Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Никакой ручей

Стоячая вода болотца питалась из чистейшего источника – пройдя по изумрудному лесу дальше, Майка очутилась возле прозрачного ручья.

Майка выбрала место помельче, где из воды торчали камни, и запрыгала с булыжника на булыжник – бежать по воде было ничуть не труднее, чем играть в классики.

Добравшись до середины ручья, Майка устроила себе привал – у большого валуна имелось дивное углубление, будто специально предназначенное для того, чтобы к нему привалились.

На ощупь валун был теплым, бугристым и, может быть, приходился братом тому извилистому камню, с берега чудесного озера. Девочка осторожно постучала по темной каменной поверхности. Ответа не последовало. Валун крепко спал. Успокоившись, девочка стала думать непростой вопрос:

 
Пить или не пить?
 

На вид ручей был совершенно безвреден. Упоенный сам собой, не зная еще, что ему предстоит вылиться в болото, набитое мерзкими жабами, ручей журчал и переливался из пустого в порожнее – он был совершенно чист даже на дне. Только песок и галька. Больше ничего. Ни рыбешки, ни водорослей, ни единого подводного жужика.

Он был исключительно, неправдоподобно чист. Как в лаборатории.

В рядовой природе таких ручьев не водится, но здесь, в чрезмерном лесу он был на своем месте.

Отбросив сомнения, Майка зачерпнула полную горсть несомненно-питьевой воды – от холода у нее ад лоб заныл, такой холодной была вода.

А вот вкуса у воду не было совсем. Спросил бы кто, что она пила, Майка только бы плечами пожала.

Это был никакой ручей. Без цвета, без вкуса, без запаха.

«Если б ручей был ребенком, то он, конечно, был бы очень правильным, вот как Великанова, – подумала Майка, залюбовавшись прозрачностью воды. – Он бы не забывал чистить зубы и мыть руки перед едой. Он всегда был послушным. С ним бы все хотели дружить и посвящали ему стихи».

Майка громко задышала. Ей вдруг стало до обидного жаль, что она не может быть такой, как Великанова.

– Она у вас такая непосредственная. Даже слишком, – однажды говорила Лина-Ванна, жалуясь маме, что Майка вертится на уроках. – Ей надо брать пример с Ксении Великановой. Вот образцовый ребенок.

Тогда Майка клятвенно обещала маме, что будет стараться и даже станет лучше Великановой.

– Я буду образцовой! Я буду посредственной! – кричала она.

Мама в ответ только смеялась. Не верила.

– Я тоже смогу! У меня получится! – упорствовала Майка.

Но теперь, сидя на камне посреди ручья-чистюли, Майке сделалось яснее ясного: мама была права, а она, Майя Яшина, соврала. Ввела в заблуждение, как сказала бы бабка. Не получится у нее быть правильной. Не подходит ей такая прохладная жизнь и все тут. От нее Майке только боль головная.

Подышала, подумала, решила.

– Не очень-то и хотелось, – отбросила она глупую мечту и запрыгала к другому берегу Никакого ручья.

Майка имела вкус. И уж пресным он никак не был.

Докатилась!

Противоположный берег ручья оказался уже не изумрудным. Но, усыпанный разноцветной галькой, он был вполне живым.

На мелководье топталась большая птица с красной головой, черными взлохмаченными перьями и пронзительным, как у директора Марь-Семенны, взглядом. Ее оперение богато блестело, будто натертое салом, а голова по-петушиному дергалась, обращая к Майке то один, то другой слезящийся глаз. Как и все обитатели этого странного мира, птица вела себя исключительным образом.

Она, вот, плакала и пела. Пела и плакала.

Слезы блестящим потоком лились у нее из глаз, омывая и без того яркий черный наряд, который можно было бы назвать вдовьим, если бы не задиристая красная голова. А песня была гортанной и нравоучительной:

 
– Жил да был ребенок-майя,
Школой голову не маял,
Без задач искал житья!
Ай-да, майя! Ай-да, майя!
 
 
Складывая, умножая,
Жили все другие майя.
Он – стрелял по воробьям.
Ай-яй, майя! Мальчик-майя
 
 
Год за годом, май за маем
Все заботы вычитая,
Поделился до нуля.
Майя. Мальчик для битья.
 

– Нет, не я, нет, не я, – весело подпела девочка, дослушав песенку с моралью.

Оценив Майку поочередно обоими глазами, птица растопорщилась еще больше.

– Знаю-знаю, – прокудахтала она. – Перо тусклое, клюв мелковат. Куда тебе до майя, – и залилась слезами.

– Вы меня не поняли, я – не мальчик, а девочка. А зовут меня точно так, как вы сказали – Майя.

– Кто зовет? Куда зовет?

– Родители, кто же еще?

– Что такое? Кто такое?

– Мама и папа. Все, как полагается.

– Кем полагается? Куда полагается? Кто положил?

– Никем. Никуда. Никто, – Майка постаралась ответить быстро, по порядку, но теперь не была уверена, что все сказала правильно.

– Кто-кто-кто, – закудахтала птица, ероша блестящее оперенье и топоча по воде жилистыми лапами.

«Какая важная курица», – подумала Майка. Будь с ней рядом Лина-Ванна, то она точно поставила бы ей оценку «пять» – за наблюдательность.

Майке повстречалась представительница мира пернатых, очень похожая на курицу-индюшку. А ведь всем известна склонность этих птиц к надувательству: они все время пыжатся, топорщатся, притворяясь крупными величинами.

– У вас, конечно, тоже были родители, – девочка старалась говорить как можно дружелюбней. Не стоит волновать директоров, даже если они выглядят, как мокрые куры.

Птица мотнула красной головой:

– Кто-кто-кто?

– Все мы откуда-то рождаемся, – сообщила Майка всем известную истину. – У меня есть мама и папа. Они принесли меня в этот мир. Вот и вас тоже как-то принесли.

– Что-что-что? – закричала кура. – Я докатилась!

– Почему? – задала Майка не совсем ясный вопрос.

– По наклонности! Докатилась, вылупилась… Или вначале вылупилась, а потом докатилась.

– Как так? Как так? – вот уж и Майка заговорила по-птичьи. С кем поведешься…

– Какличественно и какчественно. По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку – бух. Теперь занимаюсь своими прямыми обязанностями.

Кура ткнула клювом в речную гладь и, повозившись там немного, извлекла на свет темный шнурок.

– Ах, вы червяка заморить решили! – воскликнула девочка.

– Я исполняю последнюю волю! – с полным клювом прокудахтала индюшка и заглотала червяка, как фокусник цветную ленту.

Комок в горле поехал вниз, а слезы, едва утихнув, вновь градом полились из птичьих глаз. Теперь капли стали еще крупнее и даже будто бы горше – так уж они блестели.

– Его судьба была извилистой, – торжественно заговорила курица. – Судьба его была беспросветно-счастливой. Но в конце жизненного пути исполнилось заветное желание. Наш друг грезил о дождике и получил его в неограниченном какличестве и полном какчестве…

Если б Майка не видела, где червяк нашел свой конец, то она запросто поверила бы куре, директорствующей на берегу Никакого ручья.

– Вначале съели, а теперь плачете…

– Сам нарывался. Размечтался и нарвался. Я его не призывала.

– И не пожалели…

– Ты колбасу кушаешь, корову жалеешь?

– Не люблю я колбасу.

– А я не могу наступить на горло своей песне. Такое предназначение. Червяки ползают, а я исполняю их мечты.

Она опять залилась слезами:

– Милый друг, ты у меня в груди… – кура-индюшка снова собиралась петь.

«Мало вылупиться, надо еще и докатиться», – придумала девочка не вполне ясную, но весьма поучительную мысль.

Хватит. Насмотрелась.

И-два! Видеть

На сучке без задоринки

Майя шла. Изумрудный лес послушно истончал свой покров, его чрезмерная жизнь замедлялась, а дыхание становилось спокойным, глубоким, вдумчивым. Лес расставался с Майкой, словно по заказу. Стоило девочке пожелать, как деревья пригнулись в кустарники, трава ушла в землю, а та была уж готова переродиться в асфальт…

…да не тут-то было.

На прощание лес выставил на Майкином пути большой засохший дуб.

Как и все прощания, дуб выглядел грустным и немного нелепым. Когда-то цветущий и красивый, сейчас он смотрелся всего лишь корягой с голыми сучьями, раскинувшимися в разные стороны.

Дуб торчал, он с укоризной тыкал в небо: ты – живое, светлое, утреннее, а у меня уж ночь, и не стыдно тебе… Для полной тоски дереву не хватало только облачка из улетевших грачей.

На ветке засохшего дуба вниз головой болтался человечек. Он был ни большим, ни маленьким, ни худым, ни толстым. Рост у него был средний, одежда невыразительная, а внешность – такая проходная, что если бы не странное занятие, то Майка прошла б и не заметила.

Человечек висел на сучке, а задоринки в нем не было: перезрелый огурец, да и только. И только улыбка протяженностью от уха до уха прилагалась к перевернутому лицу. Майка не сразу ее распознала, потому что прежде перевернутых улыбок не встречала.

– Вы какая девочка? – ухмыляясь, спросил человечек.

– Обыкновенная, – Майке показалось, что обращается она не к живому существу, а к какой-то чурке с глазами у самой бороды, по-дурацки вздернутым носом и печально опавшими уголками губ.

– Мне нравятся обыкновенные девочки, – произнес человечек. – Вы какой день больше любите: 23 октября или 7 ноября?

– Не знаю, я никогда об этом не думала.

– А я все время думаю. Изо всех сил. Так много на свете вещей, над которыми надо подумать. Если собаке приделать пятую ногу, она станет бегать быстрее?

– Зачем собаке пятая нога?

– Чтобы добежать до обратной стороны Земли.

– Не добежит. Собака споткнется и упадет. В ногах запутается.

– А если собака тяжкая, она провалится сквозь землю? – последовал еще один дурацкий вопрос.

– Я думаю…

– Хорошо вам, – не дослушав, перебил человечек. – Вы умеете правильно думать.

Девочка была польщена, но все же переспросила:

– Откуда вы знаете?

– Я не знаю.

– Не знаете, а говорите, – а теперь Майка была задета.

– А лучше знать и не говорить? – человечек все скалил зубы.

– Да, наверное.

– Но если я знаю и не говорю, то никто не узнает, что я знаю.

– А вы не знаете, говорите, и теперь все знают, что вы не знаете, – Майка сама себе удивилась: произнести такую чепуху оказалось проще, чем о ней подумать.

– А вдруг я не знаю что я знаю.

– Ну, вы же знакомы с собой?

– Знакомы.

– Значит, лучше вас никто не знает, что вы знаете, а что нет. А если вы не знаете, что вы знаете, то никто никогда не узнает что вы знаете, а что – нет, – Майка перевела дух. Вести диспуты на такие сложные темы ей еще никогда не доводилось.

Человечек с перевернутым лицом покачался, раздался громкий треск. Теперь Майка увидела, что сук, на котором болтался чудак, подпилен и вот-вот обломится.

– Вы сейчас упадете! – поспешила предупредить она.

– Упаду, – перевернутая улыбка его стала еще шире. – Как вы думаете, если я упаду, земля провалится?

– Не провалится. Вы же не слон.

– Откуда вы знаете?

Опять двадцать пять!

– У вас хобота нет и уши обыкновенные. У вас есть руки, ноги и голова.

– А может внутри я – слон?!

– Откуда мне знать, кто вы внутри? Я же на вас снаружи смотрю.

– А кто вам мешает поглядеть на меня внутри?

– Наружность ваша! – доброта Майки едва не растаяла. Рядом с ним она чувствовала себя полной идиоткой.

– Эх, жизнь моя тяжкая. Никому мои внутренности не нужны. Вот бы мне под землю провалиться.

– Зачем?

– К своим. Если провалиться под землю, то попадешь туда, где все наоборот. А у меня не получается, уже всю голову сломал, – человечек умудрился сказать это так, что улыбка никуда не делась, а голос прозвучал печально.

– Так вы спортом занимаетесь? – Майка решила сменить тему. – Как на турнике?

– Разве в спорт берут тех, кто ломает голову? Меня здесь никуда не берут. И никто со мной не водится, – голос его звучал тоскливо, как зимняя вьюга. – Все оставили, и вы оставьте.

Он скрестил руки на груди. Разговор был окончен.

И только теперь Майка поняла его самую главную странность.

Улыбка у человечка была развеселая, а глаза – грустные-прегрустные. Они друг другу не подходили – глаза и улыбка. Вот в чем было дело.

Коря себя за нечуткость, девочка вышла.

Никифор

Оглядевшись, Майка поняла, что очутилась перед игровой площадкой.

В лучах утреннего солнца все выглядело так, как было рядом с ее родной школой, но с точностью до наоборот: футбольное поле поменялось местами с поляной для прыгания и качелей.

На качелях одиноко качался лысоватый коренастый мужчина. Он был с бородкой клинышком, наряжен был черный костюм и белую рубашку с красным галстуком. Правда, ногами болтал совсем по-детски – весело, без всякой напускной серьезности.

Заметив Майку, мужчина вскочил и бросился к ней со всех ног:

– Наконец-то!

Очутившись рядом, он достал из кармана пиджака ком бумаги, разгладил его и начал громко читать:

– О! Разлюбезная дщерь! Перед лицом премудрости софийской, с позволения великой Примы и по поручению справедливейшего совета дружины рад приветствовать вас у врат нашей обители, коя назначена призывать благие намерения, преобразуя их в дары светлые и милостивые. Мы выражаем искреннюю надежду, что ваше призвание возымеет далеко идущие последствия на благо человечества, как завещали лучшие сыны и дщери Центра Мироздания. От себя лично, хочу сообщить, что… – тут он дернул бородкой-клинышком, прищурился и, оторвав взгляд от бумажки, воскликнул. – В общем, привет, корявка!

Девочка зарозовела от смущения.

– Я несказанно благодарна за оказанную мне честь, – Майка присела в старинном поклоне, которому научила ее бабка.

– Класс! – глаза у бородача были добрые-предобрые, клинышек задорно торчал, галстук пламенел, а на лысине играли солнечные зайчики.

– А я вас знаю, – неожиданно для себя самой сказала Майка.

– Да, – сказал он, вроде, и не удивившись. – Меня зовут Никифор.

Ответ был неожиданным. Человек с бородкой и красным галстуком, с лысиной и прищуренным взглядом должен был иметь другое имя.

– А по отчеству вас тогда как? – уточнила Майка.

– Петрович.

– Странно.

– Странно.

– А на картине вы иначе зоветесь.

Бородач с галстуком и лысиной был чрезвычайно похож на того человека с портрета, который указывал бабке, что «Все путем».

– Ох, уж эта Софья Львовна, – незнакомец смутился. – Недочет, признаю. Надо бы шагать в ногу со временем, следить за веяниями, облик менять сообразно эпохе, а я все не поспеваю. Дела-дела. Селестин меня уж сколько раз приглашал, говорит, надо бы принять меры, а мне все недосуг. Как считаешь, корявка, если я себе седину сделаю, будет не того? – он присвистнул. – Не слишком?!

– Если вы захотите поседеть, то это вряд ли будет заметно, – честно ответила девочка. Мужчина был слишком лысым, чтобы сделаться седым.

– Ты про плешь? – воскликнул Никифор, хлопнув себя по блестящему темечку. – Пустяки!

«А вот папа по-другому считает», – подумала Майка.

– …если надо, зарастим, сведем ее, немодную, под самый корень, будет все честь по чести, – протараторил весельчак. – Такую себе устроим белую гриву, что хоть стой, хоть падай, – он всплеснул руками, будто едва удерживая равновесие.

– Не надо падать, – испугалась Майка.

– Как скажешь, корявка, – ответил Никифор, вернув себе нормальное прямое положение. – Не надо, так не надо. Твое слово – закон. Не сейчас, конечно, но потом непременно-обязательно. Я так чувствую, – он расцвел в совсем уж счастливой улыбке. – Конечно, это даже мудро – походить без волос. Кто знает, какие нас ждут настроения?! Сегодня седина в голову, а завтра… Как там в песне поется? – он дернул бородкой в сторону утреннего солнца и тонким голосом пропел. – Отцвели уж давно, хризантемы в аду…

И произошло чудо – из ниоткуда в его руке нарисовался оранжевый жужик. Ратла выглядел еще ярче, еще пушистее, еще веселее. Отсутствие явно пошло ему на пользу.

– Поиграем? – Никифор кинул жужика Майке.

– Давайте! – подхватывая жужика, радостно ответила она.

И вот так стали они перекидываться апельсиновым Ратлой, а заодно и словами.

– Ты знаешь про одаренность? – замахиваясь, спросил Никифор.

– Знаю, – ловя, ответила Майка. – Одни поют, другие танцуют, третьи сочиняют стишки…

– …а еще, – он поймал Ратлу, – читают, пишут, рулят, думают, выдают, узнают, летают, произносят, толкают, вяжут, шьют, составляют, вымарывают. Одаренность встречается часто и не имеет четких границ. Например, одаренный слесарь может оказаться не менее одаренным землепашцем, потому что главное тут – иметь умные руки. Он тебе и кран починит, и поле вспашет – на всё мастер.

– Понятно, – жужик, снова оказавшись в руках девочки, довольно захихикал.

– Что меньше, одаренность или дарование? – задал Никифор новый вопрос.

– Дарование, – неожиданно для себя ответила Майка. – У него букв девять, а не одиннадцать.

– Тоже верно. По классификации «Детского мира» дарование меньше, чем одаренность, но гораздо содержательней. Можно даже сказать, что оно однобокое.

– Как рыба-камбала?

– Как золотая рыбка.

– Это как?

А жужик все летал. И туда, и сюда, то туда, то сюда.

– Прекрасный плотник может оказаться весьма посредственным водопроводчиком, а дивная певица популярных песен – жуткой чертежницей. Мир дарования более ограничен в пространстве, но зато весомей. Тебе все понятно?

– Вроде бы, – запыхавшись, ответила Майка.

– Дарование ценно не количеством, а качеством. Хотя, конечно, бывает так, что и количество не в ущерб качеству, но такие дароносцы рождаются редко. Аристотель, Леонардо да Винчи, Ломоносов… Мы знаем их всех наперечет:

– Цыплят по осени считают, – Майка сказала первое, что вспомнила про счет.

– А у нас считают по весне. Традиция такая: 19 мая – главный годовой прием, – сообщил Никифор.

– Жалко, все прошло уже. Позавчера.

Ратла на полпути замер и, шмякнувшись на землю, закатился за девочкину туфельку.

– Нет, все еще только начинается, – успокоил ее Никифор. – Мы хоть и работаем по старинке, но в учебные процессы вмешиваемся редко. В этом году главный весенний утренник перенесли на 21-е. Тоже очень хороший день. Тебе не кажется?

– День, как день, – пожала плечами девочка.

– Ты так думаешь?

Знаю – не знаю!

– 21 мая много всего произошло, – сказал Никифор. – Например, в 1712 году в этот день столица России была перенесена из Москвы в Петербург.

– Ничего себе! – поразилась Майка.

– А за 210 лет до этого умер Христофор Колумб.

– Знаю-знаю! – радостно закричала Майка. – Он Америку открыл.

– Да, а скончался в нищете, – добавил провожатый. – А в 1842 году российский читатель впервые открыл великую книгу. Николай Гоголь. «Мертвые души». Первый том.

Тут Майке было добавить нечего. Встреча с мертвыми душами ребенку еще только предстояла.

– В 1864 году в Москве открылся зоологический сад, – хвастал дальше памятливый бородач. – Первый в России.

– Это там, где звери взаперти сидят? – зоологические сады Майка знала только под именем зоопарков, а была там всего один раз, когда к ним в город привезли несколько тесных клеток, в которые большие животные едва помещались.

– А ты разве любишь живую природу?

– Ну, вообще, мне нравится, когда звери бегают и прыгают, – сказала Майка. – А где им прыгать в зоопарках? Жалко мне их.

– Да, ты любишь живую природу, – сказал Никифор. – А знаешь, что случилось 21 мая 1991 года?! – он хитро прищурился, обещая что-то чрезвычайно особенное.

– Нет! А что! – вспыхнула любопытством Майка.

– Алла Пугачева сделалась официальной бабушкой!

– Не может быть! – Майка была поражена до глубины души. – Такая молодая?!

– И уже бабушка, – подтвердил он.

Алла Пугачева была любимой маминой певицей, и Майка вслед за ней тянулась к прекрасному. Надо же, уже бабушка.

– Какой особенный день! – удивлялась вслух девочка. Сегодняшние чудеса теперь казались ей еще чудесней. Отраженные в зеркалах великого прошлого, они будто удвоились, или даже утроились. Приобрели новый объем.

– Знаешь, а ведь каждый день – особенный, – сказал Никифор. – И вчера было особенным, и завтра будет особенным. Вообще, особенным может стать даже миг. Для мотылька, например, каждая минута на вес золота. Он ведь всего сутки живет.

– Так мало?

– В самый раз. Поверь, корявка, мотылек проживает очень счастливую жизнь. Долгую счастливую жизнь длиной в один долгий счастливый день. Просто он по-другому распоряжаются своим временем. То, что требует от тебя нескольких лет, у мотылька отнимает крошечные секунды. Ну, как в кино – жизнь героев на экране редко длится больше двух часов, но разве можно сказать, что она бедна событиями? Кстати, сто лет и один день назад в Нью-Йорке впервые показали кино за деньги.

– Здорово! – восхитилась Майка.

– Да так, ничего особенного, – он махнул рукой. – Боксеры четыре минуты колотили друг дружку.

– И за это брали деньги? – Майка удивилась.

– Конечно, это ведь историческое событие. Вот, ты бы, например, отказалась присутствовать при историческом событии?

– Нет, наверное, – признала она. – Я бы обязательно все внимательно посмотрела и запомнила.

– Истории начинаются и заканчиваются ежедневно. Буквально вчера завершилась еще одна музыкальная глава группы «Браво». Певец Сюткин выступил с этим коллективом в последний раз в качестве солиста.

– Знаю-знаю! Они играют музыку, под которую весело танцевать. Но разве ж это историческое событие?

– Большая история складывается из множества маленьких. Ручьи текут в реки, а реки…

– Знаю-знаю, – опять закричала Майка. – А реки впадают в моря.

– А еще вчера… – чудак-человек понизил голос, будто собираясь сообщить что-то тайное.

Девочка вся обратилась в слух.

– Вчера, – загадочно произнес Никифор, – стукнуло 39 лет писателю, которого ты еще не знаешь, но скоро, лет эдак через пять он станет твоим любимым: ты будешь запоем читать его книжки, – он глянул на небо, словно ожидая от него подсказки. – А в октябре 2004 года ты встретишься с ним в немецком городе Франкфурт.

– Не знаю – не знаю, – Майка покачала головой. Честно говоря, ей не очень нравилось, что Никифор посылает ее туда, куда она еще и не думала собираться. Какой-то произвол…

– Именно так, – сказал он. – Ты его не узнаешь, потому что никогда не интересуешься тем, как выглядят писатели. Он будет на ярмарке кофе пить, а ты – кока-колу. Посидите вы рядом и разойдетесь в разные стороны, ни слова друг другу не сказав.

– А как его зовут?

– Его имя Григорий, – напускал туману лысый провидец. – Но известен он будет, как Борис.

– Что-то политическое, – разочарованно протянула Майка, теряя к будущему кумиру всякий интерес. В том, 1995 году многие мечтали стать борисами. Тяга была так велика, что в курсе были даже малые дети на задворках огромной страны. – Ну, не знаю…