Текст книги "Поцелуй королевы (СИ)"

Автор книги: Константин Кривчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Дом отца Григория. Седьмой день второй фазы луны

Пока Михаил спал на веранде, София тщательно осмотрела домик отца Григория изнутри. Так, на всякий случай, – надо же чем-то заняться. Все помещение, за исключением веранды, состояло из двух небольших комнаток, кухни и прихожей. В спальне священника София обнаружила узкую железную кровать с железной сеткой. Такого устройства для сна молодая испанка никогда раньше не видела. Она присела на матрас и осторожно покачалась, словно проказливый ребенок, пользующийся недосмотром взрослых. Кровать еле слышно поскрипывала. Теперь девушка догадалась о том, что за странные звуки она слышала ночью, когда засыпала в соседней комнате. Эту комнату, гордо названную хозяином «гостиная», отделяла от спальни тонкая деревянная перегородка.

Они приехали к отцу Григорию поздно ночью. Священник оказался крепким мужчиной среднего роста. При ходьбе он еле заметно прихрамывал на правую ногу. На улице, при тусклом свете фонаря, висевшего у ворот, хозяин дома показался Софии глубоким стариком. Она плохо разглядела лицо, но волосы и длинная округлая борода были абсолютно седыми, вызывая отдаленную аллюзию со старцами-схимниками. Однако на кухне, когда они сели пить чай, София поняла, что ошиблась. У священника оказался чистый, почти без морщин, лоб и такие же молодые, немного выпуклые, глаза. И даже густые седые брови уже не вводили в заблуждение. Когда Юрий Константинович и отец Григорий сели рядом за стол, Софии стало ясно, что Рогачев заметно старше. "Лет пятьдесят с небольшим, – сообразила девушка, исподтишка разглядывая священника. – А то, что седой… Понятно, отчего".

Толком ночью они почти ни о чем не разговаривали. Пообщались немного за чаем – и все. Софью и Михаила клонило в сон. А Юрий Константинович, к тому же, торопился домой.

– Поздно ведь, скоро уже солнце взойдет, – заметил хозяин. – Может, переночуешь все же?

– Нет, – отказался Рогачев. – Ирина без меня все равно не уснет. Нервничает сильно.

Он допил чай и уехал.

– И нам спать пора, – сказал отец Григорий. – Вы намучались, а мне рано вставать. Тебе, Миша, я на веранде постелю, на раскладушке. А София, как знатная гостья, будет спать в гостиной. Хорошо, сеньорита?

– Угу, – согласилась София. Глаза у нее слипались.

– Вот и ладно, отсыпайтесь без меня. Кушать захотите – на кухне найдете, чем подкрепиться.

София уснула почти сразу, едва добравшись до подушки. Она спала крепко, без сновидений, пока не услышала крик петуха…

Сон Софии

Петухи будили Летицию каждое утро. Птичник располагался всего в десятке метров от башни, в подвале которой она уже сидела несколько месяцев. В тюрьму Аревало, устроенную в замке, девушку доставили вскоре после того, как она добровольно призналась в убийстве хозяина трактира, Диего Риверы, у которого находилась в услужении.

Настоятель местной церкви завтракал, когда Летиция пришла к нему домой. Выслушав сбивчивое признание девушки, кюре накинул на себя полушубок и вдвоем с Летицией отправился на кладбище. С утра начался обильный снегопад, и они шли медленно, местами проваливаясь в снег по щиколотку и глубже.

На кладбище Летиция подвела священнослужителя к зарослям орешника. Снег успел завалить все следы и только на месте, где лежал труп, образовался небольшой сугроб.

– Подождите немного, святой отец, – попросила Летиция.

Она присела над сугробом и разгребла ладонями снег в районе головы. Когда кюре увидел мертвое лицо Диего Риверы с обледеневшей бородой, то невольно ахнул и перекрестился.

– Как же он очутился на кладбище? – спросил священник, приходя в себя.

Летиция пояснила, что убийство она совершила в конюшне вчера вечером: подкралась сзади к Диего, когда тот насыпал в ведро овса для лошади, и ударила несколько раз лопатой. Затем, испугавшись, решила тайком захоронить труп. Дождавшись ночи, взвалила его на лошадь и отвезла на кладбище. Там она хотела выкопать яму, но поняла, что ей не удастся раздолбить замерзшую землю. Оставив труп в кустах, Летиция вернулась домой. Всю ночь она провела в молитвах, а под утро ей снизошло ведение. Явилась перед ней святая Дева Мария и велела покаяться в совершенном грехе. После этого, промолившись до рассвета, Летиция решила придти к священнику и во всем признаться.

– Свят, свят, свят, – пробормотал кюре, притоптывая на снегу. – Господь Всемогущий, спаси и сохрани. Как же ты, неразумная, сподобилась на тяжкий грех убийства?

Плача, Летиция рассказала, что долго терпела насилие и унижение от развратного хозяина. Предел наступил, когда она забеременела. Она хотела родить, но Диего потребовал сделать аборт. Ее душа, душа истиной христианки, сказала Летиция, не могла смириться с подобным требованием. Убить не рожденного ребенка, все равно, что убить ангела. Как можно? Но Диего, опасаясь обвинений в прелюбодеянии, и слышать не хотел о том, чтобы сохранить ребенка. Он набросился на Летицию, избил ее и едва не задушил. "Вот, – девушка показала священнику синяки на шее. – Он душил меня, пока я не начала терять сознание". Оставив Летицию лежать на полу, Диего заявил, что силой заставит ее сделать аборт. Тогда-то, впав в отчаяние, она схватила лопату и набросилась на мучителя.

– Надо же, – в изумлении произнес священник, покачивая головой. – А я-то всегда считал Диего Риверу порядочным католиком… Что же, надо сходить за помощью. Раз уж так случилось, отслужим молебен и похороним несчастного. А тебя, Летиция, я вручу в руки правосудия. Молись, заблудшая овечка, что тебе еще остается делать?

В тот же день Летицию отвезли в замок Аревало, построенный в начале XIV века в нескольких километрах от селения. Несмотря на то, что в этом замке прошло детство будущей королевы Изабеллы Кастильской, с недавних пор по решению Изабеллы замок стал государственной тюрьмой. Летицию посадили в подвал, где содержалось еще несколько женщин, и забыли на некоторое время.

На следующий день, ближе к полудню, Летицию привели в допросную комнату. Войдя во внутрь, девушка невольно поежилась. В одной, правой от входа, части комнаты стояло два стола: за маленьким, в правом углу, располагался писец. Второй стол предназначался для судьи-алькада. Перед этим столом размещалась невысокая скамейка, на которую усаживали арестованных. В левом углу угрюмо потрескивал дровами, сложенный из грубого камня, камин.

А вот другая половина помещения была отведена под пыточную. Основное место занимала громоздкая дыба. На ней подозреваемых не только растягивали, но и пороли кнутом. Вдоль стены находилось еще несколько приспособлений, составлявших пыточный арсенал средневекового судопроизводства: специальное кресло с шипами, носившее устрашающее название "ведьмино кресло"; деревянная пирамида с конусом наверху, предназначенная для "пытки бдением", во время которой жертву сажали на конус анусом или влагалищем, а затем медленно опускали; "испанский сапог" для сдавливания голени. На верстаке, завершая, пугающую воображение, картину, лежали специальные железные тиски для сжимания пальцев. В спертом воздухе явственно ощущался запах грязи, пота и засохшей крови.

Когда Летиция осмотрелась, у нее от страха едва не подогнулись ноги. Писарь наблюдал за девушкой с ленивым любопытством. Наконец он сделал небрежный жест рукой, приказывая сесть на скамейку, перед судейским столом. Самого алькада не было. Летиция примостилась на скамейке и попыталась сосредоточиться, готовясь к худшему. Будучи клозом, она много чего перевидала за тысячелетия существования в разные телах, но не могла сейчас избавиться от страха. Ведь она чувствовала боль, как любой обычный человек, и боялась ее.

Однако другого выхода у Летиции, в настоящий момент, не оставалось. Она сознательно призналась в преступлении и спровоцировала собственный арест для того, чтобы снять подозрения с Каетано. Тут негромко заскрипела дверь, и появился алькад.

Судья оказался пузатым старичком, добродушным на вид. Летиция вспомнила, что видела его пару раз в трактире в компании с богатыми купцами. Алькад много пил и все время норовил ухватить Летицию за ягодицы, когда она прислуживала гостям за столом. Сейчас алькад строго хмурил брови, изображая важную персону, но Летиция, к удивлению и облегчению, не почувствовала со стороны судьи особой агрессии. Внимательно и даже придирчиво оглядев девушку с ног до головы, тот негромко причмокнул и приступил к допросу. Больше всего алькада интересовали обстоятельства отношений между Летицией и Диего Риверой, а также причины преступления.

Летиция рассказала заранее продуманную версию. Рыдая и заламывая руки, она заявила, что стала жертвой беспрестанных домогательств со стороны хозяина трактира. Она долго отказывала сластолюбцу, который, не успев схоронить жену, тут же полез под юбку молоденькой служанки. Но однажды, подкараулив Летицию в коровнике, Ривера набросился на слабую девушку и взял ее силой. После он стал постоянно насиловать ее, угрожая, что иначе лишит ее места.

– Мне некуда было идти, и некому жаловаться, – плача, рассказывала Летиция. Признаться деду Игнасио она боялась, ибо он был человеком очень строгих нравов. Кроме того, Игнасио дружил с Риверой, и ни за что бы не поверил, что тот способен на такой гнусный поступок. Он скорее бы решил, что Летиция сама соблазнила достопочтимого Диего Риверу, чем поверил словам внучки.

– Но это ведь не так? – хитро прищурившись, поинтересовался алькад. – Ты никого не соблазняла?

– Как можно? – возмутилась Летиция. – Я – честная и непорочная девушка. Я даже и думать не думала, что существуют такие любовные утехи, которыми меня принудил заниматься сеньор Ривера.

– Утехи, говоришь? – протянул алькад и провел кончиком языка по губам. – Утехи… Кстати, по поводу твоего дяди. Ты знаешь, что его вчера поймали на улице?

– Как?? – Летиция изобразила полное изумление. – Что вы такое говорите, сеньор алькад? Мой дядя умер и был похоронен два дня назад.

– В том-то и дело, что был… А нынче вылез из могилы, аки мертвец оживший. Что скажешь?

– Да что ж я скажу-то? – Летиция перекрестилась. – Клянусь Святой Девой Марией, я ничего не знаю. Вчера вечером я уже здесь в подвале сидела.

Судья задумался.

– Это верно… А ты раньше за Игнасио ничего не замечала? Ну, что-нибудь этакого…

– Да чего же за ним замечать? Обычный человек, как все. Правда…

– Ну-ну, – оживился алькад.

– Была у него одна странность. Иногда он очень крепко засыпал. Так, что разбудить было невозможно. И спал долго, по двое суток. Как мертвый спал, истинный крест.

– Как мертвый, говоришь? Интересно.

Алькад посмотрел на писца:

– Записал? Про мертвый сон?

Тот мотнул головой.

– Интересно… Впрочем, этим делом должна была заняться святая инквизиция. Да не успела. Твой дядя нынешней ночью снова умер. На глазах у монахов-францисканцев. Они его и захоронили обратно… Чудны дела твои, Господи. И хорошо, что он снова умер. А не то, пришлось бы тебе за дядю ответ держать перед инквизиторами.

Алькад многозначительно посмотрел мимо плеча Летиции на дыбу.

– Может, и впрямь, передать тебя в Святую палату? Пусть снимут с тебя допрос по всей строгости.

Летиция побледнела, сложив руки на груди, умоляюще посмотрела на судью:

– В чем же я перед Святой палатой провинилась? Никогда я против Господа нашего, Иисуса Христа, ничего дурного не замышляла. Клянусь, как на исповеди… В чем виновна, так в убийстве Диего Риверы, а больше ни в чем. Судите меня, сеньор алькад, по справедливости. Всецело доверяюсь вашей милости.

Алькад с напыщенным видом помолчал. В который раз пристально оглядел, словно ощупал, Летицию, задержав масленый взгляд на ее высокой груди.

– Так, говоришь, принуждал тебя Диего к прелюбодеянию неоднократно?

– Постоянно принуждал, истинный крест, – с готовностью подтвердила Летиция. – А в ту ночь, ну, когда я его… бил и душил меня. Вот, посмотрите, какие синяки.

Летиция показала пальцем на шею, потом расстегнула пуговки на сорочке и приоткрыла грудь почти до сосков.

– И лоб разбил – вы сами видите. И раньше бил. Принуждал всякие непотребные вещи вытворять… Стыдно признаться, ваша милость.

– Ну-ка, ну-ка, это важно. Я все должен знать, – заинтересовался алькад, плотоядно потирая руки. – Расскажи подробней, к чему он тебя принуждал.

Летиция побагровела до кончиков волос:

– Но мне неудобно о таком рассказывать. Это столь постыдные вещи…

– Для расследования не существует вещей, о которых можно умалчивать. Моя задача – выяснить все обстоятельства в их полноте. Иначе я не могу вынести справедливого решения. А будешь запираться – применю допрос с пристрастием.

Алькад бросил выразительный взгляд на дыбу и нахмурил брови.

– Но, сеньор алькад… – Летиция смущенно покосилась в сторону писца, увлеченно скрипящего гусиным пером по бумаге.

– Впрочем, я понимаю твою стыдливость… – судья сделал паузу и тоже посмотрел на писца. Тот оторвал взгляд от бумаги и вопросительно уставился на алькада. В наступившей тишине громко щелкнуло в камине горящее полено.

Алькад сделал повелительный жест рукой.

– Сходи-ка на обед, братец. Можешь не торопиться. А я пока побеседую по душам с заблудшей овечкой.

Дождавшись, когда писец покинул комнату, Алькад вылез из-за стола и подошел к Летиции. Несколько секунд внимательно рассматривал девушку, облизывая губы, затем, как бы невзначай, положил ей на обнаженное предплечье потную руку:

– Я могу поверить в то, что ты – добрая девушка, и применила насилие к своему хозяину, пытаясь защититься от унижения и побоев. Но ты должна быть откровенной и послушной передо мной… Жаль, что нет свидетелей, на которых ты могла бы сослаться в свою защиту… А что сын Риверы, Каетано? Может быть, он бы смог подтвердить твои слова?

– Каетано ничего не знает, – торопливо произнесла Летиция. – Это очень набожный юноша, который все свободное время уделял молитвам. А за несколько дней до того, как все произошло, он покинул дом, сказав, что решил посвятить себя служению Богу.

– Что это значит? – алькад приподнял брови.

– Отправился в монастырь.

– В какой именно?

– Я не знаю, ваша милость. Наверное, он сказал об этом отцу.

– Жаль, жаль, – пробормотал алькад, тяжело дыша и прижимаясь к боку Летиции гульфиком. Рука его, как бы между делом, уже забралась в разрез платья и тискала грудь девушки. – Мне придется доверять лишь твоим показаниям. А как удостовериться?.. Вот, вижу, что есть синяки… Говоришь, Ривера принуждал тебя к различным развратным утехам? Покажи, как это происходило. Мне необходимо занести все в протокол.

– Я готова показать, сеньор, если вы настаиваете, – хрипло прошептала Летиция, изображая слабое сопротивление. – Но угодно ли это Богу?

– Не беспокойся. Все процедуры, которые я исполняю, установлены королевским эдиктом с благословления церкви. Идем к дыбе…

– К дыбе? – испуганно спросила Летиция. – Но за что, ваша милость? Я и так во всем готова честно признаться.

– Не бойся, дурочка, – судья усмехнулся. – Я ж тебя пытать не собираюсь. Там удобнее…

Так Летиция уже на первом допросе убедилась в том, что за личиной благодушия и благости алькада скрывалась низменная и похотливая сущность развратного самца. Обстоятельства убийства Риверы судью в дальнейшем интересовали мало. Тем более что свидетелей произошедшего действительно не было, и все оставалось на усмотрение алькада. А вот что его привлекало, так это молодое тело Летиции, которым он хотел пользоваться как можно дольше. Почти каждый день алькад вызывал девушку на допрос, а та применяла все свои немалые женские чары и навыки, чтобы ублажить плоть похотливого старика.

Отдаваясь алькаду и изображая из себя невинную простушку, Летиция всеми силами старалась снять подозрения с Каетано. И это ей удалось. Но вот спасти свою жизнь Летиция не могла, потому что изначально не имела для этого шансов. Она понимала, что в отсутствие свидетелей защиты ее все равно казнят. Это было лишь вопросом времени.

Летиция страстно хотела лишь одного – успеть родить до казни. Она боялась, что алькад, по мере развития беременности, утратит свой "естественный" интерес и завершит следствие, послав ее на смерть. Но, к счастью для Летиции, судья оказался извращенцем, получавшим удовольствия от сексуального насилия над беременной женщиной, послушно исполняющей его развратные фантазии. Так минуло почти полгода. И наступил день, когда Летиция почувствовала – срок приближается.

Незадолго перед этим ход событий подтолкнул и сам алькад. Как-то вечерком, отпустив писца, судья заставил Летицию встать на корточки и вволю удовлетворил свою плоть. Затем, отдуваясь и пристегивая к штанам гульфик, произнес виноватым голосом:

– Я вчера из Толедо вернулся. Верховный алькад недовольство выказал, что твое дело долго рассматривается. Потребовал, чтобы я принял решение. Понимаешь?

Летиция подняла глаза, но судья смотрел в сторону.

– Управитель Аревало тоже недавно интересовался. Почему, мол, убийцу достопочтимого Диего Риверы до сих пор не приговорили к примерному наказанию? Народ в селении возмущается. Мол, если все пришлые девицы будут безнаказанно убивать порядочных людей… Свидетелей защиты у тебя нет…

– Я понимаю, – ответила Летиция, оправляя подол. – Я давно готова к своей участи. У меня лишь одна просьба, ваша милость. Дозвольте мне разродиться до казни, чтобы оставить после себя ребенка. Я чувствую, что совсем немного осталось. Разве невинный младенец, которого я ношу в своем чреве, виновен в моем прегрешении? Разве он заслуживает казни вместе со мной?

Алькад с недовольным видом почесал клочковатую бороденку:

– Даже не знаю. Я и так к тебе был чересчур великодушен.

– Я понимаю это, сеньор, и премного вам благодарна. Я смогу дополнительно отблагодарить вас. Только помогите мне еще…

…Летиция проснулась от петушиного крика и, не открывая глаз, долго лежала на соломе, прислушиваясь к жизни, шевелившейся внутри ее тела. Рядом стонала воровка, пойманная накануне на краже вещей из дома купца. По мнению алькада у воровки был сообщник, и вчера вечером ее жестоко избили кнутом, требуя назвать имя. Почти всю ночь она пролежала в беспамятстве и лишь к утру начала приходить в себя.

Летиция осторожно, стараясь не совершать резких движений, поднялась, подошла к стонущей женщине и протянула ей кружку с водой. Та сделала несколько глотков и что-то пробормотала по-цыгански. Летиция знала цыганский язык, как и много других языков, на которых разговаривало население Испании, но промолчала. Поддерживать разговор не хотелось. Отошла в свой угол и присела на солому, вытянув ноги.

Она ждала гостя. Вернее, гостью. Алькад пообещал, что вызовет эту женщину на допрос, как свидетеля. А потом устроит ей свидание с Летицией. Алькаду, разумеется, нельзя было доверять. Но Летиция знала, как поймать его на крючок. Ей ли, познавшей тысячелетия, не раскусить этого жалкого сластолюбца?

Она сделает все, как надо. Раз уж судьба распорядилась так, что она влюбилась в смертного человека и соблазнила его, она исполнит свой долг перед ним. Перед ним – милым славным мальчиком Каетано…

Дом отца Григория (продолжение)

…Услышав сквозь сон петушиный крик, София подумала, что еще очень рано. Поворочалась на кровати и, натянув простыню на голову, решила снова заснуть, чтобы доглядеть сон. Она по опыту знала, что если сразу заснуть, то сон может вернуться. А ей хотелось его доглядеть: сон хотя и был страшноватый, но затягивал в подсознание тягучей, парализующей волю, неотвратимостью. Такое же ощущение она испытывала в детстве перед закрытой дверью в подвал дедушкиного дома. Страшно, но и любопытно так, что мочи нет. И хочется открыть дверь, интуитивно догадываясь, что бояться, в общем-то, нечего… Еще тогда, будучи совсем маленькой, София начала понимать, что страх идет не извне, а таится внутри человека. Страха не существует, пока мы его не выдумаем…

София полежала какое-то время под простыней, даже вспотела, но безрезультатно. Сон не хотел возвращаться, словно петушиный крик обрезал все нити, связывавшие ночные видения и реальность. И уже почти все исчезло из памяти, кроме отрывистых размытых картинок: каменные стены и низкие потолки, горящие свечи, приглушенные всхлипы и стоны; и еще оставалось неясное чувство тревоги и стыда, как будто она занималась во сне чем-то недозволенным и даже мерзким, о чем нельзя вспоминать…

София решила посмотреть на часы и с усилием разлепила ресницы. И удивилась. Шел первый час дня. "Какой же петух в половине первого? – подумала. – Разве что, если уж совсем сумасшедший. Или мне приснилось, что кричит петух?"

Чтобы окончательно прогнать из памяти навязчивые ощущения, она встала и прошла в ванную комнату. Там долго брызгалась у раковины, обмывая вспотевшее тело пригоршнями холодной воды, пока не наступило чувство свежести и бодрости. Потом начала осматривать дом.

…Покачиваясь на поскрипывающей кровати в спальне отца Григория, София разглядела в полумраке (окно было задернуто занавеской) на стене две черно-белые фотографии в рамочках. Спрыгнув с кровати, подошла поближе. На первой фотографии она увидела молодую темноволосую женщину с продолговатыми миндалевидными глазами. Женщина сидела вполоборота, видимо, где-то в фотостудии, выпрямив узкую спину. Светлая кофточка с узким разрезом не скрывала выпуклую грудь. На лице с высокими скулами – осторожная, как будто испуганная, улыбка. "Красивая, – отметила София. – Неужели это Гузель?". София еще ближе подошла к стене, вглядываясь в загадочное лицо восточной красавицы. "Вот он – клоз. Существо, управляемое таинственной моледой. Существо или человек? Как все запутано. И по лицу ни о чем не возможно догадаться. Бедный отец Григорий. Наверное, он ее сильно любил. Каково такое пережить?"

На втором снимке фотограф запечатлел девочку лет семи-восьми. Маленькая, худенькая, ладони послушно сложены на коленках. Продолговатые печальные глаза с густыми ресницами и такая же, как у матери, немного испуганная улыбка…

Внезапно София услышала чье-то тяжелое дыхание. Замирая от страха, скосила глаза вбок. И тут же, сквозь щель в занавеске, увидела темный блестящий квадратик любопытного собачьего носа. От сердца сразу отлегло, но ноги по-прежнему не желали слушаться. София вспомнила, как перед сном отец Григорий предупредил – ночью во двор не выходить, он выпустил из загона злую-презлую собаку.

"Что же он, не загнал ее утром? – сердито подумала София. – А если бы я сейчас во двор вышла? Это ж какого она роста, если голову в окно засовывает?"

Словно услышав мысли девушки, собака довольно миролюбиво взвизгнула и снова тяжело задышала, высунув из пасти толстый язык. Тут София сообразила, что, возможно, пес привык таким образом обращаться к своему хозяину, который спал в этой комнате. Все еще на не очень твердых ногах София подошла к окну и, раздвинув шторки, рассмотрела, что с этой стороны дома устроен собачий загон. На расстоянии примерно метра от стены дома, от угла до угла, шел проволочный забор, отгораживающий загон от садового участка. На участке росло несколько плодовых деревьев, а в углу, прямо напротив окна, зеленели молодыми ягодами кусты малины.

– Вв-ав, – напомнил о себе пес басистым голосом, но не громко, а, скорее, деликатно. И завилял длинным тяжелым хвостом. Пес стоял на задних лапах, положив передние на подоконник. При ближайшем рассмотрении он оказался не таким уж гигантом, но мускулистым, с мощной грудью.

"Овчарка, наверное", – подумала София. А вслух сказала:

– Тише, собака. Наверное, кушать хочешь?

– У-у, в-вав, – подтвердило воспитанное животное.

– Сейчас, посмотрю чего-нибудь.

София вышла на кухню. В холодильнике она обнаружила кастрюлю с супом, а в ней кость с кусочками мяса. Подумав, София вытащила кость, слегка обстругала мясо ножом, и отнесла мосол собаке, которая приняла угощение со сдержанным энтузиазмом.

Услышав довольное урчание, София почувствовала, что тоже проголодалась. Проведя тщательный осмотр кухни, она нашла там яйца, помидоры и лук и поджарила яичницу. Это было одно из немногих блюд, которая София умела готовить почти в совершенстве.

На веранду София не выходила, чтобы ненароком не разбудить Михаила. После нервных и суматошных последних дней, когда события, обстоятельства и люди мелькали в калейдоскопическом сумбуре, ей хотелось как можно дольше побыть одной. Или, хотя бы, наедине с собой. Увидев на полке шкафа в гостиной несколько чистых тетрадок в клеточку, София взяла одну их них и села за стол. Ее пытливый ум требовал как-то сгруппировать и систематизировать впечатления, полученные за последнее время. Она написала на листочке, в колонку через интервал: Бартолоум, Винкеслас, Мартинес, Донато. Обвела надписи в кружочек. Затем в сторонке вывела "София" и взяла свое имя в квадратик. Подумав, написала ниже Рогачевы, Миша, отец Григорий…

К тому времени, когда встал Михаил, София уже исписала треть тетрадки. Она пыталась разобраться: и в том, что происходит, и в том, что делать дальше. Из головы не шла фраза Юрия Константиновича: "Тебе самой надо решить, чего ты хочешь". А чего она хочет?

Она мечтала о карьере ученого. А какой же ученый без открытия? И когда она начала работу с рукописями то, конечно же, надеялась, в глубине души, обнаружить что-то новое, неисследованное. Разумеется, ее увлекал и сам процесс, но итог-то, итог ведь тоже важен. Даже землекоп не просто так перебрасывает землю с места на место, а роет траншею или яму, стараясь достичь конкретной цели. Чего же тогда говорить об ученом? Он всегда стремится сказать свое слово, первым прикоснувшись к неведомому.

И вот, кажется, она наткнулась на что-то подобное… Явно наткнулась. Иначе бы вокруг не разгорелся такой сыр-бор, как выражалась бабушка Софья. Маленькая София не понимала, как может загореться сыр вместе с бором, пока бабушка не объяснила. Мол, есть такая пословица: загорелся сырой бор из-за одной сосенки. То есть, в общем-то, из-за пустяка произошло большое несчастье.

Но сейчас она столкнулась не с пустяком. Из-за пустяков людей не пытают и не убивают. Но где или в чем таится главная загадка? Анибал просил отдать флэшку с рукописями. Вернее, с копиями рукописей. Он ничего не говорил про перевод рукописи Каетано, который София сделала. Это обстоятельство Анибала, похоже, совсем не волновало. Но он сказал, что София должна отдать материалы. Что ей нужно избавиться от них. Кажется, так… Да, именно так и сказал: "Всем будет лучше, если ты избавишься от материалов". Какие выводы из этого можно сделать?

Во-первых, тех людей, которые стоят за Анибалом и, возможно, Гомесом, мало беспокоят знания Софии. Почему? Видимо потому что в рукописи Каетано нет особой тайны. Да, там упоминается о загадочных клозах. Ну и что? Без оригинала вся эта история выеденного яйца не стоит. Да даже и с оригиналом. Максимум, на что она тянет, так это на новеллу эпохи Возрождения. Иными словами, никакого доказательства существования клозов в сочинении Каетано нет.

Все зло, приведшее уже к двум убийствам, таится во второй, еще не расшифрованной, рукописи. В записках монаха содержится лишь слабый намек на ее содержание. Как там, у Каетано? "Только посвященному откроется путь туда, откуда начинается вечность… И ты найдешь то, что ищешь, в горах Синая…" Что же там такое может быть? Интересно? Да. Еще как.

"Если бы я смотрела приключенческое кино, то сказала бы, что дух захватывает от одной мысли о страшной тайне, – подумала София. – Но это в кино. А сейчас все происходит с тобой. Ты можешь попытаться разгадать загадку. Но вдруг, как говорил Винкеслас, открыв дверь, ты увидишь, что за нею – бездна? И дверь уже не закрыть… И что тогда? Ты к этому стремилась?.. Но как же тогда долг ученого? Разве ученый не обязан идти до конца, отринув сомнения?..

И Донато почти не звонит, говорит, что это – опасно, могут вычислить. У меня новый номер мобильного телефона. Значит, следят за Донато, и только потому, что он связан со мной? Неужели я так кому-то опасна? Или нужна?.. Быстрей бы приезжал Донато, он бы посоветовал… Посоветовал что?.. Ну, не знаю. Он должен. Хотя он всегда интересовался только собой… Нет, я не справедлива. Он заботился обо мне. И в последний день, в субботу, он вел себя так решительно. Даже грубо. Странно… А вот Михаил… Зачем я их сравниваю? Совершенно ни к чему их сравнивать. Что за глупости?.. Я даже не знаю, женат ли он? Вряд ли… А если "да"?.. О чем я думаю? Опять отвлеклась…"

Появившись в гостиной, заспанный Михаил сладко зевнул, а потом благодушно поинтересовался:

– У нас кто сегодня на кухне дежурит? Я или ты?

– Сходи и узнаешь, – буркнула София, не отрываясь от тетрадки.

Михаил немного постоял у дверного проема, потом молча ушел на кухню. Вскоре оттуда донеслось отрывистое постукивание ложки о днище сковородки. София непроизвольно улыбнулась. Тут же попыталась снова сосредоточиться, но деловой настрой был потерян. Она отложила в сторону ручку и вздохнула. "Наверное, я не очень вежливо с ним говорила. Разве он в чем-то виноват? Хотя мог и пораньше встать. Я же все же гостья…"

Тут же возразила сама себе: "Не капризничай. Ты сама всем доставила хлопоты. Тебе помогают, как могут. Наверное, дело в том, что они – чужие люди. Хотя порой и кажется… Тот же Миша. Он добрый и заботливый. Но его же нельзя сравнить с Донато, правда? С Донато можно говорить обо всем… Правда, он почти никогда не слушает, а лишь делает вид. И все равно – он мой друг. А Миша, может, вовсе притворяется. Из вежливости. И вообще – зачем его сравнивать с Донато? Что за глупости? Вот приедет Донато, и все станет на свои места…"

Помаявшись в раздумьях несколько минут, София вышла на кухню. Михаил сидел за столом, спиной к двери, и подтирал кусочком хлеба остатки яичницы. Уши у него смешно шевелились. На коротко остриженном затылке бугрилась внушительная шишка.

– Ты зачем повязку снял? – София хотела спросить строго, но голос у нее предательски дрогнул.

– Она сама соскочила, пока спал, – отозвался Михаил, не оборачиваясь. – Ты не переживай, заживет, как на собаке.

– Тут, кстати, собака совсем большой, – София не знала, как продолжить разговор, чувствуя нарастающую неловкость.

– Она большая, но не злая. Только напугать может, – Михаил, наконец, обернулся и вдруг улыбнулся. – Ты чего в дверях стоишь, как чужая? Давай, вместе чай попьем. Я только что заварил. Справишься? Кружки вон там, в тумбочке.

– Я знаю, – почему-то обрадовавшись, сообщила София. – Сиди, я налью. Тебе сколько сахару?

– А ты, сколько себе кладешь?

– Я сладкий люблю.

– Да? – Михаил хмыкнул. – Сразу видно.

София порозовела, услышав, как ей показалось, двусмысленность, и уже собралась по привычке вступить в полемику, но… в последний момент промолчала. Не то было настроение, не боевое.