Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Дёма и Гогия

Из всех помещений, которые существуют на свете, больше всего Майка боялась кабинета директора. Ей даже к зубному врачу было не так страшно ходить, как на ковер к Марь-Семенне в ее небольшую комнатку на втором этаже.

Директор школы-гимназии номер двадцать девять была серьезным человеком: она круто кудрявилась волосами, блестела большими каменными бусами, ширилась всем телом, всех видела и все замечала.

Если Марь-Семенна шествовала по школе, то услышать ее можно было и без всяких ушей. Она плыла, как большой корабль, а ученики бежали впереди – прятаться. От топота множества ног половицы потихоньку дрожали, а учителя спешно цепляли одинаковые лица – они все делались радостные, а глаза у них блестели не хуже каменных директорских бус.

К Марь-Семенне все относились с особым чувством. Даже Майкина мама не пускала ее на порог: снимать мерки для новых платьев она специально ходила к директрисе на дом.

– …потому что хлеб за брюхом не ходит, – объясняла мама.

Судьба долго миловала Майку. Девочка видела директрису крайне редко и издалека, а знала про нее только одно слово.

Демагогия.

В их гимназии всем было известно, что Марь-Семенна любит припечатывать этим словом самые разнообразные явления жизни.

Смешное слово. Майке оно даже нравилось. Она представляла себе двуликого мальчика. Одно лицо у него называлось Дёма, а другое – Гогия.

– Вах, нэ? Ты чего такое говоришь, товарищ, – так Майка представляла себе Гогию.

– У меня к вам дело ответственной важности, – будто бы отвечал ему Дёма. – Я хочу проинформировать, что земля круглая и вертится целыми днями годы напролет.

– Как шаверма-шаурма, да? – ерничал смешливый Гогия. – А чего мы стоим и не падаем, если круглая твоя земля?

– Потому что гравитация, – пояснял Дёма.

– Э, товарищ, какой-такой гравий-та. Не годится так, когда сковородку покупать надо, еду варить-кушать, жить, чтобы на счастье и в добре, – говорил весельчак Гогия.

– Но как же… – горячился умник Дёма.

Так и болтали они ни о чем – Дёма и Гогия – два лица одного двуликого мальчика.

Представлять его Майке было интересней, чем думать, что же в действительности значит это слово.

– Демагогия, – вслед за директрисой повторяла Мирелла-Валерьянна из параллельного класса. Так она отчитывала двоечника Витьку.

– Демагогия, – ругался физрук Ковыляев, когда его команда не побеждала на районном футбольном первенстве.

– Демагогия, – по непонятному поводу ворчал неизвестный Майке дед с палкой, преподававший что-то сложное в старших классах.

– Демахохия, – даже безымянная старушка-уборщица любила выражаться, если ребята шастали по свежевымытому полу.

Взрослые кидались этим словом почем зря, а Майка тихонько веселилась: она фантазировала себе новую болтовню Дёмы и Гогии и так увлекалась, что почти забывала про его главную любительницу.

«Директор – сам по себе, а я – сама по себе», – надеялась Майка.

Не тут-то было.

В их класс директриса пришла в самый неподходящий момент. Всевидящая Марь-Семенна будто знала, что Силиверстов извазюкает доску своими письменами, что Варька Левес обольется водой из вазочки с цветами, а Майка будет во всеуслышание обещать Великановой выдрать ей за подлость все космы. В общем, четвертый «А» развлекался, как умел. Спешил вкусить свободы: перемена закончилась, Лины-Ванны все не было, и этим грех было не воспользоваться.

Все галдели наперебой, а Майка уже была близка к тому, чтобы привести в исполнение свой приговор, но тут грохнула дверь, и в классе моментально сделалось тесно.

– Где ваш педагог? – сказала Марь-Семенна.

Директриса перебегала глазами от одного к другому, словно Лина-Ванна спряталась в кого-то из учеников.

Когда Майка встретилась взглядом с директрисой, ей показалось, что на ее плечах повисли гири. Хорошо хоть глядела Марь-Семенна не очень долго – ее отвлекла Лина-Ванна.

– А сейчас, ребята… – вбежав в класс, начала она и, увидев важную гостью, осеклась. – Здравствуйте.

– Пройдемте, – сказала Марь-Семенна, указывая бледнеющей учительнице на выход.

Та подчинилась.

– Убьет, – уверенно заявил Коновалов.

– Прочтет мораль, – возразил Беренбойм.

Дети сорвались со своих мест и сгрудились у двери, вылавливая обрывки непростого разговора.

Лина-Ванна говорила про «впервые», про «не знаю, как получилось»…

Марь-Семенна молчала. Тяжко.

Лина-Ванна говорила про «высокие показатели успеваемости», про недавний открытый урок, про победу на олимпиаде по математике.

Марь-Семенна молчала. Мучительно.

Лина-Ванна говорила про «потребность ребенка в движении», про «навыки неформального общения».

– Во загнула, – восхитился Силиверстов.

А остальные молча согласились: Лина-Ванна не даст их в обиду. Все объяснит.

Но тут и Марь-Семенна вымолвила свое слово.

– Демагогия.

И всем сразу стало ясно: добром это не кончится.

Как в воду глядели.

Сказав что-то совсем неслышное, директриса ушла. На том уроке девять человек – и даже Великанова – получили двойки.

А после урока Майку вызвали.

– За что? – испугалась она в ответ на указание Лины-Ванны.

Та лишь глаза округлила, будто боялась не меньше девочки.

«Вы, наверное, дурно себя ведете», – нашептал ей вежливый Дёма, когда Майка плелась в директорский кабинет.

Девочка вздохнула: да, балуется, озорничает, учится плохо и недостойный человек.

Она была готова провалиться сквозь землю.

«Вах, какая незадача! – проговорил отзывчивый Гогия. – Слушай, чего скажу. Молчи себе, не думай ничего, подожди, чтоб пар у человека вышел, а как выйдет, так в ноги прямиком вались, плачь-кричи».

– Ну, уж нет, – решительно заявила Майка.

В ногах валяться она, конечно, не собиралась.

Путь к директору оказался вполне длинным, чтобы Майка перебоялась настолько, что, открыв дверь, ей сделалось в общем-то все равно. Напротив, девочка яснее ясного поняла, что директриса ничего с ней сделать не сможет, а на ее особое слово у есть целых два:

«Дёма» и «Гогия».

– Ты хорошо спишь? – Марь-Семенна сидела за большим столом и всем своим величием выражала девочке участие.

– Да, хорошо, – пролепетала Майка.

– Почему у тебя бледный вид? Не болеешь?

– Нет, не болею.

– Спортом занимаешься?

– Да, на физкультуре мы бегаем, прыгаем, а раз в неделю ходим в бассейн.

– Мало, – покачала головой Марь-Семенна. – Твоему организму нужны дополнительные физические нагрузки, чтобы спать и не просыпаться, когда не следует.

– Спасибо. Но я и так долго сплю. Сегодня школу чуть не проспала, – нечаянно проболтавшись, Майка осеклась.

– Молодец, – сказала Марь-Семенна. – Спи. Полезно спать и лишнего не видеть.

– Но я поспела. Всего на пять минут опоздала, – на всякий случай сообщила девочка.

– Знаешь, сколько всего за пять минут произойти может? Помни, – Марь-Семенна глядела Майке прямо в глаза, будто выглядывая в них что-то особое. – Не верь. А звать будут – не ходи.

Девочке показалось, что еще немного, и она грохнется на пол прямо здесь, в приступе фальшивого сна.

Но обошлось.

«Вах-вах», – шепнул ей Гогия. «Ты одерни, Майя, покров», – что-то сложное сообщил ей Дёма.

– Я подумаю, – оживая, сказала девочка.

– А в спортивную секцию я тебя все равно запишу. Будешь бегать марафон, – вслед за ней ожила и директриса.

– Я подумаю, – повторила девочка.

– За тебя есть кому подумать. Ступай и помни мои слова, – Марь-Семенна прищурилась. – Не всяк, кто учит – учитель. Ясно?

– Ясно, – кивнула Майка, которой было ровным счетом ничего неясно.

Но что она могла ответить взрослому человеку?

– Спорт? Вот и правильно, – обрадовалась мама на известие Майки. – Полезно для здоровья и воспитывает волю к победе.

– Мне и своей воли хватает, – пробурчала девочка.

– Может, расти быстрее станешь, – сказал папа.

– Скорее, уменьшусь, – заявила Майка. – Если все время трястись от этого марафона, то можно только уменьшиться. Как мука в банке.

Ей не хотелось бегать по указке.

Помощь пришла с неожиданной стороны.

– Кто сказал? Директор? – подозрительно спросила бабка. – С чего бы директору волноваться за здоровье вашей дочери? Она ведь у вас не дочка президента. Если уж вам так хочется, запишите Майю в секцию плавания – это уж точно не повредит.

На том и порешили.

Урок французского

Майка не успела понять, как здесь очутилась. Шли, болтали себе, но вдруг все вокруг закружилось-завертелось, Никифор шепнул «за тобой придут» и втолкнул в ослепительное пространство.

Из окна размером во всю стену, потоком лился солнечный свет, рисуя на паркетном полу карамельный квадрат. Одна стена просторного класса была целиком зеркальной, по двум другим тянулась длинная поперечная перекладина. Выстроившись буквой «Г», за перекладину держались люди. Прямо, как в очереди за «Справедливостью», только там, где у «Г» заканчивается маленькая палочка – было не окошечко, а крошечная женщина в черных брюках и свитере.

Изящная учительница была похожа на фарфоровую статуэтку. Спину она держала прямо, а нос высоко, шишечка из голубых волос горделиво венчала ее голову. Ножки учительницы были обуты в мягкие туфли-тапочки, носы которых глядели в разные стороны, как у Чарли Чаплина. В руке она держала тонкую указку.

– И раз, и два, и три, – напевно повторяла дивная женщина, помахивая палочкой, как дирижер.

Ученики послушно отставляли ноги в сторону.

– Поворот.

Люди у перекладины повернулись спиной к учительнице и лицом к Майке.

Все они сделали вид, что не заметили гостьи. Только двое, исполняя нужные движения, при виде Майки закривлялись и загримасничали: благо, учительница не видела их лиц.

Толстый и Тонкий, веселые Задирики, все в тех же полосатых комбинезонах-трико тоже учились балету.

– Merci! Всем спасибо! – произнесла учительница. – Небольшая пауза.

Очередь рассыпалась. Одни стали делать наклоны вперед и назад, другие затрясли уставшими ногами, третьи просто прислонились к перекладине и, сложив руки на груди, глядели, как Толстый и Тонкий, разыгрывают новое представление.

– Аллё-гараж! – позвал Тонкий и полез на плечи к Толстому.

– Гараж-аллё, – недовольно ответил большой Задирик, стряхивая с себя непрошенного гимнаста.

Тонкий шмякнулся на пол, распластавшись, как лягушка, но тут же взвился снова.

– Молился ли ты на ночь, Дрозомуха?! – запищал он и повис на бычьей шее Толстого, изображая душителя.

– Нет повести печальнее на свете, чем участь дрозомух в кордебалете, – прохрипел Толстый, тряся усами.

Миниатюрная учительница подошла к Майке. Она едва доставала девочке до плеча.

Глаза у нее оказались разноцветные: один был светло-карий, как леденец, а другой – синел веселой незабудкой.

– Parlez vous français? – спросила разноглазая куколка.

Девочка захлопала глазами: Парле? Франсе?

Крошка посыпала легкими звуками, совершенно ясно сообщавшими, как она рада видеть девочку, проделавшую такой немалый путь от своего дома, до этого класса…

Майка не знала французского, но фарфоровая женщина изъяснялась так доходчиво, что понять ее не составляло никакого труда. Она говорила будто не сами слова, а сразу их смысл.

Учительница танцев была действительно рада видеть Майку. Разве не чудо?

Вблизи она выглядела еще милее: молочно-белая кожа, нежный румянец, длинные стрелки ресниц, сияющие глаза.

«Куколка!» – мысленно восхитилась Майка.

– …меня зовут Гаргамелла Арманьяк, – французский смысл неожиданно оделся русскими словами. Женщина протянула девочке руку и зачем-то уточнила. – Девица Арманьяк.

– Девочка Яшина, – представилась девочка, отвечая на рукопожатие. А затем тоже уточнила. – Майя.

Глаза учительницы выкатились еще больше и красивее.

– Майя?! Ах, гениально! – воскликнула она. – Manifique!

После чудесного слова «манифик» Гаргамелла расцвела, ухитрившись сохранить лицо идеально гладким, ровным, без единой морщинки. Куколка, как верно подметила Майка.

– Что ж, посмотрим, – она легонько коснулась Майкиной руки и прошла вместе с ней к зеркальной стене, где стояло несколько стульев.

– Переходим на личности! – звонко, на весь зал произнесла она.

Ученики мигом образовали очередь. Только двое все никак не могли найти себе места. Толстый и Тонкий суматошно кидались то туда, то сюда, спеша и карикатурно пугаясь.

– Музыку, – попросила девица Арманьяк.

Три девушки в черном принесли низенькую табуретку, странный аппарат с ручкой и ребристую, блестящую золотом трубу.

Они быстро собрали на табуретке агрегат, оказавшийся граммофоном, и присев в мелком книксене, отошли в сторону. Золотая загогулина с алмазной иголкой на конце шлепнулась на пластинку, витая ручка сама собой несколько раз провернулась – и по залу поплыла мелодия.

Старинный музыкальный проигрыватель, героически преодолевая шорохи и шумы, запел хором мальчиков стихотворение Некрасова.

 
– …Ноги босы, грязно тело
И едва прикрыта грудь.
Не волнуйтесь, что за дело,
Это многих славный путь… —
 

заливались дети небесными голосами.

Первый ученик, статный юноша с черными кудрями и горделивым лицом принца, встал напротив Гаргамеллы и выжидательно на нее уставился.

– Cabriole! – распорядилась она. – Кабриоле!

Балетный принц послушно отвел ногу назад, и запрыгал на левой, ухитряясь в воздухе на миг соединять ноги в идеальную прямую.

– Упражнение «Стреноженная коза», – заговорщически шепнула Гаргамелла.

Теперь на позицию вышла кругленькая девушка. Она была румяной и пухленькой, как пампушка.

– Pas de ciseaux! – повелела Гаргамелла. – Па де сизо!

Майка удивилась. Дядь-Саня, Сонькин отец, не раз говорил про «Сизо». Но там, насколько она помнила, сидят, а не танцуют. «Наверное, у него способностей не нашли», – Майка решила наскоро, чтобы не отвлекаться от захватывающего зрелища.

Девушка-пампушка скакала совсем уж по-особому: она выбрасывала ноги высоко вперед, на секунду соединяя их в воздухе. Фарфоровая женщина пояснила, что упражнение именуется – «Ножницы».

Теперь наступил черед Толстого Задирика.

– Grand pas de chat, – подумав, отдала приказ девица Арманьяк. – Гранд па де ша!

Вообще, по-французски это движение называется «большой кошачьий шаг», но Толстый, неловко прыгая и пытаясь поджать обе ноги, скорее, напоминал французскую гору Монблан, если бы той вдруг захотелось поплясать.

Горы не пляшут и, в общем-то, правильно делают: от усердия Задирик побагровел, но движения его грациозней не стали.

– Спасибо, достаточно, – прекратила комедию Гаргамелла.

Следующим, конечно, был Тонкий. Ему достался «малый кошачий шаг» – petit pas de chat. Только ноги он выкидывал не вперед, как его большой приятель, а назад.

Этот Задирик был, пожалуй, даже слишком легким. Казалось, что он может собой, как шилом, проткнуть потолок.

Чтобы не рассмеяться, Майка поглядела в окно. Она находилась в гостях, а значит, сидеть нужно было чинно, губки складывать бантиком, а головой покачивать едва-едва. Куколкой. Всем своим прямым и устремленным видом девица Арманьяк показывала: деточка, не сутулься и не высовывайся.

Когда Майка перестала любоваться видом из окна (которого, впрочем, не различила), танцевальные упражнения уже приняли свой нормальный вид.

Ученики – большие и маленькие, взрослые и не очень, стройные и наоборот – ловко выполняли балетные па, которые называла Гаргамелла: глиссад, бризе, баттю…

Девица Арманьяк была прекрасным учителем танцев, в этом Майка не сомневалась. Танец был здесь не пыткой, а веселым, увлекательным занятием. Вторая сольная попытка даже Задирикам удалась легче и почти без комических усилий.

Все были так заняты, что, когда хлопнула дверь, никто даже не оглянулся.

Но Майка не стерпела. Она повернулась на звук – и обомлела.

В дверях стоял Сонька-карапуз. Живой и смущенный.

Девочка бросилась к нему со всех ног.

Не по-французски.

Досчитать до девяти

Вышли. Уселись на подоконник.

В коридорах «Детского мира» они были широкие и удобные, как и в Майкиной школе. Будто специально сделаны для сидения. В гимназии громоздиться на них воспрещалось по воспитательным причинам, но запрет нарушался то и дело. Майка своими глазами видела, как в общешкольный праздник на подоконнике сидела сама Лина-Ванна. А в ногах у нее физрук стоял.

Сейчас девочка поступила так, как привыкла. Она взобралась на подоконник и Соньку за собой потянула. И правильно сделала. Историю Соньки-карапуза лучше было слушать сидя.

Это была удивительная история.

Но прежде, чем ее заново пересказать, надо бы сообщить о житейской мудрости, которую изобрела для себя школьница.

Точнее, мудрости было две.

Давным-давно Майка нашла свой способ избегать неприятностей: она считала про себя до девяти и изо всех сил надеялась. Иногда помогало. Это была первая тайная мудрость.

А во-вторых, она умела отвлекаться. Если с плохим ничего поделать было нельзя, то Майка старалась о нем не думать. Будто нет его и все тут. За десять лет жизни Майка хорошо выучилась не видеть плохого и могла его не замечать, даже когда оно целыми днями маячило перед глазами.

В прежней жизни Соньки-карапуза все было так непросто, что лучше бы и не было вовсе. И лишь теперь, слушая друга, девочка решилась поглядеть правде в глаза.

Правда заключалась в том, что Сонька родился с даун-синдромом – есть такой врожденный недуг. Он был очень необычным ребенком, и отец его за это бил. В те годы битых детей было много, потому что у взрослых не все, и не всегда складывалось хорошо, а маленькие все время вертелись перед глазами – они же маленькие. Им и доставалось. И в Майкином классе кое-кто считал битье обычным делом и хвастал синяками.

Теперь, глядя на карапуза в добром здравии и веселости, и все про него понимая, Майка наконец-то могла не кривить душой. И странное дело, в считанные секунды стала понимать карапуза лучше, чем выучилась за все предыдущие месяцы их знакомства.

Он рассказал, где пропадал все это время и как пропал.

Карапуз ушел от Майки, а дома его ожидала новая взбучка. Дядь-Саня был в подходящем настроении, потому что, когда Сонька подошел к двери своей квартиры, теть-Зоя уже вовсю плакала «где справедливость».

Сонька был готов к битью – обычное дело. Он протянул руку к ручке двери, а из дверного замка ему в ладонь вытянулась пестрая змейка-ниточка.

Она принялась плясать для него танцы и сама собой связалась в веселую шапочку, которую ребенок не смог не надеть, а надев, не сумел отказаться от предложения.

Вязаная змейко-шапочка пригласила мальчика в путешествие. В отличие от Майкиного, оно было недлинным. Сонька всего лишь спустился в подвал их дома, где какая-то большая женщина – точнее Майка не поняла – поцеловала его и пригласила навсегда остаться в их «Детском мире».

Теперь у карапуза есть своя веселенькая комнатка. Он хорошо кушает, регулярно гуляет и занимается разными интересными делами – играет, рисует, пишет и даже танцует. Ему так привольно и весело, что он уже почти ничего не помнит из своей прежней жизни.

В памяти Соньки остался двор, большой парк, худая женщина с тревожными глазами и девочка-соседка, которая первой вытянула его из одиноческого молчания. Она рассказывала за него все слова, так что ему можно было их всего лишь думать.

А теперь он ее снова повстречал.

Майка обмирала.

Она понимала Сонькино мычание и была счастлива, что карапуз умеет так хорошо и складно выражать свои мысли. Правда, иногда мальчик сбивался, но это было даже к лучшему. Майка могла взять себе небольшую передышку – ведь ее опыт понимания языка Соньки измерялся всего лишь какими-то мгновениями.

Мальчик ненадолго возвращался в тот свой прежний вид, а девочка, считала до девяти. Она ждала, что вот-вот лопнет тягучая пленка, которая отделяет ее от всех тайн Сонькиного языка, и Майка станет понимать его так хорошо, что лучше и не надо.

Сонька, ставший таким понятным, сделался ей не просто другом, а очень хорошим другом. Прежде они сидели рядом, а сейчас, в коридоре «Детского мира», были по-настоящему вместе.

Они друг друга понимали.

И вот что странно! Нехорошая правда – например, о непростом недуге теть-Зои – не уменьшилась, но перестала так жутко, так панически пугать девочку.

«Она выздоровеет, дядь-Саня найдет хорошую работу и у них родятся близняшки Саша и Даша», – вдруг уверилась девочка.

Откуда она это узнала?

«В жизни всегда есть место хорошему, – решила про себя Майка. – Самое трудное – перестать бояться правды».

Нужно лишь досчитать до девяти и верить.

Изо всех сил.

Сладкий Гифт

Послышался мерный упругий стук.

По коридору легкой походкой шел белокурый негр. Тот самый щеголь с сахарной улыбкой, которого Майка приметила еще в фойе «Детского мира».

Негр высоко держал светлую голову, а рука его жила отдельной жизнью – она колотила об пол футбольным мячом.

Мужчина был ярок и пестр: над его иссиня-черным лбом вздымался желтый кудрявый чубчик-хохолок, рубашка была розовая, галстук фиолетовый, а темно-синий пиджак утягивал талию в рюмочку, отчего плечи казались еще шире, а изящество – очевидней.

Девочка увлеклась разглядыванием настолько, что напрочь забыла о вежливости: она и не подумала слезть с подоконника, когда негр с мячом оказался рядом.

Он укоризненно покачал головой и постучал ногтем по циферблату квадратных наручных часов.

– Гифт, – едва глянув на Майку, бросил он.

Имя это, или фамилия – так и осталось неизвестным.

Сонька сполз с подоконника и замычал что-то смущенное.

Щеголь, назвавшийся «Гифт», слушал, рассматривал носы своих блестящих ботинок, колотил мячом об пол и кивал стуку в такт.

Так-так, давал понять он.

– Стук-стук, – бился мяч.

– Of course, я понимаю, тебе приятно видеть старого друга, – с ленцой произнес он, едва Сонька умолк. – Но разве можно пропускать занятия?

Майка почувствовала укол ревности. Он умел слышать Соньку гораздо лучше нее. Гифт понимал его буквально, тогда как девочке еще многое приходилось додумывать.

Сонька опять заговорил на своем языке, но негр-щеголь оборвал его решительным:

– No, Сонни-бой, не годится. Когда-то апельсин был косточкой, но без регулярных усилий косточка никогда не стала бы плодом.

Майка решила звать красавца «мистер Гифт». На этом свете отыскалось бы немного вещей, которые действительно были бы достойны его. Например, девочка с трудом могла представить себе его жующим булочку в столовой, или спящим на диван-кровати. А если бы она увидела лощеного молодца в трико с вытянутыми коленками, как у папы, то, наверняка умерла бы от стыда.

Сомнений не было – мистер Гифт разбирался в детском мире, но разбирались ли дети в мире Гифта, сказать было сложно.

– Good, Сонни-бой, – произнес темнокожий щеголь. – Твой друг может следовать. Мисси Майка, вы хотите с нами? – спросил он, впервые глянув на девочку.

– Хочу, – спрыгивая с подоконника, согласилась она. – А куда?

Мяч заметался между рукой негра и полом, словно занервничав. Школьница решила, что мистер Гифт передумал, но нет – он коротко кивнул и отправился в противоположное крыло здания.

По дороге Сонька потихоньку сообщил, что у мистера Гифта много разных интересных штук, которые обязательно Майке понравятся.

Сонька хорошо знал свою подружку. Оказавшись за массивной дверью с бело-металлической табличкой «Кумiрня», почувствовала что-то вроде щекотки – так о себе давало знать ее неуемное любопытство. В этой комнате две стены состояли из полок, на которых теснились разнообразные скульптуры, бюсты и болванчики.

– Please, руками не трогать, – проходя вглубь помещения, сказал мистер Гифт. – Можно испачкаться.

Среди скульптур были и люди в парадном облачении, и в одних только накидках, и совсем голые. Девочка хихикнула. На самой верхней полке в угол было задвинуто изображение Никифора: голова, высеченная из светлого камня, имела узнаваемую лысинку, приметную бородку, не слишком маленький нос… Узнать чудаковатого ученого в голове можно было без труда, но безвестный мастер все же плохо сделал свою работу – у чурбанчика были злые глаза, так что считать его точной копией Никифора прозорливая девочка не собиралась.

Вообще, эти скульптуры и портреты, собранные воедино, выглядели в «Кумiрне» довольно нелепо. Им было тесно на ограниченном полочном пространстве – каждый требовал себе отдельной большой территории, а не получив ее, беззвучно возмущался: «Безобразие! Разве вы не видите, с кем имеете дело?».

Майка увидела – и поспешила следом за мистером Гифтом, туда, где играл с огнем камин, где на бело-мраморной полке тикали массивные золотые часы, где два больших кресла были повернуты к теплу, а у их ножек лежала мохнатая медвежья шкура.

Сонька уселся в кресло, а Майка, поймав безмолвное указание мистера Гифта, расположилась на стуле за Сонькиной спиной. Щеголь ловко закинул свой мяч в большой позолоченный кубок в углу, вышел к камину и, улыбаясь во все свои сахарные зубы, заговорил о красоте.

Именно так и называлось занятие, на которое случайно попала Майка.

– So… «Красота и мiр», – сообщил мистер Гифт, таинственным образом одной лишь интонацией передав, что говорит о том мире, который в старинные времена писался, как «мiр» и означал «землю, общество, вселенную».

Майка обратилась в слух.

Это было еще увлекательней, чем властолюбивые болванчики, что беззвучно злились на «мiр» за ее спиной.

Блестящий мистер Гифт рассказывал о переменчивой красоте человеческой цивилизации. Он вспоминал «палеолитических Венер» – приземистые женские фигурки из камня, которые считались образцом красоты для древних людей; говорил об идеальной симметрии античных статуй, легко переходил к позднейшим временам, когда красивой признавалась чрезмерная полнота, затем иронически улыбался нынешним худышкам, признанными за образец после английской девушки по имени Твигги.

– Все относительно, – повествовал он, элегантно облокотившись на каминную полку. – То, что сегодня видится смешным, завтра может оказаться естественным, а нынешнее красивое способно предстать нелепостью. Считается, что среди индейцев-майя, – мистер Гифт с улыбкой поглядел на Майку, – образцом красоты считалось косоглазие.

Девочка прыснула.

– А в Японии красавицы чернили зубы… – продолжил эрудит.

Негритянский щеголь говорил много, пышно, словно танцуя со своими словами танец. Голос его то замедлялся в старинном менуэте, то кружился в вальсе, то впадал в бешеный половецкий пляс с метанием воображаемых клинков.

– …Красота – есть ни что иное, как обещание счастья, – сыпал он дробным бисером. – Но обещания нередко сбываются, и душа жаждет новых обещаний…

– …Красота – это мир, – теперь он рубил отрывистыми фразами. – Даже дубина выглядит менее воинственной, если ее изукрасить…

Здесь, среди облезлых кумиров, возле старинного камина, на фоне картин в витых рамочках, мистер Гифт был на своем месте.

А вот Майка так и не смогла избавиться от неловкости. Чем цветистее высказывался белокурый негр, тем сильнее она чувствовала себя, не в своей тарелке.

Ей было нелепо здесь, словно она – та глупая болотная королевна, что расположилась на блюдечке в яростном ожидании принца.

– Сущность красоты – соответствие своему назначению, – произнес мистер Гифт, словно угадывая, о чем думала девочка.

Сонька меж тем слушал, разинув рот. Он напрочь забыл про Майку.

Девочка на цыпочках выбралась из «Кумiрни». Мистер Гифт не протестовал.

Теперь Майка была спокойна за карапуза.

Справедливость есть.