Текст книги "Поцелуй королевы (СИ)"
Автор книги: Константин Кривчиков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Когда девушка села напротив, поставив на стол кружки, Михаил внимательно посмотрел ей в лицо. София с независимым видом поморгала глазами, поерзала на стуле, затем, не выдержав, спросила:
– Ты зачем так смотришь?
– Хочу с тобой поговорить, – внушительно начал Михаил, но голос его внезапно сел. Он отхлебнул чая и замолчал.
– Говори, – зачем-то шепотом сказала София.
Михаил приподнял левую ладонь, повертел ее, внимательно разглядывая, а затем "Раз!" и положил на ладонь Софии.
– Я вот что хотел сказать, на всякий случай. Чтобы ты не думала… ты симпатичная и вообще… Честно скажу, ты очень мне нравишься. Как женщина. Но это не важно.
– Почему? – вырвалось у Софии. Тут же испугана подумала: "О чем это я? А он о чем?"
– Я хочу, чтобы ты знала. Просто так, – сбивчиво продолжил Михаил, кусая губы. – Я твой друг. Настоящий.
– Друг? – совсем тихо повторила София. И почувствовала, что краснеет. Ну, почему она родилась рыжей? Брюнеты, говорят, совсем не краснеют.
Ладонь Михаила продолжала лежать на ладони Софии. Пауза затягивалась. София глубоко вздохнула и выдохнула обратно. "Чего же я молчу? А вдруг он меня сейчас поцелует? – вынырнула на поверхность сознания морально неустойчивая мысль и сейчас же спряталась, словно испуганная мышь в норку. – Наверное, я должна что-то ответить? Друг – это больше, чем любовник. Ой! Это я подумала или вслух сказала?"
Во дворе негромко хлопнула калитка.
– Я, наверное, все-таки, совсем плохо говорить по-русски, – быстро произнесла София. – Иногда.
Михаил сидел с растерянным видом.
– Ты настоящий товарищ, Миша. Ты мне почти… почти, как брат, – София неуверенно улыбнулась и, снова понизив голос, смущенно добавила: – Я тебя поняла. Но мы еще будем говорить, да? Мне показалось, что кто-то пришел…
Пока Миша общался с отцом Григорием на дворе, София быстро помыла посуду и вскипятила воду в электрочайнике. Ей хотелось чем-то заняться, чтобы прогнать из головы ненужные мысли. Мысли, сбивающие с толку и вносящие сумятицу. В это время в кармане сарафана забренчал мобильник…
Потом они сидели на веранде и пили чай с теплыми булочками, которые священник купил по дороге, в кондитерской. Разговор сначала шел на отвлеченные темы, и поддерживали его в основном отец Григорий и Михаил. София заметно нервничала и пыталась отмалчиваться, несмотря на попытки хозяина дома расшевелить ее.
– Я с Юрием Константиновичем недавно созванивался, – сказал священник. – Похоже, что Гомесу удастся выйти сухим из воды. Максимов на допросе показал, что Гомеса он вызвал, как представителя консульства, когда узнал, что София – испанка. Якобы хотел передать ее с рук на руки, как гражданку иностранного государства. Дальнейшее будет зависеть от того, удастся ли следствию доказать, что Максимов причастен к похищению Софии. Если "да", то тогда, возможно, Максимов и разговорится. Если "нет", то этот помощник консула нам еще может нервы попортить… Одно радует. Судя по реакции консула, он услышал о Софии Родригес впервые. А это значит, что в Испании ее пока не разыскивают. Да и Гомес, получается, действовал автономно.
– Знать бы, кто за Гомесом стоит, – задумчиво произнес Михаил. – А ты, София, что думаешь?
– Не знаю, – девушка покачала головой. – Но есть один факт, который, как это сказать? Который меня не радУет. Уже убито два человека из числа тех, кто знал про рукописи.
– Ну, предположим, Мартинеса-то ты сама ухлопала, – неосмотрительно заметил Михаил и тут же осекся под укоризненным взглядом священника. – Я хотел сказать… ну, в общем, что не надо сильно бояться. Вовсе не факт, что тебя хотят убить.
– Я все поняла, Миша, – София поджала губы. – Я понятливая. Я помню, что я – убийца. Я это всегда буду поминать.
Она опустила голову и прикрыла глаза рукой. Михаил демонстративно стукнул себя кулаком по лбу и с мольбой взглянул на отца Григория.
– Это правильно и нормально, что ты переживаешь, София, – медленно, с участием произнес священник. – Человек должен осознавать то, что он совершил. Но не надо впадать в отчаянье и уныние, это тоже тяжкий грех. Надо стремиться к добру и творить добрые дела. Невзирая ни на что.
– Вы говорите почти как мой дедушка Бартолоум. А разве Бог может простить убийство человека? – София отняла ладонь от лица и вопросительно посмотрела отцу Григорию в глаза. Тот грустно усмехнулся.
– Ты меня спрашиваешь? У вас, католиков, даже римский папа прощает, индульгенции выписывает. Чего уж о Боге говорить? Шучу… И у нас, православных, священник может грехи отпустить. Но я, может быть, неправильную вещь скажу, как священнослужитель. Дело не в чьем-то прощении, суть – в покаянии. Грех – не долг. Долг вернул – и забыл. Грех же всегда с человеком, как горб. Не для того, чтобы человек себя униженным чувствовал, а для того, чтобы в гордыню не впадал… На Высшем суде всем воздастся по заслугам. Человек же, пока жив, должен стремиться поступать по совести. А там уж, как говорят в народе, Бог простит. Нет человека, который бы сам был без греха – так в Писании сказано.
Священник помолчал, раздумывая. "Дергается, девчонка. Настроение, как на качелях. Десять минут назад хмурилась, пять минут назад улыбалась, а сейчас уже плакать готова. Попала, как кур в ощип. Да еще у Мишки язык без костей, впереди мыслей бежит… Чего-то прилип Мишка к этой испанке. Не втюрился ли часом? Не ко времени это… Она и так на взводе. То сама человека застрелила, то ее чуть не убили. Еще хорошо держится… Ты вспомни, как сам первого душмана застрелил? Там и душман-то был – пацан с гранатометом. А ты трое суток спать не мог. Что тогда тебе комроты сказал? Мог бы сказать – не распускай сопли. Мочи их всех, как зверей. А он рассказал, как при зачистке кишлака случайно женщину застрелил. Пальнул на движение, не думая, а та по двору перебегала… И как вы потом? – спросил ты. А никак – ответил комроты. Помню – и воюю. Главное, человеком оставаться всегда. А человек так устроен, что чувствует и переживает. И не забывает. В отличие от скотины… Не молчи. Они от тебя слова ждут правильного".
– Я вот, тоже грешный человек, – отец Григорий кашлянул. – Было дело – даже хотел сан с себя сложить. А потом подумал – мне ли решать? Раз Бог тебя призвал – неси службу до конца. Коли веруешь. А вот если веру потерял – это уже совсем другое дело.
Михаил покосился на священника, потом перевел взгляд на Софию. Та сидела с задумчивым лицом, сложив ладони в замок и прижав их к подбородку.
– Отец Григорий, а почему вы хотели сан сложить? Я не слышал про это. Вы нам можете рассказать?
– А надо?
Священник отвечал Михаилу, но обращал вопрос Софии. Та, почувствовав взгляд, встрепенулась.
– Сказывайте, – произнесла тихо.
– Ну, что же… От Бога все равно ничего не утаишь. За язык меня никто не тянул. Хотя… На такой вопрос даже на исповеди трудно правду сказать. Я и не говорил. Кроме Юрия никто правды и не знает… Ладно, раз пошел такой разговор, молодые люди. Да и обстоятельства… Может и лучше будет, если вы про это узнаете. По-честному… Большой грех я тогда на душу взял. Ох, большой.
– Это опять из-за клозов? – София подобралась на стуле. Глаза ее сосредоточено прищурились.
– Из-за них, проклятых… После смерти Гузели как-то один к одному стало у меня накапливаться. Не знаю, как даже это правильно назвать. Словом, будто я что-то неправильно делаю… Вы ведь, видимо, в курсе, что у меня раньше любимая девушка была, Наталья? На ней потом Сизоненко Виталий женился?.. Так вот. После того, как Виталия в психушку посадили, стал я потихоньку с Наташей по-новой общаться. Сначала-то все общение вроде бы лишь из-за Витальки шло. Я и не думал тогда, что у меня к Наталье что-то сохранилось. А потом начал чувствовать – тянет меня к ней. Верно в народе говорят – старая любовь не ржавеет… И, что самое постыдное, Наташка сама от меня на дистанции держалась. Поводов особых не подавала. Ну, разве где улыбнется или бедром качнет – куда женщине без этого? Но, по большому счету, я сам к ней полез. Бес обуял – одно слово.
Однажды очутились мы вдвоем у нее в квартире и… Словно затмение на меня какое нашло. Попытался я Наташу обнять и поцеловать. Да она не далась, вывернулась. "Ты чего, – говорит, – Гриша? Не надо. Да и грех. Виталий в больнице, а ты… Ты симпатичный и добрый, но я не могу так".
Застыдился я тогда. Извинился и ушел. Шагаю по улице, костерю себя последними словами… А у самого из памяти не идет, какое у нее тело – упругое, да горячее… Вот же, думаю, как бес в человеке крепко сидит. Ты его гонишь, а он так и норовит извернуться, да с другого бока зайти. Мне бы голову молитвами занять, а не телом горячим… И вдруг меня как будто кипятком ошпарило. Так, что я даже замер на месте. Стоп, думаю. Горячее тело… И стукнула мне в голову такая простая мысль, что поразился я, как же раньше о таком не подумал? А вдруг женщина, с которой Виталий, будучи клозом, приходил на кладбище, никто иная, как Наташа? Тогда ведь ночь была, темно. Никто той бабы, которая Игоря укусила, толком не разглядел.
Гоню я от себя эту страшную мысль, но куда там. Засела она в мозгу, словно кол осиновый. Вот так… И стал я исподволь Наталью проверять. При разговоре то один вопрос будто невзначай задам, то другой. Наши старые встречи вспоминаю, товарищей еще школьных. И чувствую, что как только такой разговор заходит, о наших прежних годах, Наталья сразу его сворачивает. Не помнит ничего, отвечает – невпопад, имена наших старых друзей – путает. Я специально несколько раз имена переврал, а она промолчала, будто так и надо. В общем, так меня замучили эти подозрения, что спать перестал… И решился я на откровенный разговор. Хотя и не знал, как толком подступиться.
Как-то раз навестили мы могилу Виталия на кладбище. Это уже после его гибели случилось. Дело было зимой, темнеет рано. Идем мы потихоньку по улице, к электричке, и тут я ее торможу. Дозрел, что называется. "Стой, – говорю, – Наташа, надо поговорить". Стягиваю у нее с одной руки перчатку, беру ее ладонь. Чувствую – ладонь горячая, как лепешка из духовки. Ага! – думаю. На улице минус десять, а тебя разжарило?
Наталья на меня косится: "Что с тобой?" А я смотрю ей в глаза и чудится мне, будто у нее в глубине желтые огоньки мерцают. Я ведь специально еще время выбрал, период полнолуния, чтобы наверняка. У клозов в этот период самый пик активности. "Со мной-то, – говорю, – ничего. Со мной все в порядке. А вот почему у тебя такие руки горячие? И глаза поблескивают?.. Скажи мне, подруга, когда же ты клозом-то стала?"
Она молчит. Потом отвечает: "Ты что, Гриша? С ума сошел? Как Виталий?" – "Нет, – говорю, – пока еще не сошел. А вот тебя я насквозь вижу. Отвечай честно – ты клоз?"
Она опять молчит. До-о-олго молчит. Затем спрашивает: "Хочешь узнать, клоз я или нет?" – "Хочу!" – "А ты догадайся!". И вдруг целует меня в губы: крепко-крепко. Так, что я ошалел. Потом вырывает у меня руку и отскакивает чуть ли не на метр. Стоит и смотрит глазищами своими, мерцающими. А в меня словно зверь вселился, который добычу чует. "Стой! – кричу. – Иди ко мне!" И к ней бросаюсь. А она от меня разворачивается и через дорогу. И поскользнулась. Гололед был. А там – самосвал. Прямо на нее.
Священник замолчал. Переставил, не поднимая глаз, с места на место пустую чашку.
– А вы хоть поняли, ну… – Михаил, разрывая неловкое молчание, повел в воздухе рукой.
– Клоз она или не клоз? – священник указательным пальцем потер в уголке глаза, будто убирая соринку. – Да кто ж его знает? У мертвого не спросишь. Правда, на следующий день уже, стал я зубы чистить. И чувствую – ссадина у меня на нижней губе. На слизистой. Вроде ранки.
– Если бы она была клозом, то могла вас инфицировать эрзац-моледой. Я правильно понимаю?
– Правильно. А если я не инфицировался, значит, она клозом не была. Или я – сварг, и моледа на меня не действует. Или я сам губу прикусил в запале. Я ведь после гибели Наташи несколько часов словно в полусне находился… Вот такие пироги. Так до сих пор и не знаю – прав я тогда был или бес меня попутал…
Вот и решил я, что надо сложить сан. Что недостоин я людям слово Божье нести. Посоветовался с Юрием Константиновичем, больше и не с кем было. А он мне сказал, так, по-простецки. Мол, уйдешь ты из храма, а кто твое место займет? Подумал об этом? Ты уже все искушения прошел, никаким сатаной тебя не испугаешь. Не зря ведь в народе говорят, что за одного битого двух небитых дают… Вот так и остался я, грешник, других грешников на путь истинный наставлять.
А ты, София, не изводи себя из-за этого Анибала раньше времени. Сдается мне, недобрый он был человек. Только таился до поры до времени.
София покачала головой. То ли соглашаясь со священником, то ли в такт своим мыслям.
– Мне иногда кажется, что это совсем плохой сон. Все эти дни. Как это по-русски? Кошмара?
– Да, есть у нас такое слово. Только без "а" на конце. Просто "кошмар".
– Просто "кошмар", – повторила София. – Даже слово неприятное. Словно змея шипит. Так хочется – заснуть и проснуться, будто все приснилось… Я мыслила – этот вот Виталий. Какой он бедный был. Он, наверное, совсем не понимал, где, что. Где правда, а где этот, кошмар.
Снова повисла пауза.
– А у меня тут по ходу дурацкий вопрос возник, отец Григорий. Можно сказать, технический, – бодро произнес Михаил. – Как эти товарищи умудряются так ловко кусаться? У них что, после переселения моледы клыки вырастают?
– Нет. Не вырастают, – священник покачал головой. – Я этот вопрос выяснял у Виталия. Он ведь помнил… кое-что. Так вот, клозы специальную коронку на зуб надевают. Когда на "охоту" выходят.
– Вот оно как. Я тоже по поводу Виталия еще спросить хотел, – Михаил, казалось, обрадовался возможности перевести разговор в новое русло. – Вот прочитали мы с Софией его записки. Раньше я бы просто решил, что это фантастика или бред. А теперь получается, что он какую-то правду знал. Вы сказали, что он кое-что помнил. А почему подобное произошло? Ведь другие не помнят ничего.
– Ну, однозначно я ответить не могу. Лишь предположить… Видимо, произошел некий сбой в моледе. Ведь моледа является носителем огромного массива памяти. Просто гигантского. Видимо, когда она находилась в мозгу Виталия, что-то в этой моледе заклинило, и она скачала часть своей долговременной памяти в мозг Виталия. Вот так. И он начал вспоминать.
– Вспоминать или фантазировать? Вы ведь с ним много общались, отец Григорий. Он действительно был душевнобольным? Или?
– Или-или? Третьего не дано? Узнаю логику юриста. Тут сложнее, Миша. Являлся ли Виталий душевнобольным? Вопрос на засыпку, – отец Григорий провел рукой по густым седым волосам, хмыкнул. – Все зависит от критериев. Есть такое древнеримское высказывание: insanus omnis furere credit caeteros…
– Сумасшедший считает, что все остальные – сумасшедшие, – тут же перевела София.
– Хм… Ну да, верно. По критериям психиатра Василия Ивановича, ставившего диагноз, Сизоненко сумасшедшим являлся. Но откуда берутся подобные критерии? Подумайте сами. Критерии вырабатывает экспертное сообщество. А оно – часть всего общества. Иными словами, опирается на стандартные представления о "правильном" и "неправильном", сложившиеся в этом обществе… Навтыкало общество правила-колышки, натянуло на них, критерии, словно колючую проволоку, и получился загон. Живешь внутри загона, соответствуешь правилам – значит, отвечаешь установленным стандартам… А на поверку может оказаться, что в этом загоне как раз и расположен форменный дурдом. А нормальный мир – снаружи, за колышками.
Впрочем, на эту тему можно долго рассуждать… Что касается душевного здоровья Виталия, я бы сказал так. Виталий знал и ощущал то, что выходило за рамки понимания людей, ставивших ему диагноз. И поэтому для них он являлся психом… Хотя, умные врачи понимают, насколько порой условны бывают эти критерии. Тот же Василий Иванович, помню, как-то в разговоре со мной пошутил: степень сумасшествия пациента зависит от степени сумасшествия врача. Профессиональный цинизм, так сказать.
– А вот лично для вас? Насколько Сизоненко был болен? – София зажмурила один глаз, словно целилась из пистолета в мишень. – Его запискам можно доверять?
– Относительно.
– Как? Я заплуталась.
– Чего? За-плу… – не понял священник.
– София, для краткости, объединила два слова, – быстро вмешался Михаил. – "Заблудилась" и "запуталась".
– А-а, запуталась…Ты же ученый, София, помни о диалектике. Лично я не думаю, что Виталий был сумасшедшим. Но фантазией он обладал буйной. Что называется, без тормозов. Стремясь придать своим воспоминаниям логическую стройность и непротиворечивость, он вполне мог что-то домыслить. Ведь его воспоминаниям тысячи, если не десятки тысяч лет. К тому же они фрагментарны… Представьте, что наши воспоминания, это некие потоки, сдерживаемые в отведенном русле плотинами. Моледа разрушила в мозгу Виталия эти плотины, и все воспоминания хлынули одним бурным потоком. Бедный Виталий пытался этим потоком как-то управлять, но…
– Если бы знать верно, что он помнил, а что домыслил, – София в задумчивости поводила чайной ложечкой внутри пустой кружки, будто размешивала сахар.
– По моим представлениям о мироздании, – заявил Михаил, – я скорее готов поверить в само существование хронотов, чем их в космическое путешествие.
– А ты до сих пор сомневаешься в том, что хроноты существуют? – София усмехнулась. По ходу беседы она оживилась, к ней вернулась непосредственность.
– Да. Пока собственными глазами не увижу – не поверю.
Произнеся эту фразу, Михаил обвел собеседников задиристым взглядом.
– Ох, Миша, не буди лихо, пока оно тихо, – почти под нос пробормотал отец Григорий. София внимательно посмотрела на священника и инстинктивно поежилась.
– Миша, а чем тебе не нравится версия космического путешествия? Ведь это так обычно.
– Обычно? Пока еще лишь для фантастических романов. Ну, перелет с одной планеты на другую, предположим, реален. Даже в другую галактику – чем черт не шутит. Но вероятность встретить в космосе абсолютно идентичных братьев по разуму равна нулю.
– Не равна нулю, а стремится к нулю, – поправила София. – Это не одно и тоже. Вселенная бесконечна, и в ней допустимы любые комбинации вариантов.
– Это математически. А на практике, в реальной жизни, это одно и тоже. Что ноль, что ноль целых и какая-нибудь одна миллионная. Не верю я в то, что хроноты были инопланетянами.
– То есть, Сизоненко все выдумал? Но тогда откуда взялись хроноты?
– Не знаю, – Михаил помолчал. – Может, их и вообще не было. И нет. Черт его знает!
– Не чертыхайся всуе, – отец Григорий поморщился. – Но в чем-то ты, возможно, и прав. То, что жители Планеты, о которой писал Сизоненко, нашли в космосе братьев не только по разуму, но и по телу, мне тоже представляется сомнительным.
– Но тогда откуда взялись хроноты? – нетерпеливо повторила вопрос София.
– Мне приходила в голову одна ненаучно-фантастическая теория, снимающая многие противоречия. Но это… всего лишь предположение. Меня гораздо больше интересует сегодняшний день и та составляющая в сочинении Сизоненко, которую можно считать реально существующей. Как бы Михаил не сомневался в ее существовании.
Из прихожей на веранду, через открытую дверь, донеслись негромкие аккорды токкаты Баха.
– Это у ворот, звонок, – пояснил священник и повернул голову в сторону улицы. – К нам кто-то пожаловал.
– Я совсем забыла сказать, – сбивчиво проговорила София, водя указательным пальцем по столу. Уши у нее порозовели. – Не помянула. Я, наверное, знаю, кто приехал…
Восьмой день второй фазы луны. Дом отца Григория– Значит, убита одним ударом?
– Одним. При этом, в общем-то, не смертельным, если оказать своевременную помощь. Но кровопотеря при таком ранении большая, поэтому надо торопиться. Получается, не успели.
– Как ты думаешь, сколько времени она еще жила после ранения?
– Ориентировочно: от получаса до часа.
– Ты уверен?
– Я же не экстрасенс, товарищ полковник, – эксперт развел руками. – Вскрытие покажет.
– Это все?
– Ну, вот еще, обратите внимание. На левой руке, на внутренней стороне локтевого сустава, порез. Похоже, девушка пыталась закрыться рукой…
– Да, похоже… Хорошо. В общих чертах понятно. Работайте дальше.
Полковник Углов посмотрел на Рогачева:
– Юрий Константинович, давай-ка отойдем в сторонку.
Они вышли из дома во двор и присели под навесом на деревянной скамейке около забора. Углов закурил сигарету, помолчал. Было раннее утро. Солнце, едва присевшее к ночи за горизонт, уже снова выкатывалось на востоке на край неба, слизывая теплыми лучами капли росы с травы и листьев.
– А денек-то какой опять намечается? Живи – не хочу, – мечтательно проговорил Углов, глядя на присыпанную крупным песком дорожку. Там уже заступила на новую трудовую вахту дружная бригада муравьев, деловито пихая хлебную крошку. – Хорошо, наверное, на пенсии, а?
– Хорошо в молодости, когда о пенсии даже не думаешь. Степан Александрович, ты не стесняйся. Говори прямо, если что не так. Мы с тобой почти четверть века знакомы, – Рогачев сморщился, помассировал ладонью затылок. – Черт, вторую ночь толком не сплю. Дай-ка и мне сигаретку. Отравлюсь тоже.
– Ты ж давно бросил.
– Это для жены… А в мужской компании иногда можно. Тем более… Так что тебя беспокоит?
– Хорошо. Давай напрямую, Юрий Константинович, – полковник, перестав пускать дым колечками, опустил руку с сигаретой. – Когда ты меня попросил заняться похищением Родригес, не поднимая лишнего шума, я пошел тебе навстречу. Хотя она гражданка Испании, и мы обязаны были, прежде всего, поставить в известность министерство иностранных дел… Но, ладно, это дело уже запущено и пошло по инстанциям. Там все подтверждается по поводу похищения, хотя с мотивами еще разбираться и разбираться. Всю правду бандюганы все равно не скажут, но факт похищения можно считать доказанным. Главное, что ты мне помог Максимова взять и прищучить. Теперь мы будем эту гниду трясти до посинения по всем его гнилым делам. Не за одно, так за другое я ему срок намотаю… Но вот сейчас уже не похищение, а убийство. За цветочками пошли ягодки. Юрий Константинович, я же не дурак. Тут что-то явно нечисто. И ты от меня скрываешь какие-то важные подробности. Так дальше нельзя…
– Согласен. Ситуация выходит из под контроля, – Рогачев в сердцах бросил недокуренную сигарету на землю. Затем, крякнув, нагнулся и поднял окурок. Оглядевшись, отправил его в жестяную банку, приколоченную к деревянной стойке навеса. – Только ты зря обижаешься – за дурака я тебя не держу. Тут в другом загвоздка. Не хотел тебе голову ненужными подробностями забивать.
– Ты же знаешь, что в наших делах ненужных подробностей не бывает. Разве не так?
– Так. Только подробности уж больно… невероятные. Даже не уверен, поверишь ли ты мне.
– Тебе я всегда поверю. Ты излагай.
– Хорошо. Тогда я очень кратко, самую суть. Ты должен помнить: в конце восьмидесятых – начале девяностых занимался я, по линии своей "конторы", одним писателем-неудачником, по фамилии Сизоненко. Кончилось тем, что его убили в психушке. А заодно главврача и секретаря-машинистку зарезали.
– Ну, еще бы мне не помнить. Убийцу мы тогда взяли. Сам его допрашивал. Скользкий и странный тип. Маньяк не маньяк, но что-то навроде того. Санитар Петрушин, так, кажется, его звали?
– Петрухин. Так вот…
Когда Рогачев закончил рассказ, Углов долго молчал. Потом полез за очередной сигаретой, но, обнаружив, что пачка пуста, задумчиво пробормотал:
– Надо же, опять в норму не уложился.
Юрий Константинович не выдержал:
– Ты не тяни. Если думаешь, что я на старости лет свихнулся, так и скажи.
Углов неожиданно засмеялся. Но не весело, а с сарказмом.
– Сказать и отмахнуться от проблемы – проще простого. Да только непродуктивно. Это все равно, что отмахиваться от комара в комнате. Он, улучив момент, все равно тебя укусит. Да еще во сне, когда ты толком и не почувствуешь… Есть многое в нашей жизни, чего мы не понимаем в силу того, что не хотим понимать. Потому что боимся перейти черту…
Было у меня в практике одно дело, в средине девяностых. Убили ювелира. Драгоценности у него забрали, коллекцию картин… Мы довольно скоро взяли убийцу, он оказался племянником ювелира. Все улики против этого племянника: и отпечатки пальцев, и свидетели. А он – в отказ. И ссылается на провал в памяти. Мол, амнезия, за последние несколько месяцев ничего не помню. Но врачи при экспертизе не нашли каких-то серьезных отклонений или дефектов… Дали ему, кажется, в итоге, пятнадцать лет.
– Ну, такое часто бывает, когда преступники изображают потерю памяти. Можно сказать, классика жанра.
– Бывать-то бывает. Да уж больно тупо он себя вел, хотя совсем не дурак. Все улики против него, стопроцентные доказательства, а он в полном отказе так и остался. И на суде все отрицал. Если бы признался, раскаялся, мог бы лет восемь получить, по минимуму… И человек-то вроде приличный. Хороший стоматолог, характеристики с места работы превосходные. Зарабатывал очень неплохо. Зачем ему надо было дядю убивать и грабить? Да еще так глупо, почти не маскируясь?.. Я про этот случай как-то своему деду выложил за рюмкой чая, он тогда еще жив был. Ты, наверное, знаешь, дед у меня в войну в НКВД служил. Так вот, он тогда вспомнил и рассказал мне чем-то похожую историю.
В Ленинграде, во время блокады, произошла серия убийств коллекционеров-антикваров. Бандиты забирали очень большие ценности. Преступлений было совершено пять или шесть. Все очень схожие по почерку. Но, что любопытно, под серию это не подходило. Каждое убийство раскрывалось. И каждый раз задерживали женщину. То есть, пять или шесть преступлений, и пять или шесть преступниц. Каждый раз преступница-одиночка. Награбленного – нет. Куда-то спрятано. Все арестованные шли в отказ. И (обрати внимание!) отказывались признаваться в содеянном, ссылаясь на провалы в памяти. Хотя улики были на лицо во всех случаях.
Одну разбойницу взяли фактически с поличным. Соседка увидела, как из квартиры, где жил антиквар, выходит какая-то незнакомая женщина. Соседка попыталась ее задержать – та в бега. Соседка выскочила на улицу и увидела двух парней из пожарной охраны. Окликнула их – они побежали за преступницей. Догнали ее через пару кварталов… Там была одна странная деталь. Когда эту женщину догнали, то она уже не скрывалась. Сидела на тротуаре рядом с замерзающей девочкой. Вроде даже как помощь пыталась ей оказать. Странно, да? И у нее тоже потом оказался провал в памяти…
Тогда, как дед рассказывал, выдвинули версию, что все эти женщины входили в состав одной банды. Видимо, был у них какой-то организатор и руководитель… Но его так и не нашли. Никто из подозреваемых ни в чем не признался. Так всех и расстреляли… Что скажешь, Юрий Константинович?
Рогачев хмыкнул, с прищуром посмотрел на Углова:
– Истории, конечно, любопытные. Поведение подозреваемых похоже на поведение людей, чьи тела покинули клозы. Вернее, моледы. Если бы я подобное преступление расследовал, мне бы такая версия в голову пришла. Но ты-то как сообразил увязать эти случаи с моей историей? Неужели вот так сразу вспомнил и сообразил? И мне поверил?
– Нет. Так бы сразу я не увязал – не Шерлок Холмс, чай, и не Штирлиц. Но, во-первых, был же еще этот санитар-убийца, Петрухин. У него тоже провал в памяти случился, притом натуральный. По крайне мере, если врачам верить. Под суд его отдать мы так и не смогли, несмотря на железные улики, – экспертиза подтвердила невменяемость…
Во-вторых, я тебе еще не все рассказал, не все детали. Там, в деле ювелира, была еще одна особенность. Когда нашего стоматолога-убийцу посадили, через несколько месяцев некий парень попытался сбыть украденную драгоценность. Он ее принес в скупку, а нам заведующий сообщил по ориентировке. Парня арестовали. Дома у него нашли еще несколько драгоценностей из коллекции убитого ювелира… Парень ни в чем не признавался. Но на память при этом (обрати внимание) не жаловался. Просто отказывался давать показания.
А потом произошло следующее. Этот парень подрался в КПЗ с сокамерником. Так, мелким воришкой. Вроде бы дело обычное, кого удивишь дракой между сокамерниками? Необычными оказались обстоятельства драки. Наш парень не просто подрался, а набросился на сокамерника и покусал того до крови. При этом набросился ночью, когда тот спал. И уже после этого у парня случился провал в памяти…
– А что произошло с покусанным?
– Покусанным? Получил свой срок. Кажется, год ему дали. И как бы не условно – у него первая ходка была… Вот, когда я деду всю эту историю рассказал, не только про провалы в памяти, но и про укусы, дед и вспомнил про серию преступлений в блокадном Ленинграде. Почему? Да потому что там присутствовал схожий момент.
Одна из арестованных женщин-разбойниц, убившая коллекционера, первоначально на провалы в памяти не жаловалась. Та самая женщина, которую задержали пожарные около замерзающей девочки. Просто отмалчивалась, ничего не говорила. Но потом она, спустя какое-то время, улучив момент, набросилась на женщину-конвоира и искусала ее до крови. А уже затем у этой преступницы случился провал в памяти. Вот, исходя из этого…
– Стоп-стоп, подожди, попробую разобраться, – Рогачев остановил Углова, подняв ладонь. – Ты хочешь сказать, что убийства в Ленинграде совершала женщина-клоз? Сначала она вселялась в подходящую женщину, которая имела непосредственный доступ к коллекционеру. Потом убивала коллекционера, грабила его. Награбленное куда-то прятала. После этого перемещалась в другое "тело". А женщина, телом которой моледа пользовалась ранее, попадала в руки милиции, как преступница. Так?
– Именно так.
– А в случае с тем клозом, который покусал женщину-конвоира, моледа не успела замести следы, перебежав в новое "тело"?
– Верно. Убив коллекционера, женщина-клоз не смогла поменять "тело" из-за бдительной соседки. Времени не хватило. Возможно, она хотела переместиться в тело замерзающей девочки, которую встретила на улице, но не успела. Или побоялась, что девочка слаба и может умереть от истощения. Тут подбежали пожарники. Женщину-клоза арестовали и посадили. Выбрав подходящий момент, она переместилась в "тело" конвоира. Все логично и связно. Если допустить, что моледы существуют в действительности.
– Я-то, грешным делом, в этом уже не сомневаюсь, – Рогачев подозрительно покосился на собеседника. – Да-да, не сомневаюсь. Думай, что хочешь. Дело ведь не только в моем личном опыте. Есть и много косвенных доказательств: в виде обрядов, легенд…
– Например, истории про вампиров?
– Это самое очевидное… Вот, к примеру, возьмем обычай клясться на крови, или обычай "кровного братства". Если подумать, то это очень удобный и легитимный способ переместиться в другое тело. Или обряды захоронения. В Древнем Египте и Месопотамии, да и не только, как ты знаешь, существовал специфический обряд мумификации трупов. Перед этим длительное время труп не хоронили, с ним проводили различные процедуры. Если ты, например, египетский фараон-клоз и опасаешься внезапной смерти, обычай "выдерживать" труп перед захоронением дает возможность твоим единомышленникам произвести "воскрешение" моледы… И наоборот. Те же христианские обычаи хоронить покойного, а перед этим устраивать около него ночные посиделки, затрудняют доступ к телу.
