Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Константин Кропоткин
«Призвание: маленькое приключение Майки»
Сказочный роман

ThankYou.ru: Константин Кропоткин «Призвание: маленькое приключение Майки»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

…ползти – смотреть.

Пойти – увидеть.

Взойти – взлететь и обрести:

познать, принять и донести.

Предвидеть… И опять ползти…

«Глаголы жизни», Джимми Баум

(пер. с иностр. – Костя Кропоткин)

Про Костю Кропоткина разное говорят. Одни утверждают, что Кропоткин живет в городе Подольске на Заречной улице, в доме номер семь (деревянном, с бордовой такой крышей – не проглядеть). В школе двадцать девять имени Максима Горького он будто бы работает учителем русского языка и классным руководителем четвертого «А».

Другие населенного пункта не называют, потому-де, что у него раньше был секретный статус и шестизначный номер, а сейчас стали просто звать Городом, благо на карте России других мест с таким названием нет. По слухам, в Городе Кропоткин занимается розничной торговлей: он продает мороженое, без которого просто не представляет себе личной жизни.

Врут.

Еще говорят, что Кропоткин пошел в сталевары, уехал в Новую Зеландию, выступает в цирке-шапито с дрессированными левретками, сторожит дом на Дмитровском шоссе под Новомухинском, снимает в Москве красивые телевизионные передачи, стряпает пельмени на собственном малом предприятии, трудится советником в администрации президента Америки, днями напролет лежит на диване и скучает… Вот ведь, какой только чепухи про него не говорят?! А фигура-то он совсем еще незначительная. Всего 63 килограмма. Невелика птица. Много их таких – специалистов разнообразных наук.

Наверняка известно, что Костя Кропоткин родился в 1985 году в этом пронумерованном Городе на юге России. С Майкой Яшиной учился в одном гимназическом классе, и был тайно в нее влюблен, донимая девочку разговорами про смысл жизни и загадки мироздания.

Гимназистка Майка Яшина была такой знаменитой выдумщицей, что рука Кости сама тянулась, чтобы записать ее истории. Осенью 2005-го года воспоминания о бывшей однокласснице завели его так далеко, что он стал заносить в компьютер все, что осталось в памяти от Невероятных приключений Майки.

Начал он, конечно, с маленького.

ПРИЗВАНИЕ: МАЛЕНЬКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МАЙКИ

Посвящается маме

Пойти

Вот южный городок на окраине большой страны. Он еще не знает, что приближается веселая майская гроза. Городок спит.

Не знает о скорых переменах и одна из его жительниц. Маленькая, худенькая, озорная. Платье синее, с белым воротничком и двумя кармашками, как принято в ее гимназии. Темно-русые волосы собраны в два хвостика с резинками-мохнатушками. Оранжевой и синей. Хорошие цвета. Задорные. Ей подходят.

Она уже не крошка-несмышленыш, но до взрослого человека ей еще далеко.

Девчонка-дочка-дивочка.

В двух шагах

– Не-возможно…

Ранним утром 21 мая 1995 года в двух шагах от центра мироздания, на парковой скамейке сидела Майка и дрыгала ногами.

Солнце светило, скамейка скрипела, а девочке не хотелось думать ни о чем другом, кроме мороженого из ларька рядом со школой. Все шептало – и скрипучая скамейка, и неподвижные деревья, и центр мироздания, где б он там ни находился – для полного счастья Майке Яшиной нужен хрустящий стаканчик с ванильной желтой горкой, а к нему, довершая красоту, капля сладчайшего медового сиропа. Иначе утро будет совсем уж посторонним.

Трудности было две.

– Майка, марш домой! – могла скомандовать из окна мама.

– Яшина, почему не на занятиях? – углядела бы её зоркая директриса Марь-Семенна.

В этом было что-то неправильное. Казалось бы: отменила себе уроки, живи и радуйся, ан, нет – сидит она в самом глухом углу старого парка и без оглядки не может и шагу сделать.

– Чего я, собственно, боюсь? – вслух, нарочито громко, произнесла Майка.

Она старалась говорить по-взрослому, как учила ее бабка-соседка. «Не позволяй языку опережать свои мысли», – любила повторять та, останавливая Майкины истории в самом волнующем месте и заставляя пересказывать то же самое, но четче и медленней.

Сегодня бабка могла быть довольна своей воспитанницей: само собой, непостижимым образом, у школьницы получалось важничать.

– …Нет, право, мне нечего и некого бояться, – не спеша, говорила Майка. – Я живу свою собственную, а не чужую жизнь, и вольна распоряжаться ей по своему разумению. Это мой выбор и мое право. И если мне сейчас заблагорассудится пойти и купить мороженого, то я… – набираясь храбрости, Майка замерла и… затараторила уже как всегда, – то я пойду, конечно, и ничегошеньки я не страшусь, а если меня заметят, то скажу, что у меня задание важное, а уроки потом нагоню, когда время будет.

По правде говоря, оправдание было мелковатое. Какие могут быть важные задания в учебное время у нее, четвероклассницы?

– У тебя есть обязанности, – говаривал Майкин папа. – Чтобы получить право на достойную жизнь, нужно окончить школу, приобрести профессию…

– Какую профессию? – Майка неизменно задавала этот вопрос.

Ответ она получала каждый раз одинаковый, но ждала его с замиранием сердца.

– Профессию, к которой у тебя есть призвание.

– И что это значит? – спрашивала Майка, хотя и следующие слова знала наизусть.

– Каждый из нас зачем-то призван. Сапожник делает сапоги, пирожник – сладкое, мама – шьет, а я… – тут сердце Майки от восторга просто обрывалось, так это красиво звучало. – А я – защищаю Родину.

Майкин папа был офицер, и раньше, еще до того, как они поселились в их последнем доме на Заречной улице, Майка поменяла две школы и много детских садов – они часто переезжали туда, куда Родина пошлет.

Папино призвание нравилось дочке: не успеешь в одном месте заскучать, как опять надо паковать вещи, машинку стиральную в картонную коробку ставить, заворачивать хрусталь в газеты – и опять на поезд, в новую жизнь, за приключениями.

– Живем, как цыгане, – ворчала мама. – Никакого покоя.

– Покой нам только снится, – дудел папа.

Он хотел пошутить, но Майка видела, что ему неловко перед мамой, которая выросла в детском доме и тоже все время переезжала из одного казенного места в другое. Родина посылала маму с самого рождения.

«Вообще, – думала Майка, раскачивая парковую скамейку. – Жаль, что девочкам не позволяют защищать Родину». В этом ей виделась несправедливость даже большая, чем отсутствие мороженого в свободный от школы день. «Наверное, у меня какое-то другое призвание», – поразмыслив, решила она.

– Но только пусть мое призвание будет таким же красивым, как защита Родины, – вслух пожелала Майка, но дальше в мысли к ней опять забралась бабка-соседка со своими Правильными Словами.

«Тебе надо пройти этот путь», – некстати вспомнила Майка ее наставления. Вот ведь, вредная старуха, все время лезет, даже когда ее не спрашивают.

Она была такой посторонний Яшиным человек, что даже ее имя вспоминать не хотелось. Бабка да бабка. Поселилась в их доме на день позже Яшиных, но почему-то вела себя так, будто жила там целую вечность.

Мама ее уважала. Говорила «вы» и звала пить чай. Они подолгу беседовали, а Майку выгоняли на улицу, чтоб от подслушивания уши не отпали. Однажды они договорились до того, что девочке необходимо ходить к бабке трижды в неделю – учиться манерам, музыке, правильному поведению за столом, рукоделию, читать книжки с древними буквами.

Уроков этих Майка не любила. Бабка все время говорила про Ответственность, про Высшую справедливость, про Свой путь – так парадно и тожественно, что перед Майкой начинали маячить какие-то совсем безрадостные места – жара, лысогорье, камни на дороге, пыль в глаза, и прочие мученья. Зачем ей это?

Еще только приближаясь к строгой фигуре в темно-зеленом платье, Майка чувствовала неодолимое желание броситься наутек, будто ей пятки жгут. Старуха и девочка друг другу не подходили.

– Притягиваются только противоположности, – поясняла мама. Что она этим хотела сказать?

В любом случае, читать Майке мораль прав у бабки не было. «Не стану думать по-твоему, стану думать по-моему», – девочка мысленно показала бабке язык.

Вот так Майка думала и о том, и о сем, а вокруг ничего не менялось. Солнце, как приклеенное, торчало в одной и той же части неба. Тихие деревья будто стеснялись шелестеть юными листочками. Ни одного приличного шороха, кроме тех, которые производила Майка: она раскачивала скамейку, а та жаловалась на судьбу.

Странное утро.

Очень странное.

Карамельное.

Карамельное утро

Прежде чем оказаться в парке, Майка сполна вкусила неожиданностей.

Неожиданность номер один. Девочка проснулась в шесть утра, без будильника – ей приснился странный сон. В нем она видела папину маму, в честь которой Майка стала Майкой. Баба Майя боялась, что внучка простудится и кутала ее в пуховые платки. Было щекотно и душно, но вдруг налетел ветер, увлек бабу в неизвестную даль, а девочке подкинул мысль. «Думай, что говоришь – говори, что думаешь. Не ищи легких путей – ищи правильные», – каруселью закружилась она, и была такой поучительной, такой неотвязной, что Майке не оставалось ничего другого, как стряхнуть сон вместе со всем его содержимым.

Проснуться.

Затем она помылась, почистила зубы, надела синее школьное платье, попила чаю с молоком и – вот вторая неожиданность! – съела две плюшки. Обычно у Майки по утрам не бывало особенного аппетита, и мама чуть не силой заставляла ее съесть то булочку, то пирожок.

Обычно после завтрака она уже опаздывала в школу, а тут времени оставался целый вагон. Казалось даже, что оно тянется медленнее обычного, как карамель-тянучка.

От скуки она совершила неожиданность номер три: доделала все, ну, абсолютно все, уроки – дописала упражнение по языку, решила задачу, от которой вчера заскучала, и вызубрила стихотворение.

Последняя строчка не только запомнилась, но и принялась фокусничать.

«Сказка – ложь, да в ней намек, Майке-дивочке урок», – посулила она что-то чудесное.

А тут и время подоспело. Школьницу будто кто-то по спине легонько шлепнул: пора.

Сбегая вниз по лестнице, она вспомнила про другую странность. Вообще-то, эта странность была самой странной из всех.

Майка встала, умылась, оделась, поела, сделала уроки – а мама и папа все спали, да спали. Тихо-тихо. Даже папиного храпа не было слышно, хотя обычно он весело посвистывает чайником.

Перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, Майка подумала, что, надо было бы разбудить родителей, им же тоже нужно вершить Великие дела, но возвращаться не стала – куда сильней ей хотелось узнать, сумеет ли она перещеголять надменную Великанову в рассказывании стихов.

Интересно! Сегодня школа не казалась Майке скучной. «Надо отыскать веселое в полезном», – пришла ей в голову симпатичная мысль.

Девочка спустилась до первого этажа, заглянула в почтовый ящик, где ничего не нашлось, и помахала теть-Жене – вахтеру.

В своей будочке с большим стеклянным окном теть-Женя сидела перед телевизором и спала с открытыми глазами, а крошечный телевизор говорил ей «а-а-а».

Звук был некрасивый и будто бы даже злой. Сплющив нос о стекло будочки, Майка разглядела на маленьком экране человека с черными кудрями. Раскинув руки, он высился на сцене, глаза его были вытаращены, рот широко открыт, а песни… не было.

– А-а-а…

Майка слышала только этот странный звук, который по справедливости песней считаться не мог и вообще, звучал как-то не по-людски. Глазастые певцы так не выражаются.

Ради интереса Майка задержала дыхание и стала мысленно считать: раз-два-три-четыре-пять… На счет «двадцать пять» что-то хлопнуло.

– Мы алкаем, мы алкаем, – пронзительно закричал певец, умудряясь не менять общей раззявленности. – Ветром-полем призываем, созидаем, сотворяем, даром вечным открываем, этим светлым теплым маем, – веселые слова внезапно оборвались, певец попучился еще немного и, все также, стоя, как приклеененный, гаркнул. – Негодная девчонка, марш на улицу, сколько тебя еще ждать!

Майка отпрянула и, с грохотом скатившись по последним ступенькам, дернула на себя тяжелую дверь.

– …а-а-а… – опять загудел певец любимую букву, пока его не заглушила дверь.

«Ну, и денек», – подумала Майка. Душа девочки пела, и, надо сказать, получалось у нее лучше, чем у певца из телевизора.

– Лучше рано, чем никогда.

Пора! Пора!

Это было дивное утро. Такое тихое, словно его нарисовали. Солнце спало с открытыми глазами, не хуже теть-Жени, деревья, подобно телевизионному певцу, тянулись к небу известного цвета. Всё твердило: ну ее, эту школу, ты посмотри, какой занимается день!

И ноги буквально сами – Майка могла поклясться – повели ее не на горку, в сторону школы, а в прямо противоположном направлении – в парк.

Она отыскала тайную калитку, откинула щеколду в виде диковинной глазастой птицы, и ступила на дорожку, покрытую толстым слоем палой листвы. Листья были старыми и мелкими, похожими на россыпь древних золотых монеток.

Майка заглядывала в парк всего раза два и три – уж очень он был угрюм. Но сегодня все виделось иным. Парк манил, а девочка, внимая его беззвучному зову, уверенно шагала по золотистой дорожке – она будто точно знала, куда направляется.

Вскоре Майка попала туда, где парк притворялся самым настоящим буреломом – здесь были и ветки сломанные, и тяжко склоненные деревья, и кусты, похожие на большие, всклокоченные кучи. Под березой, расколотой пополам, совсем корявой и некрасивой, Майка решила, что идти хватит. Тут и скамейка проявилась.

Она идеально подходила для раздумий о чудесах сегодняшнего утра, о майской красоте, а заодно и о полном счастье…

– Дзынь, – что-то звякнуло оборвавшейся гитарной струной, вырвав Майку из сладкого небытия.

– Динь-дон, – ответил невидимый колокол.

– Нет, без мороженого нельзя, – додумалась, наконец, Майка.

Приняв решение, она задрыгала ногами еще веселей и даже взвизгнула от предвкушения освежающей сладости.

Чудо! Скамейка под ней тоже ответила писком.

Майка взвизгнула еще раз.

Скамейка повторила. Она даже будто подначивала: ну, давай же! действуй!

И только было девочка собралась завизжать изо всех сил, как скамейка легонько поддала ей под зад и… запела.

Маленькое Приключение Майки началось.

И-раз! Смотреть

Жужики

 
– Мы алкаем, жужики!
Ловко, как мамзели…
 

Эти слова пелись на мотив гимна, который Майка знала из школы, где его включали в торжественных случаях. Музыка была длиннее слов, и потому песня выходила с каким-то подвыванием:

 
– …По-о-олучаем бу-у-ублики
Из ле-е-есной ка-а-апели…
 

Голосила не скамейка, а два цветных существа под ней. Один был оранжевый и круглый, как апельсин. Другой – похож на синюю лохматую грушу.

В том, что пели именно они, у Майки не было никаких сомнений. Когда надо было подвывать, то пушистые существа ненадолго зависали в воздухе и заметным подрагиванием отвечали на каждый звук.

Так ведут себя только те, кто поет. Иманжигеева из Майкиного класса, которая часто выступала на школьных концертах, тоже в самых писклявых местах замирала и чуточку тряслась.

 
– …Этих славных бубликов
Сочные фортели
Кушаем до тугриков,
С кружевной макрелью, —
 

пронзительно верещали мохнатые апельсин и груша.

У Майки зазвенело в ушах.

– Отставить! – крикнула она.

Оранжевый немедленно хлопнулся на землю, а за ним последовал и синий.

– Молодец, корявка, – произнес апельсин низким мужским голосом, выкатываясь к ногам ребенка. Из какого места раздавался голос, было непонятно, но Майка знала почему-то, что говорит именно он. Еще было очевидно, что ворсистый мячик ей рад, хоть и притворяется ворчуном. – Приступаем ко второй части благовещания, – круглые яркие бока его пошевелились. – Мы принесли тебе благую весть, – объявил он.

– Это очень мило, что вы что-то принесли, – сказала девочка. – Но мне нельзя ничего брать у чужих. Мама не велит.

– Мы принесли тебе благую весть, – повторил оранжевый, давая девочке понять, что от него просто так не отвяжешься: что принес, то и вручит.

– Вы почтальон? – нашлась она.

Почтальонов мама жаловала, а недавно даже рассердилась на Майку из-за того, что та задевала куда-то синее письмо с треугольным штемпелем. Письмо пахло, как рай на земле, но все равно исчезло. Будто сквозь землю провалилось.

– Хорошо. Я очень рада. Давайте, – сказала девочка. – Вас как зовут?

Оранжевый поплевался звуками, которые сложились в слово «Ратла».

Затем тоже самое сделал синий, став для девочки грушей по имени «Мойсла».

– Значит, вот вы какие, Ратла и Мойсла, – сказала Майка, а дальше с ее языка соскользнуло и еще одно новое слово. – Жужики.

Да. По-другому и быть не могло. Существа этой смешной породы непременно должны были называться жужиками и никак иначе.

Тут синий груша Мойсла высоко взвился в воздух и нарисовал перед глазами Майки восьмерку. Воздушная цифра не исчезла и когда она шмякнулся назад в траву: цифра наполнилась светом, затем стала темнеть, меняться, пока не превратилась в кожаный шнурок с розовой жемчужиной на конце. Обретя вес, чудесное украшение с тихим стоном упало к носам Майкиных туфель.

– Теперь понятно тебе? – спросил ее Ратла-апельсин.

– Понятно, – сказала Майка, подняв драгоценный шнурок.

Она хотела сказать «понятно, что ничего непонятно», но оставшиеся слова почему то не пожелали произноситься.

– Мы алкаем, жужики, – тихонько напела школьница, заворожено глядя на призрачно мерцающую жемчужину.

Ратла покачался неваляшкой: было ясно, что апельсиновый мячик полон чувством исполненного долга.

Ненадолго повисла тишина. Майка смотрела на жемчужину на шнурке, а жужики почтительно ждали.

Вне всяких сомнений это был важный момент.

– Майя! Майя! – закричали жужики, когда наконец подошел срок. – С нами! Туда! Пора! Пора! Скорее! Желание и пруд нас доведут! – и покатились.

«Куда доведут? До чего?» – подумала девочка, а ее ноги, за это утро уже привыкшие жить своей собственной жизнью, послушно зашагали в нужном направлении.

«Конечная»

– В путь, в путь, в путь! В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем! – пели Мойсла и Ратла, суматошно прыгая впереди Майки.

– …Да, вы на вид очень милые, а на самом деле, может, злые, как атомная бомба, – торопясь за суматошными существами, весело говорила Майка. – Вот распухнете до гигантских размеров и посеете в мире ненависть и вражду. Бывают такие люди. У нас девочка одна рассказала про другую девочку, что та бегает за одним мальчиком, но эта вторая девочка, ни за кем не бегала, а Беренбойм сам дурак…

За болтовней Майка и не заметила, как оказалась на пустыре. Он был не очень стар, но, засыпанный мусором почти по самую маковку, выглядел совсем древним. Лишь в самом центре его – лысиной – поблескивало небольшое пятно воды.

Когда-то в парке был пруд, в котором могли бы завестись рыбки, но почему-то не заводились. Потом пруд сам собой кончился, а с ним кончились и все возможные рыбки.

– Наверное, это был какой-то неправильный пруд, – добавила Майка, пробираясь мимо мусора в сторону лужи.

Обходя вслед за жужиками рваные пакеты, старые холодильники и вышедшие из употребления ботинки, Майка попыталась представить, как ее окатывает неправильная волна неправильного пруда, а на гребне волны красуются все возможные рыбки: зеленые, лимонные, фиолетовые в крапинку и бурмалиновые. Самые роскошные «возможные рыбки» вообразились ей темно-синими с пушистыми хвостами и ртами, как у телевизионных красавиц. Они назывались «индиго-губошлепки».

– …А коротко – «гогушки», – решила девочка, очутившись возле лужи. – Потом возможных рыбок съели возможные монстры, началась бурная демонстрация, пошли серьезные волнения, вода выплеснулась, а с ней выплеснулся и весь пруд. Только мокрое место осталось.

– Конечная-конечная-конечная… – жужики покатились по кромке воды, а жемчужина на шее Майки вдруг потяжелела и потянула ее вниз к воде.

Майка склонилась и…

…ничего не увидела. Темная гладь показывала лишь тускло мерцающий шарик.

Девочка сделалась неотразимой!

Открытие

Да. Жемчужина отражалась в луже, а Майка – нет, как будто она и не четвероклассница со всеми правами человека, а так – незначительная величина.

Посторонняя.

– Странная у вас тут видимость, – произнесла девочка.

И тут жужики загудели и завертелись – они замельтешили вокруг воды и, вытянувшись затем в два световых обруча, не то умножились до нескольких десятков, не то на них разделились.

Перед глазами Майки теперь вздымался переливчатый столб. Это было похоже на цирк, где женщина вертела на себе сразу тридцать разноцветных окружностей.

 
– Мы алкаем, мы алкаем!
Всеми крыльями махаем!
Ветром-полем призываем…
 

На сей раз пели жужики красиво, громко, слаженно.

Майка восхищенно замерла, а лужа напротив зашевелилась, стала прогибаться все глубже, все сильней, края ее поднимались выше и выше, пока не образовали что-то вроде большой стеклянной вазы, которая, подрожав, вытянулась до самого поднебесья, а оттуда, словно ударившись о невидимую преграду, хлынула вниз.

Девочка оказалась внутри огромного фонтана: она стояла под массой воды, ни капли не мокрая, а вода летела мимо и с шумом билась где-то в невозможной дали.

 
– …даром вечным открываем
Этим светлым теплым маем!..
 

Теперь в пении жужиков послышалось что-то щемяще-высокое. Как в церкви.

Майка закрыла глаза. Да, вот в точности, как тогда, на Пасху. Чудесные голоса тянутся вверх, а ты стремишься следом. Ты вроде бы стоишь, но одновременно взмываешь, утончившись до невозможной легкости, и качаешься там, высоко, на качелях из кружевных воздушных струй – тебе так хорошо, что даже смеяться невозможно…

Бабка назвала это блаженством, но в тот раз Майка почему-то побоялась повторить за ней чудное слово. Оно было совсем из другого, особенного мира, но здесь, возле лужи, пришлось кстати.

Блаженство, казалось, было создано для пустыря, а Майка – для блаженства.