Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

Скрипнула дверь. Послышались быстрые легкие шаги.

– Вылезай, корявка.

Никифор поднял скатерть. Майка выбралась наружу.

– Все слышала?

Девочка кивнула.

– Вот и правильно. А теперь пойдем, – взрослый протянул руку. – Нам надо спешить.

Но девочка руки не подала.

– Мне надо подумать…

Директор потерял дар речи. Майка собрала волю в кулак:

– Вы все решаете за меня, – она старалась говорить медленно, подбирая нужные слова. – Вы говорите, куда мне идти, что смотреть и чем заниматься. Вы, конечно, правильно поступаете. Прямо, как в школе. Но вот там, – она неопределенно махнула рукой. – У меня есть школа, а есть остальная жизнь, после школы, правильно?

– Да, правильно, – Никифор внимательно слушал.

– А у вас получается, что у меня времени «после-школы» не будет, и я должна всегда чего-то постигать, стремиться делать добро и вести праведную жизнь.

– В общем-то, ты права…

– А может, мне не хочется? Может, я не готова быть всегда, как в школе? Почему меня-то не спросили? – ну, вот, заспешив, Майка нечаянно сказала резкость.

– Да, конечно, но… – начал Никифор.

Однако Майке не терпелось досказать мысль, пока та не убежала вместе с решимостью.

– В общем, я хочу подумать и сама решить, надо мне или не надо. Ведь это моя жизнь, а не посторонняя.

Договорив, Майка почувствовала облегчение.

– Правильно, конечно, правильно, – растроганно произнес Никифор. – Девочка, корявка ты моя дорогая! Ты – та самая, да, та самая. Все, как по писаному! Кто бы мог подумать, что чудеса бывают?!

О чем он толковал?

Взволновавшись, Никифор забегал по кабинету.

– Прошла пора, когда решали за них, пришла пора, чтобы они сами за себя решали… – вскрикивал он.

Несу, прежде мирно покоившийся на столе, взметнул страницы, скроив из них круглую задумчивую рожицу.

– Download, – муркнул он.

– Ах! – Никифор расцвел. – Конечно!

Махнув Майке, он выскочил из кабинета. Девочка пошла следом.

– Да, виноват. Прости, поторопились, – бормотал директор, встав у двери напротив, возясь со стулом, пытаясь выдернуть его ножку из дверных ручек. – Прежде чем запускать, загрузить надо бы. По старинке работаем, забываемся. Прости, прости.

Стул со скрипом подался. На двери теперь можно было видеть табличку с изображением той самой рожицы, которую им только что показывал Несу.

Лицо, похожее на раздумчивого медвежонка, называлось «даунлоад».

– Динь-дон, – отозвался колокол.

– Раньше здесь располагался Красный уголок, – сообщил Никифор, ступая в полумрак. – Но за перестройкой про него позабыли, а как повеяли новые ветры, мы переняли зарубежный опыт. По новым правилам без нее нельзя. Немыслимо.

– Без чего?

– Без «Загрузочной», – сказал Никифор. – Вначале хотели, как у американцев. Там у них шик-блеск: кушеточки, ароматические приемчики, музон… Да потом раскумекали, что американская модель загрузки не очень эффективна в наших условиях. Вот и остановились на промежуточном варианте – из Европ. А чего? Метода хорошая, а выглядит по-домашнему. По-нашенски.

Майка не могла не согласиться. В таких помещениях она бывала не раз: на полках разноцветные шампуни, порошки и прочие моющие средства в пластмассовых емкостях, по углам щетки, швабры, метелки, на крючках старые кульки и пакеты висят, а рядом высится башенка из перевернутых ведер.

Красный уголок был преображен в чулан.

– Ну-с, не смею мешать, – произнес Никифор.

Он постучал по ведру, приглашая Майку присесть, и вышел вон.

– Я жду вашего решения, – прошептал он, прежде чем закрыть за собой дверь.

– Динь-дон, – объявил колокол.

Сидя на ведре и глядя на совок, подвешенный на дверной крючок, девочка стала принимать судьбоносное решение.

Загружаться.

Если верить Никифору, то жизнь ее ожидала непростая. Майка должна нести свой дар, открывать таланты, радовать всех людей – даже тех, кто ей совсем лишний, зачем-то их восхищать, как будто у нее других дел нет.

Этот путь в общем-то был простым и ясным. Но было в нем что-то такое унылое и правильное, что Майке представилось на миг, будто детство ее уже отцвело и отлетело – отныне она навечно обречена приносить пользу, говорить нужные слова и выполнять Миссию.

– Тоска, – не сдержалась Майка.

Да, именно это и было главной трудностью. Бесспорно хорошие люди, какими их представляла себе Майка, все сплошь и рядом ужасно скучные. Они всегда чинные, расчисленные, не говорят, а вещают, не живут, а бытием занимаются. Вышагивают, величаво машут руками, а одежды у них простые и скромные – без всяких цветочков и рукавов фонариком.

Такой вот долг.

– Тоска зеленая, – вслух уточнила Майка.

А до чего ж здорово с криком вбежать в класс, бухнуть рюкзак на парту, показать язык Великановой, толкнуть Иманжигееву, Верке продудеть в ухо «бу-бу-бу», а иногда, если на душе царит уж совсем озорное настроение, то и Беренбойма за вихор дернуть – чего ему зазря на макушке торчать?

Неужели ей придется расстаться со всеми этими глупостями? Из глаз девочки едва не брызнули слезы.

– Динь-дон, – отозвался колокол, отзываясь на переживания.

Он отмечал половину загрузки.

Стараясь не заплакать от жалости к себе, Майка вспомнила мамин рецепт.

– Если стакан полупустым кажется, то ты подумай, что он полуполный и сразу станет легче, – часто приговаривала мама и в этом, наверное, заключался секрет ее легкого характера.

– Из любого свинства можно получить хотя бы маленький кусочек ветчины, – теперь в ее мысли забралась хитренькая Лизочка.

– Если доводить добродетель до крайности, то ее тут же начинают обступать пороки, – это говорила бабка.

– Ай, плачу-рыдаю, мечту исполнила и теперь не могу удержаться, – заквохтала мокрая кура. – Дай я тебя в лоб клюну, чтоб яснее стало.

– Не надо меня клевать, – попросила Майка. – Сама разберусь. И вообще, оставьте меня.

– Это ты оставь, – дружелюбно прогудел Извилистый камень. – Чтобы куда-то дойти, надо что-то покинуть.

– Поди ко мне, я тебя мочить стану, – квакнула жабья королевна.

Противная. Уж к ней-то она ни за что не пойдет.

«Динь-дон, – прозвенела голове Майки восхитительная мысль. – Чтобы знать куда идти, надо понять, куда тебе не хочется».

Девочке показалось, что даже сумрак посветлел.

Майка Яшина ни в коем случае не могла быть плохой, а значит, ей не оставалось ничего другого, как сделаться хорошей. «Тут и выбирать-то нечего», – с облегчением подумала она.

Первое, что Майка заметила, входя в кабинет директора, были щеки. Директор Пан стоял на ковре, а лицо его полыхало румянцем – ярче, чем красный галстук на шее и лысины в свете люстр.

– Я поняла, почему вы меня не спрашивали, – подойдя к нему, сказала Майка.

– Мы не спрашивали, потому что забыли о твоих человеческих правах. Ты права, а мы, – Никифор почесал лысину. – А мы исправимся. Когда-нибудь. Надеюсь, с твоей, Майя Яшина, помощью. Итак, я готов узнать твое решение и обещаю, что приму близко к сердцу любое.

Никифор смотрел на десятилетнюю школьницу так, словно от ее слова зависела его дальнейшая жизнь.

Девочка собрала в кулак всю выдержку, чтобы не потеряться в новой для себя роли.

– Вы не спрашивали, потому что у меня, в общем-то, нет выбора. Я согласна, – выдохнула Майка. Она хотела говорить твердо, но голос дрогнул. – Я принимаю ваше предложение.

Из невидимых щелей письменного стола вдруг полезла белая пена. За спиной девочки грохнула дверь – явившись без всякого приглашения, «Показуха» засияла радостными лицами, болтавшими поздравительные слова на разных языках. Из тарабарщины девочка выудила только: «Для нас высокая честь!», «Будем!», «Явление!»…

Волшебный экран показывал ликующих людей, воздушные шарики, рвущиеся в небо и плещущиеся на ветру разноцветные флаги.

«Показуха» обещала праздник.

Никифор махнул рукой, словно отгоняя пчелиный рой. Пена на столе вмиг растаяла, дверная половинка послушно вернулась на прежнее место.

Всё стихло.

– Молодец, корявка! – срывающимся голосом произнес Никифор. – Я рад, я так рад, у меня нет слов! – он вытащил из кармана платок и громко в него высморкался. И даже этот звук вышел парадно-торжественным. – Выбор есть всегда, корявка, – сказал он, отдышавшись. – Но выбор не всегда ясен. Легко выбирать между добром и злом, между белым и черным, между светом и тенью. А ты попробуй выбрать между серым и жемчужным, между глупым умником и умным дураком, между «почти» и «не совсем»…

– Разве тут есть из чего выбирать?

– Поначалу разница между черным и белым не больше серой песчинки. Но дороги расходятся. Одни выбирают одно, другие – другое, одним налево, другим – направо, кто-то идет высоко наверх, кто-то – глубоко вниз. А есть и те, кто выбирает уж совсем особый путь. Они следуют вниз по лестнице, ведущей вверх.

Никифор подал Майке руку.

 
– Она была уверена,
Что золото – блестит.
Стремянку прикупила в небеса.
Теперь она проверена:
Когда все в мире спит,
Знать время наступило – в чудеса… —
 

пел Никифор, уводя девочку к новым открытиям.

И вновь послышались звуки горна: короткий и длинный, короткий и длинный. Девочка расслышала в них и печаль, и обещание:

– Ай-да, ай-да…

Детина-мальчик-Васенька на свой лад прощался с Майкой:

«Все будет хорошо», – убеждала себя школьница, но все равно волновалась.

Она предвидела.

И-три! Предвидеть

На первом этаже «Детского мира» было пустынно. Никого. Будто самое нужное уже сделано и теперь все готовятся к чему-то интересному в другом месте.

– Подождите! А жужики? – Майка остановилась возле закрытого окошечка гардероба. – Вы отдать обещали!

– Зачем они тебе? – спросил Никифор. – Что им с тобой делать? Пусть побудут в Гохране. Хорошо, не дует нигде… – он вопросительно поглядел на Майку.

Она представила себе короб, в котором томятся Мойсла и Ратла. Яркие, пушистые сидят они там, в тесноте, темноте и может даже в обиде…

– Мы только подружились, – забормотала она, – а теперь, выходит, я должна бросить их на произвол судьбы, как последняя негодяйка? В коробке они не останутся. Я не разрешаю.

Последние слова получились у нее громкими – вырвавшись наружу, они даже воздух заставили вздрогнуть. Точнее, Майка сказать не могла, потому что в тот же миг гардеробное окошечко открылось и выплюнуло к ногам два предмета.

Мойсла и Ратла.

– В парке Чаир распускаются розы, – ритмично прыгая, нежным мужским тенором запел синий Мойсла, пока Ратла-апельсин, покачиваясь, топорщил ему в унисон свою яркую шкурку.

– Ловит музыкальные волны, – сказал Никифор. – Имитация речевых навыков.

– А Ратла? Он ничего не ловит? – спросила Майка.

Никифор пощелкал языком. Оранжевый жужик послушно подскочил к его ноге, растопорщился в ежа и – не произнес ни слова.

Директор развел руками:

– Доносчик рассчитан на одноразовое использование. Речевые способности были ограниченно-лицензионными, а теперь программа закончилась.

– Хоть поверьте, хоть проверьте, тра-ла-ла, – запел прыгучий Мойсла девчачьим голосом.

– А возьмите другую программу, неограниченную, – предложила Никифору Майка.

Тот посуровел:

– Пункт третий, статья девятнадцатая «О мерах по борьбе с хитрованцами». Главный Распорядок Совета запрещает пользоваться продуктами, сотворенными без лицензии. Подлежит неукоснительному выполнению.

– Он правильный? – осторожно уточнила Майка.

– Распорядок – верный, потому что защищает от непредсказуемых влияний. Ты же не хочешь, чтобы апельсин стал кусаться, а синяя груша запела неприличные песни?

Майка не хотела, но за жужиков все равно было обидно.

– Так не бывает, – сказала она.

– А как же по-твоему бывает?

– Наоборот бывает. Маленькие вначале молчат, а потом обучаются говорить. Да вы сами посмотрите на него, – Майка указала на поникшего Ратлу. – Он же может, я вижу, ему надо только помочь. Самую чуточку. Вы разве не видите?

– Ты видишь? – Никифор задумался, а воздух вокруг него начал темнеть, по костюму змейкой забегали огоньки – от руки к руке, от носков ботинок до самой лысой маковки. – Интересно, интересно, – забормотал он, теперь похожий на страшилу из фильма про живых мертвецов.

Никифор поманил оранжевого жужика – Ратла послушно скакнул ему в ладонь. Погладив доносчика по шерстке, директор стал перекидывать его с руки на руку, будто собираясь вылепить из него котлету. Жужик побледнел: его шерстка оделась корочкой, которая потемнела, словно от жара, а затем покрылась мелкими трещинками.

– Пых, – Никифор дунул, корочка распалась в пыль, а Ратла шлепнулся на пол, размазавшись в лепешку.

Майка затаила дыхание.

Кучка зашевелилась, запузырилась, зацвела ярко-оранжевым – и вот уже Ратла, как ни в чем ни бывало, снова покатился по полу. Живой, невредимый и даже лучше прежнего.

– Так нельзя поступать, – тонким голосом произнес он. – Мы только подружились, а теперь, выходит, я должна бросить их на произвол судьбы, как последняя негодяйка?

Майка покраснела: она узнала свой голос. Какой он оказывается у нее тонкий и писклявый…

– Вот, не знаешь, где найдешь, где потеряешь, – удивленно воскликнул Никифор. – А дружок-то твой, теперь телепат.

– Теле… что? – переспросила Майка.

– Умеет читать мысли. Наверное, следы эмоциональной бури.

– Принять к сведению, Лысикову задание, может, на поток поставим, – проговорил Ратла начальственным голосом.

– Брысь, – сказал Никифор.

Жужик испуганно отскочил, присоединившись к своему синему братцу, который, устав петь и прыгать, следил за чудесами в тени Майкиной туфли.

– Не было печали, – недовольно пробурчал провожатый, распахивая дверь.

Прочь из «Детского мира».

– У любви, как у пташки крылья, – залился соловьем Мойсла.

– Ой, что будет, что будет, – запричитал Ратла тонким голосом.

Небо наливалось красками, а воздух становился плотным, упругим и неуступчивым.

Майка шагала изо всех сил, но ей казалось, что кто-то большой и сильный с трудом проталкивает мимо нее потяжелевшие, набухшие окрестности. Слева, по другую сторону пустынной проезжей части, тяжко волоклись невысокие деревянные дома. Справа медленно наливался углами громоздкий бассейн – когда-то в нем плавали мальчишки, девчонки, а также их родители, но к маю 1995 года в этом горбатом здании поселилась контора с трехбуквенным названием, которого Майка так и не запомнила.

Майка тащилась с горы, а «Детский мир» за ее спиной удалялся чуть не со скрипом. Майка шла все ниже и ниже, а дом впереди, до соли в глазах похожий на ее собственный, вырастал возмутительно неторопливо.

Все ниже и ниже.

Вот уж и в ушах от густоты стало потрескивать, а дыхание перехватывало. Что-то подобное Майка вновь ощутила через 11 лет, совершая восхождение в горы.

Разве не странно? Майка спускалась, а сама испытывала тяготы альпиниста, который бредет к вершинам сквозь тучи, сквозь облака, сквозь плотные небесные струи…

– Умпа-умпа-умпа… – Никифор напевал что-то, махал руками, а на шее его попыхивал красный галстук.

Подпрыгивая рядом с Майкой, Мойсла пел какой-то бравурный марш на иностранном языке, а Ратла катился следом, на безопасном от людей отдалении. Обнаружив способности к мыслечтению, апельсиновый жужик все время хулигански демонстрировал свои новые таланты, почти дословно приводя самые разные думы – о том, например, что Майка все время куда-то идет, что-то смотрит, а надо бы, может, встать, собрать все чудеса в кучку и разложить их по полочкам…

– …а то какая-то каша получается в голове, будто я совсем дурочка, – плюнул жужик Майке в спину ее же собственными мыслями.

– Этот май баловник, этот май чародей, – низким женским голосом пропел синий Мойсла, настроившись на другую волну.

– Умпа-умпа… чую-чую, – сказал Никифор, – будет нам флаг.

– Зачем вам флаг? – спросила Майка.

– Как зачем? Чтобы быть впереди, – он счастливо улыбнулся. – Призвание с центральным приводом – такая честь не каждому выпадает. А тебе выпала. И нам, соответственно, тоже.

– Кому «вам»?

– Всему «Детскому миру». Как ты сюда попала? С чьей легкой руки и левой ноги? – он с шумом вдохнул тяжкий воздух. – Нет, дадут нам флаг. Точно дадут. Сама Прима… – он был готов запеть.

– Зачем этот флаг? Глупость какая-то, – выдал Майку Ратла.

– …ммунисты. Нет звания выше! Нет главней и почетней знамен, – взвыл Мойсла.

– А кто она? Эта Прима? – спросила Майка.

– О! Она такая! – Никифор изобразил руками нечто расплывчато-извилистое.

– Как президент? – важнее человека Майка не знала.

– Прима много царствует, но редко правит. Она возвышается.

– Как королева?!

– Да, как королева-мать. Или даже королева-бабушка.

– Но не бабка? – уточнила школьница. Серафима Львовна, конечно, заслуживала уважения, но испытывать к ней обожание Майка не собиралась.

– Бабка? Так нельзя говорить! Ни в коем случае! – Никифор испуганно замахал руками, будто спасаясь от полчищ кусачих мух.

– Кошмар! Кощунство! – зашипел вслед за ним Ратла.

– Как смешно, – сказала Майка. – Теперь я получаюсь центрально-приводная девочка. Ха-ха, – сказала она деланно. – Ха-ха.

А ход, и без того трудный, застопорился вдруг.

– Мороженое, – озвучил неизвестно чью мысль проказник Ратла.

Большая мороженая куча лежала на их пути. Лежала и не таяла, как будто на дворе не май цветет, а февраль мается. Подойдя поближе, Майка увидела синеватые колкие многоугольнички, сваленные, как попало, и сплошь покрытые инеем.

– Какое интересное произведение искусства, – сказала Майка.

– Какое искусственное произведение интереса, – сказал Никифор.

– На вернисаже как-то раз… – закричал Мойсла.

– Чепуховина, – сказал Ратла, а Майка от этого щекотного слова громко чихнула.

Рой снежинок отлетел к небу, и из бесформенной мороженой кучи образовался фигуристый объект: Перед ними стояла большая ледяная птица.

Голова у птицы была котелком, нос – крючком, перья – торчком, а бугристые сильные лапы впивались в землю, будто с трудом удерживая громадину во всей высоте и целости.

Снежно-голубая птица торчала, не выказывая никаких признаков жизни.

– Она живая? – спросила Майка.

– Еще как, – заверил Никифор.

– И что нам делать?

– Мне-то откуда знать? – пожал он плечами. – Не я же звал.

– А кто звал?

– Я-ма-а-айка! – как резаный, завизжал Мойсла. – Я-майка! Я-майка! – а дальше сбился на иностранные слова, которые девочка не поняла.

Впрочем, и так было ясно – Майке опять надо было принимать решение. Это по ее милости торчит на дороге отмороженная птица в неснежное время.

Чем дольше Майка глядела на птицу, тем труднее ей было. Птице чего-то не хватало. И клюв здесь был, и лапы, и перья. «Динь-дон», – едва не пропела она, наткнувшись наконец на самое очевидное. Ледяная птица была слепа. На том месте, где должны бы сиять глаза, место было совсем пустым – белоснежным, как неразрисованный альбомный лист.

– А мы тебе поможем, – напел Ратла мысль девочки. Майка поняла уже, что это ее личная история, и она может распоряжаться ею по своему разумению.

– Созидаем, сотворяем, этим светлым теплым маем… – вспомнила она как раз кстати.

Уловив знакомые слова, жужики заскакали, и – хлоп – впечатались птице прямиком в нужные места.

И вытаращились два глаза – оранжевый и синий.

– Сова, – произнес Никифор, удивляясь, кажется, не меньше Майки.

– Сова, – подтвердила Майка.

– Са-ва, – ледяная птица покрутила большой головой, мигнула разноцветными глазами и заговорила:

 
– Я не летаю, а сижу,
Я не гляжу, я постигаю,
Слова читаю, не сужу.
Зачем пришла?
 

– Ну, я не знаю, – сказала девочка.

– Куда идешь?

– А не скажу, – зачем-то надерзила Майка.

– А я все знаю-знаю-знаю, – сказала птица, пуша снежные перья.

– Вы знаете? – не поверила Майка.

– И я скажу.

 
Слова-слова, кругом слова,
Натянуты, как тетива.
Вот в парке палая листва,
И окаема синева.
Волшебных струй
Стозвучный звон
Зовет и манит – знает он,
Что, ни жива, и ни мертва
Ты шаг шагнешь едва-едва,
А там пустынные слова,
А за барханом звонкий лес,
Струит словами до небес:
Где изумрудны дерева,
Живут смешные существа,
Что говорят свои слова.
Са-ва?
 

– Са-ва.

 
– Мои слова, твои слова,
И я права, и ты права,
Слова плетутся в кружева.
И вот уже в свои права
Вступают новые слова:
За разговором брезжит спор
За спором – новый разговор —
Земной заботы трын-трава.
Са-ва?
 

– Сава.

 
– Слова, слова…
Живых картинок хоровод
Уж замедляет бойкий ход.
Словесная готова нить
Конец с началом единить.
Осталось чуть – не шаг, не два —
Всего лишь Главные Слова.
Сава?
 

– Э-туа! – ответила Майка по-французски, сама не понимая, откуда что берется.

Диковинная птица поморгала разноцветными глазами, подвигала снежным оперением и…

…развалилась, превратившись в неряшливую гору льда с разноцветными жужиками на вершине.

– Ты чего-нибудь поняла? – спросил Никифор.

– Неа, ничегошеньки, – сказала Майка.

Кое-что было ясно ей до последнего донышка, но девочка опасалась, что Никифор поднимет ее на смех, и потому слукавила.