Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

«М»

– Дитятко, где ты ходишь-бродишь? – на Майку навалилась розовая женщина в тюбетейке. – Я уж весь «Мир» вверх дном перевернула, пока тебя искала. Думала не найду никогда. Ну, чего столбом встала, глаза пялишь? Поспешай!

– Куда? – спросила Майка, теряя остатки самостоятельности.

– Куда-куда. Ясно-море куда. К директору. На ковер.

Они спешно спустились вниз, на второй этаж. На сей раз Майка знала дорогу. В ее родной гимназии директор Марь-Семенна располагалась там же – прямо напротив лестницы надо пройти через коридор, потом в комнатку-прихожую с вешалкой, ожидательным стулом и тряским журнальным столиком.

В проходной «Детского мира» и столик имелся, и вешалка, и стулья. Правда, использовались эти предметы по-другому. На вешалке вместо пальто и плащей висела большая клетка с веселыми канарейками, на столике высилась печатная машинка, а стул запирал одну из двух дверей, расположенных друг против друга – его ножка была просунута в дверную ручку.

– У стенки встань, – распорядилась Савонаролова. – Жди.

Сама она уселась прямо на пол перед журнальным столиком, подложив для мягкости подушку в цветастой наволочке.

– Для осанки полезно, – объяснила она и принялась колотить по клавишам печатной машинки.

Канарейки запели, запрыгали. Майка замаялась у стены.

Вот, мимо пронеслась Лизочка со своей записной книжечкой. Она глянула на Майку и, узнав, тут же потеряла к ней интерес. Протопотали Задирики, не забыв отвесить девочке церемонные поклоны. Уставившись себе под ноги, прошаркал какой-то старик с тросточкой. Пробежал фотограф Варкуша… Возле директорского кабинета все время что-то происходило. Одни входили, другие выходили, третьи не решались зайти, мялись рядом с дверью и с жалкой улыбкой исчезали. Одна только Савонаролова, как ни в чем ни бывало, изо всех сил била по клавишам старомодной машинки, рылась в сумке, мазала губы оранжевой помадой, пришивала к тюбетейке отпавшие бисеринки, а затем, вернув убор на голову, долго любовалась собой в карманное зеркальце.

Для нее эта суета была привычной. Ей было не одиноко в толчее.

Савонаролова оставалась собой и на вопросы отвечала лишь тогда, когда их говорили вслух, а не думали изо всех сил.

Майка страдала. Как часто бывало с девочкой в серьезные моменты, она хотела в туалет, но спросить стеснялась и теперь с ужасом думала, что же произойдет, если Директор Пан вызовет ее прямо сейчас.

– Чего жмешься? Иди. Тут недалеко. Как выйдешь, слева от лестницы. На двери буква «М», – произнесла наконец Савонаролова, не глядя на Майку.

Та покраснела. Несмотря на десятилетний возраст, она все никак не могла свыкнуться с этой мыслью: все знают, что девочки тоже хотят в туалет.

– А почему «М»? – спросила Майка, заподозрив злую шутку.

– Потому что «Мадамский». «Жентельменский» этажом ниже…

– А на букву «Д» нет? – спросила Майка, думая чудесное слово «Дама».

– «Детский»? – на свой лад поняла толстушка. – А зачем?

Девочка стала собираться с духом – ей не очень хотелось посещать туалет с мужской буквой. Савонаролова решительно встала, едва не обрушив со стола на пол печатную машинку, и громогласно изрекла:

– Чего ты? Все свои. Пойдем, покажу.

Они помчались в указанном направлении.

Чем ближе была туалетная комната, тем веселей делалась блондинка в тюбетейке. Она даже запела от радости.

Это был марш:

 
– Я – кипучая, я – могучая,
Не стою на ветру, вся трясучая.
Не добита я, а возвышена —
Здесь ношуся я газом разжиженным.
 
 
Вся такая я, непростая я,
Вечный зов на себе ощущаю я,
Непустая я, не плакучая…
Я без вас, ну, совсем немогуча-я…
 

Мелькнула дверная «М», женщина осталась возле белоснежных раковин, а девочка поспешила вглубь беломраморного помещения. «Без кого она, немогучая?» – в маршевом темпе спросила себя Майка, но ответа не нашла. В песнях все ответы бывают в конце, а допеть Савонаролова не успела.

– Ну, а теперь давай посекретничаем, – предложила розовая блондинка, когда Майка уже умывала руки и разглядывала себя в зеркале.

В тот момент девочка подсчитывала, сколько лет ей надо будет расти и кушать, чтобы распухнуть до такой красоты, как у Савонароловой.

– Давайте, – вежливо отозвалась она.

– Ты ему кто, дитятко?

– Кому ему?

– Никишке-худоплету, кому ж еще, – секретарша подмигнула.

– Не знаю, – Майка растерялась. Она уже знала, что «Никишкой» кличут ученого чудака. – Никто, наверное.

– Хорош врать, не таись, сообщи по-нашенски. По-девичьи, – блондинка придвинулась к Майке своим розовым костюмом. – Как он тебя зовет? Корюшка?

– Корявка, – поправила Майка. – А еще «О-разлюбезная-дщерь».

– Ну, ты подумай! – от восторга Савонаролова едва не взвизгнула. – А сам из себя приличный на вид! Воды будто не замутит. Ну-ка, на свет встань, – распорядилась она и, подтолкнув Майку к окну, оглядела девочку так и эдак. – Глаз вроде не его. А нос похож. У него кажись покрупнее, он же мужик. Надо же! Вот сначала глянешь, и не заметишь, а теперь, вона, проступает подобие и тождество…

Савонаролова радовалась: глаза горели, тесный наряд содрогался, а кудряшки тряслись.

– Ай-да, Никишка! Тайных деток проталкивает на почетные места, – она ликовала.

– Вы меня не поняли, кажется…

– Как же, как же, все понимаю, что ж я вчера родилась? – заверила бойкая сплетница. – От меня никуда не уйдет. Могила. Во мне и умрет ваш фамильный секрет.

Глядя в торжествующие глазки Савонароловой, Майка уверилась, что не раньше, чем через пару мгновений новорожденная ложь разлетится по всему «Детскому миру» стайкой веселых канареек.

– У меня и папа есть, и мама, – сказала Майка.

– Кто сомневается! – хохотнула Савонаролова. – Отцы у всех есть. Даже у целых народов отцы имеются. Мда, история, – она шутливо толкнула девочку в бок.

Майка опять затосковала: не сделала, ну, ровным счетом ничего плохого, а такое чувство, будто дров наломала – вовек не собрать.

Они вышли в коридор. «Хоть бы уж он меня поскорей к себе вызвал», – молила по дороге девочка, не желая продолжения беседы с любопытной секретаршей.

Никифор говорил, что директор строг, но справедлив. Дружелюбие сплетницы казалось Майке ужасно несправедливым.

– Ну, чего? Колотись, – сказала Савонаролова, усаживаясь на подушечку перед столом с печатной машинкой.

Майка робко постучала.

– Ворвитесь! – послышался голос.

Майка толкнула дверь – и не поверила своим глазам.

Директор Пан

Чтобы стряхнуть наваждение, Майка аж зажмурилась. Однако, открыв глаза, убедилась, что ничего не пропало.

В противоположном конце длинной узкой комнаты за письменным столом сидел чудак-человек, дурной певец и отменный весельчак.

– Никифор… – объявила Майка очевидное. – Здрасте!

В тот же миг в ее голове все виденные прежде мелочи совпали, сложились, утряслись – и серьезный костюм бородача, и его доскональное знание всех таинств «Детского мира», и не всегда высказываемое, но вечно ощутимое уважение, которое испытывали к нему здешние обитатели. Майкин провожатый и есть тот самый строгий директор!

– Здравствуйте, Майя, – подчеркнуто официально произнес Никифор и… закудахтал.

Директор Пан сдерживал смех, но тот упорно рвался наружу. Кабинет был впору Никифору, однако на счастье девочки, его лицу, как и прежде, была впору задорная улыбка.

– Разыграли, как дурочку, – Майка не сумела спрятать обиду. – Опять я в лужу села.

– В некотором роде ты там и находишься, – согласился Никифор. – Однако вынужден заметить, что это целиком и полностью ваш выбор, Майя Яшина, а нам не оставалось ничего другого, как принять ваши условия. Главное правило призвания гласит: мы играем по вашим правилам! А это значит, что мы принимаем тот вид, который от нас ждут. Если девочка считает, что все время садится в лужу, то мы обязаны войти в ее положение. По Соньке – шапка, по Майке – маета…

– И ничего не сказали…

– Зачем говорить, когда можно не говорить? – Никифор захлопал глазами. – Молчание – золото. Ну, сама подумай, корявка, разве смогли бы мы друг друга понять, если б я сразу заявил тебе, что руковожу целым «Миром»?

– Наверное… – опыт общения с директорами у Майки был невелик, так что быстрого ответа она не нашла.

– Ни за что! – оборвал ее Никифор. – Дети боятся директоров. Все, как один. Будто мы звери, какие, – теперь его голос звучал жалобно. – А мы люди. Как и все, только немного по-другому называемся. Правда-правда. Со своими плюсами и минусами. Обыкновенные люди. Плешивые и бородатые…

Майка рассмеялась. Обида ушла, не оставив даже осадка. Теперь можно было и оглядеться.

С одной стороны было большое окно с тяжелыми темно-красными шторами. С другой – ряд книжных шкафов из темного дерева со стеклянными дверцами, сквозь которые виднелись ряды книг. Через весь кабинет-пенал тянулся длинный стол, образуя со столом Никифора букву «Т». Он был накрыты пышной, до самого пола, темно-вишневой скатертью. Тяжелая, как ковер, по краям скатерть была украшена золотой бахромой.

– Богато! – сказала Майка.

Но самой интересной была стена за спиной Никифора, в которую упирался взглядом всякий, кто входил в кабинет. По самому центру её красовалась огромная книга. Подвешенная за углы на четырех золотых цепях, она и сама выглядела драгоценной – потемневшей от времени, кое-где зеленоватой, с окантованными в металл уголками. Настоящий кладезь. Совсем скоро Майка познакомится с этим дивом поближе, но пока ей лишь было ясно, что у директора все организовано правильно, красиво и очень подходит к Никифору.

– И как тебе? – спросил он.

– Очень нравится, – призналась девочка.

Будь она директрисой, то устроила бы себе все именно так. Ну, может, только ковер на стол класть бы не стала, а положила б его на пол.

– Что ж, – Никифор похмыкал, – пришел срок ознакомить тебя по всей форме…

Он вышел из-за стола и встал перед школьницей, вытянув руки по швам.

Девочка тоже вытянулась в струнку и подняла подбородок, подражая отцу на военных парадах.

– Имею честь проинформировать, – заговорил директор Пан. – Опытные испытания, проведенные 21 мая 1995 года по времени Прочего мира, показали, что Майя Яшина является подлинным дароносцем высшей категории по всесветному каталогу талантов… – он замолчал, глядя впереди себя, и закричал. – Брысь отсюда!

Майка обернулась и успела заметить, как тень под дверью посветлела.

– Ушла, – удовлетворенно произнес он.

– Кто?

– Известно кто? Та самая, что пытала тебя про Никишку-худоплета, – хитро ухмыльнулся директор.

Майка покраснела и, смущаясь своего смущения, спросила:

– Если вы все знаете, то зачем…

– Зачем в секретарях держу? – перебил Никифор. – Лучшего организатора не найти. Расторопна, знает всех и про все, а то, что сплетница – так это не самый худший из побочных эффектов. Побоку их, – весело произнес директор.

– Побоку… что? – осведомилась Майка.

– Ах-да, ты ж новенькая, – спохватился он. – Нет такого дара, который не имел бы побочных эффектов. Математики могут быть страшными занудами, писатели – кошмарными разгильдяями, а провидцы – вечно в кого-нибудь влюбленными. Дар – это вроде основного блюда, но к нему всегда прилагается дополнительное.

– Как в столовой?

– Как в ресторане. К сочному бифштексу – и листики салата, и ломтики жареной картошки, – последнее Никифор промурлыкал, будто кот. Странно, что он при этом не облизнулся. – Иногда, лишь побочные эффекты позволяют распознать дар. Кстати, есть один любопытный способ выявления дароносцев.

– Какой?

– Спорный. Мы отыскиваем детей, которые считаются некрасивыми.

Майка собралась обидеться. Она была согласна считаться круглой дурой, двоечницей, дурной девчонкой, балаболкой, но признавать себя уродиной она не собиралась ни в коем случае.

«Ни-за-что!» – сказала себе Майка. И была совершенно права.

– Я сказал «считаются» некрасивыми, – уточнил Никифор. – Тебе разве не прочли сегодня урока об относительности внешней красоты?

Он принял картинную позу и так по-особому повел головой, что не узнать мистера Гифта было невозможно.

– Читали-читали, – согласилась Майка, припомнив и чернозубых японок, и косоглазых майя.

– Чудесно! А я тебе вот еще что расскажу!

Никифор бросился к столу.

Кит-музыкант

– Где-то у меня весть подходящая была, – директор поворошил бумаги на захламленном столе и выудил свернутый трубочкой свиток. – Да, вот! Из-за океана прислали. Мнение хотят, – он забегал глазами по строчкам. – Звать Кит. Три года. В 12 месяцев заинтересовался математикой. Недавно преподнес сюрприз. Как показали тесты, – Никифор глянул на Майку. – Ты знаешь, что такое тесты?

– Знаю. Это как экзамены, – сказала Майка, торопя историю. Ее заинтересовала судьба заокеанского кита.

– Так точно, – по военному ответил директор и, сверяясь со свитком, продолжил рассказ. – Как показали эти самые тесты, математическая одаренность Кита – всего лишь первый шаг на пути к композиции. Киту предрекают будущее гениального музыканта. Призвать собираются… – он еще раз глянул в свиток. – В пять лет. В семь лет университет. Восемь лет – первая симфония. В двенадцать лондонская музакадемия, – он хмыкнул. – Спешат. Опять спешат.

«Кит-музыкант – бывает ведь», – Майка восхищалась.

– Они там, за океаном торопятся, а мы тормозим, – сокрушенно произнес директор. – Се ля ви, как говорит девица Арманьяк.

– А кто прав? – спросила Майка.

– Каждый по-своему прав. Побочные эффекты имеет не только дар, но и метод его воспитания. Наше главное правило: «Поспешишь – людей насмешишь». А они там, – он дернул подбородком в сторону, – бегут, мчатся. Метут все подряд. И, что самое удивительное, очень часто оказываются правы. Для нас дароносец до призвания – это еще только песчинка, которой предстоит стать жемчужиной. Мы долго и терпеливо ждем, когда она превратится в драгоценность.

– А что они? Там? – теперь Майка дернула в сторону подбородком.

– Они не хотят терять время и долгому вдумчивому воспитанию предпочитают экспресс-курсы.

– Как поезд? – слово «экспресс» было для девочки исключительно железнодорожным.

– Да, как самый быстрый поезд. Раз – и в дамках. Там, в других краях, требуют быстрый результат. Им некогда просчитывать побочные эффекты. Хоть плачь.

– Зачем плакать?

– А что делать, если гениальный хоккеист получил серьезную травму и вдруг становится ясно, что кроме хоккея он ничего не умеет? Как тут не заплакать?

– Да, грустно.

– Печально. Нет, я против, я категорически против! – с этими словами директор черкнул что-то на свитке про Кита-музыканта и, вложив два пальца в рот, по-хулигански свистнул.

В кабинет ворвалась Савонаролова.

– Ловите! – Никифор подкинул подписанный лист, дунул на него и тот, выгнувшись парусом, перелетел через весь кабинет, приземлившись прямо в пухлые ладони секретарши.

– «Дательному отделу» – подготовить свое мнение. Как можно скорее.

На сей раз женщина в тюбетейке была тиха и понятлива. Она кивнула и вмиг унеслась исполнять директорское указание – только ветер просвистел.

– И жить торопимся, и чувствовать спешим… Им там все новых моцартов подавай, – Никифор сердился. – Каждый день нового, каждый раз все моложе! Скоро дароносцам в пеленках будут скрипочки совать…

Послышался стук.

– Ворвитесь!

На волоске

В кабинет вбежал взлохмаченный Лысиков.

– Дело есть, – сказал он, лишь мельком глянув на Майку. Он был озабочен, – «Блюбка» чудит.

– Что опять? – Никифор встрепенулся.

– Обещает неприятность.

– Сроки дает? – директор посуровел.

– Через шесть лет. В Нью-Йорке. Первая декада сентября по прикидкам, – отрапортовал взволнованный мастер.

– А точнее?

– Будто вы «Блюбку» не знаете, – фыркнул Алексей.

– Не признается?

– Кричит-фырчит, да кажет клубы дыма. Не понять: не-то пожар, не то народ на карантине окуривают. В общем, судьба мира на волоске.

– Опять без завтрака, – захныкал Никифор. – В животе кошки скребут, а ты о судьбе мира думай. При таком режиме и до язвы недалеко…

– Хотите, я какие-нибудь бутерброды приготовлю? – предложила Майка. Ничего другого готовить она пока не умела, а помочь хотелось очень.

– Вот от них-то, от бутербродов все язвы, – с укоризной сказал Никифор. – Питаться нужно полноценно, со всеми витаминами и килокалориями: салат из морской капусты, суп-харчо, на второе – котлета с пюре, на третье – компот из сухофруктов. Объеденье.

Девочка удивилась: ничего себе завтрак.

– Причину выявили? – Никифор снова обратился к великану.

– Упущенный случай, кажется. Мальчик сошелся с дурной компанией. Через пару лет может и пропасть…

– Наш ареал?

– Нет, так ведь на одном шарике вертимся.

– Да уж. Талант?

– Непонятно. «Блюбка» как врать начнет, ее не остановишь. У нее там местами просто караул: небоскребы рушатся, народ тыщами мрет.

– Врет, – заявил Никифор. – Но рапортичку подготовь. Покумекаем.

– Сейчас? – мастер обрадовался.

– А ты как думаешь? – Никифор стрельнул глазами в сторону Майки.

– Не думаю, – ответил Лысиков и мигом исчез.

– Что ж…

Никифор напружинился, будто собираясь высказать Майке что-то крайне важное.

Но в дверь опять постучали.

– Что? – раздраженно закричал Никифор.

– Никифор Петрович. Сигнализирую! Срочно, – затрясла кудряшками Савонаролова. В руках она держала красную папку.

– Ну?

– Семеныкин Артем, – с выражением прочла секретарша, – 12 лет. Воспитатель из хитрованцев. Через десять отправится к верблюдам за черным поясом, потом…

– Это все? – оборвал ее Никифор.

– Пока Алексей не занят, пусть по прибору своему проглядит? Очень надо! – сказала секретарша.

– Опять вне очереди? Все за блатных стараетесь? – упрекнул он.

– Я за «Справедливость», – с нажимом произнесла секретарша.

Никифор порозовел. Майка уловила в воздухе напряжение, но причины его не поняла. Слово «блатные» было для нее пустым звуком.

– Ох, доиграетесь, – сказал Никифор.

– Пан не выдаст – хитрованец не съест, – весело ответила блондинка.

– Давайте сюда, – он расписался в красной папке. – Если случай неупущеннный, «Блюбка» врать не станет – четкую картинку даст.

Савонаролова убежала.

– И больше никого не впускать! – крикнул ей в спину директор.

Возвращая себя в привычно-добродушное настроение, он закинул голову и, глядя в потолок, пошевелил губами. Ловя нужную волну, он решил, должно быть, подумать о чем-то волшебно хорошем.

Причина директорских улыбок в тот миг готовилась к своему новому выступлению, но девочке о том было знать пока рановато.

– Итак, корявка, – вынырнул из личного счастья Никифор. – Вот и добрались мы до подлинного благовещания.

«Пещера Лихтвейса»

Директор Пан воздел руки, словно призывая дождь, и тут же прямо из паркетного пола с глухим стуком полез забор-частокол, отделяя мужчину и девочку от остального мира.

Разномастные колья, с треском пробивая пространство, тянулись к потолку.

Жутковато.

– Да, неуютно, – признал Никифор под деревянный перестук. – Зато никто не разрушит наш покой.

– Как вы это… – не сумев подобрать слов, Майка покрутила руками.

– «Сгущенка» – трюк нехитрый. Действует недолго, но беседам с глазу на глаз много и не надо. Они редко затягиваются.

Достигнув потолка, колья образовали что-то вроде чулана нелепо-огромной высоты.

На мужчину и девочку упала чернота.

– Ты темноты боишься? – спросил померкший Никифор.

– Нет, – ответила Майка, которая не могла разглядеть даже собственной руки.

Она боялась, но говорить об этом было уже поздно.

– А я боюсь, – признался Никифор. – Жаль, не умею я на полутонах работать. Или белое или черное. Или свет, или темнота. Сгущение до полупрозрачности – умение тонкое, нежное. Мне не по рукам, – его голос задрожал и оборвался.

Майка поплыла в кромешной тьме, большого удовольствия не испытывая. «Темно, как в пещере Лихтвейса», – подумала девочка чужими словами.

Так говорила бабка, если Майка чего-то не знала. Сейчас в этих словах содержалась двойная правота: девочка понятия не имела, о чем ей собирается поведать Никифор, да и его самого она не видела.

«Темно, как в двух пещерах Лихтвейса, – поправила себя Майка. – Или нет, как в тысяче пещер».

Страшнее она придумать не сумела.

– Вы сказали благовещание, – робко напомнила она.

– Да, именно, – донесся из черноты голос Никифора. – Извини, волнуюсь.

Раздался короткий резкий звук, похожий на удар хлыста. Мрак под ногами Майки посветлел. По полу «пещеры Лихтвейса» поплыло озерцо золотистого света. Задумчиво поплескавшись, оно утолщилось, нарядившись в линии и углы.

Между Никифором и Майкой вновь возникла трехцветная «пирамида талантов». Теперь она волшебно мерцала и казалась сделанной не из сухого песка, а из живого золота трех сортов – красного, желтого и белого.

– Сколько раз видел, а каждый раз, как впервые, – лицо Никифора освещал призрачный свет. Он любовался своим творением. – Ты видишь?

– Вижу: одаренность, дарование, дар, – уверенно перечислила Майка.

– И больше ничего?

Чудо! Теперь Майка разглядела над пирамидой нечто похожее на крошечную каплю.

– Чтоб увидеть дальше других, нужно встать на плечи гигантов, – проговорил директор Пан.

Капля, неторопливо вращалась то в одну, то в другую сторону, словно разглядывая пирамиду.

– Что это? – спросила Майка; голос ее едва не пресекся от волнения.

– То, что способно увидеть символ в груде золотого песка, – проговорил Никифор. Он был не меньше Майки заворожен волшебной фигурой. – Дар даров.

«Дыр-дыр» – послышалось Майке.

– Дар даров, – повторил Никифор. – Талант видения. Это способность различать дары, угадывать их до последней крайности, предсказывать их развитие… Дар даров помогает видеть людские таланты.

– А другие не видят?

– Хотят, пытаются, немного могут, но лишь обладатель дара даров способен различать таланты в такой подробности и полноте.

– Здорово, – только и смогла вымолвить Майка.

– Нет, не здорово, – сказал Никифор. – Это великолепно. Это восхитительно. Это невероятно. Дар даров – универсальный ключ, который подходит к душе каждого. Его владелец заглядывает в души не как вор или случайный прохожий, а как долгожданный гость.

В золотом сиянии пирамиды, с напевным голосом, с блестящими глазами, в черном, как тьма, костюме и с пламенеющим галстуком директор Пан выглядел настоящим чародеем.

– Представь, какая картина мира откроется нашим взорам, если мы будем знать наверняка, где вырастают новые Ломоносов, Ньютон или Лобачевский?! Какие возможности может открыть нам новая прозорливость?! Ни один Дар не пройдёт мимо нас, ни единому мы не позволим сгинуть, пропасть или переродиться…

– Ты! – увлекшись, Никифор вновь понесся мыслями в такие дальние дали, что Майка испугалась утратить под ногами почву.

– Я?

– Да, нам так видится. Такая у твоего дара конфигурация.

– Конфи… чего? – слово было не конфетное, как сначала решила Майка, а какое-то… цельнометаллическое.

– Образ дара, или, как сейчас говорят, «конфигурация», – пояснил он. – Одним дар дается тонкий, как игла, другим плоский, но обширный, как тарелка, есть дары – обручи, дары-мячи, и даже дары-плюшевые мишки.

– Такие разные? – Майка поглядела на идеально пригнанные части пирамиды.

– Даже самая мелкая песчинка имеет свое лицо – стоит лишь приглядеться.

Никифор произвел едва заметное в полутьме движение – пирамидка взлетела, замерев перед Майкиным лицом.

Теперь стало отчетливо видно, что фигура составлена из множества разнообразных частиц – больших и маленьких, заостренных и округлых, зубчатых и плоских, как блин. Только вот эта штучка над пирамидкой выглядела цельной и неделимой.

– Капля, – задумчиво произнесла девочка.

– Или слеза, – добавил Никифор. – Все зависит от тебя. Твой Дар, твой выбор, твоя судьба.

– У меня тоже есть судьба?

– Она есть у всех дароносцев. Таковы правила пользования даром.

– Хорошая судьба?

– Непростая. Но простых судеб вообще не бывает, это раз, твоя судьба будет интересной, это два. Скучать тебе не придется, это три.

Представлять себя человеком с судьбой было ново, интересно и… тяжеловато. Судьба – это тебе не розовая жемчужина на шнурке. Она потяжелее будет.

Майке вдруг захотелось назад, в парк, где было так безоблачно-весело. А еще лучше к папе с мамой.

– А нельзя все назад повернуть, чтобы, как прежде? – спросила Майка.

– Ты сама как думаешь?

– Такой кысмет, – девочка кстати вспомнила Меринокобылу. Смешную, но мудрую.

– На Совете Дружины мы долго думали о тебе. Гадали. Спорили. Глядели в «Блюбку». Сверялись с «Несу». Призывать – не призывать, быть или не быть, надо – не надо. Мала ты еще, корявка, совсем веточка, но ждать уж нельзя. Не имеем права. И времени не имеем.

Сквозь частокол просочились гулкие тревожные гудки.

Золотая пирамидка распалась на песчинки и исчезла, а колья рухнули, вмиг обернувшись тусклой поверхностью старого кабинетного паркета.