Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

Это был самый настоящий лес, а не парк и не сквер, которые только притворяются дикой природой. Нет, Майка Яшина оказалась в самом настоящем лесу, который жил своей особенной лесной жизнью.

Этот, изумрудной зелени лес словно хотел победить на конкурсе «Лес лесов» и во всем великолепии висеть на Доске почета. В изумрудном лесу все пело о бурной жизни: лезло, росло, кудрявилось, наседало друг на друга, будто завтра могло не наступить, и потому сегодняшний день нужно украсить, как можно ярче. Березы раскидывали мелкие листики, тополя готовились выплюнуть невесомый пух, цветущая сирень распространяла тяжелый аромат. Даже ландыши, обычно скромные, устроили настоящий шабаш: их мелкие белые цветочки трепыхались, а сладкий дух кружил голову – они цвели и пахли, позабыв про всякий стыд.

Если жемчужную пустыню можно было сравнить со старцем-долгожителем, то изумрудный лес напоминал человека в самый рабочий полдень его жизни. Он торопился жить, он яростно бросался в глаза.

Незаметно втянувшись в этот лихорадочный ритма, Майка прибавила шагу. Она не знала, куда идет, но не сомневалась, что куда-нибудь, да выйдет.

– Лучше бы попасть в Австралию, – загадала Майка вслух, зная, что где-то далеко-далеко растут на планете невероятные травы и водятся презабавные животные, оборудованные авоськами для вынашивания своих деток. – Ах, как я хочу туда, – обратилась Майка неизвестно к кому.

Мечты исполняются ни рано, и ни поздно, а ровно тогда, когда дозреют. Желание Майки попасть на другую сторону Земли осуществится через четырнадцать лет и семь месяцев, а вот утро 21 мая 1995 года было слишком ранним для сумбурной австралийской мечты.

Но мечтать не вредно. Вредно не мечтать.

– В Австралию, в Австралию! – предвкушая, пропела умница Майка.

– Что вы сказали?

Жужики испуганно рванулись из Майкиных карманов и, глухо шмякнувшись в траву, тут же в ней затерялись.

На Майку из кустов глядело очень странное существо.

Для оленьей мордочки ему не хватало ветвистых рогов, а для заячьей оно не вышло ушами.

Осмотревшись по сторонам, существо потянулось из кустов прямо на Майку. Шея у него оказалась длинная, цвета кофе с молоком.

«Олень», – решила девочка.

Вслед за шеей вынырнули две хилые лапки, сложенные крестом на белой груди.

«Заяц», – поправила сама себя Майка.

Но вот из зелени возник большой живот – такой тяжелый, что даже колыхался он с огромным трудом. Тут уж Майка ничего не смогла придумать – она просто замерла в ожидании дальнейших чудес.

И не ошиблась. Нижние лапы у существа были совсем неудобные, с непомерно длинными ступнями, а следом из кустов вытянулся мощный хвост, весь облепленный репейником.

Выбравшись из зарослей целиком, диковинное существо встало перед Майкой и, молитвенно сложив на груди тонкие лапки, принялось внимательно девочку разглядывать. Та в долгу не осталась.

«Где-то я уже видела таких недозайцев – с ушками, мордочкой, пузиком, – размышляла школьница. – Но где?».

– Что вы сказали? – сказало существо.

– Нет, я не говорила, – ответила Майка.

– Не надо говорить. Надо не говорить, а стремиться. У вас есть цель в жизни?

– Не знаю, – Майке стало немного стыдно: дожила до десяти лет, а жизненной целью толком не обзавелась. Будто в голове у нее не мысли, а ветер.

– Ай, бесцельно невозможно жить, совершенно невозможно, – закачавшись, будто куст в бурю, запричитало существо. – Нужно ставить цель, стремиться к ней, совершать все подряд, чтобы вознестись, а сказка стала былью. Вы как считаете, у меня получится?

– Смотря, какая цель? – осторожно начала Майка, наспех перебирая в голове все, что она знает о жизненных целях.

«Нужно ставить перед собой реальные задачи, – говорил ей папа. – Такие, которые тебе по плечу. Прекрасно витать в облаках, но на земле надо стоять обеими ногами».

«Что сбудется, то сбудется. Будь такой, чтобы тебе не было за себя стыдно, и все само собой образуется», – объясняла Майке мама.

«Стремись к невозможному, чтобы добиться своего, – учила девочку бабка. – Чудеса приходят к тем, кто их ждет».

Эта позиция Майке нравилась особенно, но бабка всегда произносила свой совет так серьезно, что делалось жутковато: а вдруг невозможное – не очень-то приятная штука?

– Ай, легкости хочу, – поглядев на лазоревое небо, вымолвило существо. – Звонкости хочу. Хочу взлетать пушистым перышком и нестись по ветру… – склонившись, существо приблизило к Майке свою мордочку. Глаза у него оказались чудесные: теплые, грустные, бархатные.

– А знаете, мечты сбываются, а чудеса бывают, – залюбовавшись глубокой печалью, произнесла Майка бабкины слова.

Существо отпрянуло. Живот-громадина тяжко заколыхался.

– Диета из лопухов была? – произнесло оно. – Была. Кросс был? Был. С дерева в овраг сигала? Сигала. И что?

– Что? – переспросила Майка.

– Страшно сказать… От лопухов – голодная вспухлость, от беготни – мозоли, а в овраге такая грязюка – хоть плачь. Едва не разбилась! – судя по всему, существо было впечатлительной барышней. – Наповал буквально. По клочкам – бум-с!!!

Не недозаяц, а недозайчиха.

– Жалость какая, – сказала Майка.

– Да.

– Да.

– Меня Симой кличут… – округляя свои влажные глаза, сказала недозайчиха.

«Сочиняет», – немедленно подумала Майка. Той весной все пели про Симу, из-за которой бывает невыносимая жизнь, но нелепая недозайчиха вряд ли годилась в песенные героини.

– Хорошо, я буду вам «тетя Сима», – на свой лад истолковала молчание девочки лесная обитательница. – У нас все-таки есть небольшая разница в возрасте. Вы маленькая еще.

«Да, разница очень большая», – подумала Майка и, наконец, вспомнила, где видела похожих существ.

Конечно! По телевизору. Сима была похожа на кенгуру.

«Я буду называть ее кенгуровая тетя», – решила про себя девочка.

Майка не могла считать недозайчиху прекрасной Симой, но если той уж так хочется быть тетей – пускай будет. Заблуждения нужно уважать. По крайней мере, до той поры, пока они выносимы.

Если бы девочка увидела Симу чуть пораньше, ну, например, еще в апреле, то она б непременно рассмеялась. А вот в мае уже не могла.

А все из-за портрета.

В бабкиной квартире Майка давно приметила занятный портрет. Он стоял за стеклом, в серванте, между хрустальными фужерами. На той, не очень большой картинке в раме из облезлого золота, лысый человек с бородкой и в костюме возвышался над толпой и тыкал одной рукой куда-то налево от Майки (а от себя, выходит, направо), а другой держался за жилет. Называлось произведение «Всё путём, товарищи». Товарищ в костюме был такой сладкий и гладкий, что не смеяться было невозможно, а бабка глядела на него, будто бородач этот – её Вечная Любовь.

Она подходила к серванту вплотную, наклонялась к портрету и смотрела, смотрела, смотрела, словно совета спрашивала, а толстенные очки запотевали от силы бабкиного чувства. Смех, да и только.

Майка однажды высмеяла бабку. Приставив к глазам, сложенные колечками пальцы, она показала маме, как пожилая учительница влюбленно глядит на портрет:

– Мам, ну неужели ты не видишь, ведь похоже?! – спрашивала Майка маму, едва не визжа от веселости.

Сама Майка, изображая пальцами массивные очки, препотешно чувствовала себя в этой чепухе.

Но мама комического дара дочери не оценила.

– Я вижу только невоспитанную гадкую девчонку, которая насмехается над старым человеком, – мама поглядела на Майку так, что та, моментально присмирев, даже вытянула руки по швам. – Разве можно смеяться над старыми? – спросила Майку мама. – Смешно ей, – мама негодовала. – Чужой человек занимается с тобой совершенно бесплатно. Заботится о твоих манерах, думает о будущем твоем, а ты? Чем ты ей платишь?

– Неблагодарностью, да, – вынуждена была признать Майка. – Бабка, она, конечно, путевая, – уныло сказала четвероклассница. – У нее все путем. Как у этих… у товарищей.

– У кого? – мама прыснула – долго воспитывать она не умела. Но урок Майка заучила навсегда.

Не все смешно, что таким кажется.

– Вы любите сны смотреть? – спросила Сима, возвышаясь в чаще изумрудного леса.

– Люблю, только никогда их не запоминаю, – сказала Майка.

– А я все сны помню! – с жаром продолжила новая знакомая. – Совершенно все. Даже те, какие видела в сумчатом возрасте. Вот мне снилось, будто я сплю и вижу сон, а в том сне я будто тоже сплю крепко-крепко. Понимаете? – Сима выжидательно уставилась на Майку.

– Понимаю, – девочка торопливо закивала, хоть и не совсем представляла себе, о чем лепечет бедная Сима.

– Сейчас я вам расскажу…

Странно. Школьница стояла в самом центре чрезмерного леса и разговаривала с кенгуровой особой, а беседа получалась обыкновенная: будто с вахтершей теть-Женей или с дедом Финикеевым с третьего этажа. «Наверное, чудеса не могут быть чудесными с головы до ног», – решила про себя Майка и взяла с себя слово попозже хорошенько обдумать эту волнующую мысль. Сейчас ей было некогда: тетя Сима дурным голосом кричала свой сон.

 
–  …Стою одна. В хвосте опилки.
Судьба моя не решена,
Одна-одна…
Что за немилость!
Одна, одна, совсем одна…
 

– Красиво, правда? – прокричавшись, спросила кенгуровая тетя.

– Грустно, – признала Майка.

– И я говорю – красиво, – Сима энергично подвигала острыми ушами. – Я люблю подлинную красоту, чтоб наполняться ею, и плавать в ней, как щепка в луже. А мой самый новый сон был судьбоносным, – с жаром проговорила она. – У меня вообще, все сны судьбоносные, но этот, я чувствую, самый-самый судьбоносный сон. Он рассказывал мне будущее. Знаете, какое у меня будущее?

– Головокружительное? – предположила Майка.

– На пьедестале, – Сима потупилась. – Мне снилось, что я стою в богатом наряде, вокруг меня красота, а некто подает мне знак. И все понимают, что я достойная.

– Кто «все»?

– Все, кто рядом. Их во сне много было, будто собрание по вопросу ветрености. Они там, – Сима махнула лапкой, – все время собираются, чтобы говорить про ветры, – ее горло набухло. – Перемен требуют наши сердца! – прохрипела Сима, подражая непонятно кому.

– Каких перемен?

– Чтожных, – пояснила Сима. – В моем судьбоносном сне они все поняли, что я самое чтожное существо и стали бросать в меня венки с хорошими словами.

Майка поежилась:

– Холодно, наверное, на пьедестале стоять, если ты не памятник.

– Так я и не стою! Я парю и летаю! Счастливая, просто невозможно! – заново переживая свой сон, кенгуровая тетя замерла.

Майка попробовала себе вообразить, как можно стоять на пьедестале и одновременно счастливо летать, но у нее ничего получилось.

– И когда сбудется ваш сон? – спросила она.

– Судьба любит, когда ее зовут, – произнесла Сима странные слова. – Сбудется, когда корявка станет примочкой, а ВВП удвоится! – и посмотрела на Майку так, будто той все должно быть ясно.

Тетя Сима ошибалась. Девочка заплутала в кенгуровых снах так бесповоротно, что выход был один: проснуться.

Но гимназистка не прошла даже пятой части своего пути и потому всего лишь произнесла самое пустяковое, что могло придти ей в голову.

– Очень приятно.

– А виной тому будет сиротская песня… – добавила Сима.

– Я, наверное, пойду.

– Спасибо, я буду ждать, – глаза тети Симы увлажнились. Странный народ, эти тети.

Страдалица поклонилась, будто артистка после выступления, и неуклюже попятилась. Кусты застонали, раздвинулись и с треском поглотили диковинного обитателя изумрудного леса.

Но чудо! Голос тети Симы остался при Майке.

Девочка пошла дальше, по извивам едва заметной тропинки, а за ней по пятам следовали заунывные слова:

 
– На скрипочке пиликала
Плаксивую мелодию,
И в унисон поскрипывал
У стеночки комодик мой…
 
 
Смычком возила, небылью
Томилась эфемерною,
Вился туман над мебелью
Крылами безразмерными…
 
 
Пылилась пыль, комод кряхтел
Под скрипочку рапсодию…
Упала мебель, отлетел
Мой дух, моя мелодия…
 

Тоскливый напев плохо подействовал на ребенка. Изумрудный лес жил свой истошной жизнью, а Майке вдруг сделалось холодно и одиноко.

Девочка вспомнила про Мойслу и Ратлу. Посторонний мир украл у них разговорные способности, но она чувствовала, что в чем-то большом и главном жужики остались прежними. Они были хорошими. Вот как и эта тетя, которой чего-то недодали.

Девочка покричала налево и направо, вперед и назад. Жужики не отзывались.

«Бросили на судебный произвол», – ей стало совсем грустно. Она захлюпала носом.

– Кап-кап. Капает, – послышался тихий вежливый голос.

– Из Чесучовых? – спросил кто-то непонятно что.

– Из обыкновенных, – вмиг передумав плакать, сказала Майка.

– С кем не бывает, – участливо произнес неизвестный, и тут Майка заметила на пеньке симпатичный грибок.

Он был чудо, как хорош: с ярко-ржавой шляпкой, желтенькой ножкой, на которой завивалась тоненькая стружечка-носик, а по бокам ее – глазки, мелкие, но очень выразительные пятнышки, похожие на лесную труху. Грибок был такой приметный, что Майка удивилась, почему это он не бросился ей в глаза первой.

«Наверное, опенок», – подумала девочка. Из всех грибов, которые она знала, это название подходило желто-рыжему грибку лучше всего.

– Вас как зовут? – присев рядом, спросила Майка.

Грибок-милашка легонько покачался.

– У меня много имен, и все сложные – тебе, обыкновенной, наверное, не понять, – наконец вымолвил он.

«Какой многосложный опенок», – с уважением подумала Майка.

– Вы здесь что-то ищете? – осведомился гриб.

– От меня друзья убежали, – призналась она.

– Не рекомендую заводить друзей. Они вечно против кого-то дружат, – сказал Многосложопик (все название полностью и целиком Майка боялась выговорить даже в уме). – Я, например, обычно гуляю со свитой.

«Странно», – подумала девочка. На пеньке гриб был один, как перст судьбы.

– …Но сегодняшнее утро просто взывает к уединению, – добавил он, словно поняв невысказанный Майкин вопрос. Многосложопик был очень чуткий. – Вы любите поэзию?

– Мне нравятся пышные стихи, – призналась Майка. – Про высокие чувства. Чтобы была идея, и она непременно раскрывалась в самые неожиданные стороны, как карательная десница…

– Одобряю такой выбор, – перебил ее грибок. – Хотите, я удовлетворю ваше давнее желание? – он сделался совсем уж царственным. – Я исполню сочинение одного гениального автора.

Майка замерла: она еще ни разу не видела, чтобы сочинения исполнялись – обычно их писали, а в лучшем случае, из них зачитывались самые интересные места.

– «За Родинку»! – объявил Многосложопик. И начал:

 
– Клокотали грозы – под парами
В котелке готовилась трава.
Дед-грибник неверными ногами
Попирал священные права.
 
 
Закипал бульон в святую ярость,
А Грибник творил свои дела.
Не жалея молодых и старых,
Собирал безвинные тела.
 
 
Подсекал Грибов несчастных ножки.
Подрывалась почва. Но судьба
Погостила уж в его лукошке,
Возымела действие мольба.
 
 
Что ему земли святые силы?
Что ему Грибов погибших честь?
Шел Грибник. Земля его носила,
А Грибы готовились – на месть.
 
 
Он взрывал листвы слоистой темень,
Оставлял печальные пеньки.
Плохо знал Грибник грибное племя,
Что сочло уже его деньки.
 
 
Не видать ему цветущих маков.
Он попрал лесной авторитет:
«Разгляди! ведь Гриб неодинаков!
А потом уж кушай на обед».
 

Многосложопик коротко кивнул, показывая, что закончил.

– Мне очень понравилось ваше сочинение, – сказала Майка.

Она была вежливым десятилетним ребенком.

– Но хочу заметить, что тема нераскрыта. Про Родинку ни слова, – добавила Майка, будучи ребенком справедливым.

– Тише, – одернул ее грибок. – Разве можно просто так его поминать? Он ведь может испортиться! До основанья, а затем…

– Мне кажется, нет никакой разницы, как портиться, – сказала Майка.

Она беседовала с Многосложопиком недолго, но уже как-то помертвела: жеманный гриб ей немного наскучил.

– Честно говоря, Родинка – это я… – строго конфиденциально, то есть по-секретному, сообщил Многосложопик. Он напыжился, словно собираясь стать большим белым и…

…треснул пополам.

Мелькнув рыжим, шляпка исчезла в придорожной зелени.

Майка вынула ее из кудрявой травы и тщательно осмотрела. Темных земляных крошек она отыскала целую кучу, но ни одна из них не была самозванному Родинке родной.

Ярко-желтый обрубок, сиротливо торчавший на пеньке, тоже оказался совершенно голым – ни единого пятнышка. И черви его будто не точили…

«Какой он был хорошенький. Незапятнанный», – уходя, продолжая свою историю, сожалела девочка.

А далее перед ней возникла лужайка, на которой грех было не поваляться.

– Да, чтобы оглядеться, надо обязательно сесть, – сказала себе Майка, вытягивая в траве уставшие ноги. Тут она засмотрелась на божью коровку, бежавшую по травинке, как по мостику. – Когда ты идешь, то видишь только все большое, а маленькое не замечаешь, – на другом конце травинки божью коровку поджидала подружка. У них было свидание. – А маленькое бывает очень миленькое.

Божья коровки встретились и собрались общаться, но тут трава дрогнула, и веселые насекомые упорхнули прочь.

– Раз-два-три-четыре-пять. Я тебя иду искать… – из травы прямо на Майку вышла белая упитанная мышь. Шла она на задних лапках, передние ее лапки были вытянуты, а глаза закрыты. – Потерялась ты опять, как бы мне тебя поймать… – она прошла вдоль майкиной ноги и, приблизившись к ее ладони, уткнулась прямо в указательный палец. – Как бы мне тебя догнать. Раз-два-три-четыре-пять, – допев, мышь взялась за палец.

Она будто задумалась. О чем могут думать уютные, толстенькие, как бочоночек, мыши с лоснящейся белой шкуркой, розовыми ушками и крохотными коготками на маленьких розовых пальчиках?

– Мы побежали, мы поскакали! – завизжав, снова разошлась трава. Теперь на Майку шла крыса. Она была больше, чем мышь, шубку имела серо-пепельную, а мордочку любопытствующе-удлиненную.

Как и ее дальняя родственница, крыса шла, вытянув передние лапки и не раскрывая глаз. Звери явно играли в кошки-мышки.

– Но не догнали, нет, не догнали! – про визжала серая крыса и уткнулась Майке в туфлю.

И задергались любопытствующие носики, и затряслись длинные усы.

– Слышу-слышу! – ощупывая, закричала крыса.

«Разве можно слышать наощупь?» – удивилась Майка.

– Вижу-вижу! – закричала мышь, дергая девочкин палец.

«А видеть наощупь можно?» – спросила себя Майка.

– Шершавая, – сказала крыса, лизнув кожу Майкиной туфли.

– Гладенькая, – сказала мышь, потеревшись мордочкой о Майкин палец.

– Необъятная! – сказала крыса, пытаясь обхватить лапками туфлю.

«Какая смешная игра», – подумала Майка, одновременно чувствуя прилив гордости: она и не думала никогда, что из себя вся такая разнообразная.

– Мяконькая, – сказала мышь и вонзила в Майкин палец острые зубки.

– Ну, уж нет, кусать я себя не дам, – Майка решительно стряхнула мышь и поднялась.

– Ушла, – растерянно произнесла мышь, поводя перед собой лапками.

– Удалилась, – сказала крыса, утратив Майкину туфлю.

– Туда ушла.

– Оттуда удалилась.

Крыса и мышь указывали друг на друга, а сами о том не подозревали. Глаза-то они так и не открыли.

– Никуда я не ушла, – сказала Майка.

– Не догнала, – сказала крыса, ощупывая опустелое пространство вокруг себя.

– Не поймала, – сказала мышь, вертясь вокруг своей оси. – Вся такая беленькая.

– Вся такая серенькая, – сказала крыса.

И та, и другая, были совершенно правы. Палец у Майки был не темнее белоснежной мышиной шкурки, а обувь ее, пропылившаяся в жемчужной пустыне, посерела до крысиной пепельности. Они говорили по-разному об одном и том же.

– Я здесь, – сказала им девочка. – Да, раскройте же вы глаза! – в она притопнула.

Но те лишь закачались из стороны в сторону, словно опьяненные. Глаза их были все также крепко зажмурены, а лапки они воздели к небу.

 
– О! Мы слышим звон! —
 

вразнобой запищали они, —

 
О! Нашел нас он!
О! Мы видим свет!
О! Нашли ответ!
 

– Большой привет! – буркнула Майка.

Странно: эти существа утверждали, что видели, хотя глаза их были закрыты; они говорили, что слышали, хотя и на сей счет у девочки были серьезные сомнения.

Дело было ясное: и белая мышь, и серая крыса были лунатиками. Они спали, а во сне искали луну, не подозревая, что на небе уже давным-давно висит солнце и пора бы открыть глаза. «Ну, ничего, вот скоро они проснутся и все поймут», – уходя подумала Майка.

– О! Манна-мана! – догоняли наивного ребенка чужие восторги. – О! Манна-мана!..

Но вот наступил черед симпатичного болотца. Небольшое, нежно-зеленое, будто новорожденное, оно легко скакнуло Майке под ноги. Вот, казалось, только что была тропинка меж кустов, а вот – ноги уж ступают по мшистым кочкам.

Хоть и юное на вид, болотце имело все приметы взрослой топи: здесь были и юркие стрекозы, и водомерки в тинистых лужицах, и хор невидимых лягушек, и большая бабочка. Она мельтешила ярко-желтыми крыльями с синими пятнышками – словно подмигивала. Майка, не раздумывая, приняла приглашение.

– Прыг-скок, прыг-скок, чтоб никто не уволок, – запела она, следуя за махаоном меж лужиц, улыбавшихся то там, то сям.

Одна из кочек оказалась такой большой, что была будто и не кочка вовсе, а будущий холм.

– Ах!

На кочке-выскочке лежало белое фарфоровое блюдце с синим ободком, а на блюдце сидела жаба – пухлая, салатовая, в тон болотцу, с большими ртом, выпученными глазами и перепончатыми лапами – все как полагается. На плоской голове ее зубцами кверху торчал старый волан для игры в бадминтон. В одной лапке жаба держала вилку, а в другой ложку.

– Прямо королевна, – Майка не могла отвести от жабы глаз.

Махаон был того же мнения. Он замер на одном из уцелевших зубцов самодельной короны, синие глазки на его желто-черных крыльях теперь сияли самоцветами.

– Уйди, не для тебя цвету, – жаба повела пупырчатой головой. Махаон отлетел в сторону деревьев.

– Чем вы цветете? – спросила Майка, ступив на кочку-холм. Она прежде не встречала цветущих жаб и страшно заинтересовалась.

– У тебя глаз нет? – выпучилась на нее болотная королевна. – Зеленью цвету. Богато. Вся насквозь – с головы до последней перепоночки, – она требовательно постучала вилкой по тарелке. – Цвету, потому что мечту имею.

В какой мечтательный мир угодила Майка: все только и знают, что мечтать. Когда жить успевают?

– Выделиться хочу, – квакнула жаба. – Стать особой. Вот придет за мной мой суженый, а я тут его поджидаю, готовая по всей форме.

– Наверное, это очень трудно – выделяться, – предположила Майка. Украшения болотной королевы выглядели не очень удобными. Корона, вон, едва держалась на плоской жабьей головенке.

– Красота жертв требует, – сказала та, а дальше протяжно пропела, —

 
– Венец нелегок мой
Но будет и награда,
Придет за мной герой,
Ему я буду рада.
 

Майка вздохнула. А что тут скажешь, кроме вздоха? Красиво ж.

– Ты дуться могешь? – спросила ее жаба.

– Бывает иногда, – без охоты призналась Майка.

– Неправда. Не могешь. Нет у тебя способности. Где твои щеки, чтоб их дуть? Нету. А моя пятиюродивая кузина дуться умела больше вола. Выше всех бычилась.

– И не лопнула?

– Только надорвалась малость. Зато обрела свое счастье с циркачом. На юга улетела. Ее в последний раз с пеликаном Кузькой видели.

– Очень за нее рада, – сказала вежливая девочка.

– А была у нас еще одна. Бесприданница. Ни корон, ни фамильного фарфора – так себе, из незавидных невест. Она в хоре пела, а из всей красоты у ней были одни только ноги, длинные, да ладные. Раньше ей был бы один путь – в болоте топиться, али с жабунами веки вечные квакать. И что ты думаешь?

Майка с интересом ждала продолжения.

– …Унес ее аист Жан-Поль в далекий край. Говорят, теперь ногастая наша Бесприданница находится во главе стола. Любят ее там. Всего-то за ноги, – жаба заколотила по тарелке ложкой, выдавая торжественную дробь.

– Повезло.

– Да, мы нарасхват, – жаба надулась, словно собираясь последовать примеру надорвавшейся кузины. – Ученье – свет для нашей сестры. Жених теперь начитанный пошел, сказки все нужные наизусть знает. Ищет себе счастье на болоте. И днем ищет с песнями, и ночью с фонарями. Берет нашу сестру, почти не глядя. А все почему?

– Не знаю.

– Слава у нас хорошая. Жабка Пупыриха в далекие-давние времена сказалась Царевной-Лягушкой, да обрела себе счастье с царским сыном. С той поры и повелось. Теперь – вона! – всем царевен подавай. У нас из девиц даже самые незавидные обретают свое личное заболотное счастье. Идет косяком жених, икру, бывает, мечет перед самой завалящей – без убора и приданной фарфоровой посуды.

Самодельная королевна поелозила по тарелке.

Стоит напомнить, что цвет у болотной королевны был нежный, но в остальном она выглядела настоящей жабой – рыхлой и бородавчатой. Майка не поверила ни единому ее слову.

Умолкла и жаба, поводя выпученными глазами.

– Большая. Ногастая. Человеческая, – вдруг пробормотала она. – Ай! – глаза ее чуть не вывалились из орбит. – Ты – золушка?

– Можно и так сказать, – сказала Майка. Даже на болоте, разговаривая с жабами, девочке приятно было воображать, что ждет ее и волшебница, и хрустальная туфелька, и судьбоносный бал…

– Так вот ты какая, – жаба пожирала Майку глазами. – Явилась. Знаешь, поди, что скоро принц нарисоваться должен. Возьмут тебя за белы рученьки и уведут во дворец, прямо в высокохудожественную палату-камеру. Вот сейчас и уведут.

– Не хочу я в камеру. Я погулять еще хочу.

– Врешь, хочешь. В заблуждение меня ввести хочешь, – вислые жабьи щечки затряслись. Вилка и ложка сердито заколотились по тарелке. – Ах, мечтаю я кругозор свой расширить! Выделиться! Золушка! Милая! Подними меня к себе, – она отбросила вилку с ложкой в разные стороны и прыгнула на самый край посудины. – Возвысь! – протянула она к ней хилые перепончатые лапки. – Я тебе никогда не забуду.

Салатовое горло ее заклокотало, будто она съела кастрюлю с кипящим супом.

«Ни за что!» – была первая Майкина мысль. Но затем появилась вторая: «Она такая страшненькая, ну, что мне стоит, пусть порадуется кругозору». А третью и думать не пришлось – девочка подставила жабе ладонь.

Та ловко прыгнула, вмиг взобралась вверх по руке, и, усевшись Майке на плечо, восхищенно сообщила:

– Сбылась мечта.

В тот же миг Майка почувствовала, как мокрые жабьи лапы смыкаются на ее шее.

– Будешь знать, как дорогу нам, царевнам, переходить, – заклокотала жаба, наваливаясь всем рыхлым, омерзительным, салатовым телом.

– Что вы делаете! – Майка отодрала липучие лапы и сбросила с себя гадину.

– Сестры мои дорогие, на помощь, к нам сама золушка явилась, конкурентка постылая! – грузно шмякнувшись в водицу между кочками, заверещала жаба на все болото. – Души, ее, вали! Мочи ее, грязью закидывай, чтоб место свое знала!

Со всех концов, из кустов и кочек повыскакивали другие жабки – большие и поменьше. Были среди них и вчерашние головастики. Они устремились к ногам девочки, мигом соединившись в гадкую булькающую массу.

– Пусть упадет! Прямо тут! В наших глазах! – командовала жабья королева, снова взобравшись на свою тарелку. – Пусть узнает, нюхнет, каково нам тут проживается!

Послушные ее воле, жабы, жабки и жабенки прыгали, толкались, норовя сбить девочку с ног.

Майка подпрыгнула изо всех сил и перепрыгнула через эту земноводную массу.

– Вот так жабы и размножаются. Выделением, – убегая, сердито думала Майка. – Ты одну пожалей, руку ей протяни, а на тебя уже целая куча валится – душит и мочит.

Противные.