Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

«Раритет»

– Эх, не всем достанется, – с сожалением произнес Никифор, шествуя вдоль очереди в поисках просвета.

– Что достанется? – спросила Майка, следуя за ним.

– «Справка». Мощности не те. Не хватает мирозданию сил удовлетворить потребности, – он потряс авоськой со свертками.

– А у нас, вот, справки тонкие и легкие, – сказала девочка.

– И вам хватает? – удивился бородач.

– Вполне.

– Наверное, запрещенная воспитательность.

– А можно мне посмотреть? – Майка сгорала от любопытства: когда еще ей доведется увидеть такие весомые справки.

– Ну, если хочешь, – он со вздохом извлек один из свертков и, размотав бумагу, явил половинку колбасного батона.

«ДЛИВОСТЬ» – крупными белыми буквами было написано на красном целлофановом боку.

Затем он вынул второй сверток и, сняв оберточную бумагу, явил девочке кусок с буквами «СПРАВЕД».

– Справедливость, – сложила Майка части непростого длинного слова, которым называлась главная умственная пища «Детского мира».

Слово было большим и многозначительным, а колбаса – просто необыкновенной: сырая, синеватая…

«Не ешь меня!» – кажется, истошно взывала она.

«Не буду!», – глядя на нее, закричала бы гимназистка.

Но Майке и в голову не пришло, что такое едят. Увидев самую странную «справку» в своей жизни, она лишь подумала о прекрасном слове «раритет», которым обозначаются самые редкие редкости.

Девочку переполнял восторг. Таких документов в ее классе уж точно никто не видал.

– Слезливые у вас справки, – сказала она, осторожно дотронувшись до «Справедливости» пальцем.

– Сочные, – с гордостью произнес Никифор, тщательно укутывая части колбасного батона назад в серую бумагу. – Ты какую колбасу больше любишь?

– Никакую, – честно ответила Майка.

– Повезло твоим взрослым, – вздохнул Никифор. – Не надо им бороться за «Справедливость», на горло своей песне наступать на надо. Ах, знала б ты, корявка, чего мы только не делаем во имя нее. Знала б ты… – порозовев, он с подчеркнутым усердием стал выглядывать просвет в толпе. – Где-то большое идолище давно по швам разошлось, как ветхое одеяло, а у нас перестройка застоялась. Мы следим, конечно. Держим, так сказать, руку на пульсе. Но через себя не прыгнешь. У нас другая миссия.

– Оп-ля!

Толстый и тонкий

На окне занимались акробатикой.

Толстый человек с длинными усами и в полосатом трико сидел на подоконнике, сложив ноги по-турецки, а его лысая голова была покрыта ладонью тонкого человека. Ряженый в такое же полосатое трико, тот вверх тормашками стоял на голове толстого, тряс длинными черными волосами и смешно дрыгал ногами, обутыми в большие остроносые ботинки.

Толстый и тонкий. С усами и без. Белый и черный. «Клоуны», – сообразила девочка.

Толстый, приветствуя, кивнул. Не удержавшись, тонкий повалился на пол, но тут же вскочил – упругий и легкий, как мячик. На лице тонкого была нарисована улыбка, а в руке возник букет пластмассовых цветов.

– Позвольте произвести на вас впечатление, – склонился он в учтивом поклоне.

– Не позволю, – рыкнул Толстый. Он соскочил с подоконника и протянул Майке ладонь, похожую на лопату.

– Вас тут не было! Теперь моя очередь! – заверещал Тонкий, приваливаясь к Толстому.

Он силился оттолкнуть своего приятеля, упирался, пыжился, но тот стоял, как скала.

– Как вам наша богадельня? – спросил Толстый.

– Очень мило, – ответила Майка, сдерживая смех.

Тонкий попробовал укусить Толстого за бок и в шутовском горе схватился за челюсть, будто переломал себе все зубы.

– Сегодня чудесная погода, не правда ли? – Толстый продолжал светскую беседу.

– Еще бы! – пискнул Тонкий, упираясь полосатой спиной в бок Толстого и суча тощими ножками, – «Справедливость» упала! С дуба рухнула, а дуб дуба дал. Сдох. А на нем дубина. Висит и болтает.

– Да, очень хороший выдался денек, – сказала девочка, стараясь не обращать внимания на говорливого Тонкого. – Солнечный, тихий такой.

– Как раз для судьбоносных решений, вам не кажется? – спросил Толстый.

Тонкий, так и не сумев привлечь к себе внимание, пнул приятеля по ноге. Ласково глядя на Майку, Толстый схватил Тонкого за шкирку и, держа его на вытянутой руке, осведомился:

– Сегодня бал намечается, вы придете?

– Приходите, не пожалеете, такие будут чудеса, – задушенным голосом сообщил Тонкий, дрыгая в воздухе тощими ногами. – Скакать там будут. Творить чу…

– Придет-придет, – перебил его Никифор. – Нам пора, – и увел Майку.

– Это была моя бальная дама! – запищал вслед Тонкий. – Отдай! Сатрап! Тебя я ненавижу!

Толстый тоже прорычал что-то.

– Не обращай внимания, – посоветовал провожатый. – Наши штатные Задирики – ужасные шалопаи. Они кого угодно настроят на лучшее. Ты бы видела, как они разыгрывают сцену «Гувернантка и пудель», – Никифор покатился со смеху.

Глядя на него, захихикала и Майка.

«Виды»

Взрослый и девочка очутились перед большим стендом на стене.

Он назывался: «Виды».

Под названием, на равном расстоянии друг от друга были крупно написаны буквы:

И Р Д В Т П

Белое пространство под каждой буквой было утыкано шелковыми флажками шести цветов: голубыми, серыми, изумрудно-зелеными, розовыми, желтыми и белыми.

На них стояли цифры – от нуля до пяти.

«Оценки», – предположила школьница, но тут же усомнилась: оценку «ноль» она еще никогда не получала.

«Наверное, „ноль“ – совсем из ряда вон выходящее», – решила она, чтоб хоть что-то решить и поскорей перейти к буквам.

С ними было посложнее.

ИРДВТП

Что бы это значило?

«ИРоДаВТоП? ИРоДоВТиП? – гадала Майка. – Глупость какая-то…».

Из стаканчика, прикрепленного к низу стенда, Никифор выудил белый флажок с цифрой «0» и воткнул его под буквой «И». Фигура под ней приобрела законченный вид: последний флажок увенчал собой шестицветный треугольник – теперь казалось, что на голубой волне качается кораблик с жемчужно-серыми бортами, зелеными украшениями, розово-желтым парусом и беленьким флажком-впередсмотрящим.

– Отличились, – заметил Никифор, любуясь картинкой.

– Чем отличились?

– Ударностью. Обнулили некруглую величину. Нашли, донесли, призвали, – ответил он что-то невразумительное.

Уходя, Майка успела заметить, что флажки заполняли собой контуры геометрических фигур:

И – треугольник,

Р – круг,

Д – параллелепипед,

В – пятиконечная звезда,

Т – многоугольник, похожий на экзотический цветок.

…Только последняя буква – «П» – никакого геометрического контура не имела.

А флажок на ней был всего один – заметно больше остальных, на вид он был совсем старенький, будто его поместили сюда в незапамятные времена. Вместо цифры на белом поле был нарисован глаз в желтом треугольнике.

Настоящий ребус.

«Вот вечно так, – сожалела девочка, следуя за Никифором. – Стоит приметить что-нибудь интересное, так сразу, „нельзя-маленькая“. Как про вундеркиндеров рассказывать, так она большая, а как раскрывать тайные тайны, так сразу маленькая. Да, какая же она маленькая? Уж почти состарилась вся. Целых десять лет! Вон за десять лет страны пополам ломаются и нарождаются новые, а тут все одно, да потому».

– Все выше, выше и выше, – пропел Никифор.

Они подошли к подножию лестницы, которая выглядела в точности, как у Майки в гимназии – не хуже и не лучше: ступеньки каменные, а перила толстые, деревянные – на таких кататься удобно.

Пифагоровы штаны

– Странно, мир называется «детским», а детей нет, – сказала Майка, поднимаясь вверх по лестнице.

– Да, – со вздохом признал Никифор. – В нашем «Детском мире» ребятишек наперечет. Мы пускаем их сюда только по особым, исключительным случаям. Что будет, если пальцы в розетку сунуть?

– Нельзя совать, – юыстро ответила Майка. – Ни в коем случае, в розетке – электрический ток.

– Так точно, – он радостно покивал. – Туда посторонним пальцам вход воспрещен. Незачем лезть пальцами в розетку, чтобы пользоваться электричеством. А чтобы быть счастливым ребенком, не обязательно совать нос в «Детский мир». Понятно?

– Про розетку – да, про «Детский мир» – нет, – честно ответила Майка.

– Здесь у нас энергетический центр. Сюда стекается вся информация о маленьких дароносцах России и здесь решается их судьба. Вывод: мы называемся «Детским миром», но дети тут – нежелательны. Чтобы узнать вкус яичницы, не надо быть курицей. Теперь понятно?

– Это как в учительской? Вы здесь разные игры придумываете для детей, пишете воспитательный план, – об этом Майка не раз слышала от Лины-Ванны.

– Да, пишем, и такое бывает, – признал ученый. – Только у нас немного иная задача, чем у твоей Лины-Ванны.

– А какая у нее задача?

Майка и впрямь не очень хорошо представляла себе учительские задачи.

– Как и всякому педагогу, ей хочется, чтобы дети все схватывали на лету и не задавали глупых вопросов.

– Разве плохо?

– Хорошо, но не всегда. Хорошо, когда хорошо. А когда отлично, то уж и не всегда хорошо, – произнес он очередную странность.

Майка поднималась вверх по лестнице, но голова ее, кажется, погружалась в потемки.

– Мы помогаем отличным детям.

– То есть только пятерошникам?

– Почему? Всем подряд. Кто дароносец – тому и помогаем.

– Это как?

– Даровитый поэт не всегда хорошо играет в футбол. Но хорошо уже то, что он вообще в него играет, потому что нельзя ограничивать свою жизнь одним лишь служением дару.

– Динь-дон, – послушно звякнул невидимый колокол.

– Вот именно, – сказал Никифор, радуясь своей мысли. – Очень часто нам надо не подстегивать тягу к знаниям, а наоборот ее слегка придержать. Такая у нас миссия. Задержать дароносца.

– Где задержать? – Майке не нравилось это слово.

– В развитии. В детстве. В мире с собой и с окружающим миром. Мы стремимся к тому, чтобы юный талант успел вдоволь пожить в детстве и хорошенько подготовился ко взрослой жизни.

Он говорил что-то диковатое, а сам, как ни в чем ни бывало, маршировал вверх по лестнице.

Все выше и выше. Майке не оставалось ничего другого, как идти за ним. Сомневаться, но следовать.

– Да, точно так. Мы занимаемся торможением. Задерживаем развитие дара, – он ухмыльнулся, – «Детский мир» – тормоз прогресса!

– Вы вредители? Враги народа? – сами собой соскочили с языка давно устарелые слова.

Никифор аж затрясся от хохота.

– Как ты сказала? Враги? Чего? Народа? Да-да, так нас тоже называли, – утирал он слезы. – Были времена. Ты потом у Софьи Львовны спроси, она тебе многое расскажет.

– Нет, слушайте! А это по закону? – десятилетней школьнице не нравилось, что лысый умник потешается над народом.

Никифор посерьезнел.

– Не запрещено. Конечно, остановить прогресс невозможно. Трудность в том, что иногда он разгоняется до таких скоростей, что способен нанести вред. Если человечек посвящает себя дару слишком рано, то он рискует перестать быть человеком.

– Как это?

– Именно так: дароносец есть, а человека в нем – почти не осталось. Давай представим себе такую историю. Майка Яшина показывает исключительные успехи, ну, например, в математике. Задачки своего четвертого класса щелкает, как орешки.

– Здорово! – воскликнула она. Математический талант ей, вот, ну, совсем бы не помешал.

– За отличные успехи ее досрочно переводят в пятый класс, затем в шестой-седьмой… И вот она – от горшка два вершка, а уже школу закончила. На Майку Яшину все смотрят, ею гордятся, ей завидуют, ее носят на руках.

От новых перспектив голова девочки слегка закружилась.

– …любые задачки Майе по плечу. Дар математика расцвел в ней так, что ради Яшиной собираются ученые конгрессы, и весь научный мир наперебой предлагает ей свои кафедры, гранты и первые премии. «Пифагор двадцать первого века» – так теперь ее называют.

«Нет, математику надо подтянуть», – мелькнула у Майки задняя мысль.

– Надо-надо, – покивал чуткий Никифор. – Математика – чудесная наука, как, впрочем, любая другая, если имеешь к ней неподдельный интерес. Если занимаешься ею не для галочки… Но вот в чем беда. В случае с новоиспеченным гением Майкой Яшиной-Пифагор наблюдается одна трудность. Математические задачки наша особа решает легко, а поход в магазин составляет для нее серьезную проблему. Яшина-Пифагор не знает, что любит кушать на завтрак. Она одевается лишь бы прикрыться. Она принимает душ потому только, что запах пота отвлекает ее от любимой науки.

Майка брезгливо поморщилась.

– Друзей у нее нет, потому что по-человечески разговаривать она не научилась, – Никифор рисовал жуткую картину. – Мальчики никогда не дарили ей цветов, не писали стихов в ее честь, не дежурили под балконом. Мимо нее прошли и школьные балы, и студенческие дискотеки. Она не знает как весело бывает на классных экскурсиях, как здорово ходить с подружками в кино и встречаться в кафе, чтобы обсудить самые глупые глупости. Служение дару, начавшееся слишком рано и безоглядно, вытеснило из ее жизни все остальное. В смысле математическом Майка Яшина – крупнейшая величина, а по-человечески?

– Ноль без палочки, – буркнула Майка. Блистательный путь, который Майка себе так живо представила, вдруг потускнел.

– Или «пятерка», если считать с другой стороны, – добавил Никифор. – Пифагоровы штаны на все стороны равны. Есть такое математическое правило. И оно справедливо не только для математики, – бородач был серьезен. – Наш «Детский мир» пытается сделать человеческий размер дароносца равным его дару. Чтобы все стороны были одинаково развиты – и душа, и тело, и поступки, и мысли. Для этого мы часто вынуждены тормозить развитие большого таланта.

– И как же?

– Сколько даров, столько и способов. Обычно мы стараемся переключить внимание дароносца на другие предметы. Если он слишком много сидит и думает – завлекаем в подвижные игры: в соседнем от дароносца доме вдруг открывается секция дзю-до или клуб юных следопытов. А если наш гений даровит телом, то мы придумываем ему интересные умственные занятия. Его лучшая подружка ходит в кружок юных библиотекарей, а он, как настоящий рыцарь, не может не последовать ее примеру.

– «Даровит телом», – повторила Майка, пытаясь прояснить смысл. – Как это?

– Непросто. Телесных гениев очень немного. Они способны совершать своим телом чудеса: дивно танцуют, выступают в цирке, ставят спортивные рекорды, красуются на подиуме. Великие балерины, легендарные спортсмены, чудесные циркачи и знаменитые манекенщицы – все они имеют телесный дар.

– И манекенщицы? – Майка не поверила.

– Да, и манекенщицы, – кивнул Никифор. – Необычные черты лица, грациозная походка и незабываемый шарм – это дается далеко не каждому. Красота – великий дар, – мечтательно произнес чудак, на глазах у Майки уносясь мыслями куда-то высоко-высоко.

Он замурлыкал танго:

 
– Гаргамелла, Гаргамелла
В мир искусств за тобой жажду я.
Мчусь к тебе я каравеллой,
Опьяненный тобой – Арманьяк…
 

Мотив был стар, слова нелепы, но пение было столь чарующим, что не проникнуться было невозможно.

– Ах, – только и смогла выдохнуть Майка. Она нечаянно подслушала что-то очень взрослое.

– А математику подтяни, – очнувшись, подчеркнуто сухо сказал Никифор. – Витать в облаках, конечно, хорошо, но не до такой же степени…

Девочка смущенно засопела.

Детина-мальчик-Васенька

До них долетели звуки горна. Длинный, короткий, два длинных.

Они сообщали что-то странное:

– Ы не на-до.

– Кончилась, – сказал Никифор.

– Кто? – спросила Майка.

– «Справедливость» кончилась.

И разлетелись шорохи – с колбасой или без, сотрудники «Детского мира» возвращались к своим нелегким трудам.

– Пи-ла по-ет, – напоследок сообщил на своем языке горнист, выдув один короткий гудок, два длинных и еще один короткий.

Никифор фыркнул.

– Вот ты говоришь, что детей не видела, а как же детина-мальчик-Васенька?

– Кто такой? – спросила Майка.

– Наш горнист! Толстяк с дудкой. Наше вечное дитя. Мы распознали в нем дар пионерского горниста, взяли на воспитание, как сына полка, а горны – раз! – и вышли из употребления. Не нужны никому ни пионеры, ни их трубы. Мальчик Васенька вымахал в детину, а что с ним делать? – Никифор вопросительно поглядел на Майку. – Теперь он работает у нас объявителем. Дудит, если что-то важное случается.

– Вот не думала никогда, что человек может выйти из употребления.

– Человек не может, а его дар – вполне. Некоторые дары настолько уникальны, что им важно появиться в нужное время и в нужном месте. Помнишь Евгению Зелюкову?

Она отрицательно покачала головой.

– Как же? Тетя Женя! – подсказал Никифор.

– В будочке? – Майка обрадовалась. – Да, она очень хорошая.

– А была бы еще лучше, если б не поторопилась родиться. Пока мы твое призвание готовили, просветили и ее заодно. Увы-увы!

– Ничего не нашли?

– Нашли. Она – ткачиха будущего. Евгения Зелюкова могла бы ткать восхитительные ковры иллюзий, но по нашим расчетам иллюзорно-ковровые станки изобретут не раньше, чем через сто лет.

– Жалко.

– Пришлось сделать ей милость – напустили «БейсБоль».

– Это больно?

– Для кого-то больно, а для Евгении в самый раз. «БейсБоль» – наше сердечное лекарство. Чтоб не мучал нераскрытый талант. Дароносец влюбляется бескорыстной любовью в популярного музыканта, спортсмена, телеведущего, политика. Он собирает статьи о нем, ходит на концерты, собрания и соревнования с его участием, шлет ему цветы и открытки, любуется им по телевизору. Довольно эффективное средство, – Никифор приосанился. – Сами натворили. Что-то подобное есть и в заграничных «Мирах», но у там много побочных эффектов: назойливость, исступление, иногда доходит и до помрачений… Про сталкеров слышала?

– Кино такое есть, кажется, – припомнила Майка. – По телевизору показывали. Оно грустное.

– Ты права, веселого в сталкерах мало – они преследуют объект своей любви, мешают их жизни. Да-да…

– А теть-Женя? – доброй девочке было интересней слушать про знакомого человека, чем про незнакомых безумцев.

– Совершенно безобидна. Спит и видит своего любимого пучеглазого певца. Пускай. Вреда от нее никому нет, а она счастлива. «БейсБоль» мы прописываем только тем, у кого нет никаких шансов найти применение своему дару. Кто-то слишком рано родился, а кто-то – слишком поздно.

– А разве можно и опоздать?

– Трудно, но можно, – кивнул ученый чудак. – Вот скажи, чем сейчас заниматься гениальным ловцам мамонтов, если мамонты уже вымерли?

– Понятия не имею.

– А они живут по своим понятиям, какие состоявшимся дароносцам недоступны. Трудятся егерями в лесах, выписывают охотничьи журналы или даже сами их издают, увлекаются произведениями искусств про доисторические времена. А если повезет, то и слонов ловят.

– Это у них хобби такое, – заключила Майка.

– Или, например, как быть переводчикам с атлантического, если материк атлантов давным-давно утонул, а в существование атлантов не верят даже сказочники. Как быть им?

И этого Майка не знала.

– Можно, конечно, попробовать изменить конфигурацию дара, но он, как основной инстинкт, обычно неуступчив, – Никифор углублялся в такие дебри, которые Майке было знать необязательно.

– А как выглядит эта… ваша… «БейсБоль»?

– Это набор: круглая таблетка для погружения в транс, таблетка-палочка для исчадия тоски и специальная варежка для мягкой косметической переориентации. Точнее тебе Лизочка Жарив скажет.

– «БейсБоль»… – Майка попробовала слово на вкус.

Звучало красиво, но по-чужому.

– А у меня он своевременный? – спросила Майка, надеясь на лучшее. – Ну… этот… дар?

Никифор по-кукольному захлопал глазами – притворился, что не понимает.

– Вы ведь считаете, что у меня есть дар… – настаивала школьница. – Правильно?

– Неправильно. Мы только предполагаем. А чем ты располагаешь, нам еще только предстоит узнать.

За болтовней они не заметили, как поднялись на самый верхний этаж «Детского мира» и теперь стояли перед чумазой дверью.

Она была усеяна разноцветными пятнами, потеками… Местами дверь была продырявлена, словно кто-то палил по ней из автомата. Сквозь дикий узор с трудом проглядывала неряшливо намалеванная буква «Т».

– А поможет нам в этом один гений, – сказал Никифор. – Алексей Лысиков. Проще – мастер Леша.

«Великан с козликом», – подумала Майка.

– О! Да! – воскликнул Никифор, для которого мысли девочки становились понемногу раскрытой книгой. – У него этих козлов видимо-невидимо. Все отпустить не может…

Договорить он не успел: грянул гром, дверь с шумом распахнулась и наружу повалил дым.

– Ну, что вы там опять натворили? – закричал Никифор, устремляясь внутрь.

«Разведите бурю в стакане воды»

– Петрович! Только тебя мне и не хватало!

По мастерской, заваленной разнообразным хламом, плавали клочья сизого дыма.

Майка закашлялась.

– Лизочке надо срочно дать грамоту за ударный труд! – подскочив к Никифору, весело прокричал мастер Леша со смешной фамилией Лысиков.

– Начудила? – также оживленно спросил Никифор.

– Такое, что даже я диву даюсь! – великан поболтал в воздухе рукой и достал из него бумажный листок. – Достойно почитания! «Выход из себя»!

– Неужели нашелся? – Никифор ахнул.

– Рецептура такая незамысловатая, что впору удивиться, как мы раньше недопетрили… – мастер смешался. – В смысле, не догадались.

– Ладно-ладно, – снисходительно усмехнулся Никифор. – Знаю я ваши шуточки: «недопетрили», «перепетрили», «никишкин живее всех живых», «Петрович Пан – Петрович пропал». Развлекайтесь, мне не жалко. Лишь бы климат рабочий не страдал.

– «Выход из себя»! – с выражением прочел Алексей, умудряясь одновременно и говорить, и пускать из трубки мохнатые клубы дыма. – Вначале приготовить бурю: щепоть горечавки жизненной растереть с порошком желчного камня и тремя кусочками «Справедливости»…

– Простой «Справки»? – уточнил Никифор.

– Замыленной до зелени, вымоченной в уксусе, а затем отбитой до рванины, – пробежавшись по листку глазами, выудил мастер-гигант нужное место.

«Это они про „Справедливость“ говорят», – догадалась девочка.

– …Смешать с тремя каплями эликсира «фрустрацьон», полученное взболтать шумовкой, раскочегарить на пару до степени крайней жгучести. Осторожно ввести неразделенное «Яйцо любви», ингредиенты сбить в однородную массу, – Лысиков оторвал взгляд от странного рецепта и добавил уже от себя. – При перемешивании не дышать. У концентрированной «Бури» – огромный взрывчатый потенциал, можно ошпариться. А дальше просто. Развести «Бурю» в стакане воды. «Выход из себя» готов.

Мастер Леша выглядел таким счастливым, будто узнал рецепт приготовления конфет «Мишка на севере».

– Горько, наверное? – спросила Майка.

– Не горше шоколада, – весело ответил Алексей. – Обжигает, как перец-чили. Действие моментальное, длится 14 минут 43 секунды.

– Откуда такая точность? – Никифор нахмурился. – Опять опыты на себе ставите?

Великан натянул на ладони рукава своего драного свитера, но Майка успела заметить на руках красные пятна. «„Бурей“ обжегся! Бедненький!» – пожалела девочка безрассудного мастера.

– Как дитя, честное слово! – Никифор зафырчал. – Никакой заботы о коллективе. Где мы другого специалиста возьмем, если вы однажды доиграетесь? Вы мне этот многоложный героизм во имя прогресса оставьте!

– Что бы я?! – надулся Алексей. – Никогда! – и хитро подмигнул девочке.

Никифор сделал вид, что не заметил. Храбрый мастер вновь принялся зачитывать рецепт:

– Использование желательно разовое. При повторном приеме чувствительность к снадобью снижается, нужно увеличивать дозу. Не рекомендуется.

– Просто, как все гениальное, – отозвался Никифор, задумчиво пощипывая бородку. – А что «Блюбка»?

– А то! – улыбнулся мастер.

– Ну, взболтайте, – сказал Никифор.

Леша подошел к своему захламленному верстаку, взял из стакана трубочку-тростинку и помешал ею в большом глиняном горшке, стоявшем там же.

– Блюб-лю, – ответил тот.

Заглянув вовнутрь сосуда, Майка увидела текучую светло-розовую массу.

– Воспитательный бульон. Коротко «Блюбка», – шепнул Никифор. – Показывает наивозможные будущие.

Леша вынул трубочку, приставив к губам, подул: на другом ее конце запузырился чудесный шар.

– Латерна-магика, – шепнул Никифор.

Налившись лиловым, шар сорвался с кончика тростинки и замер прямо перед лицом Никифора. Тот дунул, – и по светлой поверхности побежали какие-то гибкие темные тени, потянулись разводы, заволновалась легкая рябь.

– Неплохо, – полюбовавшись, сказал Никифор. – Но голосить рано. Без подробных испытаний не обойтись.

– Начинается, – лохматый великан был, кажется, разочарован. – Опять эти проверки подлинности, экспертизы соответствия, просчеты рисков, контроли качества, болтовня на всех уровнях, – Лысиков аж запыхтел от недовольства. – Пока мы тут думаем, наши заграничные коллеги уж триста раз права оформят, на контрольных экспонатах опробуют, в употребление введут и нам же впарят на невыгодных началах.

– Подумать все равно надо, – сказал Никифор.

Теперь он выглядел уже не веселым чудаком с портрета, а многомудрым Никифором Петровичем, кем по сути и являлся, но Майка об этом еще не догадывалась.

– Время уходит! Драгоценное время! – закричал Лысиков. – Промедление смерти подобно!

– Оно и будет смертеподобием, если мы поспешим, – покачал головой Никифор. – Выход из себя – материя тонкая, могут быть необратимые последствия. Вы готовы нести бремя ответственности, если дароносец выйдет, а назад не придет? – Никифор колюче глядел на Алексея. – А если он, наоборот, испугается и навсегда в себе замкнется?

– Какие силы пропадают! – застонал мастер Леша.

– Они ждут своего часа, – поправил Никифор. – Нужно уметь обращаться с огнем, а пока вы только руки шпарите, – он ткнул пальцем в пузырь. Раздался легкий хлопок. Шар-провидец лопнул, а с ним, кажется, лопнул и предмет спора.

Алексей пожал плечами, похмыкал, но дальше пререкаться не стал.

– Лежанка готова? – спросил Никифор.

– Обижаете, – буркнул мастер Леша и кивком пригласил следовать за ним.

Они прошли через залежи разного хлама, и острого, и кривого, – и очутились перед странным креслицем.

Сделанное из черной кожи, оно было устроено так, что расположиться в нем можно было только полулежа.

Креслице было обращено к стене, изображавшей ночное звездное небо.

– Что ж, – Никифор потер ладони. – Давайте приступим!

Но тут раздался скрип, в приоткрывшуюся дверь скользнула полоска света.

– Только ее нам не хватало, – оглянувшись, пробормотал Леша.

На сей раз голос его звучал опасливо. Мастер-великан не боялся дел, но это не означало, что он не ведал робости.