглядела злее некуда.

– Орут, понимаешь, порядок нарушают, не видите правила написаны? – залаяла она. – Нельзя тут валяться. Ходят тут всякие. Мормы-ы-ы-шка, – передразнила женщина-злюка женщину-мать. Ребенок заплакал. История кончилась: малыш застыл в беззвучном крике, на лице его мамы был написан испуг, а злюка гадко улыбалась.

– Что скажешь теперь? – спросил Никифор.

– Кажется, поняла. Мормышка и хорошее слово, и плохое.

Половинка двери, лежавшая на полу, вернулась на прежнее место – спряталась «Показуха».

– Главное в слове – не набор звуков, – сказал директор Пан. – Бывает, одно и то же слово может означать самые разные вещи.

– Знаю-знаю, – сказала Майка, вспомнив недавний урок, – «Коса» – это коса из волос на голове, в реке бывает песчаная коса, а еще смерть с косой приходит.

– Да, слова выглядят одинаково, а означают разное. Вот в чем главная трудность. Как узнать в красивом слове трухлявое нутро? Ты умеешь смотреть сквозь ореховую скорлупу?

– Нет, не умею.

– И я невооруженным глазом не умею, и никто из людей не умеет, а ты попробуй угадать, где целый орешек, а где пустышка-гнилушка.

– А вот и нет! – воскликнула девочка. – Все очень просто. Послушать можно. Если внутри бьется, значит, орешек с ядрышком.

– Майя, – Никифор посерьезнел. – Ты знаешь, что ты – гений?

Девочка смущенно потупилась.

– В том-то и фокус, – сказал он. – Нужно уметь слышать смысл слов. И если ты научишься слышать, что тебе говорят, то запросто угадаешь хитрованца. Каждый хитрованец прячет себя особыми запорными словами. Звучать они могут по-разному. Иногда красиво, иногда не очень, а бывают такие запорные слова, которые просто восхитительны. Слушаешь и не веришь своим ушам.

– Какие например?

– Справедливость, Равенство, Братство, Мир, Любовь, Закон, Неподкупность.

Майка испуганно заморгала.

Директор не верил в правдивость Больших и Главных Слов, и десятилетнего ребенка это очень беспокоило.

– Ну, вот, скажем, болит у тебя зуб, – пустился Никифор в дальнейшие объяснения. – Ты приходишь к врачу, а он домой собирается. Говорит, что время приема закончилось, а ему пора ужин кушать. Ты плачешь, ты говоришь, что у тебя голова от боли раскалывается, ни спать не можешь, ни есть, ни жить. А врач в ответ только и знает: «Равенство! Равенство! Почему всем можно работать от звонка до звонка, а я сверхурочно пахать должен?!» И уходит.

– Вот же гад, какой!

– Формально он прав, а по-человечески?

– Хитрованец!

– И какое у него Запорное слово?

И пока Майка думала, директор со скоростью необыкновенной умчал ее еще куда-то и поставил перед другой – матово-стеклянной – дверью.

– Демагогия, – сказала Майка.

Ай-да, Марь-Семенна с ее секцией марафонного кросса.

В хрусталях

Таблички на двери не было – и правильно. Ни тогда, ни позднее Майка не смогла подобрать нужного названия кабинету Феи Телянчиковой.

Он был несравненным: одновременно и пустым, и полным, и воздушным, и приземленным. Здесь все просвечивало, проглядывалось, переливалось – будто ворох мыльных пузырей, которые взяли, да остекленели.

Замысловатые колбочки-вазочки-трубки, которыми комната была набита сверху донизу, не бросались в глаза, а словно подкрадывались: вот, кажется, ты находишься в большом пустынном помещении, но стоит протянуть руку, как обнаруживается препятствие, которое при ближайшем рассмотрении оказывается огромной банкой с бесцветной жидкостью. Ты отступаешь, а там, на особой стеклянной полянке, произрастают хрустальные цветы. «Звяк-звяк, – предупреждают они. – Осторожно!». Ты обходишь их стороной, боясь повредить хрупкую красоту, но возникает новое препятствие: прозрачная стена. «Стук-стук, откройся», – ударяешь по ней пальцем, а чуда не происходит. Стена надежно запирает ту часть кабинета, где можно разглядеть небольшой столик из матового стекла, нему – такой же стеклянный стул, а на стуле – бирюзовый слоник, размером с кошку.

Майка залюбовалась на слоника: какой же милый!

Слоник возил зеленым хоботом по столу, сбивая в кучу бумаги, ручки, карандаши…

– Бумс, – это упала чернильница. На белом полу расплылось темно-красное пятно.

– Тоша, гадкий элефант! – из ниоткуда, словно соткавшись прямо из воздуха, перед слоником возникла Фея. Ножки ее были обуты во все те же яркие сапожки, а вот голову с туго заплетенной черной косой украшала пышная ярко-желтая хризантема.

Подхватив слоника, она отнесла его в глубину комнаты, где поставила на белоснежный комод возглавлять вереницу других элефантов – Тоша был из них самым крупным.

– Мумс, – толкнулась на Майку Тошина обида.

Фея погрозила пальцем, и он послушно замер, притворяясь безделушкой.

«А кто-то говорил, что доносчикам тут нельзя быть», – подумала девочка.

По каким-то приметам она угадала, что слоник – из той же породы, что и Майкины жужики.

– Ребенок, – стеклянная стена между Феей и Майкой растворилась, – я ожидала вашего присутствия. Мы должны провести доверительно-личную беседу… – она указала на бледно-голубой диванчик, который Майка поначалу приняла за пятно на белой стене.

– Займемся, – сказала Фея, усаживаясь на свой стеклянный стул, желтая хризантема возле ее уха затрепетала. – Имеются пожелания? Да, я вижу, у вас они имеются, – она оценивающе оглядела Майку. – Вы грезите о преображении. Ведь так?

Девочка не знала, что ответить: обманчивая пустота, Телянчикова, будто парящая на своих высоких каблуках… Ей показалось даже, что у нее двоится в глазах.

Майка поморгала, но легче не стало.

– Не отпугивайте наваждения, – сказала Фея. – Напротив, надо клубить его вокруг себя, притягивать… – она вытянула руки и зашевелила длинными пальцами, будто играя на несуществующем рояле.

Майка замерла, но кроме легкого перезвона стеклянных колб и вазочек, она ничего не разобрала.

– Вам еще незнакома фата-моргана. Воздушные замки обходят вас стороной, – снисходительно улыбнувшись, мелодично произнесла Фея. – Или вы минуете замки… – она приложила ко лбу ладонь и замерла, наподобие героини немого кино.

Задумалась.

Майка смиренно ждала.

– Предположим, вы почиваете, ребенок, – наконец вымолвила Фея. – Все вокруг только сон, который создан специально для вас.

Она ткнула пальцем в пространство перед собой, и Майке почудилось, что по воздуху разошлись волны.

– Все для вас, потому что вы придумали этот мир от самого начала и до самого конца…

«Вот уж вас я бы ни за что не посмела придумать», – мысленно возразила девочка.

– Ребенок! Вам хотелось бы иметь мир, в котором нет ничего чужого, а все только ваше, целиком и полностью?

– Да, наверное, – Майка напрягла воображение, пытаясь представить, как бы ей было в подобном мире. – Тогда все были бы добрые и хорошие… – ее мечта стала набирать силу. – Никто бы не ругался бы, а конфет было бы до самого неба. Шоколадных…

Звонкий смех рассыпался по залу. Фея чмокнула губами, будто целуя воздух. Слоник ожил. Из хрустальной вазочки, стоявшей перед ним, он зачерпнул что-то блестючее и метнул в Майку.

Девочка поймала. Конфета.

Развернула обертку… Шоколадная!

Надкусила… С любимой ореховой начинкой!!!

– Вы грезите о сладкой жизни? – спросила Фея.

– Грежу… Грезю… – запутавшись в словах, Майка смущенно умолкла.

– Ребенок, я открою вам тайну.

Фея наклонила голову, хризантема в ее волосах вновь затрепетала. Теперь цветок был похож на медузу с многочисленными ножками.

– Все неправда.

– Что «все»? – тайна открывалась Майке с трудом.

– Все, что вы видите. Ничего нет.

– Как же нет, если есть, – Майка растерялась.

– Это вам только так кажется. Встаньте, – повелела Фея.

Майка послушалась.

– Закройте глаза.

Майка исполнила приказ.

– Вы смежили очи, – и все исчезло, – произнесла красавица, ставшая для Майки незримой.

– Но вы же остались, – возразила упрямая девочка. – Я слышу ваш голос.

– Да, я еще есть, – разрешила Фея. Ее голос хрустнул, будто что-то разбилось. – Я есть, но очень ненадолго, – она умолкла.

Майка стояла, не смея открыть глаза. Тишина обступила ее ватной стеной. Майка сосредоточилась изо всех сил, стараясь разобрать хоть какой-то шорох. И не ошиблась.

Телянчикова лукавила. Молчание вокруг девочки было обманчивым: исподволь, вкрадчиво к ребенку стали просачиваться звуки. Вначале это было похоже на мерное речное течение. Отдаленный поток мчался куда-то и что-то нес. Затем к его голосу присоединился шепот ветра, а вот и первый явственный звук: «Бум-бум, бум-бум». Молоточек мягко постукивал по наковаленке, убыстряя движение потока и разгоняя ветер до нежной песни.

Майка слушала себя.

Она была живая, а значит, миру нельзя было притворяться придуманным. «Чепуха», – раз и навсегда уверилась девочка и открыла глаза.

Но Фея и впрямь испарилась. Не было и слоника Тоши – вереница элефантов на комодике красовалась без него.

– Ау! Где вы?

«Она и правда – неправда?» – с опаской подумала Майка, но тут же отмела эту неуютную мысль.

– Мумс…

Девочка заглянула под матовый стол и увидела там Фею, которая, скрючившись, держала на руках своего элефанта-непоседу. Заскучав, слоник Тоша играл хоботом с лепестками хризантемы.

– А я вас вижу, – сообщила девочка.

Фея выбралась из-под стола. Она была огорчена, хоть и старалась выглядеть беспечной.

– Хотите еще конфету? – спросила она.

– Да, но сладкого много нельзя. Вредно, – с сожалением произнесла Майка.

– Вам и никому другому решать, что полезно, а что нет, – в голосе Феи проступила досада. Теперь он и впрямь звучал надтреснутым. – Это ваш мир. Ваш! Это вы придумали его и все вокруг только ваша иллюзия! – она топнула сапожком. – Разве плохо?

– Хорошо, – кивнула Майка. – А если однажды окажется, что он все-таки настоящий…

– И пускай! Зато у вас будет множество приятных дней позади, когда вы считали, что мир создан для вас одной! Живите настоящим, ребенок. Ведь наше бытие – вечно длящееся сегодня. Вчера нет, как нет и завтра. Только сейчас! Сегодня! Себе! – воздух вокруг нее вновь всколыхнулся. – Ну! Попробуйте!

Майка стояла как была.

– Я не могу, – смущенно призналась она.

– Вас что-то гнетет?

Если бы Майку спросил кто-то другой, то она, конечно, сказала бы «нет». И не соврала бы. Но под бездонно-черным, прекрасным взглядом Феи Майка не устояла: она сказала такое, в чем и себе признавалась лишь самым краешком.

– Я не очень красивая, – полушепотом произнесла она.

Фея Телянчикова рассмеялась – по комнате будто разбежались сотни хрустальных колокольчиков.

– Вы очаровательны, когда говорите глупости, – сказала она затем с извилистой улыбкой. – Вы правильно их говорите, это производит впечатление, но не забывайте, что глупости – это всего лишь глупости. А правда в том, что мы настолько красивы, насколько хотим. Надо лишь признать свое право жить для себя.

Слоник в ее руках согласно продудел.

«Неземная женщина», – с восторгом подумала Майка.

– …Совсем одна, опять одна… – нараспев произнесла красавица известную строчку.

Майке стало до яснейшей прозрачности ясно, что Фея Телянчикова любит быть сама по себе. Красивая, тонкая…

– Да, мне тоже очень понравился стишок, – сообщила девочка, чувствуя себя обязанной что-то сказать красавице.

– Стишок? Какой стишок? – Телянчикова вмиг заледенела, а голос ее оделся морозной стужей. – Я не пишу стишков.

– Конечно-конечно! Вы не пишете! – поспешила согласиться Майка. – Он не ваш стишок. Его тетя Сима придумала. Ну, та самая из леса…

Глаза Феи расширились и будто еще больше почернели. Ее взгляд из прохладно-успокоительного преобразился в обжигающе-жгучий.

Школьница испуганно попятилась и забормотала:

– Прекрасный стишок… Про ресторан, кажется. Мне очень понравилось, я его наизусть сразу выучила… Сидит. Одна. Без ложки с вилкой. Вся оскорбленная до дна. Остыл обед. Судьба постыла. Сидит. Голодная. Она…

Красавица вознегодовала:

– Стишки? Кенгуру? Я?!

«Да, точно! Тетя Сима не только похожа на кенгуру, она кенгуру и есть», – сделала девочка судьбоносный вывод, от которого тут же отвлеклась.

– Ложь! Клевета! – Фея уже полыхала огненной головешкой, острые каблучки сапог впивались в пол, хризантема в волосах ядовито зажелтела. Где-то за Майкиной спиной жалобно зазвякали стеклянные цветочки.

– Мумс, – укорил ребенка бирюзовый слоник.

– Вы, ребенок, еще слишком малы, чтобы принимать на себя такую ответственность, – голос волшебницы теперь был уже слишком звонок. Он был острым, как тысячи разбитых хрустальных колокольчиков.

Фея Телянчикова махнула Майке «брысь» и отвернулась. Доверительный разговор был окончен.

«Никогда, – обещала себе девочка, пробираясь к двери сквозь стеклянный лабиринт. – Никогда-никогда не буду говорить лишнего. Пусть меня хоть за язык тянут».

Наивная.