Текст книги "Призвание: маленькое приключение Майки"

Автор книги: Константин Кропоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Пирамида

– И правильно делаешь. Все знать незачем. Лучше знать только все самое интересное, – сказал Никифор. – Итак, на чем мы остановились? Бывает одаренность, а бывает…

– … дарование, – подсказала Майка.

– Да, и то, и другое именуется талантом, – подхватил Никифор. – Но это лишь основание пирамиды. Ты видела пирамиды?

– На картинке, ага. Они в Египте водятся. Им куча лет, да и сами они, как куча.

– Пирамида – это символ, – поправил ее Никифор. – Вместилище вечной души, – он щелкнул пальцами – и из короткого резкого звука свободу вырвался синий жужик, пропадавший неизвестно где.

– Мойсла! – Майка была счастлива видеть лохматую грушу в добром здравии.

Никифор присвистнул. Жужики, послушные его воле, завертелись на песке, рисуя квадрат. Сплясав свой угловатый танец, они отпрыгнули, а фигура зажила отдельной жизнью. Песчаные стороны квадрата вспучились, как манная каша, стали корежиться, крениться, равнять свои бока, пока не образовали симпатичную ярко-желтую пирамидку.

– Прошу любить и жаловать! – огласил чудесник. – Пирамида Хеопса. Точная копия. Высота 146 миллиметров, длина каждой из сторон у основания 230 миллиметров. На сооружение ушло 2 миллиона 590 тысяч квадратных миллиметров песка.

Майка математику особо не жаловала и потому лишь покивала, торопя Никифора.

– Как уже было сказано, пирамида – это символ, – продолжил он. – А еще прекрасное наглядное пособие, – присев на корточки, Никифор ткнул пальцем в основание фигуры – та слегка потемнела: золотой песок в нижней части фигуры будто вобрал в себя воду. – В начале «пирамиды таланта» располагается одаренность. Она широка, основательна и все на себе держит, – Никифор ткнул повыше. Теперь потемнела серединка фигуры. – Дарование более узкое и специальное. Оно продолжает, заложенное основой. Что у нас осталось?

– Самый кончик, – сказала Майка, указывая на верхушку пирамиды, еще хранившую яркость сухого песка.

– Светлая голова, – сказал Никифор. – А здесь у нас – сверходаренность, супердарование, а проще говоря – дар. Он совсем особый. Он не может существовать сам по себе, без всяких оснований. Однако без дара и сама пирамида будет иметь незаконченный, несовершенный вид. Дар – это вершина. Люди, наделенные даром, встречаются крайне редко. Таких узких специалистов не сыщешь днем с огнем, а призывать их лучше по утрам, чтобы их редкий талант не успел завять или испортиться. Ты понимаешь меня, корявка? – ему было радостно.

– Ни чуточки! – также весело заявила Майка.

Лысый умник ткнул в пирамидку, и та развалилась в неряшливую песчаную горку.

– Моя маленькая корявка! – припомнил свою прежнюю торжественность Никифор. – Имею честь сообщить: у Совета Дружины «Детского мира», – он повел рукой в сторону здания, похожего на Майкину школу. – Есть все основания подозревать в тебе Дар.

Последнее слово он произнес с придыханием, чтобы Майке стало понятно: писать такое желательно с большой буквы.

Дар.

– Ты – особый ребенок, – подытожил Никифор.

Жужики заскакали. От их мельтешения у Майки зарябило в глазах.

Где справедливость?

Где справедливость?

Особые дети водятся сплошь и рядом.

Самым первым особым ребенком, которого она повстречала, был друг Моська.

Давно, еще в Тальцах, Моська говорил, что его усыновили. Он рассказывал, что мама пошла в магазин за халвой и увидала возле двери желтую соломенную корзинку.

– А в ней, был… – тут Моська всегда замирал, дожидаясь, когда его перебьют.

– Арбуз, – кричала Майка.

– Автомат, – кричал другой Максим, по имени Максик.

– Там лежал я, – важно отвечал Моська.

Было до щекотки весело играть в эту игру, потому что каждый раз Майка подкладывала в Моськину корзину самые разные вещи: то стиральную машину, то космический корабль, то божьих коровок.

Но однажды Моськина история потерпела крах. Да такой, что играть дальше стало неинтересно. Теть-Лена услышала их разговор и сказала:

– Обманывать нехорошо.

Потом она показала фотографии, где Моська был совсем крохотным младенцем и без всякой корзины.

Некоторое время Майка не встречала особых детей, но видимо, для того только, чтобы в одночасье обнаружить их в огромном количестве.

В Майкиной гимназии номер двадцать девять особых детей было буквально битком – сама школа считалась особенной. В 1995 году гимназий было мало и всех подряд туда не брали.

– Ваш ребенок особый, – говорила директор Марь-Семенна то одному, то другому родителю, когда те привозили своих ребятишек на машине.

Директор намекала, и часто была права. Например, Варька была такой особой, что даже говорила с ошибками. Писала, правда, совсем хорошо, тут уж не придерешься, но эти ее глупые приседания «уи, месье – нон, мадам» иногда надоедали. Варьке хотели привить дорогое иностранное воспитание, а получилась какая-то чепуха. Конечно, в их двадцать девятой гимназии лучше, чем во французском лицее.

Кстати, если бы не мама, то Майке пришлось бы отправляться в другое учебное заведение. В конце лета папа сходил в гимназию и вернулся удрученный.

– Мест нет, – сказал он. – Мест нет, и не будет.

Особая школа находилась в двух шагах от дома, но туда брали только таких детей, которых привозят на машинах, а у Яшиных машины не было.

Зато у мамы были золотые руки. Она сходила к директору и вернулась с победой. Майкина мама была волшебной портнихой, а у Марь-Семенны имелась такая особая фигура, что на нее не натягивались платья из обыкновенных магазинов. Так они обрели друг друга. Марь-Семенна – чудо-портниху, а Майка – школу для особых детей.

– Кто хочет, тот добьется, – сказала мама.

– А кто не хочет, того добьют, – пробурчал папа. Ему было неловко. Он умел защищать родину, а правильно говорить с директрисами особых школ его в военном училище не научили.

Итак, окруженная особыми детьми со всех сторон, Майка научилась с ними общаться. Может, поэтому ей не составило труда подружиться с самым особенным особым ребенком, которого она когда-либо встречала.

Сонька-карапуз.

Наверное, у мальчика со второго этажа было другое имя, но его никто не помнил. Соня, да Соня. Он был уникальный ребенок. Его родители были русские, а он – иностранец.

Сонька был похож на медвежонка. Занятный. Он рассказывал что-то чудесное на своем особом языке – мычал, задирал руки и качался, – а Майка каждый раз придумывала новую историю. Она играла в переводчицу.

– Да, Сонька, ты был капитаном дальнего плавания, а я сидела на острове, как русалка, и расчесывала свои чудесные локоны. Мы познакомились и поехали за тридевять земель… – бывало, рассказывала Майка, сама не понимая, откуда что берется.

Потом чудесный мальчик исчез.

В тот последний раз Майка переводила ему историю с непростыми судьбами. Сонька мычал, а фантазерка повествовала:

– …Ты был семь гномов в семи Красных шапочках. Я была в розовом наряде и красных сапогах, как у Лины-Ванны. Я готовила еду, а меня колдунья уморила…

Тут Сонька горячо запротестовал и замахал руками.

– Хорошо, тогда ты был двенадцать гадких лебедей, а я была ваша сестричка. Нас всех колдунья в лес выгнала.

Сонька закивал, лицо у него сделалось умильное, из чего Майке стало ясно: опять наврала. Разве можно радоваться, если тебя выгоняют из дому?

Затем в их общей сказке Майке достался черноволосый принц Колька, а Соньке выпала половина датского королевства по имени «Фата-Моргана». Довольные друг другом, они расстались.

Мальчик ушел с пятого этажа на свой второй, но до родной квартиры так и не добрался.

– Наш даун не у вас застрял? – вечером к ним заглянул Сонькин отец. В плохом настроении дядь-Саня всегда называл сына по национальности.

Соньку стали искать.

– Где справедливость?! – бегая с этажа на этаж, кричала его мама, теть-Зоя. – Где справедливость?

Худая, в мятом разлетающемся халате, с торчащими ушами, она была похожа на летучую мышь. Голова ее была повязана платком, но девочка знала, что под платком ничего нет. Теть-Зоя подстриглась наголо по какой-то нужной медицинской надобности.

Потом ее увезли на лечение. Дядь-Саня остался один и вечерами часто пел на весь подъезд.

Все поплакали и перестали.

– Кто не сильно ищет, тот никогда и не найдет, – сказала бабка.

А Майка воображала, что Соньку-карапуза унесли двенадцать гадких лебедей. Могло ли быть иначе с самым особым ребенком? «Нет», – говорила себе она, отгоняя пронзительный голос больной теть-Зои, который никак не выветривался из головы:

– Где справедливость?

Дорогой золотник

– Вам, наверное, не я, а Великанова Ксения нужна, потому что она во всех делах впереди, – сказала Майка.

– Ты врушка-врушка-врушка, смешная погремушка, – пропел Никифор и достал еще один бумажный ком.

– Майя Яшина, – огласил он далее. – Возраст: десять лет и несколько дней. Ученица четвертого класса «а» гимназии номер двадцать девять, эмоциональность – семь баллов, уровень восприимчивости – десять баллов, чуткость – девять баллов, уровень интеллекта – перспективный, мера таланта – выда…

Не договорив, Никифор глянул на Майку: ну, убедилась?

– Почему именно я? – спросила она.

Майка боялась. Если уж и можно было назвать ее особым ребенком, то лишь потому, что она была особенно обыкновенной девочкой.

– А почему Волга впадает в Каспийское море? Почему мы дышим кислородом? Почему Земля вертится вокруг солнца?

– Мы этого еще не проходили, – буркнула Майка.

– Вот и мы еще в самом начале пути. Никто не знает, почему рождаются дароносцы.

– Кто-кто?

– Люди с даром, – пояснил Никифор. – Природа возникновения гениальности так непроста, что до сих пор невозможно предсказать, кто станет вторым Моцартом, а кто – лишь посредственным исполнителем его музыки. Вот, глянь, что недавно написали, – Никифор выдернул из брюк еще одну бумажку.

«Какие вместительные у него карманы», – мимоходом подивилась Майка.

– …Ученые Научно-исследовательского института мозга считают, – прочел он. – Ключевым в интеллектуальном развитии человека является первый год жизни, когда его мозг увеличивается более, чем в 2,5 раза, а также… – пробежавшись глазами по листку, он пробормотал. – По некоторым оценкам примерно четыре процента детей имеют ту или иную одаренность… – похмыкав, он скомкал бумажку и запулил куда-то далеко за качели. – Чепуха. Дароносцев гораздо больше, просто мы неплохо работаем.

– Кто это «мы»? – спросила она.

Никифор покивал в сторону здания, похожего на Майкину гимназию.

Над парадным входом вместо «Школа-гимназия № 29» стояло:

«Детский мир»

– Вот и не значит ничего, – заявила Майка. – У нас есть бассейн, на котором «Детский мир» написано, но детского там нет и на полкопеечки. Воды и той нет. Кончилась вся. Раньше там плавали, а теперь организация.

– Чего организация? – недоуменно спросил Никифор.

– Обыкновенная. Организация. Из трех букв. «ООО» или «ААА», точно не помню…

– А здесь, – сказал Никифор, – занимаются, как по писаному – детьми.

– Всеми-превсеми? – удивилась Майка.

– Надо б всеми, но не имеем такой возможности, – Никифор погрустнел. – Специалистов не хватает. Текучка кадров – утечка мозгов. Приходится ограничивать поле деятельности: мы беремся только за самых неотложных. За самых особенных.

– Вы все равно ошибаетесь, – Майка постаралась глядеть Никифору прямо в глаза, а говорить убежденно, как взрослая. – Я – обыкновенная девочка. Даже очень обыкновенная: учусь плохо, на физкультуре последняя, потому что маленькая, и фамилия у меня на последнюю букву. Везде крайняя.

– А может в том и дело? – Никифор хитро улыбнулся, от глаз побежали морщинки-лучики, а его галстук-селедка полыхнул огнем. – В каком-то смысле, мы все – крайние. Ведь не бывает совершенно похожих людей. Различия можно отыскать даже у близнецов. Представь, как скучно выглядел бы мир, если бы все были одинаковыми…

Никифор щелкнул пальцами. Жужики заскакали вверх и вниз, выбивая из неподвижного воздуха черно-белую картину. Майка увидела строй оловянных солдатиков. Все равные, вытянутые в струнку, руки по швам, неотличимые друг от друга – с оловянными щечками, оловянными носами, оловянными глазками. Все – как все.

– Спасибо, не надо, – быстро ответила она.

Жужики послушно замерли и повалились. Сизый морок потихоньку растаял.

– Солдатиком быть проще, – сообщил Никифор. – Исполнять, не думая. Отдавать, не жалея. Бить по указке. От забора и до обеда. Гораздо труднее быть. Думать, говорить, искать и делать ошибки. Быть собой. Собой особой, – он сделался совсем уж задумчив. – Но бытие – гораздо интереснее битья. Ведь правда?

– Правда, – признала Майка. Она драться не любила, хоть самой, бывало, и приходилось давать сдачи.

– И потому. Мы в «Детском мире» считаем, что отличаться от других можно и нужно. Мы же люди, а не болванчики. И у каждого свои черты, черточки и чертовщинки.

– И у меня тоже? – уточнила Майка.

– А у тебя в особенности. Да, ты не бойся. Быть особенным ребенком ни плохо и ни хорошо. Кто-то лысый, – Никифор похлопал себя по темени. – Кто-то круглый, – он указал на оранжевого Ратлу, вертевшего по земле круги вокруг своего синего братца. – А кто-то – особенный.

– Над лысыми смеются, – возразила девочка.

– И пускай, веселью нельзя мешать, если оно доброе. Одни смеются над лысыми, другие смеются над волосатыми. Вот разве наши пушистые друзья недостойны смеха?

Мойсла запрыгнул на Ратлу, и они заколыхались потешной двуцветной башенкой.

– А лысыми бывают младенцы и мудрецы, – сообщил чудак. – Лысым не надо бояться перхоти, лысым можно держать голову в блеске. Они немножко другие, но это не делает их менее людьми. Разве так ужасно быть лысым?

Девочка покачала головой: ни в коем случае.

– А разве плохо быть круглым? – продолжил он. – Круглым удобно покатываться, круглые не оцарапают, у круглых много общего с ласковым солнцем. Разве плохо?

И здесь Майка, глядя на акробатику жужиков, была вынуждена признать его правоту.

– Наши крайности – это наши особенности, – говорил Никифор. – Это то, что отличает нас от других. Твоя фамилия – последняя в классном журнале, но в истории российского спорта – она одна из первых.

– Да, я знаю, был такой вратарь, – согласилась Майка.

– И кто знает, быть может, очень скоро гимназистка Яшина станет широко известна в узких кругах «Детского мира».

– Так уж известна…

– Мал золотник, да дорог. Ты про вундеркиндов что-нибудь знаешь? – спросил Никифор.

Девочка осторожно кивнула.

«Вундеркиндер»

Майке было известно, кто такие вундеркинды. С одним из них она однажды повстречалась.

Это было в поезде.

Они уезжали из Тальцов на новое место жительства. Как обычно, папа находился в отдельном купе, сверху донизу забитом движимым имуществом Яшиных, а мама с Майкой все четыре дня проживали по соседству.

– Меня Марианна Колуновская звать, – представилась яркая женщина.

Она вошла в купе и сразу до отказа заполнила его своим сиянием. У новой попутчицы были красные щеки, красный рот и красные волосы. А глаза были синие, а над глазами переливалась радуга, а брови чернели углем.

При ней был мальчик. Примерно Майкиных лет, невысокий, худенький, с желтыми вихрами и оттопыренными ушами.

У него красными были только уши.

– А это мой вундеркиндер, – сказала сказочная женщина.

Мама передвинулась поближе к окну, уступая место, и с улыбкой кивнула мальчику.

Он послушно присел на краешек скамьи.

– На олимпиаду едем, – сообщила женщина. – Будем делать рекорд, – она легко закинула огромный чемодан на багажную полку и рухнула рядом с Майкой.

– Вы спортом занимаетесь? – вежливо спросила мама.

Попутчица полыхала силой, и ее легко можно было представить на пьедестале почета, с золотой медалью…

– Не, мы по интеллигентной части. Киндер мой будет побеждать. У нас такая фамилия, что мы иначе не в состоянии, – боевая женщина по имени Марианна вытащила из пакета жареную куру, с хрустом оторвала ей ногу и протянула мальчику:

– Минька, ешь витамины! Сопливить будешь завтра, не спущу!

Лопоухий Минька, морщась, потянул курью шкурку.

– И ты ешь! – повелела попутчица Майке, высыпав из пакета на стол гору прочей снеди.

Майка торопливо схватилась за помидорку – что-то ей подсказывало, что Миньку дома учат не одним только словом.

– Мы скоро тут, – сказала Колуновская, энергично стуча вареным яйцом по столу. – В город едем на олимпиаду детских достижений. Со всех районов ребята соберутся, будут знания казать. А мы не боимся? – она поглядела на маму.

Та закивала.

– Правильно понимаешь меня, – похвалила ее чужая красная женщина. – У нас победа, можно сказать в кармане, зря что-ль жилы рвем? – теперь она поглядела на девочку.

Майка тоже торопливо закивала.

– Минька! – позвала чудо-женщина.

Уши мальчика побагровели.

– Формула воды какая?!

– Аш-два-о! – отчитался он.

– Вот. Мы рождены, чтоб побеждать, – сообщила гордая мать. – У нас в роду все были победители. И батька мой, и мамка. Даром что ль из самих Ломоносовых происходим?..

Женщина рассказывала, а есть не забывала. Майка и ее мама слушали, разинув рты.

Невзрачный мальчик Минька был, оказывается, дальним-предальним внуком гениального человека по фамилии «Ломоносов», и все гениальные способности их предка теперь скопились в вихрастой минькиной голове.

– Ловит буквально на лету, – сообщила мать вундеркиндера. – Минька!

Мальчик дернул головой.

– Сколько будет 9897 плюс 8710?

– 18607, – сообщил он так быстро, будто и не считал вовсе.

– А столица Японии?

– Нынешняя – Токио, прежде – Киото.

– На каком языке говорят в Австрии?

– На немецком.

Мама, глянула на Майку и дернула бровями: вот, мол, какие дети бывают умные.

– У нас дальний родственник был великим спортсменом, – зачем-то сообщила мама. – Вы про Яшина не слышали?

– Футбол что ли? – переспросила чудо-женщина. – Тю, велика наука за мячом бегать. Да и к чему он, футбол этот, вашей малипуське, – она оглядела Майку. – Одни дрябы.

Майка была вынуждена признать: до мальчика-Миньки ей, троечнице, как до луны.

– А какое расстояние от Земли до Луны? – спросила она у лопоухого попутчика. Уж это ему наверняка неизвестно.

– В среднем 384 400 километра, – подумав, отрапортовал мальчик.

Возразить Майка не могла, потому что сама ответа не ведала.

– Вы, наверное, с ним по особой программе занимаетесь? – спросила мама.

– Конечно, – тряхнула Колуновская красными волосами. – Учительница английского к нам ходит, по географии старушку нашли, профессор-физик…

– Не рано ему, физику-то? – Майкина мама с жалостью поглядела на маленького гения.

– В самый раз, – сказала, как отрезала. – Лучше раньше, да лучше. Лет в 14 школу закончим, пара лет на университет. У других еще ветер в голове, а мы уже наукой будем заниматься, открывать тайны мироздания и революции научные делать, – она похлопала Миньку по щеке. – Всем на зависть…

Майка во все глаза глядела на мальчика. Теперь он не казался ей таким уж невзрачным. Конечно, уши торчат, но зато какой талант…

…красная женщина говорила долго, громко и многокрасочно, Майка уж стала ее слушать, да и мама позевывала украдкой. На их счастье ближе к полуночи начальник поезда устроил в вагонах затемнение, пообещав всем пассажирам спокойной ночи.

Легли спать.

На своей верхней полке Майка быстро соскользнула в сон. В нем она увидела себя на вершине длинной-предлинной лестницы в розовом платье и хрустальных башмачках…

Ее разбудил тихий свист.

– Девка, ты спишь, девка? – шептал с соседней верхней полки Минька.

– Сплю, – сердито ответила Майка. Такой сон помешал глядеть! Крысик ученый.

– Я только спросить, – заторопился мальчик. – Ты правда Яшина дочка?

– Какого Яши? – Майка не сразу поняла. – Я – папина дочка.

– Как же?! Футболиста Яшина. Вратаря?! Ну, твоя мамка говорила еще.

– Да, он нам какой-то совсем дальний родственник. Можно сказать посторонний.

– А я согласен и на такого, но чтоб футболист, а не Ломоносов. Ты в футбол играешь?

– Не играю.

– И я не играю.

– Почему не играешь? У нас все мальчишки играют.

– Некогда мне в футбол играть, образование получать надо. Зубрю я целыми днями, аж в голове трещит.

– Ну, и ладно. Зачем он, этот футбол? Правильно твоя мама сказала: бегают за мячом, как дурачки.

– Много ты понимаешь.

– Не меньше твоего. Есть и получше игры.

– Ну, например?

– Прятки. Казаки-разбойники. Классики.

– Какие классики?

– На квадраты асфальт чертишь и прыгаешь, – пояснила она. – Называется «классики».

– А я классиков читаю. Добролюбов, Гёте, Карл Маркс, – уныло произнес Минька, – «Быть или не делать», «Доктор Фаустус», «Капитальный матерьялизьм».

– А мы играем, – сообщила Майка и смешливо добавила. – Спи, вундеркиндер.

– Сама дура.

Минька задышал часто-часто. Можно было подумать, что он собирается плакать, но девочка поспешно отогнала эту мысль. Вундеркинды не плачут, у них, как сказала Марианна Колуновская, большое будущее.

Она закрыла глаза, а когда их снова открыла, уже наступило утро: в купе не было ни Миньки, ни его мамы. Они сошли с поезда, словно их и не было никогда.

Приснились.